Текст книги "Сад Иеронима Босха"

4
Африка

Джереми идёт по поверхности воды в бассейне. Он ступает осторожно, точно боится ошибиться, точно вода сейчас перестанет быть плотной и пропустит его вниз, позволит ему упасть. Но вода под Джереми Л. Смитом – это каменная плита. Ступать по ней легко и приятно. Она слегка облегает ступни и смешно причмокивает.

Широкие двери отворяются, входит Спирокки. Джереми оборачивается.

Он ведь наивен – этот Мессия, он наивен, как дронт. Дронты жили на островах в Индийском океане. А потом пришли европейцы. Эти птицы были так глупы, что подпускали белых охотников на расстояние удара. К дронту можно было подойти и убить его ударом палки по голове. Последнего дронта убили в 1643 году.

Джереми – такой же. Он подпускает к себе на расстояние удара. Только ударить его пока никто не смеет.

«Вы и вправду этого хотите?» – спрашивает Спирокки.

Джереми улыбается.

«Я должен, чё уж тут».

«Вы ничего не должны. Вы делаете то, что хотите. Это разрешение, которое дал вам Бог».

Джереми улыбается и идёт к кардиналу через весь бассейн.

«Значит, хочу».

Это железная логика. Кольцевая. Я хочу и делаю, потому что имею право делать всё, что хочу. Месяц назад Спирокки отговорил бы Джереми. Теперь – нельзя. Невозможно.

Джереми хочет на войну. Он никогда не видел войны. Настоящей войны. Исполненной смерти и страха, нищеты и голода. Теперь Джереми нашёл такое место, где все ужасы слились воедино. Убить всех зайцев одним выстрелом – это отличное решение. Мессия идёт в бой без оружия в руках, но – со Словом. Прекрасный пиар-ход. На спине Джереми можно поместить логотип «Майкрософта». Отличная идея. И это будет дорого стоить.

Но Спирокки понимает одно. Джереми – человек. Мессия, Сын Божий, кто угодно, но – в человеческом теле. Если с Джереми что-то случится, будет очень сложно. Поэтому он боится. Но воля Джереми – это Божья воля, и с этим кардинал ничего поделать не может.

«Это всё, Лючио?» – спрашивает Джереми.

Никто не называет кардинала Спирокки по имени. Никто не имеет на это права. У него нет родных людей, которые могли бы называть его так. Джереми дозволено всё. Все для него – на «ты». У него плохая память на имена, но наиболее употребляемые он всё же выучил, потому что иначе нельзя.

«Всё».

Спирокки кланяется и исчезает. Джереми идёт по воде с усмешкой, ни о чём не беспокоясь, потому что бояться нечего. Война – это именно то, чего он сейчас хочет. Точнее, он хочет, чтобы войны не было.

В какой-то момент понимаешь, что творить добро – гораздо интереснее, чем зло. Поскольку зло причинять легко. Чтобы разнести человеку живот, достаточно одного движения пальцем. Удар, отдача – и всё вокруг в крови. Чтобы зашить этот живот, нужны невероятная квалификация, сложные приборы и препараты, несколько часов времени. Это труднее. И потому ощущение от результата оказывается гораздо более сильным. Это удовлетворение, это какая-то странная нирвана, отпущение грехов самому себе. Когда ты спасаешь человека, ты освобождаешься от повинности идти и исповедаться в убийстве. Ты сам говоришь Богу: «Я понял. Я осознал свою вину. Я больше никогда этого не сделаю». И Бог верит тебе точно так же, как ты веришь в него. Это бартер. Обмен верами.

Джереми хочет искупить свою вину. Наверное.

Впрочем, всего этого вы не видите. Вы видите только то, что вам показывают телеканалы. Вы видите, как Мессия садится в самолёт и машет на прощание рукой. Он машет не только тем, кто собрался в аэропорту и провожает его. Он машет миллионам телезрителей. Он машет лично вам. Вы чувствуете, что каждое его движение наполняет вас новой силой? Вы чувствуете? Далее вам покажут эту сцену – самую знаменитую. Как Джереми Л. Смит поднимает руки вверх, и солдаты обеих враждующих сторон бросают оружие.

