Текст книги "Три дня до небытия"

Теперь Беннет сложил кипу фотографий в вертикальную стопку и подровнял края, постучав о полированную столешницу.

Участок он фотографировал новеньким «Никоном RF». Сделал с веранды серию панорамных снимков, снял линию горизонта и дорогу внизу, а потом с верхней точки Бичвуд-драйва, медленно поворачиваясь на каблуках на 180 градусов, сделал еще четырнадцать фотографий – надо было доказать представителям «Субару», что ни рекламных растяжек, ни прочих неуместных построек в камеру не попадет и не отразится в блестящем боку проезжающей мимо машины. В том месте, где Бичвуд-драйв, изогнувшись, вливался в Холлиридж, в склон каньона было вмонтировано большое зеркало, но его можно было завесить камуфляжной тканью. Он не поленился даже опуститься на четвереньки, чтобы сфотографировать мостовую и показать, как сможет двигаться операторская тележка.

И вот сегодня днем, когда Беннет как раз возвращался самолетом из Шаста, позвонил агент «Субару» и оставил сообщение: они решили снимать автомобиль на шоссе Антилоп-вэлли к востоку от Агуа Дульче, в северной части пустыни, а идею «старого Голливуда» послали к черту. Беннету пообещали оплатить дни, потраченные на работу над проектом, но больше в его услугах не нуждались. Со всеми чрезвычайными ситуациями на месте, с непредвиденными пятнами тени и солнечными бликами, с подъездными путями и сложностями парковки, с перебоями напряжения и силы тока будет разбираться другой менеджер по подбору натуры. И он же получит гонорар за съемки.

Несколько тысяч долларов, которые Беннет уже считал лежащими у себя в кармане. К концу месяца, прикинул он, нам придется туго.

Зазвонил телефон, и он торопливо потянулся к письменному столу, чтобы ответить: а вдруг в «субару» передумали?

– Дом Брэдли, – сказал он.

Мужской голос произнес:

– Я хотел бы поговорить с Беннетом или Мойрой Брэдли.

Звонили не из «Субару».

– Беннет Брэдли слушает.

– Мистер Брэдли, я представляю компанию, которая активно расширяет базу данных. Сейчас мы ведем переговоры с Фрэнсисом Маррити относительно некоторых вещей, принадлежавших его бабушке, миссис Лизе Маррити. Речь идет, по всей видимости, о крупной сумме, а наш отдел исследований только что обнаружил, что мистер Маррити не единственный наследник миссис Маррити.

– Верно, моя жена – тоже наследница!

«Вот сукин сын!» – подумал Беннет.

– А что за вещи? Гм… конкретнее.

– Я, к сожалению, не участвую в переговорах. Вероятно, какие-то бумаги, гибкие диски или фильмы. И даже, возможно, электроприборы или драгоценные металлы.

Беннет, схватив ручку, принялся вычерчивать на листке блокнота бессмысленные спирали.

– Какую компанию вы представляете?

– Вознаграждение окажется больше, если я ее не назову. Мы предпочитаем анонимность.

– Каким образом… Маррити связался с вами? И когда?

– Мы уже некоторое время вели переговоры с Лизой Маррити. Вчера мы узнали о ее смерти, а она давала нам только номер Фрэнсиса Маррити. Мы ему позвонили, и он выразил заинтересованность в завершении распродажи, которую мы оговаривали с Лизой Маррити.

– Тогда вам обязательно нужно поговорить и с моей женой. Она тоже наследница. Как я уже сказал. Как вам известно, – Беннет тяжело дышал. – Немедленно.

– Вам известно, о каких предметах идет речь?

– Конечно! – заявил Беннет.

«Что бы это могло быть? – соображал он. – Какие бумаги, что за драгоценные металлы? И что за электроприборы?»

– Мы с женой вчера и сегодня были в Шаста – занимались похоронами… гм… мисс Маррити, и всего полчаса назад приехали из аэропорта. Я уверен, что Фрэнк собирался связаться с моей женой до заключения каких-либо сделок, – продолжал он. – С женой и со мной. Поскольку без нашего согласия никакая сделка не состоится.

– У кого сейчас на руках предметы, о которых идет речь?

