Текст книги "Как убить рок-звезду"

– Их делает Майкл, – гордо сказала она.

Пропуск был ядовито-желтым и имел форму банана, но не простого, а с намеком. Точнее, это был пенис, замаскированный под банан. Я приколола его на грудь, но, вместо того чтобы воспользоваться возможностями, которые он давал – например, случайно встретиться с Полом в его гримерке, – мы с Верой прошли в зал и заняли маленький столик слева от сцены.

– Ну вот. Наконец-то ты услышишь. – Вера погладила меня по плечу. – Майкл нервничает. Он очень хочет, чтобы тебе понравилось.

Я тоже нервничала, но совсем по другой причине.

За несколько минут до появления группы из-за кулис вылетела вызывающе красивая девушка с губами цвета каберне и волосами как у Медузы Горгоны. Она, как ракета, пронеслась по ступеням и выскочила из зала.

– Вот это да! Что-то у нее не очень радостный вид, – сказала Вера. – А с другой стороны, кто бы радовался, встречаясь с Полом?

Я издала горлом неясный звук.

– Уважаемые любовницы Пола Хадсона, – воскликнула Вера, обращаясь в пространство, – бросьте это, пока не поздно!

Большинство посетителей бара поднялись наверх, чтобы послушать музыку, но все-таки зал был на половину пуст, когда погасли огни и на сцену вышел Майкл. Он увидел Веру и улыбнулся ей коротко и довольно небрежно. Образ рок-звезды не допускал открытой демонстрации семейных привязанностей.

Я показала ему язык, а он мне – средний палец.

– Правда он сексуально выглядит? – спросила Вера.

Майкл в этот момент подключал свою гитару к усилителю и крутил кнопки настройки с отчужденно-спартанским видом, на мой взгляд, далеким от сексуальности, но я была рада, что Вера думает иначе.

– Еще одна причина не уходить из группы, – воспользовалась я шансом.

– Отстань. – пропищала она.

Следующим пришел ударник. Вера сказала, что его зовут Анджело, и в ее голосе слышалось неодобрение. Он пил пиво из банки, зеркальные очки закрывали его глаза, и группа девушек засвистела при его появлении. Он напоминал какого-то серийного убийцу, не помню, как его звали.

За ним вышел Бёрк – бас-гитарист со светлыми волосами и детским лицом.

– Оливер Твист, – прошептала Вера, – правда похож?

– Понятия не имею, как выглядел Оливер Твист.

Пол появился последним, вызвав довольно дружные аплодисменты в зале. На нем были брюки от зеленого костюма и футболка с надписью «Хрен тебе, мистер Винкл!».

– Надо отдать ему должное, – заметила Вера, – он точно знает, как расположить к себе нужных людей.

На шее у Пола висел черный «Гибсон», в руке была бутылка воды. Он подошел к микрофону и наклонил его к себе.

– Спасибо, что пришли, – сказал он своим мнимозастенчивым голосом, приветствуя группу фанатов перед самой сценой – двух парней и девушку, которые выглядели так, будто сбежали из дома.

– Они приезжают поездом из Нью-Джерси каждый четверг, – объяснила мне Вера. – Они на него молятся.

Пол прочищал горло и, щурясь, шарил глазами по залу, пока не нашел меня.

– Первая песня, – объявил он, глядя мне в глаза. – Мы не очень долго ее репетировали, но все-таки попробуем сыграть.

Он подмигнул мне, и Вера немедленно разволновалась.

– Он что, тебе подмигнул?

Мне удалось избежать ответа, потому что группа заиграла широкую и проникновенную импровизацию на тему «Дня, когда я стал призраком». Я сидела на краешке стула и слушала во все уши. Но следующие девять песен, написанных Полом Хадсоном, заставили меня встать и до конца концерта слушать стоя, забыв обо всем на свете.

Эта музыка не поддавалась определению. Если бы я писала о ней для журнала, я назвала бы ее продвинутым рок-н-роллом с гитарной основой. Но гитары у них звучали совсем по-другому. Это было симфоническое звучание. Молитвенное звучание. Музыка проникала так глубоко, что казалось, ее не слышишь, а ощущаешь телом. Она напоминала мне сон, который я часто видела в детстве: я стою на углу наглей улицы, потом подпрыгиваю, несколько раз взмахиваю руками и легко взлетаю в небо.