Так вот, имейте в виду: это постановочная сцена. Все солдаты – актёры. Они одеты в соответствующую форму, измазаны в грязи. Белоснежные одежды Мессии контрастируют с окружающим пейзажем – это так. Он расположился на траве, а слева и справа к нему подходят солдаты в подчёркнуто различном обмундировании. Справа – в синем. Слева – в зелёном. Они подходят и бросают оружие к его ногам, а потом братаются. Они знают, что война – это глупость. Что все войны на земле нужно прекратить. Что теперь у них есть общий Мессия – их главный человек.

На самом деле всё было иначе. Сценарий схож, но режиссёр – другой. Более жестокий. Более сильный.

Но обо всём по порядку.

Начнём с посадки Джереми Л. Смита в самолёт. Он поднимается по трапу, улыбается и машет рукой. Именно машет, а не благословляет. На хвосте самолёта – огромный элсмит. Вслед за Джереми поднимается Уна Ралти. За ней – кардинал Спирокки.

Джереми проходит в салон и садится в огромное мягкое кресло. Ему приносят виски со льдом. Джереми отпивает глоток и возвращает стакан стюардессе.

«Яблочного сока, а?» – говорит Джереми Л. Смит.

Он сам не может этого объяснить. Просто сейчас ему захотелось именно яблочного сока – и никакого алкоголя. Это новое желание. Раньше такого не было.

Кардинал сидит напротив, Уна – рядом. И больше никого.

«Охрана», – говорил кардинал накануне. Он повторял это слово тысячу раз.

«Я защищу вас», – ответил Смит. И этих слов хватило.

Кардинал смотрит на Джереми пристально – разглядывает, как подопытную крысу. Джереми пьёт свой сок. Молчание. У кардинала – тысяча мыслей, но он не может ничего сказать, потому что любое слово покажется лишним. Абсолютно любое слово.

Остальные летят в другом салоне. Операторы, режиссёры, обслуживающий персонал.

«Это Африка, – говорил кардинал. – Там опасно».

«Везде безопасно, точно», – сказал Джереми.

Спирокки из ферзя превращается в пешку. Нет, не в пешку. В коня или слона, но не более того. До ладьи он теперь не дотягивает. Ладья – это Уна Ралти, с которой Джереми спит уже неделю. С ней одной. Девочки могут мыть его, но спит он с Уной. Обновлённой, красивой, с гладкой кожей и узким итальянским лицом.

Пока самолёт летит, телеканалы повторяют кадры, предшествовавшие вылету. Повторяют слова Джереми из официального заявления прессе: «Я еду на войну». Учебники по смитологии в спешке корректируются и дописываются. Пока самолёт летит, война приближается.

* * *

Первое, что вы видите на войне, – это грязь. Это кошмарная антисанитария. Средневековая помойка. Солдатский лагерь – это ещё ничего. Но подойдите ближе к линии фронта. Всё в пыли и в грязи, люди ползут по земле, люди шагают по грудь в болотной жиже, они срут и даже не подтирают свои задницы, потому что бумаги нет. Вообще никакой. Это война. Нет времени на то, чтобы почистить зубы, чтобы сменить бельё. Поэтому все воняют. Когда солдаты снимают обувь, птицы дохнут на высоте двадцати метров.

Но потом вы привыкаете. Вам кажется, что так и надо. Что вонючее бельё – это нормально. А ещё через какое-то время вы перестаёте чувствовать даже этот запах. И тогда вы замечаете, что война – это не так уж и страшно. Вплоть до тех пор, пока не увидите кровь.

Смотрите в кино: несут раненого. Он окровавлен, лицо в грязи. Он улыбается вам или скалится от боли – белые белки на чёрном лице. Разматывают временные бинты: порез, рана. Её промывают и бинтуют. Всё красиво.

Но в реальности иначе. На такие порезы вообще не обращают внимания. Нужно встать и хромать дальше. Пусть болит – сожми зубы, ты мужчина. А то, что несут на носилках, скалиться уже не может. Вот оно: кишки кровавой грудой лежат на животе. Вот ещё: вместо лица кровавая каша, на нерве свисает один глаз. Вот ещё: нет обеих ног, и наружу торчат обломки белых костей. Доброе утро, не хотите ли проблеваться? Пожалуйста.

