Текст книги "Русская психиатрия от Николая II до Сталина"

А. А. Говсеев, Н. Д. Максимов, К. Р. Евграфов в прениях обратили внимание на то, что, когда в совершении преступления подозревается психически больной, суд не обсуждает вопроса о самом факте преступления, а между тем это важно, когда обвиняемому угрожает принудительное лечение.

На II съезде психиатров поднят был вопрос о патологическом аффекте и отличии его от физиологического – вопрос, давно обсуждавшийся в русской литературе⁶². Главным критерием патологического аффекта признавалось затемнение сознания, амнезия и резкое астеническое состояние (сон) после аффекта; без этого нет патологического аффекта. Сербский указывал еще на «физиологический аффект на патологической почве», аффект у лиц, стоящих на грани между здоровьем и болезнью, – у истеричных, алкоголиков, тяжелых дегенератов и др. «Эти лица, – говорил Сербский, – и в обычном состоянии возбуждают сомнения, могут ли они руководить своими действиями; когда же к этому присоединяется аффект, то это ведет к тому, что они часто утрачивают и последние остатки самообладания… и самый характер аффекта нередко представляет особенности в виде, например, иллюзорного восприятия окружающего. Поэтому подобные аффекты, хотя и не сопровождаются бессознательным состоянием и амнезией, приближаются к аффекту патологическому и во многих случаях должны вести к освобождению от ответственности».

Довольно много докладов на съездах (на VI Пироговском – доклад С. И. Штейнберга, на заседании Киевского общества – доклад Н. А. Облонского, на VIII Пироговском съезде и в Медицинском совете в 1906 г. – доклады В. М. Бехтерева)⁶³ было посвящено также вопросу об облегчении условий развода в случае психической болезни одного из супругов. Вопрос возбуждал интерес потому, что хотя в Своде законов (т. X, ст. ст. 5 и 37 и др.) вступать в брак с психически больным запрещалось и такие браки считались недействительными, однако православным расторжение брака, кроме случаев неспособности к сожитию и прелюбодеяния, не разрешалось. Между тем психиатры считали необходимым в случае душевной болезни одного из супругов принять меры для предупреждения появления потомства.

Синод сделал уступку и издал распоряжение принимать заявления о разводе с психически больными, но лишь в тех случаях, когда устанавливалось, что «если не само сумасшествие, то его зачатки можно отнести к добрачному периоду». Законопроект о разводе был внесен и в Государственную думу.

Судебнопсихиатрическая экспертиза, в особенности в первые годы земской психиатрии, значительно содействовала и развитию общих клинических знаний в земских психиатрических больницах. До появления земской психиатрии врачами-экспертами везде, кроме столиц, были уездные врачи; вопрос о психиатрической экспертизе поднимался редко, – только в самых эксквизитных случаях психической болезни. Со времени земской реформы и введения гласных судов, появления вместо приказных домов умалишенных земских психиатрических больниц дело стало резко меняться. Так как в первые земские годы больные поступали в психиатрические учреждения главным образом через полицию, то главный контингент их состоял как раз из лиц, приходивших в столкновение с законом, и судебная экспертиза стала важнейшим делом первых земских психиатров, на ней они учились клинической психиатрии. Поэтому первыми русскими руководствами психиатрии в земский период были «Очерки судебной психологии» проф. Фрезе (1874), «Сборник статей по судебной медицине» П. И. Ковалевского (1872), а не общие учебники. Если просмотреть первые журнальные статьи русских психиатров, то и здесь мы увидим в большинстве случаев хорошие описания случаев экспертизы. Большой интерес в дореволюционное время представляли посмертные заочные экспертизы, возникавшие в связи с судом из-за духовных завещаний ⁶⁴ (в полном ли уме эти завещания совершены).

Вопрос о месте, куда помещать невменяемых и испытуемых психически больных, совершивших преступление, после долгих дискуссий был решен; с 1 января 1914 г. все криминальные психически больные должны были призреваться в правительственных окружных лечебницах.