– Ну, они… разделены. Что-то там, что-то здесь. Мне нужно посмотреть список, о каких конкретно… вещах мы говорим. У нее… – подумав, Беннет отказался от мысли сделать еще глоток из бутылки, – у старушки было много ценных вещей. По какому номеру вам перезвонить?

– Мы с вами свяжемся. Возможно, завтра. Доброй ночи.

Беннет услышал щелчок и гудки.

Повесив трубку, он глотнул бренди и вывалился в дверь, которая вела на кухню, с воплем:

– Мойра! Твой треклятый братец!..

9

– Он не знает, о чем идет речь, – заявил Раскасс, отталкивая стул от складного столика с телефоном и вставая. Ему пришлось схватиться за поручень над головой, когда автобус накренился, резко выворачивая в ночной темноте к дому. Раскасс обратился к молодому человеку, сидевшему за рулем:

– Но перед его домом все-таки притормозим, пусть Шарлотта глянет.

– Он действительно только что из Шаста, – с надеждой вставил Гольц.

Шарлотта Синклер глазами Раскасса смотрела на себя и пухлую фигуру Гольца на переднем сиденье, над чисто выметенным резиновым полом. Оба они подались вперед, чтобы расслышать голос из динамика. Подняв голову, Шарлотта откинула с лица широкую прядь темных волос.

Из динамика неразборчиво долетал голос Брэдли, оравшего на жену.

– Сигнал паршивый, – заметил Раскасс.

– Они, наверно, в коридоре, – оправдался Гольц. – Я в коридоре жучка не ставил.

Автобус уже подъехал к дому Брэдли достаточно близко, чтобы Шарлотта могла смотреть глазами людей, находившихся внутри, – и увидела загорелую блондинку в джинсах, стоящую в освещенном коридоре. За ней возле двери просматривались чемоданы. Переключившись на зрение женщины, она увидела кричавшего мужчину: уложенные рыжеватые волосы, встопорщенные усы, рукава белой рубахи закатаны до локтя.

Шарлотта ощутила толчок, вероятно, когда автобус остановился на тротуаре перед домом Брэдли, но все ее внимание занимало то, что видела Мойра Брэдли.

Мужчина направлялся в ярко освещенную кухню, и женщина провожала его взглядом, а потом звук из автобусного динамика стал более отчетливым, и в такт движению губ мужчины Шарлотта услышала слова.

– …не в том, что он не любит тебя, а в том, что он не любит меня, – говорил Беннет Брэдли. – Он всегда мне завидовал.

– Завидовал? Ему нравится преподавать, – ответила женщина, которую мониторила Шарлотта: картинка перед ее глазами чуть дергалась на каждом слоге.

– В этой глухомани? – спросил Беннет. Шарлотта увидела его махнувшую в воздухе ладонь. – Жена умерла, дочь проказничает. И миллион кошек! Он прекрасно понимает, что пропадает там – он мигом перебрался бы в Лос-Анджелес или на юг, в Орандж-каунти, если бы мог, да беда в том, что за его халупу не дадут и сотни долларов. А что за колымагу он водит, посмешище! А у меня «мерседес», и с Ричардом Дрейфуссом я на ты!

– Фрэнк не стал бы присваивать наши деньги, – сказала Мойра. – Я уверена, что он…

– На автоответчике от него сообщений не было, только этот чертов агент из «субару». Думаешь, твой братец не попытался бы зажать кое-что для себя? «Значительная сумма», – сказал этот тип.

Картинка перед Шарлоттой качнулась, когда голос Мойры из динамика произнес:

– За что? Какая еще техника? Понятия не имею…

– Или бумаги, или золото. Она была знакома с Чарли Чаплином! Твоя бабка… – Беннет, пятясь, налетел спиной на декоративные стеклянные подсвечники на стойке рядом с мойкой, и в динамике завибрировало.

– Это что за мусор?

Он запустил в стену те подставки, что не свалились в раковину, разбив как минимум еще одну.

Беннет пропал из вида: Мойра смотрела в раковину, а не на мужа, но из динамика продолжал звучать его голос:

– У твоей бабки могли остаться письма, рукописи, даже неизвестные фильмы Чаплина.

– Ну, теперь это точно мусор, – проговорила Мойра, и в поле зрения Шарлотты снова всплыл Беннет. – Я про подсвечники. То есть теперь ты уже веришь, что она была знакома с Чаплином.

