Текст книги "Законы прикладной эвтаназии"

5

Мужчину привозят около трёх часов дня. Срочный.

Пятьдесят лет, внутримозговое кровоизлияние. Объективно говоря, уже не жилец, но нужно попытаться спасти.

Когда к тебе на стол ложится заведомо неизлечимый пациент, ты расслабляешься. Тебя не обвинят в его смерти. С другой стороны, ты напрягаешься: если спасёшь – будешь героем.

Алексею Николаевичу трудно оперировать. На него из пустоты смотрят полуслепые слезящиеся глаза Василия Васильевича Маркеева.

Его руки – в крови. Перед ним – открытый мозг. Кадр из фильма ужасов. Автоматически Морозов отмечает, что Максим Серков держится очень хорошо. Идеальный ассистент. Может, нужно отдать операцию ему?

Первого пациента обычно теряют на четвёртом курсе. Пока не начинается постоянная практика, смерть на столе является чем-то из ряда вон выходящим. Когда у тебя умирает по пациенту в неделю, привыкаешь. Нужно, чтобы Серков привык. Он до сих пор воспринимает каждую смерть как собственное преступление.

Операция идёт полтора часа. Сумасшедшая концентрация, вера в победу. Или неверие.

В любом случае, они его теряют.

Алексей Николаевич спокойно идёт в свой кабинет, Серков догоняет.

«А родственники?»

«Вот, Максим, вы и сообщите. Учиться и ещё раз учиться».

Максим остаётся стоять посреди коридора. Где-то за стеной – родственники. Наверное, жена, мать, дети. Расскажите им правду, Максим.

Морозов заходит в свой кабинет и вдруг понимает, насколько ему хочется в Китай. Хочется отвлечься от всего, что стало рутинным и скучным.

Если бы он мог, он спасал бы всех. Спасал бы стариков со слезящимися глазами, безволосых от химиотерапии женщин, поражённых болезнью Крейтцфельдта-Якоба, мальчишек со СПИДом – всех их. Он спасал бы пациентов-растения, лежащих в коме, и сиамских близнецов со сросшимися лобными долями, он спасал бы, спасал… Но он не может, и потому их нужно освобождать.

Освобождение – более страшная рутина, чем ежедневные операции на головном мозге и на позвоночнике. Поэтому Алексей Николаевич очень хочет в Китай, где придётся всего-навсего читать лекции, слушать вопросы старательных и аккуратных студентов, ходить с важным видом и наслаждаться собственной значимостью.

Телефон.

Вежливо просят Алексея Николаевича.

«Я же тебе сто раз говорил, что это прямой номер, можно меня не звать».

«Я забываю, пап».

Это Олег.

«Пап, можешь Катю у себя потерпеть на следующей неделе до пятницы? А то у нас тут наклёвывается одна поездка…»

«У меня тоже наклёвывается поездка, Олежка. Извини, но мне в Китай».

«Опять?»

«Не опять, а снова».

Алексей Николаевич терпеть не может бессмысленных вопросов, причиной которых является не интерес, а рефлекс.

«Тебе что-нибудь нужно?»

В Китае всё дёшево и сердито.

«Да нет, наверное. Катьке какую-нибудь тряпку купи с национальным узором».

«Я ж привозил уже».

«Да ей всё мало».

«Наташе ничего?»

Наташа – это жена Олега, мать Кати.

«Ну… Тоже».

Здесь полагается поставить смайлик, Алексей Николаевич прямо-таки чувствует его.

«Я понял, хорошо», – говорит Алексей Николаевич.

«Ну ладно, Катя сама тогда как-нибудь справится».

«Большая девочка уже, готовить умеет, одеваться тоже».

«Ещё как. Модница, такая модница».

«Ну, тем более».

Олег усмехается.

«Ладно, пока, пап. Спасибо!»

«Да не за что. Пока».

Так всегда: кратко и по делу. Впрочем, дружелюбно. У Алексея Николаевича и Олега – много проблем, у каждого – свои.

Алексей Николаевич открывает загранпаспорт и рассматривает китайскую визу. Смешная, но красивая: с изображением Великой Китайской стены и ярко-красного лучащегося герба государства. В принципе, ничего особенного. Ещё неделя с небольшим, и Алексей Николаевич уже в Харбине. Мало работы, много свободного времени.