Там же должны были призреваться и «все те больные (опасные), призрение которых требует особых мер, не совпадающих с мерами лечения и призрения в современных гражданских психиатрических лечебницах (norestraint)», говорилось в циркуляре Министерства внутренних дел.

С 1908 г., как уже говорилось, в окружных лечебницах были организованы особые «крепкие» отделения.

Представляет интерес устройство этих отделений в Московской и Казанской окружных лечебницах. «Прежде чем попасть в эти отделения, – описывает Московскую окружную лечебницу «Вестник общественной гигиены“ (1912, стр. 1719), – попадаешь в железную комнату, в которой находится запасной кадр служителей и которая имеет отдельный ключ и отпирается лишь служителями, находящимися в комнате. В двери имеется окошечко, чтобы было видно, кто стучит в дверь. Садики, где гуляют больные, окружены высоким каменным забором. В Казани все здание «крепкого” отделения было обнесено высокой кирпичной стеной с одними только воротами… Для больных имелся дворик только сзади здания… Рамы с решетками, двери солидные. Внутреннее устройство по типу одиночных камер».

Ясно, что устройство было такого типа, что нарушало все принципы лечебных психиатрических больниц и могло быть введено только в специальных учреждениях.

Глава 4
Организация психиатрической помощи в царской армии

Впервые об устройстве специального психиатрического учреждения для военнослужащих в России упоминается в 1846 г., когда при 2-м Петербургском сухопутном госпитале был отведен для психически больных военнослужащих особый барак, построенный еще в 1817 г. Это психиатрическое отделение с 1858 г. было психиатрической клиникой Военно-медицинской академии (до 1869 г.), затем приютом при клинике, который в 1871 г., вследствие ветхости здания, был закрыт. Уже в 1863 г. был поднят вопрос о недостаточности психиатрических коек во 2-м Сухопутном госпитале и часть психически больных стали направлять в 1-й Сухопутный госпиталь (переименованный позже в Николаевский военный госпиталь). В январе 1864 г.⁶⁵ при Николаевском госпитале было организовано так называемое 3-е психиатрическое отделение на 30 офицеров и 15 нижних чинов. Заведывал им Ю. X. Кнох, ассистент Балинского. Время с 1876 по 1882 г., когда заведующим отделением был А. И. Аскоченский, а ординаторами П. Н. Никифоров и С. И. Штейнберг, считается одним из оживленнейших периодов существования этого госпиталя, так как в это время проф. Балинский читал здесь лекции по психиатрии для слушателей Высших женских курсов; при госпитале было организовано и небольшое нервное отделение, которым ведал и где преподавал О. А. Чечотт.

В 1882 г. распоряжением начальства Женские курсы были закрыты. Заведывать психиатрическим отделением с 1882 г. стал П. Н. Никифоров⁶⁶, начавший хлопоты об улучшении помещения госпиталя. В 1889 г. было выстроено специальное здание на 100 коек. На строительство было ассигновано 298 000 рублей и на оборудование еще 309 149 рублей. Персонал с 1890 г. состоял из заведующего отделением П. Н. Никифорова, ординаторов В. В. Ольдерогге и И. П. Лебедева (все – ученики проф. Балинского). С 1894 г. к 100 койкам было добавлено еще 20 платных пансионатских коек. С 1870 по 1891 г. в госпитале состояло на излечении 2 381 офицер, причем преобладали больные в состоянии белой горячки (227 человек) и прогрессивного паралича (233 человека); нижних чинов лечилось за то же время 3 768 человек; у них наиболее часто отмечалась меланхолия (564 человека), деменция (396 человек) и белая горячка (579 человек). Смертность среди офицеров составляла 10 %, среди нижних чинов – 8 %. Во время первой мировой войны (в 1916 г.) число коек было доведено до 450.

Вторым по времени открытия (1868) военным психиатрическим отделении было отделение при Киевском военном госпитале. С 1884 г. оно имело 25 офицерских мест и 45 мест для нижних чинов⁶⁷.