А теперь поймайте любого из них за руку и спросите, ради чего они сражаются. У них всегда наготове шаблонный ответ для телеящика. За Родину. За свободу. За Отчизну. На самом деле им плевать на Отчизну. Они сражаются за деньги или по призыву. Две причины: пряник и кнут. Они идут в бой ради собственной выгоды. Чтобы заработать. Чтобы избежать наказания. Меркантильность превыше всего. Это не их Родина. Свою Родину они просрали много лет назад. Раздали по копейке, проиграли в карты.

Джереми Л. Смит летит на чью-то чужую родину. «Выберите мне войну, а?» – сказал он, и они выбрали, эти помощники и менеджеры. Две страны в Центральной Африке, внутренний конфликт. Автоматы Калашникова, нищета и генерал-император во главе каждого государства. Доброе утро новым бокассам. У них самая сияющая форма из всех самых сияющих форм на планете. У них больше наград, чем у любого генерала любой страны. Они молоды и могут убить своего подчинённого только за то, что тот повернулся к ним спиной. Они любят бриллианты. Ещё они любят золотые автоматы и платиновые пистолеты. Ими неудобно пользоваться по прямому назначению, зато очень эффективно размахивать на глазах у подчинённых.

Они верят в Бога. Вы можете усомниться в моих словах, но все эти людоеды – крещёные. Они носят на груди крестик, и это не пустая побрякушка. Они и в самом деле веруют. Они приходят в церковь и искренне исповедуются. А если им что-то не нравится, то тут же стреляют в священника из золотого «калаша».

Они допускают ошибку, потому что не принимают элсмит. Им нравятся их кресты – православные и католические. Им нравятся церкви с символикой смерти. Крест – это орудие пытки, орудие убийства. С таким же успехом эмблемой христианской империи могло стать копьё. Или нож. Или два дерева, между которыми на верёвках растянут человек. Потому что это тоже способы убийства. Крест просто случайно подвернулся под руку. Так уж вышло, что в Риме любили распинать.

А теперь им предлагают элсмит. Фаллос Джереми Л. Смита. И они не хотят водружать на свои колокольни чей-то член. Они не знают, что это член, но инстинктивно сопротивляются. Они хотят лично увидеть Мессию, пожать ему руку, поговорить о своей стране, сделать умные лица, а потом пристрелить его из золотого автомата, если он им не понравится. Отличная схема, как мне кажется.

На самом деле я знаю, что вы об этом думаете. Вы можете строить из себя святош. Можете говорить, что вы не расисты, что все равны. Можете бороться за права чёрных и мусульман. За то, чтобы у них были работа и жильё. Вы можете утверждать всё, что угодно. Права человека. Да, конечно. Но вы думаете иначе. Если с вас содрать маску, под ней окажутся ненависть и презрение. «Тупые грёбаные ниггеры», – вот что вы думаете. Ещё бы. Когда из южной части африканского континента выгнали белых фермеров, там тут же начался голод. Потому что африканец не может работать, если его не бить кнутом. Вы это знаете, вы об этом думаете, но вы не можете сказать это вслух, потому что политкорректность превыше всего. Потому что Microsoft Word подчёркивает слово «негр» как ошибочное. Надо говорить «чёрный». В США – «афроамериканец». Но все они – ниггеры, как их ни крути. Тупое наглое стадо.

Джереми Л. Смит всегда думал именно так. Он всегда презирал чёрных. Он готов был не считать их за людей. Когда он бывал в школе (это случалось нечасто), его сажали на заднюю парту. По соседству с Джереми сидел мальчик по имени Сайрус Сиссоп. Он был классическим афроамериканцем с приплюснутым носом и жёсткими кудряшками. Джереми Л. Смит и его друг Бадд Парвин били Сиссопа в туалете, потому что тот был чёрным. Они мочились на него и губкой втирали в него мочу со словами: «Может, получится тебя отмыть, черножопый». Это типичный Джереми Л. Смит. Не тот, кого вы видите по телевизору, а тот, который на самом деле.