– Ну, что-то, очевидно, у нее было. Может, та скрипка – и вправду Страдивари.

– Фрэнк бы нам сказал. Мне бы точно сказал. Если только этот звонок не розыгрыш. «Предпочитаем анонимность»! Хлопот у нас теперь точно прибавилось.

– Позвони. Спроси его. Или я сам.

Взгляд Шарлотты сместился с Беннета на календарь над телефонным аппаратом на стене и обратно.

– Мы с ним в четверг увидимся.

Беннет покачал головой.

– Этот финансовый агент хочет встретиться со мной завтра. А Фрэнк не станет вести разговоров на похоронах бабушки, да еще когда Даффи болтается под ногами. Звони ему.

– Хорошо.

Телефон рывком придвинулся к Шарлотте, потом она увидела руку Мойры, снимающую трубку, и другую, набирающую номер. Наблюдая за вращением диска, Шарлотта повторяла номер вслух – из динамика в это время слышались щелчки поворачивающегося диска и шорох, когда он возвращался обратно. Гольц поерзал на сиденье рядом с ней:

– Номер Маррити, точно.

Шарлотта почувствовала запах табачного дыма – видимо, Гольц закурил.

Телефонная трубка придвинулась к самому лицу и скрылась справа, выпав из поля зрения. Голоса по телефону она, разумеется, не услышала. Примерно через двадцать секунд трубка появилась снова; когда Мойра водрузила ее на место, в динамике раздался громкий стук. Должно быть, микрофон совсем рядом с телефоном, подумала Шарлотта.

– «Вы позвонили Маррити, – процитировала Мойра, – но мы сейчас не можем подойти к телефону».

– Надо было оставить сообщение, – буркнул Беннерт. – «Мы в курсе твоих грязных махинаций».

Перед Шарлоттой появилось хмурое лицо Беннета. Мойра рассмеялась.

– Или «Нас не проведешь».

Беннет тоже рассмеялся, но по-прежнему хмурил брови.

– Измени голос, – посоветовал он и с бронксским акцентом прорычал: – Мы знаем, что ты затеял. Лучше брось это дело!

– Он запрется в доме, – сказала Мойра, – и ни за что не возьмет больше трубку.

– Вот-вот, а потом окажется, что звонок был розыгрышем, что у твоей чокнутой бабки ни черта не было, кроме старых записей «Криденс». Зато… он больше никогда в жизни не решится посмотреть фильм для взрослых.

– Он их и не смотрит, на фильмы для взрослых ходишь ты.

– Иногда приходится, мне по работе нужно. Вот поэтому он мне и завидует.

– Поезжай дальше, – велел Раскасс молодому шоферу. – Ради этого не стоит светить автобус.

Мойра что-то отвечала, но тут заговорил Гольц:

– Он упомянул неизвестные фильмы Чаплина.

Тронувшись с места, автобус зашумел не громче легковой машины: Весперс заменил дизель на мотор «Шевроле 454 V-8» и поставил дисковые тормоза вместо шумных воздушных.

– Он просто перебирал все варианты наугад, – возразил Раскасс. – Понятно, почему он вспомнил о них – я ведь говорил ему о записях, когда позвонил. Ничего он о них не знает. И она, вероятно, тоже.

Из динамика теперь звучал голос Беннета Брэдли, рассказывавшего о заказе «субару», отнятом у него стараниями Раскасса, но видеть с такого большого расстояния Шарлотта уже ничего не могла. Она переключилась на Раскасса, который стоя смотрел сверху вниз на них с Гольцем. Заодно она проверила помаду – пока все в порядке.

– Вчера артефакт переместился на восток, – продолжал Раскасс, – и теперь Фрэнк Маррити и его дочь переживают… кризис. Наверняка это Маррити его забрал. Нам следовало остаться в больнице, а не терять время здесь.

Это я не сумела найти подход к Фрэнку Маррити, подумала Шарлотта, уже готовая к тому, что ей об этом напомнят. Но вдруг из шкафчика за креслом водителя тихо прозвенел гонг, и взгляд испуганной Шарлотты несколько раз перескочил от водителя к Гольцу и Раскассу и обратно. Перед ее глазами быстро сменялись припаркованные у обочины пустые машины, разливы уличных фонарей впереди и два ракурса ее собственного лица: губы поджаты, карие глаза широко распахнуты – в профиль и анфас.