С 1868 г. организовано психиатрическое отделение при Тифлисском военном госпитале⁶⁸, где в этом же году состояло на излечении 80 психически больных. С 1872 г. этим отделением заведывал П. Солини, а с 1883 г. – З. Блюм. В отделение поступали не только психически больные военнослужащие, но и все судебные испытуемые. З. Блюм очень мрачными чертами рисует отделение⁶⁹: совместное пребывание больных в различном состоянии и здоровых, бедность прислугой и т. п. С 1893 г. отделение стало филиалом Владикавказского психиатрического госпиталя. До открытия Владикавказского госпиталя отделение для психически больных имелось при Ставропольском военном госпитале (28 беспокойных и 32 спокойных больных мужчин и 18 больных женщин). С открытием Владикавказского госпиталя это отделение было закрыто.

При Московском военном госпитале психиатрическое отделение на 10 мест для офицеров и 35 мест для нижних чинов было открыто в 1880 г. В 1910 г. число мест было увеличено до 25 для офицеров и до 50 для нижних чинов.

В том же 1880 г. было открыто психиатрическое отделение в Варшаве на 60 мест (к 1905 г. увеличено до 100 мест), в 1893 г. – во Владикавказе на 50 мест с филиалом в Тифлисе на 20 мест, в 1895 г. в Риге – на 100 мест, в 1895 г. в Ташкенте – на 100 мест, в 1901 г. – в Екатеринодаре – на 60 мест (из них 20 женских для кубанского казачества), в 1903 г. – в Верном – на 13 мест и в 1913 г. в Омске – на 30 мест ив Хабаровске – на 50 мест. Кроме того, в ведении Военного ведомства находилось несколько психиатрических учреждений в казачьих областях, о которых мы уже говорили в главе XIV и которые обслуживали, притом очень недостаточно, вообще население этих областей.

Таким образом, не говоря об испытаниях при призыве на военную службу, которые производились исключительно в гражданских психиатрических учреждениях, военных психиатрических госпиталей было очень недостаточно и для обслуживания острых психических заболеваний в армии. По установлении хронического характера заболевания больных исключали из армии и препровождали в гражданские психиатрические учреждения.

О числе освобождаемых от военной службы при призыве первые сведения имеются за 1876–1878 гг., т. е. за первые годы после введения всеобщей воинской повинности. Мамонов сообщает, что при призыве 754362 человек за эти годы по § 18 тогдашних правил (слабоумие, эпилепсия и другие психические заболевания) было освобождено 3 072 человека, т. е. 4 человека на 1 000 призываемых. Герцентшейн за 1879–1882 гг. также говорит о 4,03 освобожденных на 1 000 призываемых. Игнатьев за 1884–1888 гг. установил лишь 1,9 освобожденных на 1 000 призываемых⁷⁰, но в это число не вошли отправленные на испытание. В 1908 г. было освидетельствовано 679 266 призываемых; из них психически больными оказалось 1 845 человек, т. е. 2,62: 1000, но, кроме того, 25,1 % всех призываемых были зачислены – в ополчение второго разряда вообще по болезням или же получили отсрочку, или были отправлены на испытание; среди последних, вероятно, было немало психически больных.

Что касается заболеваемости в самой армии, то краткий отчет о санитарном состоянии русской армии за 1911 г.⁷¹ говорит о 704 случаях психических заболеваний, что составляет 0,58 случая на 1 000 человек состава.

Те же отчеты о санитарном состоянии армии за ряд лет приводят такой процент заболевших психически на 1 000 человек списочного состава армии: 1904 г. – 0,6; 1905 г. – 0,6; 1906 г. – 0,7; 1907 г. – 0,7; 1908 г. – 0,6; 1909 г. – 0,64; 1910 г. – 0,57; 1911 г. – 0,58; 1912 г. – 0,69.

В 1912 г. из 866 болевших психозами воинов органические болезни мозга имели место у 425 (уволено 137, умерло 120). Помимо психозов, эпилепсия отмечена у 566 (уволено 328, умерло 2), истерия – у 3148 (уволено 858 человек). Самоубийством в 1912 г. покончило 84 офицера (1,57 %) и 415 нижних чинов (0,32 %).