Теперь Джереми Л. Смит летит в страну, где он лишний. Где чёрные смотрят на белых как на дерьмо. Где царит обратный расизм. Негры-нацисты. Сочетание несочетаемого.

И там идёт война. Там идёт хроническая война, потому что у них это в крови. Не земледелие, не животноводство, не производство. У них в крови война и секс. Поэтому половина – мертва, а вторая – больна сифилисом.

У них нет танков, потому что танки слишком дороги. Зато у них много дешёвых военных автомобилей времён второй мировой. Джипов «Виллис» и «ГАЗ-64». Это отличные машины, потому что там нет дорог. Они ездят в них по городу, размахивают оружием и от нечего делать стреляют в гражданское население. Те, кто стреляет, – мертвы. Те, в кого стреляют, – больны сифилисом. Именно так, а не наоборот.

* * *

Самолёт Джереми Л. Смита садится в местном аэропорту. Впрочем, это одно название. На самом деле это просто длинная песчаная полоса, неровная, вся в рытвинах. Самолёт трясёт. Джереми Л. Смит смотрит в иллюминатор. Он видит здание аэропорта – деревянный двухэтажный домик. У них тут полно дерева. Тут влажные леса, джунгли. А они строят из соломы, потому что дерево сложно обрабатывать. Они не любят работать – и не умеют.

Трап – деревянная лесенка. Джереми Л. Смит спускается вниз. Кардиналу Спирокки помогают, потому что возраст даёт о себе знать. Смит смотрит на яркое, нестерпимо жаркое солнце и оглядывается на встречающего. Это рослый широкоплечий африканец в защитной форме. Рядом с ним – маленький и тщедушный белый. Местный миссионер.

Миссионер склоняется перед Джереми до земли и целует его запыленный ботинок. Джереми царственным жестом поднимает священника.

«Да не надо, чё тут».

Священник что-то лепечет, но его слова теряются в солнечном свете и шелесте пальмовых листьев.

«Пойдёмте», – говорит широкоплечий.

Они идут вперёд, к жалкой постройке. Но внутри прохладно: работает кондиционер.

Джереми хочет войны. Ему не нужны эти пресмыкающиеся миссионеры и массивные проводники. Ему поклоняется весь мир. И теперь он хочет доказать миру, что не зря. Что он заслужил право быть объектом всеобщего поклонения. Он идёт за проводником через здание.

За зданием – «Хаммеры», две штуки. Мощные военные монстры. Подарок от армии США. Для Джереми открывают заднюю дверцу, но он предпочитает сесть впереди.

«Пить хотите?»

Проводник общается непосредственно, точно перед ним простой турист, и не более того. Джереми воспринимает это нормально. Он привык к пресмыканию, но до этого успел привыкнуть и к обыденному общению. Он качает головой: «А-а».

На заднем сиденье – Спирокки и Уна Ралти. Во втором «Хаммере» – ещё один рослый негр, белый миссионер, оператор с камерой и Терренс О’Лири.

Джереми знает, как зовут каждого из них. Он знает их судьбы, их проблемы и решения этих проблем. Ему известен каждый их шаг.

Первого афроамериканца – того, который ведёт их джип, – зовут Габага. Он из Мали, шестнадцатый ребёнок первой жены своего отца. У него было два брата-близнеца, потому что он родился в тройне – и был в ней вторым. Его младший брат-близнец не дожил до года. Впрочем, как и ещё шестеро братьев. Из восемнадцати братьев и сестёр сейчас живы восемь. Это хороший процент. Габага умеет стрелять из всего, что стреляет, и водить всё, что движется. Однажды он управлял самолётом и даже сумел посадить его. Габага умеет читать, но пишет неграмотно, коряво, с трудом.

Водителя второго джипа зовут Пекеле. Ему двадцать лет. Он не умеет ни читать, ни писать, а считает только до десяти. Он впервые убил человека в одиннадцать лет, из автомата отца. Его отец был солдатом одной из армий воюющих государств. Его убили месяц назад. Не просто застрелили. Его взяли в плен и с живого содрали кожу. Кое-что они всё-таки умеют, эти дикари. Они умеют пытать человека очень долго, а тот даже не потеряет сознание. Пекеле мечтает отомстить. В его голове только одна мысль: убивать. Ему противен жалкий белый человечек на заднем сиденье.