– Посмотри, чего он хочет, – велел Раскасс Гольцу.

Шарлотте уже чудилось, что из шкафчика доносится щелканье челюсти, подвешенной на филигранных серебряных петлях.

– Сейчас, – кивнул Гольц.

Поднявшись с места рядом с Шарлоттой, он подался к шкафчику, а Раскасс уставился ему в спину, поэтому Шарлотта переключила внимание на водителя – угрюмого студента-физика из Калифорнийского университета в Беркли – и стала его глазами следить за машинами впереди. Отъехав от дома, они двигались по бульвару Ист-Орандж-гроу, мимо пиццерии «Пицца-хат» и заправки «Шелл».

Щелкнул замок шкафчика, а потом она в самом деле услышала, как стучат челюсти Бафомета, и, хотя она неотрывно смотрела сквозь лобовое стекло на задние фары машин, сразу ощутила пряную вонь шеллака.

Раздался шепот нескольких голосов – Шарлотта впервые слышала, чтобы эта штука произносила слова. Через силу она вернулась к тому, что видел Раскасс.

За распахнутой дверцей в желтом свете, лившемся с потолка, поблескивала голова. Черная нижняя челюсть с подбородком, окованным серебром, как носок ковбойского сапога, часто двигалась вверх-вниз, но не синхронно шепоту.

Гольц включил спиритическую доску, лежавшую на шкафчике. Курсор на ее экране застыл неподвижно, зато сквозь кривые, цвета слоновой кости зубы Бафомета с шипением вырывалось несколько голосов.

– Зови меня летней мушкой! – выдыхал один.

– Восемьдесят центов, – шептал другой. – Дай хоть затянуться.

Шарлотта сглотнула.

– Что?.. Что за черт? – ей удалось произнести это спокойно.

– Духи, – с отвращением ответил Раскасс. – Они слетаются на Гармоническое Сближение как… мухи в летний день, и голова, когда ничем не занята, их притягивает. Думаю, наше движение только усугубляет дело – голова превращается в психический заряд, движущийся в поле Гармонического Сближения. Не кури мы сейчас сигареты, здесь были бы их сотни – и возможно, достаточно плотные, чтобы мы их увидели.

Шарлотта, вздрогнув, полезла в сумочку за пачкой «Данхилла».

Зыбкие, как пух, призрачные голоса стали сменяться чаще, накладывались друг на друга.

– Зачем ты это делаешь?

– Один, девятнадцать, двадцать четыре, двадцать семь, тридцать восемь, девятнадцать.

– Если я угадаю, сколько у тебя в кармане денег, покажешь свои сиськи?

– Целых два дня.

– Почему бы не попробовать с реальным мужчиной?

– Привет, красотка. Могу подсказать, какой номер выиграет в лотерее!

Шарлотта прочистила горло.

– Может, надо поздороваться? Это как-то невежливо – пренебрегать призраками.

Она все еще держала незажженную сигарету – ни Гольц, ни Раскасс на нее не смотрели, а нащупывать кончик дрожащими пальцами не хотелось.

Ответил ей Гольц:

– Ты его уже задела. Они движутся против потока времени. Но если ты скажешь: «Привет, дух!», его реплика будет ответом тебе, а не спонтанным приветствием.

– Привет, дух! – сказала Шарлотта.

Гольц покосился на нее, и Шарлотта его глазами увидела свою нервную улыбку. Она поспешила воспользоваться моментом, чтобы поднести огонек к кончику сигареты.

– И он назовет нам выигрышные номера лотереи? – спросила она, выдохнув дым.

– Уже назвал, – сказал Гольц. – И угадал, сколько центов у тебя в кармане. Не стоит показывать ему сиськи – он еще не просил. К тому же, я думаю, они все равно ничего не видят.

– Девятнадцать… двадцать четыре, – поспешно повторила Шарлотта. – Надо было записать цифры!

– Они врут, – фыркнул Гольц. – Не знают они выигрышных номеров.

– Если они движутся назад во времени, – размышляла Шарлотта, – как же они говорят в правильном порядке? Должно получаться, как на пущенной задом наперед записи.