Ни одного пациента.

Ни одного укола сакситоксина.

6

Прямых рейсов Москва – Харбин нет; приходится лететь с пересадкой в Пекине. Первую часть маршрута Алексей Николаевич проделывает на могучем Airbus A330-200 (прибытие в столицу Китая в 9.50), а вторую – на Boeing 737–800. Два часа в пекинском аэропорту становятся маленьким раем: индивидуальная комната отдыха, за которую платит приглашающая сторона, оказывается верхом комфорта.

В 13.30 самолёт садится в аэропорту Харбин Тайпин, крупнейшем в северо-восточном Китае.

Морозов смотрит на стеклянную громаду и забывает обо всём, что оставил в Москве. Забывает мгновенно, за одну секунду, будто всю его будничную жизнь отсекает опасной бритвой.

Он идёт по указателям к залу, где выдаётся багаж. Чемодан, замотанный в красную плёнку, уже ползёт по длинной резиновой ленте, и Морозов подхватывает его практически на бегу, не останавливаясь. В сумке на плече – ноутбук, который он брал с собой в салон. Теперь – дальше, в главный холл, где должен ожидать встречающий.

Табличка «МОРОЗОВ» сразу бросается в глаза. Её держит китаец лет двадцати пяти, одетый в светлые хлопковые штаны и свободную рубашку. Студент или аспирант.

Алексей Николаевич протискивается через толпу и протягивает студенту руку. Тот пожимает её и на вполне приличном русском произносит:

«Здравствуйте, Алексей Николаевич».

Звуки у него получаются немного скомканные, оторванные друг от друга, каждый слог звучит как отдельное слово.

«Добрый день, я говорю по-китайски», – отвечает Морозов.

Студент переходит на родной язык.

«Меня зовут Чжао Си, я буду вашим сопровождающим. Называйте меня просто Чжао».

Они идут к эскалатору.

«Какое у нас сегодня расписание?»

«Сейчас мы едем в гостиницу, и у вас совершенно свободный день. Вы должны хорошо отдохнуть после перелёта, прежде чем приступить к работе».

Морозов думает, что не зря китайцев в шутку называют биороботами. Чжао говорит и движется по заранее заложенному алгоритму. Что будет, если нарушить линию поведения, Морозов не знает. Может быть, Чжао достанет короткий меч-бишоу и вспорет профессору живот. При этой мысли Морозов улыбается.

«Отель «Софитель Ванда Харбин», пять звёзд, один из лучших в городе».

«Аренда машины?»

Чжао не сразу понимает вопрос, но затем спохватывается:

«Да, конечно, если вы хотите арендовать машину, мы вам её сразу предоставим. Мы предполагали, что вы будете ездить с шофёром…»

«Я не люблю от кого-либо зависеть. Мне нужен просто ваш номер телефона, Чжао, и более ничего. После того как вы сопроводите меня до отеля, я прекрасно справлюсь сам».

«Хорошо, я передам вам приглашение, карту, расписание лекций – у меня всё с собой».

Понятливый, думает Морозов.

У аэропорта их ждёт не такси, а огромный внедорожник Great Wall Hover апельсинового цвета.

«Институт выделил», – поясняет Чжао. Он забирает у профессора чемодан и кладёт в необъятный багажник.

GPS-навигатор сообщает, что до центра тридцать восемь километров. Морозов откидывается на кресло. Он вовсе не устал, но благодарен китайцам за предупредительность. И в самом деле, сегодня ему совершенно не хочется погружаться в работу.

Чжао ведёт машину молча. Они едут по аэропортовому шоссе, затем по шоссе Чженцзянь, затем начинают плутать по небольшим улицам (Морозов успевает замечать названия, продублированные латиницей: Ксиньянь, Тонгда, Венминг), несколько раз проезжают над железнодорожными путями, минуют большую овальную площадь.

«Завтра у вас встреча с господином И Юном, ректором нашего университета, а также с доктором Дай Мэнфу. Помимо вас, там будут и другие приглашённые специалисты. Господин И Юн кратко расскажет о цели вашего визита, а также задаст вектор ваших выступлений».