Наверное, только так и можно ее описать.

Звуковой эквивалент полета.

И еще голос. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь пел так, как Пол Хадсон. Даже Дуг Блэкман – гениальный рассказчик, каждое слово которого было пропитано страстью и болью, мог только мечтать о таком голосе. Он звучал то высоко, то низко, то был наполнен глубоким и мощным, почти апокалиптическим чувством, то срывался в горячий фальцет, умоляющий о любви и надежде. Он казался слишком основательным для этого горла, легких или диафрагмы. Это пела душа.

– Кто бы мог подумать: такой маленький парень – и такой сильный звук, – сказала, наклонившись ко мне, Вера, когда он пел последнюю песню. Я не ответила ей и даже не повернула голову, боясь хоть на секунду оторваться от сцены. Неожиданно я страшно разозлилась. Уму непостижимо, что такие группы, как «66», выступают в огромных, забитых под завязку залах, зарабатывая тысячи долларов за вечер, а Пол Хадсон и, возможно, другие потрясающие музыканты должны играть в полупустых барах, лишь изредка удостаиваясь фальшивых комплиментов от Винклей, которые, по определению, не способны понимать настоящую музыку.

«Добро пожаловать в Америку», – сказал бы Дуг.

Я опустила стакан на стол с такой силой, что у него треснуло донышко.

– Я выйду на воздух.

На улице я остановилась перед соседним кафе и через витрину внимательно наблюдала, как смуглый бородатый мужчина ест сандвич с ветчиной, откусывая от него огромные куски и с трудом глотая. Кончик носа у него был в горчице, а в бороде застряли кусочки ветчины.

Мужчина запил сандвич глотком минералки, а я опустилась на колени прямо на тротуаре, прижала к ним голову и оставалась в такой позе, пока минут через десять меня не нашла Вера.

– Ну и ну, – сказала она. – Мекка у входа в клуб. Плохой знак.

Я встала, отряхивая юбку.

– Почему ты не сказала мне?

– Не сказала чего? Я говорила, что он талантлив. – В голосе Веры слышалась настороженность.

– Талантлив? Это не талант. Талант у Лайзы Минелли, которая умеет петь и одновременно бить чечетку. То, что я сейчас видела, – это опустошает. Это человек, умирающий на кресте. Спасение в си миноре. Выброс правды.

– Ради бога, Элиза! Это же музыка. Она должна не опустошать, а радовать. Помнишь: «Секс, наркотики, рок-н-ролл»? Вот так. И пожалуйста, не заморачивайся насчет Пола, сейчас это меньше всего тебе надо.

Потом мы с Верой пошли за сцену, где Пол и Майклы бурно хвастались своими удачами и валили друг на друга ошибки, как компания школьников после игры в футбол.

Я старалась не встречаться глазами с Полом. Я была еще не готова к этому. Вокруг было слишком много людей. Я помахала Майклу, подзывая его.

– Я обязательно постараюсь, чтобы о вас написали в «Сонике», – сказала я. – Душу продам, но добьюсь. – Я быстро взглянула на Веру, потом опять обратилась к Майклу: – Ты не уйдешь из этой группы. Забудь об этом. Если придется, я возьму дополнительную работу. Я буду содержать вас.

Веру это не обрадовало. Она вышла из комнаты, хлопнув дверью. Но обычно флегматичное лицо Майкла загорелось.

– «Соника» – это то, что надо.

Ко мне приблизился хорошо одетый мужчина. У него были волнистые черные волосы, кожа цвета сырой свиной котлеты, и ему не хватало пары футов, для того чтобы считаться толстым.

– Привет, куколка, – сказал он, целую мне руку, – сколько ты хочешь за свою душу?

Я повернулась к Майклу:

– Он действительно только что назвал меня куколкой?

– Осторожней, Фельдман, – сказал Майкл, – это моя сестра.

– Сестра? – удивился Фельдман. – Ты никогда не говорил, что у тебя есть потрясающая сестра со связями в «Сонике».