– Молодец, – похвалил ее Гольц. – Они несутся мимо, всего на несколько секунд застревая тут с нами. В эти секунды поток относит их в том же направлении, что и нас. Так что каждая фраза начинается с начала и заканчивается концом, но для нас следующая реплика оказывается их предыдущей.

– Запри его, – велел Раскасс Гольцу, – но монитор не выключай.

– Два дня, – шепнул последний призрак, – я сидел рядом со своим телом, глядя на дыры в своей груди.

Шарлотта, переключившись на Гольца, наблюдала, как его пухлые руки закрывают дверцу. Медные ручки на них были миниатюрными копиями эмблемы Весперса – чаши Грааля: два простых гладких конуса, соединенные вершинами, один расширяется кверху, другой книзу, как двойная мерка для коктейлей в барах, выполненных в стиле Баухаус.

Воспользовавшись мимолетным взглядом Гольца, Шарлотта с жадностью сосредоточилась на этих маленьких медных кубках. Потом Гольц выпрямился и перевел взгляд на нее.

– Каким образом Гармоническое Сближение вызывает духов? – спросила она. Гольц услужливо оглянулся на Раскасса.

– Как Гаргамелла, – ответил тот.

– В смысле – мать Гаргантюа у Рабле?

– Нет… хотя, может быть, название и дали в честь этой… как ты говоришь? Матери Гигантора? Нет, это название большой пузырьковой камеры в швейцарской лаборатории ЦЕРН. Десять тонн жидкости сжимают под высоким давлением при температуре, близкой к точке кипения, а потом давление резко падает, и все невидимые частицы, которые носятся в жидкости, образуют цепочки пузырьков. Они становятся явными, фактически существующими, а не невидимыми и потенциально возможными.

Раскасс махнул рукой в ночь за окном.

– Все эти мистики, забираясь на вершины гор, опустошают все вместе свои сознания, вроде как внезапно сбрасывают давление в водяном баке общей психики, и сущности, которым положено оставаться низковероятностными потенциалами, вдруг актуализируются.

Шарлотта выгребла мелочь из кармана джинсов и показала ладонь. Гольц посмотрел, и она тоже увидела три четвертака и пятицентовую монетку.

– И правда, восемьдесят центов, – сказала она.

– Окажись там пять монет, они бы зависли, – усмехнулся Гольц. – Они, как некоторые примитивные культуры, знают только пять чисел: один, два, три, четыре, много.

Раскасс, облокотившись на складной столик, выглядывал в окно по правому борту. Шарлотта переключилась на его зрение и увидела точки оранжевых огоньков в горах.

– Пожары отсюда до Гумбольдта, Тринити и Сискию, – тихо проговорил Раскасс. – И все загорелись от молнии, ударившей вчера около полудня.

– Ну, – заметил Гольц, – пуля пятидесятого калибра на лету зарядит немало пылинок. А Лизерль Марити двигалась намного быстрее.

– Да уж, здесь отдохнешь! – проворчал Маррити.

Он плотно закрыл тяжелую дверь, но снаружи все равно пробивались голоса и скрип каталок. Больничный коридор пах хлорофилловыми опилками, как пол в клетке хомячка, а в палате еще держался запах лимонного крема и говядины с подливой, хотя сиделка уже забрала поднос, на котором полчаса назад Дафне принесли желто-бело-бурое пюре. На стене над ее кроватью висел листок с отпечатанной на машинке инструкцией «Как правильно глотать». Что-то около дюжины важных пунктов. Лежа в кровати, Дафна всего этого не видела.

Горло ей перевязали марлевой повязкой. Безуспешно пытаясь применить прием Геймлиха, он сломал ей два ребра, но они не требовали ни жгута, ни бандажа. Дафна взяла карандаш со столика на колесах, стоявшего возле кровати, и написала на верхней странице принесенного Фрэнком блокнотика: «Снотворн. бы? И себе попроси». От ее движений закачался прозрачный мешок капельницы на штативе; к счастью, игла, воткнутая в запястье, была закреплена пластырем, так что выскочить ей не грозило.

Маррити оглянулся на синюю брезентовую раскладушку для сна, которую принесла сиделка, когда он отказался от «кардиокресла»: оно выглядело как уполовиненная больничная кровать, снабженная прикрепленным снизу электромоторчиком.