В отчете 1911 г. приводятся интересные сравнительные данные с армиями других стран. Оказывается, что в США (1908) на 1 000 человек списочного состава армии психически больных было 1,6, в Германии (1909) – 1,3, в Англии (1910) – 0,7.

В русской армии впервые было обращено внимание на специальную организацию психиатрической помощи на фронте во время русско-японской войны 1904 г. Организовать эту помощь пришлось уже во время военных действий, но почти в самом начале войны; 2 апреля 1904 г. при 1-м Харбинском сводном госпитале пришлось наскоро открыть небольшое психиатрическое отделение. Лишь в декабре 1904 г. Красным крестом был открыт специальный Центральный психиатрический госпиталь на 50 коек в Харбине (15 мест для офицеров и 35 мест для нижних чинов). Уполномоченным Красного Креста был назначен П. М. Автократов, заведующим госпиталем – Е. С. Боришпольский.

Характерно, что инициатива этой организации принадлежала не правительству, а общественным организациям. На фронт были посланы земские санитарные отряды. В мае 1904 г. в Харбине было открыто Временное медицинское общество на Дальнем Востоке, и уже 31 июля 1904 г. на заседании этого общества Шумков сделал доклад «Первые шаги психиатрии в русско-японскую войну», в котором сообщил о создании упомянутого нами временного психиатрического отделения. Среди выдвинутых им положений особенно интересно положение третье: «Психозами войны в тесном смысле слова можно было скорее назвать те душевные заболевания, которые развиваются вследствие травматических повреждений различных частей мозга огнестрельными снарядами»⁷². По мнению Шумкова, «других психозов, имеющих особые клинические картины, свойственные только военному времени, повидимому, не существует».

Интересно, что на том же заседании Боришпольский призывал всех хирургов точно описывать место очага поражения мозговой коры и наблюдающиеся при этом все неврологические и психиатрические клинические симптомы.

В том же Временном медицинском обществе 9 октября 1904 г. П. М. Автократов представил на рассмотрение общества план приспособлений, делаемых для Центрального психиатрического госпиталя Красного креста, причем сообщил, что комиссия в Петербурге под председательством проф. Анрепа в составе профессоров В. М. Бехтерева, Н. Н. Реформатского, М. Н. Нижегородцева и д-ра Добротворского решила, что душевных заболеваний на театре военных действий будет в полтора раза больше, чем в мирное время, всего около 1 500 случаев, почему Центральный госпиталь и развертывается на 40–50 коек. Общество по этому докладу указало на необходимость организации эвакуации психически больных с передовых линий.

Полевой приемный покой в армейском районе был открыт вначале в Мукдене, а после отступления от Мукдена в Гунчжулине.

III съезд психиатров считал необходимым иметь при каждом дивизионном госпитале специалиста невропатолога-психиатра.

Из Харбинского госпиталя психически больных воинов, уроженцев Европейской России, эвакуировали в Москву, а для уроженцев Сибири были организованы Красным крестом госпитали в Чите, Никольске-Уссурийском, Владивостоке. В Харбинском госпитале персонал состоял из 10 врачей, 10 фельдшеров, 4 сестер, 40 санитаров, 25 рабочих. Большая часть персонала находилась в разъездах, сопровождая эвакуируемых больных. В течение 1905 г. в Москву эвакуировалось 3–4 раза в месяц по 40 человек, а в 1906 г. было произведено шесть эвакуаций. Так как дорога длилась больше месяца, то в Омске при военном госпитале и в Красноярске Красным крестом были организованы этапные пункты по 10 коек на случай необходимости снять с поезда больного вследствие обострения болезни.

Общее число психически больных за время русско-японской войны в действующей армии Автократов определил в 1 900 человек, что, считая состав армии в 1 млн. человек, дает 1,9: 1 000. Во всяком случае точно известно, что всего эвакуировано было в Москву 275 офицеров и 1 072 нижних чина, в Читу – 63 человека, в Никольск-Уссурийский – 283 человека⁷³, во Владивосток – 50 человек; 232 алкоголика не были эвакуированы.