Они вежливы, но любят командовать, думает Морозов. Отклонение от вектора означает расстрел.

Большинство автомобилей на улицах Харбина – компактные. Морозову приятно смотреть на них сверху вниз, сидя в салоне высокого внедорожника. У него всегда возникает чувство удовлетворения и превосходства, когда ему удаётся прокатиться, например, на грузовике. Правда, такое бывает редко.

Сдвоенная, подобно сиамским близнецам, громада «Софитель Ванда Харбин» сверкает на солнце, и Морозову она почему-то кажется колоссом на глиняных ногах. Хотя расширяющееся основание стеклянного небоскрёба выглядит как нельзя надёжным. Просто «Сделано в Китае» – это плохой бренд.

Самое смешное, что даже в Пекине Алексей Николаевич не жил в таких шикарных отелях. Ему снимали апартаменты, номера в обычных гостиницах, но в пятизвёздочном отеле в самом центре города Морозову обитать не приходилось.

Он запрокидывает голову. Солнце, отражаясь в стеклянной плоскости небоскрёба, слепит глаза.

«Софитель Ванда Харбин» напоминает доктору Аннапурну, самую прекрасную гору в мире. Когда-то Морозов мечтал стать альпинистом. Он представлял себе, как стоит на вершине, как в лицо ему светит солнце, как искрится снег под ногами. Как весь мир преклоняется перед ним, покорителем вершин. Он завидовал тем, кто сумел подчинить себе все четырнадцать мировых восьмитысяч-ников.

Он смотрел на фотографии – и почему-то всегда выделял Аннапурну из общего ряда. Не Эверест – самую высокую вершину. Не Чогори – самую опасную. А прекрасную и солнечную Аннапурну, длинный хребет с высшей точкой в восемь тысяч девяносто один метр.

«Господин Морозов?»

Доктор открывает глаза и смотрит на Чжао. Тот стоит у открытой двери джипа и держит в руке багаж Морозова.

«Да-да, иду».

В принципе, эти секунды забвения ему на руку: теперь китаец думает, что он и в самом деле устал.

Холл отеля уходит ввысь на три этажа. Везде – избыточная, излишняя роскошь, огромное золотое панно на всю стену над стойкой регистрации.

«У вас – номер повышенной комфортности, superior», – поясняет Чжао.

Китаянка за стойкой улыбается искренней, на удивление не вымученной улыбкой. За такую улыбку работодатель платит в два раза больше, чем за обыкновенную.

Пока Чжао оформляет номер, Морозов рассматривает рекламные буклеты, разложенные по ячейкам на металлической подставке. Парк Тигров на Солнечном острове, Научно-технический музей провинции Хэйлунцзян, Парк Чжаолинь. Один буклет привлекает внимание Морозова: мемориальный комплекс отряда 731.

Морозов вспоминает всё, что слышал и знает об отряде 731. Когда-то по НТВ он видел документальный фильм. Живые ещё люди с выпущенными наружу внутренностями, фотографии изувеченных различными болезнями «пациентов», строгое и серьёзное лицо начальника отряда – генерала-лейтенанта Исии Сиро. В памяти Морозова что-то путается, на смену отряду 731 приходят кадры резни в Нанкине – сотни изувеченных трупов на улицах города, тысячи изнасилованных женщин, красивое лицо какой-то китаянки. Это Айрис Чан, вспоминает профессор, журналистка, написавшая книгу о Нанкинской резне, а затем покончившая с собой от нервного потрясения.

На смену путаным мыслям об Исии и Чан приходит лицо Волковского. Волковский смотрит на Морозова с надеждой. Друг мой, надеюсь, ты сделаешь то, чего не смог сделать я. Я надеюсь, ты вдохнёшь жизнь в эту полувековую бессмыслицу.

«Профессор?»

Чжао уже закончил оформление. Чемодан – в руках у боя.

Они поднимаются наверх, на двенадцатый этаж. Лифтёр подчёркнуто смотрит в стену, хотя стоит лицом к клиентам.

Номер 1215 – шикарный. Огромная кровать, великолепная ванная, две больших комнаты. Морозов всем доволен.