– Мне и так хорошо, – сказал Фрэнк Дафне. Он занял один из двух простых деревянных стульев, стоявших в этой половине палаты; сиденье второго было застелено полотняным квадратиком вроде пеленки, и ему даже не хотелось спрашивать зачем.

Больница Святого Бернардина после экстренной операции перевела Дафну сюда, в педиатрическую больницу Эрроухед. Маррити успокоили, сказав, что сделанный впопыхах разрез потребовал наложения всего четырех швов. Хирург сделал «подкоп» – наложил несколько стежков изнутри, так что снаружи шрама почти не будет видно, хотя края раны он стягивает надежно.

Завтрашнюю его лекцию о современном романе в университете Сан-Бернардино придется отменить, о чем Маррити сообщил по телефону, поэтому на следующий день, как только Дафну отпустят, он планировал выспаться в собственной постели. Проспать целый день.

В палате стояла еще одна кровать, чуть дальше от двери, но пока она пустовала, и Фрэнк надеялся, что ее никто не займет. В приемном покое больницы Святого Бернардина было полно бродяг, которым просто требовались обезболивающие, и ему не хотелось, чтобы рядом с его беспомощной дочерью находился какой-то чужой человек. На этой больничной кровати с приподнятым изголовьем, на тоненькой простыне, накрытая потертым одеялом, она выглядела такой слабой. Маррити привез бы ей Рамбольда, если бы сгоревшего мишку не похоронили во дворе.

Девочка от нечего делать теребила спирали блокнота, и при виде ее привычно обкусанных ногтей Фрэнку стало еще тоскливее – но тут он увидел, что она опять пишет.

«Твой отец был „У Альфредо“?»

– Да, – сказал Маррити и, чтобы не заставлять ее снова писать, добавил: – Думаю, он за нами следил.

Дафна нарисовала две точки и поставила между ними галочку V – нахмуренные брови.

– Согласен, – Маррити поерзал на стуле. – Его, кажется, очень расстроило… все это.

Дафна опять стала писать: «Ты спас мне жизнь». Она не поднимала глаз от бумаги.

– Гм… да. Я рад, что смог это сделать.

«Трудно, наверно, было… меня резать».

Маррити кивнул, хотя Дафна сидела, опустив голову и пряча лицо под каштановыми кудряшками.

– Да, – сказал он, – да, это было очень трудно.

На бумаге появился кружок, рядом другой. «Я тебя люблю».

– И я тебя люблю, Дафна, – сказал Фрэнк. Ему захотелось вскочить со стула и обнять ее, но он знал, что дочку это смутит: обычно они о таких вещах не говорили. Раньше Маррити считал, что их нелюбовь к сантиментам – ирландская черта, но сегодня выяснилось, что они не ирландцы. Стало быть, сербская черта.

– Я… горжусь тобой, – прошептала Дафна, все так же не поднимая глаз. – И надеюсь, что шрам останется – прости, но я буду хвастаться, какой ты.

– Не напрягай гортань. Сказали, что шрама совсем не будет видно. Но… спасибо.

Она кивнула и, откинувшись на наклонный матрас, улыбнулась отцу, а потом закрыла глаза и больше не открывала. Подождав немного, Маррити достал из кармана куртки потрепанный томик «Тристрама Шенди» в мягкой обложке, который всегда возил с собой в пикапе. В кабине лежал и его портфель, но у него не было настроения читать студенческие работы, а просматривать старые письма от Пеккавита, найденные у Грамотейки, ему здесь не хотелось.

Поднявшись, он выключил лампу дневного света над кроватью дочери, заметив при этом в штукатурке ряд щербин на высоте кроватной рамы – они что, с разгона врезались в стену? – а потом задернул занавеску со стороны коридора и сел на стул, углубившись в чтение при свете коридорных ламп.

Главы в этой книге были короткие, и, добравшись до черной страницы в конце седьмой главы, он поймал себя на том, что тупо пялится в черноту, которую его усталые глаза очертили зеленоватым свечением. Фрэнк рассеянно гадал, какие слова могло скрывать черное поле. Он понял, что задремал сидя, только когда понемногу начал просыпаться. Он слышал голоса из телевизора – знал, что это телевизор, потому что вспомнил шоу, которое как раз шло. Это был… один мультфильм, который обычно показывали поздним вечером в те времена, когда они с Мойрой ходили в начальную школу. Раздражающая анимация в стиле пятидесятых годов, персонажи-крепыши с большими квадратными головами, бочкообразными телами и крошечными остроконечными ножками. И оба глаза по одну строну носа, как на идиотских старых картинах Пикассо.