Относительно последних войн других стран имеются следующие данные о психической заболеваемости в войсках: в бурскую войну в английской армии она составляла 2,5 %, в испано-американскую войну в американской армии – 2,7 %.

Что касается клинической картины психозов в действующей армии, то, согласно докладам на X Пироговском съезде (Суханов, Ермаков, Станиловский) и на III съезде психиатров (Автократов, Боришпольский, Владычко)⁷⁴ было установлено, что во время войны наслаиваются один на другой все общеизвестные болезнетворные факторы: физическое утомление, климатические влияния, бессонные ночи, эмоциональные переживания; при этом соматические моменты (недоедание, недосыпание, ревматизм, дизентерия) имеют большее патогенетическое значение, чем эмоциональные моменты (Боришпольский). «Чем шире психиатрическая помощь в мирное время, тем меньше она на театре военных действий». Острые психозы составляли лишь ¹/₈ всех заболеваний. По Автократову, среди больных офицеров 35 % страдали алкоголизмом, 11 % – прогрессивным параличом, 11 % – неврастеническими психозами, 3,1 % – органическим слабоумием и 3,1 % – травматическими психозами. Среди больных нижних чинов было 28 % эпилептиков, 11 % алкоголиков, у 8 % имела место аменция, у 5 % инфекционные психозы, у 2,7 % органические, у 2,5 % дегенеративные психозы и т. д. «Эпилепсия появлялась иногда после боя у лиц, у которых в детстве были намеки на нее». И острые, и хронические психозы принимали нередко на войне депрессивную окраску (Шайкевич⁷⁵, Суханов⁷⁶), содержание бреда захватывало военные события. О некоторых особенностях военных психозов, энергично протестуя против выделения специфически военных психозов, писали проф. Н. И. Мухин⁷⁷, А. Н. Бернштейн, В. Ф. Чиж⁷⁸.

Несмотря на то, что III съезд психиатров, заслушав доклады об организации психиатрической помощи на театре русско-японской войны, признал «недопустимым повторение неподготовленности к призрению и эвакуации душевнобольных, обнаружившейся ^в начале войны», и считал «необходимым выработать заблаговременно соответствующую организацию дела», когда началась война 1914 г., плана организации психиатрической помощи не оказалось. Правда, к организации ее в ближайшем тылу с самого начала войны был привлечен Красный крест, но ни организация нервно-психиатрической помощи на передовых линиях, ни стационирование пересланных Красным крестом вглубь страны больных, ни дальнейшие заботы об инвалидах не были предусмотрены. Земства с самого начала согласились признанных негодными к военной службе психически больных принимать в земские психиатрические больницы и выделили для этого 2 500 коек; земским уполномоченным по эвакуации психически больных был избран психиатр М. Ю. Лахтин. Но распределение по больницам оказалось беспорядочным и очень поздним. Возник вопрос, кто обязан все это организовать. Образовавшийся союз земств и городов хотел взять это в свои руки, но не мог сговориться с Красным крестом. Возникавшие в связи с развитием войны новые вопросы: о психиатрической помощи беженцам из эвакуированных немцами местностей, о психически больных пленных, мобилизованных рабочих, еще больше запутывали вопрос, тем более, что, кроме того, была организована комиссия при Верховном совете, которая должна была стоять во главе помощи инвалидам, и так называемый Татьянинский комитет, на котором лежала забота о беженцах. В апреле и ноябре 1915 г. созывались совещания Союза земств и городов совместно с другими заинтересованными ведомствами, но договоренность не была достигнута, не смогли даже создать Центральное статистическое бюро для учета числа психически больных в связи с военными действиями, в результате чего более или менее точное число психически больных в первую мировую войну так и осталось неизвестным. Те же вопросы обсуждались на специальном Пироговском съезде в апреле 1916 г., наконец, в ноябре 1916 г. был созван Всероссийский съезд психиатров и представителей Союза земств и городов, и все же полной стройности в организации дела достигнуто не было.