Я немедленно почувствовала недоверие к Фельдману. Так случилось бы с каждым, кто назвал бы меня куколкой. И чем-то его глаза, быстро бегающие по комнате, напомнили мне пропеллер. А я боюсь пропеллеров. Если по телевизору показывают вертолет, я сразу же переключаю канал.

– Куколка, – сказал Фельдман, пытаясь всунуть мне в руку пачку купюр, – ты окажешь нам большую услугу, если устроишь так, чтобы нас упомянули в «Сонике».

Я взглянула на него и оттолкнула деньги.

– Пошли со мной, – сказал Майкл, беря меня за руку. – Я хочу познакомить тебя с нашими.

Мы зашли в гримерку.

– Ну, с этим парнем ты уже знакома, – сказал он, указывая на Майкла, который полулежал на стуле, вытирал лицо собственной рубашкой, глядел в пол и казался совершенно выдохшимся.

Потом представил меня Бёрку и Анджело, и Бёрк тут же завладел беседой, рассказывая о возможности использовать базилик как новую вкусовую добавку к мороженому.

– Подумайте, – говорил он, – ведь это трава. И мята тоже трава. А мята потрясающе сочетается с шоколадом.

– Шоколадные чипсы песто, – сказала я. – В этом что-то есть.

– Тебе надо познакомиться с моей подружкой, – сказал Бёрк, оживляясь.

Его подружка Квинни была миниатюрной бойкой девушкой, у которой выражение глаз менялось от воинственно-независимого до трогательно-ранимого с каждым взмахом ресниц. Она рассказала мне о своем последнем рецепте, которые называла последовательно «Звезда экрана», «Профессор» и «Мэри-Энн».

– В основе – имбирное мороженое, – объяснила она, – с кусочками кокосового сливочного печенья. Представляешь?

Я кивнула.

Поверх ее плеча я наблюдала, как вокруг Пола крутилась какая-то блондинка в байкерских сапогах. В конце концов она пододвинула стул, уселась к нему совсем близко и положила руку ему на колено, после чего я выскочила из комнаты и пошла в туалет, потому что не желала видеть того, что произойдет дальше.

Пол вошел в туалет сразу за мной.

– Самое время, – сказал он, – я посылаю тебе телепатические, черт подери, сигналы уже десять минут.

– Я не знаю, смогу ли я, – сказала я.

– Сможешь – что? Пока мы просто стоим у писсуара.

– Все эти девушки… Я не хочу соперничать сними.

– Я сказал Авриль, что между нами все кончено. И так со всеми. Я с этим завязал.

Я положила руку ему на грудь, но не услышала ударов барабана, как ожидала. Вместо этого я услышала трепетание. Честное слово, у него внутри была бабочка, которая пыталась вырваться из грудной клетки.

Он накрыл мою руку своей и нагнулся ко мне, но в этот момент дверь распахнулась, и я отскочила к раковине, притворяясь, что мою руки. Вошел парень, которого Пол назвал Джудо.

– Отличный концерт, – сказал он, расстегивая ширинку и подходя к писсуару. – Вы были в ударе сегодня.

Я направилась к двери, и Пол окликнул меня:

– Эй.

Я оглянулась, и в это время внизу в баре Иоанн Креститель поставил диск «Депеш Мод» и зазвучала песня «Violator».

«Твой личный Иисус, которому ты молишься, который тебя любит».

– Куда ты пошла? – спросил Майкл.

– Домой.

– Дождись меня там.

Его голова качалась в такт музыке. Выходя, я слышала, как он напевает: «Протяни к нему руку и дотронься до веры».

* * *

Я сидела с ногами на кровати и смотрела на Иисуса, висящего на стене, пытаясь представить, что мы с ним любовники. Вот мы идем по Нью-Йорку, держась за руки, Иисус в коричневом балахоне и сандалиях, у меня на руках и ногах узоры, нарисованные хной, как у Барбары Херши в «Последнем искушении Христа».

Я изобразила пальцами пистолет и выстрелила в Иисуса.

Если бы у Пола были козлиная бородка и загар, он был бы очень похож на Христа.

«Протяни к нему руку и дотронься до веры». Вот именно.