«Прекрасно», – улыбается он Чжао.

Чжао склоняет голову.

«Моя задача – устроить вас как можно удобнее».

Две недели – в таком номере. Одно удовольствие. Морозов считает себя вполне обеспеченным человеком, но крайне редко останавливается за границей даже в четырёхзвёздочных отелях. Предпочитает «три звезды»: лучше сэкономить, а затем потратиться на что-либо другое. Алексей Николаевич непритязателен.

Чжао отпускает боя, давая ему на чай. Затем подаёт Морозову папку с документами.

«Здесь ваше полное расписание и все предварительные материалы, – говорит он. – Завтра я заеду за вами в одиннадцать, вас устроит такое время?»

Морозов кивает: «Конечно».

«Вам необходим арендованный автомобиль сегодня или я могу приехать на нём же завтра?»

«Я и сам могу арендовать машину».

«Мы хотели бы взять расходы на себя».

«Тогда я предоставлю вам чек, и вы его возместите».

«С удовольствием, господин Морозов».

Чжао вежливо прощается и выходит. Алексей Николаевич кладёт папку на стол, потом снимает пиджак и бросает его на кровать. Из кармана вываливается рекламка. Это буклет мемориала отряда 731: Морозов взял его со стойки.

Он поднимает проспект и читает, как добраться до музея. От железнодорожного вокзала Харбина – на автобусе № 343 до конечной остановки, пригорода Пинфань. Всего пятнадцать километров, не более получаса езды. Надо поехать. Или до конференции, или после неё. Морозов ещё не решил. Вопрос в том, сколько времени займут поиски. Вероятность того, что они ни к чему не приведут, гораздо выше вероятности успеха. Но попробовать нужно обязательно.

Он падает на кровать и раскидывает руки. С белого потолка на него смотрит сморщенное лицо старика из пятой палаты. Старик протягивает к Морозову руки, испещрённые точками от шприца, и что-то беззвучно говорит. Морозов закрывает глаза.

«Я всё делаю правильно», – произносит он вслух.

7

Все конференции скучны. Когда-то Алексей Николаевич каждую командировку воспринимал как праздник, но теперь он постоянно думает о том, как же ему надоело произносить заученные речи перед совершенно одинаковыми людьми. Китайские студенты его раздражают отсутствием индивидуальности. Раньше, читая лекции в других городах Китая, Морозов не чувствовал этого так остро, как в этот раз.

Ректор университета И Юн и доктор Дай Мэнфу (оказавшийся главврачом Первой больницы), в принципе, ничем не отличаются ни от Чжао, ни от сотни студентов, сидящих в огромной аудитории перед профессором. Морозова пугает странный, запрограммированный интерес любого китайца к своему делу. Китайский врач думает только о том, чтобы лечить; спортсмен – о том, чтобы заниматься спортом; математик – только о цифрах. Конечно, на самом деле всё обстоит иначе, но Морозов никак не может отвязаться от собственного заблуждения.

Алексей Николаевич очень старается. Старается быть приветливым, открытым и, главное, интересным. Хотя студенты всё равно слушают его молча и что-то записывают в блокнотах или набирают на клавиатурах нетбуков. Это всего лишь инаугурационная речь, не более того, даже не лекция. Лекции начинаются только через три дня.

Когда официальная часть подходит к концу, Морозова представляют студентам, а И Юн кратко излагает, что бы он хотел услышать от русского нейрохирурга, Алексей Николаевич пытается как можно быстрее покинуть здание университета. Его догоняет вездесущий Чжао.

«Господин Морозов, вы так быстро ушли, что господин И Юн не успел передать вам приглашение в гости на завтрашний вечер».

Он подаёт Алексею Николаевичу распечатанное на плотной красной бумаге с золотистой бахромой приглашение отужинать.

«Спасибо, Чжао, – отвечает Морозов. – Передайте господину ректору, что я, несомненно, приду».

«Вам что-либо нужно, господин Морозов?»

«Нет, спасибо».