Миссионера зовут Дональд Дикинсон. Он из Шотландии. Он сам захотел поехать в эту страну, чтобы прививать африканцам христианскую религию. Когда появился Джереми Л. Смит, Дикинсон поверил в него всей душой. Он попытался заменить кресты на элсмиты, но его не поняли. Он сам разрушил то, что с таким трудом создавал. Когда человек навязывает вам веру, вы всё-таки в какой-то момент подпадаете под его влияние. Но как только он пытается навязать вам другую веру, вы теряете и ту, первую. Он жалок, этот Дональд Дикинсон. Впрочем, у него не было выбора. Он сирота, вырос в приюте. Церковь была единственным способом спастись от нищеты.

Джереми читает в их сердцах и головах, как в открытой книге.

Они едут молча. Если бы миссионер оказался в одной машине с Джереми, он трещал бы без умолку. Но Габага знал, кого куда посадить.

Они приезжают в лагерь. Это обыкновенный полевой армейский лагерь, по соседству – деревушка. Солдаты из лагеря наведываются туда и спят с местными девушками. У половины – сифилис. Но это нормально. Тут живут с сифилисом, как в другой стране – с хроническим гастритом или тонзиллитом. Джереми выходит из джипа. Никто не встречает его. Чёрные в защитных штанах, голые по пояс, ходят по лагерю, таскают ящики, переговариваются. Джереми здесь лишний. Здесь не нужен Мессия. Он необходим цивилизованной Европе, тупой Америке, дикой России. Африке Мессия не нужен.

И тогда Джереми останавливается и воздевает руки к небу. Габага смотрит на него, и Пекеле, и Дональд Дикинсон, и Спирокки, и Уна. А Джереми улыбается, и на его лицо падают первые капли дождя.

Дождь обрушивается на лагерь, это настоящий тропический ливень. Он подмывает песок под колёсами джипов и затекает в палатки, солнце исчезает за густыми тёмными тучами, молнии бьют в деревья и флагштоки, а Джереми стоит в центре этого безумия, смотрит на небо и улыбается. Габага идёт к Джереми, но останавливается на полпути. До него доходит, что этого человека не нужно прикрывать от ливня. Что этот человек – сам ливень. Он сам – тучи, молнии и гром, он сам – стихия.

Солдаты бегают, мокрые насквозь, они пытаются спасти оружие, но вода заливает стволы, и если сейчас армия противника нападёт, то они не смогут сделать ни одного выстрела.

«Эта земля расцветёт», – говорит Джереми и опускает руки.

В ту же секунду дождь прекращается. Тучи расходятся, появляется солнце. Джипы стоят, утопая в застывающей грязи по колёсные арки. Вот из грязи торчит дуло автомата, вот – пулемётный штатив. Откуда-то появляется огромный чёрный, весь в нашивках и орденских планках. На вид ему лет тридцать. Он кричит что-то на своём языке.

Джереми понимает смысл его слов. Чернокожий в ярости. Он требует немедленно привести лагерь в полную боевую готовность. Но это не имеет смысла. Потому что Джереми этого не хочет. Он смотрит на чёрного, и тот оборачивается. Это Игара Бронги, генерал. Он хочет воевать. Он хочет завтра же отправить своих солдат в бой. Но у него ничего не получится. Потому что Джереми Л. Смит не желает войны. Игара Бронги неожиданно замолкает и уходит. Он больше не будет отдавать приказы. Он раскаивается в том, что сделал за свою жизнь. А Джереми идёт через лагерь, и по его следам шествуют свет и покой.

* * *

Джереми не любит и не хочет ждать. Он не желает сидеть в штабе, слушать отдалённые перестрелки и радиопередачи. Он может одним взмахом руки наполнить мир тишиной и спокойствием, наполнить его любовью.

Он может одним движением руки разрушить мир. Но этого он делать не станет.

Джереми Л. Смит поднимается и говорит: «Я должен сделать то, ради чего приехал».