Я в сотый раз посмотрела на часы и попыталась представить, сколько времени надо четверым парням, чтобы закинуть в пикап инструменты, проехать полмили до репетиционного зала и выгрузиться. После этого я начала считать причины, по которым мне не следует спать с Полом Хадсоном. Получилось около миллиона. Он мой сосед. Он друг моего брата. У него, возможно, имеются заболевания, передающиеся половым путем. У меня нет презервативов. И последняя, но очень важная – последний месяц у меня не было ни времени, ни денег на эпиляцию.

Я почти задремала, когда услышала, как ботинки Пола стучат по лестнице быстрее обычного. Сорок восемь ступеней, двадцать четыре удара – он перепрыгивал каждую вторую.

Он напевал что-то, когда вошел в дверь. Я слышала, как он сначала пробрался в свою комнату, а потом появился в моей с гитарой в руке.

Голос внутри моей головы прошептал: «Ни одна здоровая двадцатишестилетняя женщина не должна обходиться без секса шесть месяцев».

Пол заправил волосы за уши, сел и сказал:

– Я хочу кое-что тебе сыграть.

(Если бы я была Суперменом, то этот бледный, худой парень, сидящий передо мной с гитарой, был бы криптонитом. Я делалась совершенно беспомощной, даже когда просто смотрела, как он ее настраивает.)

В его лице было что-то завораживающее. Я размышляла об этом и теряла последние силы. Особенно его нос. Если не считать прозрачных глаз, он являлся самой замечательной чертой – он был крупным, на размер больше обыкновенного, и на фоне других тонких черт воплощал силу и мужественность.

– На что ты смотришь? – спросил он своим мнимозастенчивым голосом, не отводя глаз от деки гитары.

– На твой нос.

Он провел пальцами по струнам.

– А что с моим носом?

– Он сексуальный.

Что и требовалось. Игра в застенчивость кончилась, и его ухмылка ясно показала, что он уже все знает.

– Блин, ну здесь и жара. – Он отложил гитару, встал, стянул через голову рубашку и швырнул ее на пол. Затем вытянул ремень жестом Д'Артаньяна, выхватывающего шпагу, и тоже бросил его под ноги, и его брюки при этом спустились так низко, что я увидела восхитительную тонкую полоску черных волос, уходящую вниз.

«Протяни к нему руку и дотронься до веры».

Скинув еще и ботинки, Пол уселся на кровать и опять взял гитару. Я чувствовала запах рома и имбирного пива, и мне хотелось лизнуть его шею.

– Даже Майклы еще этого не слышали, – сказал он. – Я хочу узнать, что ты думаешь.

После того как я лизну шею, я хочу нырнуть в его горло, проскользнуть по пищеводу и оказаться внутри рук, когда он будет играть. А может, я просто хочу положить голову ему на плечо, закрыть глаза и слушать, как он поет. Интересно, на женском теле его пальцы так же легки и проворны, как на гитаре?

– Слушай внимательно, – сказал он.

Я пододвинулась поближе. Чтобы лучше слышать.

У песни еще не было ни слов, ни названия, но она была такой грустной, что я почти приуныла.

Я сказала – «почти».

– Она похожа на реквием.

Пол кивнул:

– Это о том, как умирала моя мама.

Он положил гитару на пол, и мы смотрели друг на друга, не двигаясь и ничего не говоря. Но молчание значило больше слов. На его лице я видела боль от воспоминаний – боль, которую обычно он хорошо прятал, – и одновременно с этим желание, относящееся к настоящему. Не знаю, видел ли он то же самое во мне.

Потом он наклонился, почти упал, ко мне и поцеловал. Его язык обжег мне рот.

Мы долго целовались, а когда начали раздеваться. Пол провел рукой по моему бедру, и я почувствовала мозоли от гитары на кончиках его пальцев.

Он целовал меня в подбородок, нос и веки, пока расстегивал мою рубашку.

– Красный, – сказал он, увидев лифчик. – Красный – это хорошо.

Я провела языком по его ключице. Ее вкус напомнил мне о «Кольцах Сатурна» – о запахе сигаретного дыма, и пота, и разлитого пива. Я ни за что не сочла бы его возбуждающим при других обстоятельствах, но, наверное, у всех правил бывают исключения.