Красный крест имел трех уполномоченных: Северо-Западного фронта – Н. Н. Реформатский, Юго-Западного – А. В. Тимофеев и Кавказского – Н. Н. Баженов (с 1915 г. его заменил Прусенко). Красным крестом в ближайшем тылу были организованы «приемные пункты», куда доставляли психически больных воинов из войсковых частей «силами и средствами Военно-санитарного ведомства»; кроме того, Красный крест имел сборные пункты, куда больных направляли из приемных и откуда производилась эвакуация на приемно-распределительные пункты Военного ведомства, которые окончательно комиссовали больных, причем негодных к военной службе направляли в гражданские психиатрические больницы. Местонахождение этих пунктов менялось сообразно изменению фронта.

Приведем распределение в начале 1916 г. пунктов Северо-Западного фронта: а) приемные пункты – Смоленск, Гомель, Брянск, Молодечно, Полоцк, Хвоево, Кривачи, Двинск, Нарва, Рига, Витебск, Сарны (12 приемных пунктов); б) сборные пункты – Минск, Псков, Нарымов и, наконец, приемно-распределительные пункты – Москва, Петроград. Юго-Западный фронт в это время имел: а) приемные пункты – Новоселицы, Тарнополь, Ровно, Черкасы, Рени; б) сборные пункты – Кишинев и Одесса и в) приемно-распределительные пункты – Киев и Екатеринослав. Особые трудности представляла организация эвакуации на Кавказском фронте, где фронт был не сплошной и где в ближнем тылу не было психиатрических учреждений.

Но главным образом дезорганизацию вносило то, что в земские психиатрические больницы больные воины попадали не только через Краснокрестную организацию, но и непосредственно как из воинских частей, расположенных внутри страны, так и из воинских частей фронта через санитарные поезда и из военных общих госпиталей. Как сообщал П. П. Кащенко на совещании в апреле 1915 г., через организацию Красного креста за девять первых месяцев войны попало в земские больницы лишь 5,3 % всех психически больных воинов. Вследствие того, что Союз земств и городов не имел права организовывать распределительные пункты и распределять воинов по лечебным заведениям страны, одни земские больницы переполнялись больными, а в других имелись свободные места.

Чтобы подсчитать общее число психически больных воинов, П. П. Кащенко на совещании в ноябре 1916 г. должен был прибегнуть к очень сложным соображениям. Он считал⁷⁹, что к концу 1916 г. в войсках было 46 647 психически больных; из них 14 000 человек, оставаясь хрониками, нуждались в длительном призрении в земских больницах. Земствам, нужно было развертывать новые койки для инвалидов войны, между тем. число их не было известно.

После образования комиссии Верховного совета земства стали обращаться в эту комиссию с просьбой о пособиях на расширение психиатрической помощи вообще, так как при необходимости призревать воинов переполненные еще до войны психиатрические больницы не могли выполнять эту обязанность.

Уже в русско-японскую войну задумывались над помощью невротикам-инвалидам, инвалидам, нуждающимся в лечении для компенсации своих дефектов, но число их оставалось неучтенным. В первую мировую войну в этом направлении уже намечались кое-какие мероприятия. Так, у Красного креста еще с 1883 г. имелась особая постоянная Лечебная комиссия, заботившаяся о климатическом и санаторном лечении раненых и больных воинов. Деятельность этой комиссии постепенно росла и в мирное время: если в 1883 г., в начале своей деятельности, комиссия обеспечила лечение лишь 37 офицерам и истратила лишь 2 100 рублей, то через 25 лет, в 1907 г., она предоставила лечение уже 540 больным и имела места для курортного лечения в 24 пунктах.

Во время войны деятельность комиссии (председатель – проф. В. Н. Сиротинин, секретарь С. С. Войт) очень расширилась: в 1916 г. комиссия удовлетворила уже 4 409 лиц и имела 33 курортных пункта. На 1917 г. комиссия имела 3 228 мест для офицеров и 5 680 мест для нижних чинов на разных курортах. Наибольшее число мест было на одесских лиманах (1 500 мест), в Старой Руссе (1 040 мест) и в Славянске (1 000 мест). Кроме того, в 1916 г. было основано Общество здравниц, которое собрало 657 000 рублей пожертвований и приобрело санатории в Массандре, Железноводске, Москве.