Один персонаж по имени Мэтт всегда возвращался домой пьяным, волосы дыбом, рубашка не заправлена. Ломясь в собственную запертую дверь, он орал: «Можно войти? Эй, позвольте войти!»

Однажды Грамотейка поймала их за просмотром этого мультфильма, когда им давно пора было в постель, и запретила впредь его смотреть. Фрэнк решил тогда, что запрет вызван поздним часом, а не самим мультиком.

Сейчас Мэтт как раз и твердил: «Можно войти? Позволь мне войти, Дафна!»

Тут Маррити открыл глаза. Разве жену Мэтта звали Дафной?

Дафна не спала, Фрэнк видел блеск ее глаз, в которых отражался установленный высоко на дальней стене мерцающий экран. Маррити и сам в удивлении уставился на него – шла та самая программа, о которой он вспоминал, схематичные черно-белые фигурки совершали только простые однообразные движения. Наверно, чтобы избавить аниматоров от лишней работы.

Маррити заметил, что занавеска вокруг кровати Дафны раздвинута до упора, хотя он не слышал звука роликов, катящихся по направляющим на потолке.

Услышав позади себя мужской голос: «Не позволяй, Дафна!» – Маррити вздрогнул и окончательно проснулся.

В дверном проеме был виден мужской силуэт: одной рукой человек держался за дверной косяк, другой вынимал что-то из уха.

Маррити вскочил на ноги, книжка шлепнулась на линолеум.

– Почему нет? – хрипло спросила Дафна, и Фрэнк понял, что она говорит в полусне. В тусклом свете телеэкрана он не видел выражения ее лица.

«Позволь мне войти, Дафна! – повторил мультяшный голос из телевизора. – Горы горят».

– Почему ему нельзя войти? – обратилась девочка к силуэту в дверях. Потом снова повернулась к телевизору, и Маррити, увидев, как блеснули ее зубы, понял, что рот у нее открыт.

– Нет, Даф! – громко проговорил Фрэнк. Он вдруг понял, что Грамотейка запрещала им это шоу не из-за позднего часа, и проникся необъяснимой уверенностью, что ни по одному телевизору, кроме бабушкиного, этот мультфильм не шел. – Ничего не говори! Не… не напрягай гортань.

Дафна смотрела на отца, не произнося ни слова.

«Дафна! – упорствовал голос из телевизора. – Просто кивни, что мне можно войти. Когда пожары погаснут, будет поздно».

– Дафна, не шевелись, – приказал Маррити, шагнув к экрану. Он не мог точно сказать, верит ли он, что этот мультипликационный персонаж обращается к его дочери, и все же волосы у него на руках встали дыбом.

– Выключить не получится, – торопливо заговорил человек в дверях. – Он не выключается. Прикажите Мэтту уйти.

Маррити покачнулся, у него закружилась голова, и, хотя слова незнакомца сбивали с толку, его настойчивость завораживала.

– Уходи… Мэтт, – хрипло проговорил он грубо очерченному лицу на экране.

На миг черные кружки глаз на безликом лице, казалось, уперлись в него с экрана, и Маррити, чувствуя, как лоб заливает по́том, не мог отвести от него взгляд. Потом черточка рта стала открываться и закрываться, а несинхронизированный с движениями голос произнес: «Сперва со мной ты ласков был и добр…»

Строчка из «Бури» – опять «Буря»! И Маррити машинально ответил на слова Калибана репликой Просперо:

– Отродье ведьмы, сгинь!

Угловатая фигурка на экране дернулась, и Маррити, словно в умопомрачении, продолжил:

– Ступай же, раб!

«Schneid mal die Kehle auf» – произнесло существо, и уже съежившаяся рожица распалась на беспорядочные штрихи.

Экран потемнел – и Маррити торопливо попятился от него. Он подозревал, что если встать на стул, дотянуться и пощупать коробку телевизора, она окажется холодной.

Или наоборот, очень горячей.