– В моем кармане, – прошептал он.

Его брюки были рядом со мной. Я нашла правый карман, а в нем – упаковку презервативов.

– Я зашел в аптеку по дороге, – сказал он. – На всякий случай.

Пока я открывала коробочку, я думала, что все получится. Мне не приходило в голову, что я не смогу. Я этого хотела. Но где-то между поцелуями и зажатым в руке презервативом мой разум вернулся туда, где жило мое прошлое, где жил Адам, и я почувствовала, что какая-то дверь внутри захлопнулась.

– Я не могу, – сказала я.

Пол потянул на нас простыню и свернулся, прижавшись ко мне.

– Ну и ладно, – сказал он, – ничего страшного.

Ничего страшного в сексе или в его отсутствии, подумала я.

Он провел пальцами по моему запястью. Я чувствовала его дыхание и его возбуждение своим бедром.

– Знаешь, о чем я думал, когда шел домой? – тихо спросил он. – О том, что моя жизнь была бы совсем другой, если бы ты сделала разрез немного глубже. И твоя – если бы я сиганул с той крыши девять лет назад. Ты когда-нибудь думаешь о таких вещах? Ну, типа, если бы ты или я не выбрались тогда, то сейчас здесь мог бы быть кто-то совсем другой?

Об этом я думала все время. О том, как смерть меняет все для тех, кто остается.

– Ты рад, что выбрался?

– Я рад, что ты выбралась.

Дверь, захлопнувшаяся внутри, распахнулась. Я сама набросилась на него, оказалась сверху, нашла презерватив, отброшенный минуту назад. Я надевала его так долго, будто это был самостоятельный, полный эротики акт. Я старалась, чтобы Пол вошел в меня как можно медленнее, мне хотелось продлить этот момент до бесконечности. Я ощущала, как каждый мускул в моем теле натянулся до точки разрыва, а глаза Пола внизу казались перевернутыми.

Когда он кончал, его спина выгнулась, как тетива лука, из которого сейчас вырвется стрела, а громкий мелодичный звук, вылетевший из его горла, был совсем такой же, как тот, которым на сцене он заканчивал бурную семиминутную композицию «Никогда не молись о дожде».

Мне этот момент казался точкой во времени, у которой нет ни прошлого, ни будущего, а есть только ощущение удивительной простоты и смешная уверенность, что жизнь и любовь бывают вечными.

Посветлевшее окно и шум машин на улице говорили о том, что пора вставать, да я и так почти не спала. А Пол обнимал подушку и казался полностью отключенным от мира. У него было такое бледное лицо, что, если бы худая грудь не поднималась в такт дыханию, я бы подумала, что он умер.

Я убрала ему волосы с лица и попробовала разбудить взглядом. Когда это не сработало, пнула ногой, как бы случайно.

– Ты похож на труп, когда спишь.

– Странные у тебя мысли, – пробормотал он сонно.

– Скажи мне свое настоящее имя.

Он посмотрел на часы и закатил глаза.

– Давай говори. Мы же переспали. Теперь ты должен.

Он захихикал.

– Элиза, если бы это было единственным критерием, представляешь, сколько девушек знали бы мое настоящее имя?

– Урод.

Он продолжал смеяться, и у меня в голове включился тревожный сигнал. Может, я ничем не отличаюсь от Авриль, или Бет, или Алисии. Может, встретив меня в следующий раз в «Кольцах Сатурна», он повернется ко мне спиной.

– О, господи, – сказала я, чувствуя панику, – давай разберемся прямо сейчас. Потому что я не хочу весь день думать, что это одно, а потом окажется, что это – другое. Это было по-настоящему или как?

– Матерь Божья, – вздохнул он, – еще даже солнце не взошло.

– Я серьезно. Мне нужны доказательства. Скажи мне свое настоящее имя.

– Доказательства? – Он неожиданно разозлился. – Хочешь доказательств? Дай мне свою, черт подери, руку.

Я скептически протянула ему руку, а он начал петь припев к одной из бессмысленных песен «66», передразнивая гиперсексуальную манеру Аманды Странк. Потом он указал на мою руку. Ничего не произошло. Потом он запел последний куплет из «Дня, когда я стал призраком», и каждый волосок зашевелился.