Машина ждёт его на подземной парковке: это скромный Hafei Saibao, такой же обычный и серый, как все китайские машины. Потоки машин на улицах Харбина сливаются в длинную одноцветную змею с множеством хвостов. Автомобили практически неотличимы один от другого. Чудовищная тенденция современного автомобилестроения, думает Морозов. Одинаковые японцы, одинаковые европейцы, и как вершина – одинаковые китайцы.

После встречи с И Юном к Морозову подошёл профессор Цю Цичан из Хэйлунцзянского университета китайской медицины, самого крупного медицинского вуза Харбина и одного из крупнейших в Китае. Цичан предложил Морозову обзорную экскурсию по своему университету. Традиционная китайская медицина серьёзно отличается от европейской. В университете выделены иглорефлексотерапия и традиционный массаж как отдельные специальности; это интересно. Визит к Цичану Морозов запланировал на послезавтра.

Что делать сегодня – пока непонятно. Морозов решает вернуться в отель и готовиться к первой лекции. Как ни странно, демонстрационных операций проводить не потребуется – только лекции. В какой-то мере это хорошо: меньше напряжения.

Морозов ощущает пустоту и бессмысленность. Это чувство уже накатывало на него раньше, и вот теперь он снова теряет ариаднину нить, которая ведёт его по жизни уже пятьдесят с лишним лет.

Спасать людей от смерти или спасать людей от жизни – основной вопрос. Всё остальное, весь этот Китай, студенты, отели – тлен.

Эвтаназия официально разрешена в Голландии, в Швейцарии, в Бельгии и Швеции. Правда, в последней разрешена лишь пассивная эвтаназия, то есть отключение пациента от аппаратов искусственного поддержания жизни. Вколоть дозу сакситоксина там тоже никто не позволит. Зато позволят в США – в Калифорнии, Монтане или Орегоне.

Как может быть в одной стране преступлением то, что считается благодеянием в другой? Алексей Николаевич хорошо помнит, как разрешали эвтаназию в Швеции. Одной из первых пациенток, потребовавших отключить себя от аппарата искусственной вентиляции лёгких, стала тридцатидвухлетняя парализованная женщина. Это произошло 5 мая 2010 года, совсем недавно. Почему этой женщине можно решить собственную судьбу, а старику из пятой нельзя? Чем он хуже?

В глубине души Алексей Николаевич понимает, что всё это не более чем оправдание. Но ничего не поделаешь. Каждый несёт свой крест.

8

Он сидит в отеле и раздумывает над картой.

В девяносто седьмом Волковский вряд ли смог бы найти загадочный тайник Исии. В его распоряжении были разве что современные карты района. Конечно, он не сумел грамотно совместить карту военного времени с новой застройкой.

А вот у Санькова такая возможность была. Ему не хватило лишь воображения. Саньков совместил карты посредством компьютерного наложения и вычислил координату по Google Maps. Он обыскал весь квартал, обошёл каждый двор – и ничего не нашёл. Он спускался в канализацию, обыскивал подвалы, расспрашивал местных и даже привлёк к себе внимание патрульных, которые отконвоировали его в участок и долго допрашивали, подозревая в шпионаже. Все эти старания и страдания прошли даром.

Морозов же отметил, что координаты, найденные Саньковым, всего на километр отстояли от координат «ящика смерти». Он сказал об этом Волковскому перед поездкой.

«Возможно, это ошибка», – ответил тогда Волковский.

«Погрешность», – поправил его Морозов.

Исии Такэо понимал, что ни зданий основного комплекса, ни «филиала» уже не существовало: их взорвали при отступлении. Поэтому он просто поставил на карте крестик. На карте, где не был отмечен никакой «ящик смерти», никакой склад. Всё-таки это была секретная база. Отметка легла с некоторой погрешностью, плюс наложилась определённая ошибка Санькова. В итоге местоположение «ящика смерти» и местоположение тайника разделились и стали двумя разными точками.

Алексей Николаевич сделал смелое предположение.

«Это одно и то же место, – сказал он Волковскому. – Нужно искать под «ящиком смерти».

И уехал в Харбин.

Теперь Морозов смотрит на дисплей ноутбука и пытается собрать паззл. У него есть бумажная карта Харбина, купленная в отеле. У него есть скан военной карты Исии Такэо. Есть координаты Санькова. Есть координаты «ящика смерти». Паззл складывается легко. Идти на северо-восток от месторасположения отряда 731 в гущу жилых кварталов. Найти мемориальную табличку. Искать вокруг неё. Возможно, это займёт не один день. Возможно, это займёт десять минут – кто знает.