– Калибан уходит, – восторженным шепотом проговорил он и повернулся лицом к человеку в дверях. – Что это было? – Голос его дрожал. – И кто вы?

Подойдя к кровати, Фрэнк включил лампу дневного света над головой Дафны.

Незнакомец шагнул в палату. Темный костюм с галстуком, серые кожаные перчатки, на вид лет сорок с небольшим.

– Меня зовут Юджин Джексон, – представился он. – Агентство национальной безопасности.

Он в явном нетерпении переминался с ноги на ногу. Маррити прищурился.

– Так что это за мультфильм? Он… он говорил с моей дочерью! И что он там сказал про пожары? Как он мог разговаривать с ней?

Фрэнк усилием воли собрал разбегающиеся мысли.

– Агентство… У вас удостоверение есть?

Дафна уже полностью проснулась и теперь, плотно укутав плечи выбеленным хлоркой одеялом, жалобно моргала, глядя на незнакомца.

– Да, он разговаривал с вашей дочерью, – Лепидопт вытащил из внутреннего кармана пиджака и протянул Маррити чехол для карточек и показал пластиковое удостоверение АНБ. Это была новейшая модификация – хотя откуда Маррити знать? – с синей полосой по верхнему краю, как положено полевому агенту, и пробитыми компьютером отверстиями по левому краю – сканирование выдало бы имя «Юджин Джексон» и нулевой идентификационный номер.

Лепидопт вышел далеко, очень далеко за рамки привычной предосторожности. Не так и не здесь предпочел бы он налаживать контакт с Маррити – но, увидев эту фигурку на телеэкране, он выдернул из ушей наушники и вмешался. Сейчас Лепидопт сжимал резиновые вкладыши в узком правом кулаке, руки чесались снова сунуть их в ушные каналы, но важнее было уделить максимум внимания этому мужчине и девочке.

Маррити явно не ждал увидеть в телевизоре злого демона диббука, даже близко ничего такого. Это было и хорошо, и плохо: это означало, что Маррити не замешан в деле, но одновременно – что он плохо понимает, с чем играет.

– Что… что это было? – снова спросил Маррити.

Лепидопт прикрыл тяжелую дверь и встал перед ней так, чтобы его не видно было из коридора. Ему хотелось как можно плотнее ее закрыть, чтобы до него не долетали звуки с ближайшего сестринского поста. Что с ним будет, когда сюда донесется телефонный звонок? Он просто упадет замертво с обширным инсультом?

– Мы надеемся, – заговорил он, – что вы поможете нам разобраться, что это было. Мы знаем, что это связано с Пеккавитом.

– С Эйнштейном, – уверенно поправил Маррити.

– Да, с Эйнштейном. И с вашей бабушкой, и с Чарли Чаплином.

Маррити глубоко вдохнул и выдохнул.

– Как же… это ведь правительственное агентство, да? Вроде ФБР? Как вы оказались в это замешаны?

Вытащи из него все, что можно, здесь и сейчас, подумал Лепидопт. И поторапливайся. Маррити не оставит дочь одну, чтобы поговорить в другом месте, зато, к счастью, он еще не совсем проснулся.

– Эйнштейн, – начал Лепидопт, сдерживаясь, чтобы не частить, – принимал участие в паранормальных исследованиях, касающихся контактов с умершими. Понимаю, в это трудно поверить, но вспомните это рисованное существо, которое только что видели в телевизоре. Он, Эйнштейн, держал все в большой тайне, но нас интересуют его открытия, – Лепидопт взмахнул свободной рукой. – Есть умершие, с которыми мы хотели бы побеседовать. Первооткрыватели бывают неосторожны: Хэмфри Дэви отравился флюором, мадам Кюри убила себя, работая с радием. О необходимых мерах предосторожности люди узнавали намного позже. Эйнштейн подвергал себя и своих детей… – Лепидопт бросил взгляд на жадно слушавшую Дафну, – опасности. Ваша бабушка была гораздо более осторожна, и все же, вероятно, вчера ее настигли последствия отцовских опытов. А мы умеем обнаруживать паранормальные события: в частности, нам известно, что одно из них произошло вчера в четверть пятого в Сан-Бернардино, где-то в районе вашего дома. Вы в это время не чувствовали каких-либо, – он махнул кулаком в перчатке в сторону темного телевизора в углу, – вторжений?