– Видишь? – сказал Пол. – Всего десять, черт подери, секунд.

– Я не поняла.

– Даже не надо слушать всю песню, всего несколько строчек – и у тебя мурашки на коже, а в животе грустно и сладко одновременно, ведь так?

– Ну и что?

– Что? – передразнил он. – Это и есть разница между настоящим и фуфлом. Я знаю, что такое ты, а ты знаешь, что такое я. – Он повалился назад и зарылся головой в подушку. – Вот и все доказательства. Разбуди меня через час.

* * *

У Люси был смех как у бешеной мартышки. А смеялась она, разглядывая самодельное пресс-досье, которое Майкл срочно состряпал, чтобы я могла показать его на еженедельном рабочем совещании в редакции.

Внутри папки была информация обо всех участниках группы – их музыкальный бэк-граунд и инструменты, на которых они играют; были вырезки из двух небольших местных газет, в которых живые концерты «Бананафиш» назывались «энергетическими» и «напряженными»; и – как раз она и показалась Люси такой смешной – фотография группы, сделанная на весенней улице в Сохо другом Майкла, фотографом и владельцем студии рядом с «Балтазаром», в которой он печатал размытые, якобы винтажные карточки для туристов.

За овальным столом сидели все наши младшие редакторы.

– Ну и с которым из них ты трахаешься, Элиза? – спросила Люси.

Я изо всей силы сжала в руке ручку. Мне хотелось воткнуть ее Люси в глаз.

Люси опять издала мартышечий звук.

– Ведь я полагаю, именно поэтому ты так упорно добиваешься, чтобы мы упомянули о них в журнале?

После того как я выколю ей глаз, я схвачу ее за шею и буду трясти до тех пор, пока не вытрясу из нее весь воздух. Потом напишу у нее на лбу «Пни меня!» и брошу ее на тротуаре Таймс-сквера.

– Вообще-то гитарист – мой брат, – сказала я хотя это было только частью правды: я спала с Полом уже две недели, но об этом еще никто не знал. Никто – это Майкл и Вера. Я ничего не сказала им, потому что не была готова к лекциям на тему «Как-ты-могла-сделать-такую-глупость». И на тему «Он-же-разобьет-тебе-сердце». И «Мать-моя-женщина-у-те-бя-совсем-снесло-крьппу». Может быть, потому, что в глубине души я подозревала, что это все правда, я не хотела, чтобы они портили этот первый, самый романтический период наших отношений.

Люси еще раз просмотрела листочек досье и обнаружила Майкла.

– Наверное, тебе не приходило в голову, что если у автора статьи и гитариста окажется одна фамилия, то у журнала возникнет серьезная проблема с доверием читателей.

– Не обязательно, чтобы о них писала именно я. Главное, чтобы их имена просто появились в журнале. Одно упоминание – это все, о чем я прощу. – Я решила наплевать на остатки самоуважения. Если они не раскрутятся в самое ближайшее время, моему брату придется уйти из группы. Неужели мы не можем оказать ему совсем маленькую услугу? Пожалуйста!

Люси встала, приняла эффектную позу и наслаждалась моментом. Моя слабость делала ее сильнее, и она с удовольствием высасывала из меня остатки энергии.

– Они безработные музыканты, Элиза. Сколько человек за пределами Нью-Йорка слышали о них? Мы же не «Виллидж войс», мы – национальное издание. Наша работа – писать о тех артистах, о которых публика хочет читать, а не о каких-то неизвестных ничтожествах, даже если они и являются твоими родственниками.

Я молча пожелала ей долгой и мучительной смерти. И решила, что надо попробовать затащить ее на концерт «Бананафиш». Мне казалось, что, если Люси услышит их, она поймет, что дело не в моем брате, а в музыке. С другой стороны, если я и уговорю ее пойти в «Кольца Сатурна», что она, очевидно, считает ниже своего достоинства, – вполне вероятно, что она не признает их просто из вредности.

18 сентября 2000 года

Ну, слушай меня, дружок-магнитофон. Наконец что-то начало происходить. Что-то хорошее. В перспективе – великолепное. Событие А: угадай, кто звонил мне сегодня утром? Джек Стоун.