Круг поиска сузился до точки.

9

Визит к И Юну назначен на восемь вечера. Времени много, и Алексей Николаевич раздумывает, отправиться ли ему на прогулку по городу или посетить музей отряда 731. Теперь, когда есть автомобиль, он не зависит от автобусов и может поехать туда в любое время. Судя по буклету, сам музей довольно скучен, но главное – не экспозиция, а настроение. Ощущение того, что именно в этом месте генерал-лейтенант Исии Сиро отдавал страшные приказы своим подчинённым.

Пинфань выигрывает у Харбина. Морозов засовывает буклет в карман пиджака и спускается вниз, к машине.

Добираться от отеля – удобно. Почти всё время приходится ехать по одной улице – шоссе Хапинг, которое переходит в национальную дорогу № 202, а затем – в шоссе Ха Ву. Ещё немножко плутания по Харбину, и Морозов на месте: улица Цзиньжиянь, дом двадцать один. Это административное здание, единственное из целиком сохранившихся с 1945 года строений лабораторного комплекса.

Несмотря на то, что светит яркое солнце, на небе нет ни облачка, а само здание выкрашено в жёлтый цвет, оно производит мрачное впечатление. За чёрной оградой – асфальтовая дорожка, упирающаяся в массивный навес главного входа в административный корпус. Здание широкое, более ста пятидесяти метров на глаз. При этом «в глубину» оно достигает едва ли десятка метров.

Алексей Николаевич представляет, как Исии Сиро выходит на огромный балкон второго этажа и смотрит вдаль. Впрочем, такого никогда не было: это не более чем фантазия. Морозов достаточно знает об Исии, чтобы понимать: в японском бактериологе не было ни капли романтики.

Справа от подъезда – гранитная плита с кратким рассказом об отряде 731. Морозов пробегает по ней глазами: ничего особенного, в «Википедии» информации и то больше.

Он оглядывается: музей окружён плотной городской застройкой. Шестьдесят лет назад он стоял в чистом поле.

Левая часть административного корпуса и площадка перед ним отделены забором. Слышатся детские крики, шум, визг. Алексей Николаевич не торопится идти в здание музея. Он подходит к забору, заглядывает за него. Играют дети. В небольшом парке под сенью деревьев – металлоконструкции игровой площадки, горки, лестницы, паровозики и машинки на пружинах. Начальная школа или детский сад – там, где полвека назад детей вскрывали заживо. Где из их тел извлекали одно лёгкое и смотрели, сколько ребёнок может прожить на другом. Где детям обмораживали ноги, чтобы сравнить скорость обморожения со взрослым организмом.

Морозов дотрагивается до забора. Они не знают, они ничего не знают. Дай бог им никогда не узнать.

Здесь же – единственная сохранившаяся караульная. Небольшое кирпичное здание с высокой печной трубой. Караульные на других воротах успели взорвать.

Алексей Николаевич заходит внутрь основного здания. Тишина, пустота, дама средних лет в билетной кассе.

По бокам – стенные барельефы из тусклого металла. К посетителю тянутся стальные руки замученных работниками отряда 731. Морозова передёргивает.

Вход оказывается свободным: платить нужно только за электронного гида или за экскурсию. Алексей Николаевич не берёт ни буклет у кассы, ни тем более электронного гида. Он просто идёт вперёд, по стрелке «Начало экспозиции». В нескольких местах он видит пиктограмму «Фотосъёмка запрещена». Фотоаппарат он в любом случае забыл в машине.

В первом зале – макет территории отряда. Вот корпус «ро», вот административное здание, вот котельная, казармы, синтоистский храм. Они ходили в храм, эти странные люди, а потом убивали себе подобных, резали, вскрывали заживо, замораживали, иссушали. Макет – под стеклом. Алексей Николаевич проводит по стеклу пальцами, оставляя жирные разводы. Руки мокрые: жарко.

На стенах – фотографии. Архивные, как обычно. Морозову становится очень скучно.