Московское городское управление уже тогда предполагало, испросив субсидию у комиссии Верховного Совета на лечение и призрение инвалидов, устроить физико-механо-технический институт для снабжения инвалидов протезами, выработки у них компенсаторных механизмов и т. д. Институт рассчитывался на 300 коек; кроме того, предполагалось устроить убежище с мастерскими на 500 мест и приюты на 300 мест.

В первую мировую войну русские невропатологи и психиатры не только провели ряд указанных организационных мероприятий для лечения раненых воинов, но и подняли по-новому ряд научных вопросов психиатрии, прежде всего вопрос о «воздушных контузиях». В русско-японскую войну все психотические явления, возникавшие без непосредственного повреждения черепа (контузии), признавались психогенными, установочными; их относили к травматическому неврозу; контуженные считались «сконфуженными». В первую мировую войну число таких больных значительно увеличилось. Вследствие изменения самих орудий войны – появления большой силы разрывных снарядов, ярче стали выступать органические симптомы при «воздушной контузии». Большой интерес вызвали работы Т. Е. Сегалова⁸⁰, приписывавшего основное значение в происхождении явлений воздушной контузии изменению атмосферного давления: пребывание в области разреженного давления, по его мнению, вызывает освобождение из крови конденсированных в ней газов, которые закупоривают капилляры и могут вызвать мелкие кровоизлияния (кессонная болезнь). Говоря о расстройстве слуха и равновесия при воздушных контузиях, Сегалов также полагал, что эти поражения не могут быть объяснены поражением периферического слухового аппарата, а имеются очаговые поражения и в центральной нервной системе. «Помимо неврозов при контузиях, – писал Сегалов, – надо помнить и о невритах, менингитах, миэлитах и энцефалитах декомпрессионного происхождения». «Кессонная теория» Сегалова вызвала немало возражений, но органическая основа поражения при воздушных контузиях стала широко обсуждаться (работы Гаккебуша⁸¹, Вырубова⁸², Гиляровского⁸³).

Вырубов говорил об оглушенности, задержке, затруднении восприятия, Захарченко и Давиденков⁸⁴ обсуждали вопрос о генезе глухонемоты при контузиях, Гервер⁸⁵ говорил о затруднении при открывании глаз как выражении общей мышечной вялости. Появились работы и по патологической анатомии контузий (Красноухова⁸⁶). И. С. Герман⁸⁷ писал об увеличении психогенных психозов в населении на почве тревог военного времени. Появились работы и об инфекционных психозах военного времени (например, Аменицкого⁸⁸). Начали обсуждаться (хотя описания в печати появились уже после революции) вопросы о шизофреноподобных реакциях на фронте, о психотических явлениях при голодании. Появился ряд работ (правда, принадлежащих главным образом невропатологам) и о значении локализации травм мозга для появления тех или иных психопатологических симптомов (лобные доли – Хорошко, Сепп), а в Петербургском обществе психиатров в декабре 1916 г. была проведена на основе опыта войны большая дискуссия о локализации психических функций в мозгу. Отчет о нейрохирургической работе в связи с войной был опубликован проф. Л. М. Пуссепом⁸⁹. В 1916 г. вышли монографии Л. О. Даркшевича и Л. М. Пуссепа о травматическом неврозе, в которых уже предлагалось не смешивать травматический невроз и воздушную контузию.

Наконец, в диссертации С. А. Преображенского «Материалы к вопросу о душевных заболеваниях воинов и лиц, причастных к военным действиям в современной войне», дан довольно хороший обзор всех имевшихся по этому поводу работ, причем было ясно, что русские исследования вносили большой вклад в науку. Отдельно рассмотрены вопросы о психических-заболеваниях на войне психиатрического санитарного персонала, о психических болезнях беженцев (истощение, психические травмы, рецидивы). Обстоятельный обзор русской военно-психиатрической литературы дан также в брошюре Л. А. Прозорова «Душевные заболевания военного времени» (М., 1917).