Ты спросишь, кто такой Джек Стоун? Всего лишь президент и основатель «Андердог рекордс» – небольшого, но очень уважаемого лейбла, известного тем, что предпочитает качество количеству. Это действительно так: в его списке нет ни одной группы, которая не пела бы правду и не пользовалась бы уважением среди других музыкантов.

Когда он назвал свое имя, я чуть не уронил трубку. Потом я прикрыл ее рукой, а другой – остановил Элизу, которая как раз убегала на работу, и прошептал ей, что разговариваю с самим Джеком Стоуном.

Интересное дело. Она совсем не удивилась. Но к этому я вернусь позже.

Оказывается, в прошлый четверг Джек приходил в «Кольца Сатурна» инкогнито. Он был в восторге от концерта и спросил, как случилось, что он никогда раньше не слышал о нас. Я объяснил ему, что, по мнению Фельдмана, я должен иметь дело только с мегалейблами.

Джек сказал, что тогда, конечно, понятно, почему Фельдман не ответил на два его звонка.

NB: поговорить с Фельдманом насчет телефонного этикета.

Джек спросил, существуют ли в природе демо-записи «Бананафиш», и прошу обратить особое внимание на следующее: я терпеть не могу раздавать направо и налево свои демо-записи, я считаю, что они и наполовину не передают энергетику наших живых концертов, но я очень хотел, чтобы у нас получилось с «Андердогом», и пообещал что-нибудь отыскать.

– Забросьте мне кассету сегодня в течение дня. Я дам ее прослушать паре людей, ушам которых я доверяю. А на следующей неделе мы с вами можем встретиться и поговорить. – И добавил, перед тем как попрощаться: – Да, и передайте привет своей соседке.

Элиза отрицала всякую причастность к этому событию, пока я не пригрозил, что прямо сейчас позвоню ее брату и скажу: «Элиза – лучшая минетчица в городе», после чего она раскололась.

Оказалось, что Джек близкий друг Терри Норта. А Элиза уже достала всех в «Сонике» насчет «Бананафиш» – она хочет написать о нас статью, маленькую заметку, что угодно, чтобы вытащить нас на свет. Но Люси все время затыкает ее, поэтому она решила обратиться к Терри Норту через голову Люси. Но к сожалению, Терри согласился с Люси в том, что никому не известная группа не сделает продаж журналу. Но еще Терри считает, что Элиза похожа на его погибшую сестру, поэтому он разрешил ей сопровождать его на ланч с Джеком Стоуном. И через неделю Джек пришел в «Кольца Сатурна».

На следующий день мы с Элизой отпросились со своих работ, сказавшись больными, и пошли в «Андердог», офис которого находится на Бродвее, между Вашингтон– и Уэверли-стрит. Должен признаться: я уже был здесь раньше. Я зашел однажды с гитарой и спросил, могу ли я сыграть что-нибудь для Джека. Но тогда девушка в приемной сказала, что торговым агентам вход запрещен. Она спросила, могу ли я представить, какое количество отморозков им пришлось бы выслушивать каждый день, если бы они всех пускали. Так она меня и назвала. Отморозком.

Сегодня та же самая девушка, с челкой как у Бетти Пейдж и в платье в горошек из секонд-хэнда, вела себя так, будто давно ждала меня, и положила демо-кассету в металлическую корзину, на которой было имя Джека.

Выйдя из «Андердога», мы решили, что надо прогуляться где-то под деревьями. Элиза хотела поехать в Центральный парк, но метро исключалось, а на такси не было денег, поэтому мы выпили кофе в какой-то дешевой забегаловке и пошли пешком к Вашингтон-скверу. В центре парка, рядом со старым фонтаном, под деревом сидел парень, который играл на гитаре и пел старую песню Доби Грея «Drift Away». Вокруг него собралась небольшая толпа. На нем были слишком тесные брюки и рубашка, застегнутая только до середины груди – думаю, он был из Джерси, – но голос звучал неплохо, и Элиза сказала, что он напоминает ей отца, поэтому мы подошли.