И никто не смеет возразить ему, ни один человек. Джереми Л. Смит выходит из помещения и оказывается на ярком солнце. Солдаты бродят по изувеченному лагерю. Машины увязли в земле.

«Джип надо откопать», – говорит Габага.

«Не надо. Садись за руль, давай».

Они садятся: Габага, Джереми, оператор и Спирокки. Терренс О’Лири тоже забирается в джип. Если потребуется, в «Хаммере» не будет тесно даже ввосьмером. Уна остаётся в лагере.

«Хаммер» глубоко увяз в земле. Своим ходом ему не выбраться. Габага не уверен даже, смогут ли колёса прокрутиться.

«Поехали, давай», – говорит Джереми.

Габага жмет на газ. Автомобиль легко, точно бумажный, выбирается из ямы и едет вперёд. У Джереми – каменное лицо. Габага смотрит вперёд. Он уже поверил – тогда, когда пошёл ливень. Теперь его вера непоколебима. Он не имеет права в ней сомневаться.

Автомобиль съезжает с дороги и катится по целине, по непроходимой чаще.

«Так безопаснее», – говорит Габага.

Джереми улыбается.

Выстрелы уже не кажутся отдалённой трещоткой. Теперь можно понять, что это именно выстрелы. Одиночные и очереди. Каждая пуля куда-то попадает. Не всегда в цель. У каждой пули своя судьба. Одна попадает в лоб мальчишке с автоматом в руках. Другая – в ногу старику, случайно оказавшемуся в неудачном месте. Третья – в дерево. Четвёртая летит в небо, достигает максимальной высоты и падает обратно – блестящая, недеформированная. Судьбы пуль похожи на судьбы людей, которым они предназначались. Если пуля не попадает в человека и падает на излёте – красивая, острая, то и тот, в кого она не попала, остаётся жить и достигает своего излёта в старости. Так всегда. Так написано в книге судеб. Точнее, было бы написано, если бы она существовала.

Наша книга судеб – это Джереми Л. Смит. Это все три парки в одном флаконе, это все нити судьбы, это ткань мира.

«Всё, дальше пехотой», – говорит Габага.

Они выходят из машины. Габага идёт первым, но Джереми кладёт руку ему на плечо. Тот всё понимает и отстраняется. Третьим идёт Спирокки. Ему тяжело, он прихрамывает. Дорога неровная. Его туфли не рассчитаны на путешествия по пересечённой местности. За ним следует оператор. Иногда он отходит чуть в сторону, иногда догоняет Габагу, чтобы снять Джереми поближе. Терренс О’Лири идёт последним. На нём тщательно выглаженный чёрный костюм, бежевая рубашка и галстук. На нём лакированные туфли. Он ступает по траве, но на его одежде не остаётся ни следа. Это идеальный человек, киборг, машина аккуратности.

Вы снова должны спросить меня, кто такой Терренс О’Лири. Но я снова не отвечу. В книге должна быть какая-то интрига, завеса тайны, элемент волшебства. В фильмах это обычно выглядит так: камера показывает мир с позиции зла. Например, глазами приближающейся к жертве анаконды. Или подземного червя. Иногда камера показывает таинственного человека в тени забора, и только белки его глаз видны стороннему наблюдателю. Терренс О’Лири – это та самая анаконда, тот самый человек в тени.

Перед Джереми появляется негр с автоматом. Он кричит что-то на непонятном языке. В отдалении – чёткая пулемётная очередь. Джереми поднимает руку, и человек опускает оружие. Он падает на колени и склоняется перед Джереми. Тот идёт дальше. Они проходят, а человек всё ещё стоит на коленях. Спирокки слышит его тихий плач.

Неожиданно Джереми сворачивает. Он не пробирается через джунгли – они расступаются перед ним. Трава стелется ровным зелёным ковром, деревья прикрывают от солнца. Джереми шествует как король.

Вот теперь будет та самая сцена. Постановочная, снятая специально для телевидения. Джереми, идущий вдоль линии фронта, между двумя рядами окопов. Он разводит руки – и стрельба замолкает, солдаты с двух сторон бросаются друг к другу в объятия и целуют ноги Джереми Л. Смита. Теперь последует именно эта сцена, но отражённая через кривую призму. Спирокки запретил пускать в эфир оригинал. Потому что оригинал не для слабонервных. Не для дневного эфира. Не для новостей.