Он сразу вспоминает Москву, музейный комплекс на Поклонной горе. Огромное здание, в котором практически нет экспонатов. Покрытые золотом перила и стены, а смотреть не на что. Даже стол, за которым во время конференции в Тегеране сидели Сталин, Черчилль и Рузвельт – за стеклом, чтобы никто не осквернил реликвию своим прикосновением. Сразу же – на контрасте – всплывают в памяти американские музеи, где можно посидеть на том же стуле, на котором сидел Линкольн, и пририсовать усы к отпечатанному специально для этого портрету Эйзенхауэра.

За стеклом – личные вещи охранников и заключённых. Скальпели, пилы и зажимы – то ли медицинские приборы, то ли орудия пыток. Их очень мало, они обгоревшие, помятые, испорченные.

Морозов переходит в следующий зал. Здесь – диорамы в натуральную величину. Странные, из какого-то серого пластика.

Вот за столом сидит мужчина с закатанным по локоть рукавом. Вокруг него три врача. Один держит шприц иглой вверх: выпускает лишний воздух. В углу той же комнаты, обхватив руками колени, сидит девочка. Она ждёт своей очереди. Что ей введут? Возбудитель чумы? Сибирской язвы?

На другой диораме два врача копаются внутри женщины. Именно «копаются» – другого слова Алексей Николаевич придумать не может. Может быть, она жива? Сложно сказать: фигуры диорамы молчат.

Вот люди, которые отбирали жизнь во имя науки. Насколько корректно отбирать жизнь одного человека во имя жизни другого? Те, на ком испытывали фарфоровые бомбы с возбудителем газовой гангрены, умерли зря. Но зря ли умерли люди, благодаря смерти которых выяснили потолок высоты для лётчиков? Благодаря смерти которых научились лечить обморожение? Нашли вакцину от чумы? Они умерли зря?

Алексей Николаевич думает о том, как бы поступил он, появись у него возможность проводить опыты на людях. Скажем, на наркоманах и бомжах, на отщепенцах. Или на преступниках, приговорённых к смерти. На серийных убийцах.

Есть и другая сторона. Объекты опытов мучились. Не от этого ли он спасает людей уже десять лет? Не от мучений ли – простым уколом?

Зал диорам погружает Морозова в раздумья. Он рассеянно проходит здание насквозь и попадает в длинный полутёмный коридор. На левой стене – мраморные таблички с именами. Имён мало – гораздо меньше, чем погибших тут людей. Но всё-таки имена есть. Китайские, корейские, монгольские. И русские. Морозов читает фамилии – Петров, Демченко. Когда-то этот Демченко держал в руках автомат, может быть, охранял границу. Сегодня его имя – на Стене Памяти. Может, это тот самый русский, который возглавил мятеж узников летом 1945 года. Может, это его застрелили через решётку. Не вскрыли заживо, не отравили какой-нибудь дрянью, а просто расстреляли – как настоящего человека.

Алексей Николаевич выходит во внутренний двор. Сохранилось очень мало. От большинства зданий остались только фундаменты. Возвышается мощная стена бывшей котельной. Она устояла благодаря трём трубам, которые почти не пострадали от взрывов. Только центральная обломана посередине.

Длинное полуразваленное здание справа – бывший питомник для лабораторных крыс. Четыре ряда накрытых решётками клеток. Раньше это здание было длиннее, но деревянная часть сгорела дотла.

Морозов подходит к одному из фундаментов. Это руины здания № 6 – одной из бактериологических лабораторий. Здания под номерами три, четыре, пять и шесть были углами того самого корпуса «ро».

В ста метрах – обычный жилой дом, напоминающий советскую хрущёвку.

Морозов идёт дальше, идёт мимо домов, прямо по улице, машина остаётся где-то далеко позади. Мир продолжает вращаться. Знают ли люди, живущие в этих домах, что когда-то здесь пытали их соотечественников? Наверняка знают. Сложно жить около музея и ни разу в него не зайти.

В груди Морозова – пустота. Со стороны кажется, что он не знает, куда идёт.

Но мы знаем, куда идёт Алексей Николаевич. Он идёт на северо-восток от музея отряда 731.