Элиза закрыла глаза и раскачивалась под музыку, и когда она подпевала «дай мне свой ритм, отпусти мою душу, я хочу потеряться в твоем рок-н-ролле, я хочу улететь», я видел, что она действительно это чувствует.

Я могу сказать правду, потому что Элиза – моя девушка, даже если это пока и секрет для всех: у нее самый плохой голос из всех известных мне голосов. Это потрясающе – она живет музыкой, и при этом у нее совершенно отсутствует слух. Но все равно, не могу описать, что я чувствовал, глядя, как она танцует и напевает. Это так же невозможно, как построить небоскреб голыми руками Я хотел жениться на ней. Я хотел купить самолет и увезти ее в такое место, где с ней не сможет случиться ничего плохого. Я хотел наляпать себе на грудь жидкого бетона и прижаться к ней, и когда он застынет, оторвать нас друг от друга будет невозможно.

Мы сидели под деревом, с которого уже начали опадать огненного цвета листья. Элиза подобрала один из них с земли и долго, как ботаник, рассматривала.

– Как странно, – сказала она задумчиво, – что такой восхитительный образец материи уже находится в стадии распада. Нет, правда, ну что еще может умирать так красиво?

Вот это я и имел в виду. Любая чушь, которую она говорит, приводит меня, черт подери, в экстаз.

Потом я спросил у нее, не хочет ли она послушать странную историю. Она сказала, что хочет, и тогда я спросил, знает ли она, что ее брат был не первым гитаристом в «Бананафиш», и она ответила, что не знает. Она еще не понимала, что тут странного, и с нетерпением ожидала развития сюжета. Я рассказал, что раньше у нас был другой гитарист – Майк Барнес, и тут она прервала меня, потому что не могла поверить, что его тоже звали Майклом.

Я поклялся своей жизнью, что так и было, и продолжил рассказ. Этот Барнес любил изображать из себя Молли Хатчет, и когда я больше не смог выносить «Flirtin' With Disaster», я послал его к черту за пять дней до нашего первого выступления в сборном концерте. Нам надо было быстро найти ему замену, и я приклеил объявления на каждом, черт подери, телеграфном столбе и на каждой кирпичной стене от федерального шоссе до Вестсайдского.

– И вот что странно, – говорил я, стараясь сильнее заинтриговать ее. – Мы назначили прослушивание в нашем репетиционном зале, а Майкл тогда работал в рекламной компании, у которой был склад наискосок от нас, и ему случайно там что-то понадобилось. Он понятия не имел, что у нас идет прослушивание. Но он заглянул, сыграл одну песню и был принят.

Мне кажется, Элиза поняла, почему так важна эта история, но на всякий случай я произнес это вслух:

– СУДЬБА. Я встретился с Майклом. Я встретился с тобой. И еще Дуг Блэкман, который нас связывает.

– Это не судьба, – сказала она.

Интересно, если не судьба, то что это за чертовщина?

Она долго изучала шрам на своем запястье. Потом подняла глаза, но мне в лицо светило солнце, и я не знал, куда она смотрит – на меня или на небо.

– Хочешь, я скажу тебе, что я знаю о судьбе? – сказала она наконец. – Судьба – это просто другое название для выбора, который каждый человек делает сам. Предназначение, совпадение, как ни назови. Все равно абсолютно все в твоих собственных руках.

На этом заканчивается презентация дневника Пола Хадсона.

Все.

* * *

Это была настоящая любовь. В самом настоящем смысле этого слова. Я любила Пола и, что еще важнее, верила, что и он любит меня. Я знала это по тому, как он по нескольку раз в день звонил мне на работу и говорил глупости типа: «Ты знала, что искусственные сливки для кофе – легковоспламеняющееся вещество?» или «У этого телефона тональность ноты фа», и весь день после этого даже Люси Энфилд не казалась мне такой ужасной. И еще потому, как он заказывал мою любимую пиццу со шпинатом и риккотой, хотя сам предпочитал пепперони. И потому, как он положил на музыку мое любимое стихотворение «Тихое время» и пел мне его каждый раз, когда где-то в мире разбивался самолет, или я слышала «Bom to Run» по радио, или просто жизнь казалась такой тяжелой, что я не могла заснуть.