Перед Джереми лежит труп. На его лице – выражение ненависти. Его форменная куртка с карманами пробита во многих местах. Чёрные пятна на ней – это свернувшаяся кровь. Джереми наклоняется и дотрагивается до тела. И солдат открывает глаза. Он смотрит на Джереми, и в его взгляде – мир и покой. Джереми поднимается и идёт дальше.

Неожиданно Спирокки приходит в голову, что Джереми мог бы служить войне точно так же, как сейчас служит миру. Он может оживлять мертвецов для того, чтобы те снова шли в бой. Бессмертная армия. Он способен поднять из могил целые полчища мёртвых солдат. Бог-некромант. Ночной кошмар. Спирокки мотает головой, отгоняя эту мысль.

Сейчас вы увидите эти кадры. Вы представите их так живо, будто смотрите телевизор, а не читаете книгу. Будто вы видели всё это своими собственными глазами. Не то, что сняли потом, а то, что было на самом деле. То, как Джереми Л. Смит прошёл по полю боя.

Первое, что вы видите, – это трупы. Они лежат на земле в дурацких позах. Вы думаете, что мертвецы аккуратно ложатся на спину и закрывают глаза? Что их руки сложены на груди или животе? Вы думаете, что единственный след их смерти – это пулевое отверстие в груди? Это не так. Вот лежит человеческая нога. Это всё, что осталось от солдата. Нога – и больше ничего. Граната взорвалась у него в руках. Потому что в такие страны часто поставляют плохое оружие. Которое взрывает или расстреливает своего хозяина. Которое заклинивает именно в тот момент, когда враг наступает.

Вот другой солдат. Очередь прошила ему лицо. Это кровавая каша. Он лежит, скрючившись, будто только что бежал, а потом неожиданно упал и покатился по земле. Так и было. Кого из них может воскресить Джереми? Всех? А что он способен сделать из ноги? Из руки? Может ли он отрастить голову для тела, у которого нет головы?

И Джереми выходит на сцену. И в самом деле, слева – синие, метрах в пятидесяти. Они ведут беспощадный огонь по наступающим зелёным. Строчит пулемёт. Рвётся граната. Двое чёрных заправляют снаряд в портативный миномёт.

И тогда Джереми поднимает руки. И всё стихает. Оружие молчит. Слышны крики и ругательства. Рядом с Джереми падает граната, но не разрывается. Джереми идёт вдоль линии маленького фронта, по этой локальной войне, будто вокруг него – бескрайнее поле, а он проводит рукой по золотистым колосьям. Джереми идёт по войне, как ходил по воде. В центре композиции – он, и никто другой. Его ноги шлёпают по крови мертвецов. Он смотрит вниз и видит раздавленную грудную клетку безымянного солдата.

И тогда он делает то, чего нет в официальной версии. Чего нет в хрониках. Он воздевает руки, и с земли поднимаются мертвецы. Они выглядят страшно. У кого-то снесено полчерепа. У многих нет конечностей, а в груди – рваные дыры. Нет глаз, нет ушей. Это ночь живых мертвецов, кошмар на улице Вязов. Они стоят перед ним и позади него, они окружают его со всех сторон – эти существа. И они смотрят на него в упор – на своего спасителя, на своего Мессию, на короля-вампира. А потом они начинают обрастать мышцами и кожей, из оборванных рукавов выползают новые руки, обтягиваются сухожилиями и нервами, из пустых глазниц выплывают новые глаза, зарастают пробитые животы, засасывая внутрь кольца кишок. Это картина, достойная кисти Босха. Это ужас, которому нет равных.

Спирокки блюёт. Оператор – тоже. Африканцы и миссионер видели и не такое. Терренс О’Лири, как всегда, хладнокровен.

Они стоят вокруг Джереми – уже живые, десятки чёрных. Они ощупывают себя, не в силах поверить в собственное воскрешение. Из окопов выходят солдаты. С обеих сторон. Они идут к Джереми, они проталкиваются через толпу воскресших, падают на колени и дерутся за право первым поцеловать ногу Мессии.

* * *

«Локальное сражение – ещё не война. В стране смута», – говорит водитель.

«Нет больше смуты», – говорит Джереми. Он спокоен. И по звуку его голоса Габага понимает, что сказал глупость. В стране, где побывал Мессия, не может быть смуты. Это счастливая страна. Страна, которая начинает новую жизнь. Страна, в которой царит любовь.

«Хаммер» едет медленно. Передатчик Габаги трещит помехами, но сквозь них пробиваются разборчивые слова. «Мир!» – это слово звучит чаще всего. Обе стороны конфликта, а также разрозненные группировки, мародёры и бандиты – все внезапно прекращают войну. Они бросают оружие на землю и смотрят друг на друга с недоумением, потому что раньше не видели друг друга. Раньше они видели чёрную фигуру с оружием, которая угрожала им. Теперь они видят брата и друга.

Но Спирокки, как всегда, просчитывает наперёд. Если Джереми может щелчком пальцев прекратить одну войну, то он может остановить и предотвратить многие. Он может массово лечить болезни. Он может спасти человечество.

И человечество подавится самим собой. Оно не выдержит такого груза. Война и болезни – это вселенский механизм саморегуляции. Это живая иллюстрация к закону Дарвина. Принцип выживания сильнейшего. Мир порождает перенаселение, перенаселение порождает нищету и голод. Одного Джереми Л. Смита не хватит, чтобы накормить всех хлебами и рыбами. Хотя больше всего кардинал Спирокки боится, что одного Смита хватит. Что он возьмёт на себя то, что сейчас тащат на своих плечах тысячи людей. Что он освободит мир от необходимости двигаться. И это будет началом конца. Развращённый, ленивый мир не сможет существовать. Он просто не выдержит конкуренции с природой.

В этот момент кардинал Спирокки осознает, что Джереми – это не курица, несущая золотые яйца. Джереми – это зло, это спасение во имя страха. Теперь кардинал Спирокки отчетливо понимает, что нужно сделать. Когда они вернутся, он начнёт реализовывать свой план.

Джереми, исцеляющий мир. Джереми, останавливающий войны и мор. Это эпические картины. Картины, которые должны пережить многие поколения и дойти до потомков. Картины, которые будут снова изображаться через тысячу лет, и лицо Джереми будет на них совсем другим, нисколько не похожим на настоящее. Это будет одухотворённое, красивое лицо с прямым носом, волевым подбородком и строгими чёрными глазами. Этому лицу будут поклоняться, будут стараться походить на него. Таким его изобразят в фильмах. Это будет очень престижная роль – роль Джереми Л. Смита. Сыграть Христа решится не каждый. Сыграть Джереми – тоже.

Но если так непросто сыграть Джереми, то каково же быть им?

Кстати, в сюжете, который вы видели по телевизору, Джереми нет. Человека показывают со спины, он расставляет руки и благословляет живых солдат. Он очень похож на Джереми. Но это актёр. В какой-то определённой ситуации он может стать его двойником. До сих пор Джереми не нуждался в этом. Оно и к лучшему. Актёра зовут Мастен Спейси. Он закончил театральное училище и театральную академию для того, чтобы играть в роликах Мессию. Он всегда мечтал сыграть Гамлета или короля Лира. Но он вынужден изображать Джереми Л. Смита, потому что похож на этого ублюдочного Спасителя, на эту куклу в руках кардиналов. Очень опасную куклу.

«К самолёту, давай», – говорит Джереми.

Кардинал смотрит на него.

«Мы летим дальше. Мне нужна чума там, оспа. Язвы, гнойники. Мне нужен мор, который можно остановить. О’кей?»

Все телеканалы мира уже говорят о том, что Джереми останавливает войны. Все телеканалы стелятся перед ним, женщины плачут, баюкая на руках детей, а мужчины молча склоняют головы. Бог, спускающийся на землю, встречается не каждый день. Бог, прекращающий войны и дарующий людям манну небесную.

Кардинал Спирокки думает о том, как остановить Джереми. Но у него нет слов, чтобы отговорить его. Это слишком сложно. Спирокки принимает другое решение.