Текст книги "Легенды неизвестной Америки"

Внезапно у меня заложило уши.

Вы думаете, что выстрелы в жизни звучат как в кино? Нет, что вы. Самого выстрела не слышно вовсе. Просто тихий хлопок – и звон в ушах. Последующих выстрелов вы можете вообще не услышать, если в первый раз пальнули у вас над самым ухом. После того как грянул первый выстрел, я слышал только едва различимые хлопки остальных. Всего выстрелов было три. Или четыре, если кто-то успел выстрелить дважды.

Я не сразу сообразил, что произошло, но, когда сориентировался, увидел следующую картину. На полу, прижимая руку к животу (между пальцев струилась кровь), лежал Джонс, в нескольких дюймах от другой его руки валялся большой никелированный револьвер – кажется, Detective Special фирмы Colt. Рейн привалился к стене. В его руке был небольшой пистолетик, напоминающий дамский. В груди зияла дыра, убедившая меня в том, что я не ошибся с маркой пистолета Джонса: тридцать восьмой калибр сложно с чем-то спутать. Портье лежал лицом вниз, пистолет из его руки выпал и куда-то отлетел. Под телом по ковру расплывалась кровь.

Я не очень понял, кто в кого стрелял и тем более кто из них выстрелил первым. Джонс достал револьвер из пакета с деньгами (деньги там и в самом деле были, но вряд ли столь внушительная сумма, как семьсот тысяч). Портье держал пистолет за спиной. Возможно, он, в сговоре с Джонсом или сам по себе, просто пытался убить хозяина. Но в итоге Рейна убил Джонс – это не вызывало сомнений.

Я оказался в закрытой комнате на шестом, секретном этаже дорогого отеля с тремя трупами, мешком денег и шкатулкой с индейскими пряностями, которыми не умел пользоваться.

Думаю, нетрудно догадаться, что произошло потом. Я схватил пакет, запихнул под мышку шкатулку и метнулся в лифт. Наверное, когда он находился на секретном этаже, его не могли вызвать ни с какого другого, срабатывал механизм блокировки. Я добрался до пятого этажа, уложил новоприобретённое в свой саквояж, быстро побросал туда вещи без разбору и ретировался из отеля. Перед тем как выйти, я вырвал из лежащей на стойке регистрационной книги страницу с записью о себе. Стирать отпечатки пальцев не было времени, к тому же они не значились ни в одной полицейской базе и найти меня при помощи дактилоскопии не представлялось возможным. Видел меня только швейцар, и выстрелов он, похоже, не слышал.

* * *

Что вам сказать?… В пакете Джонса оказалась вполне круглая сумма – двести тысяч долларов: судя по всему, если бы цена шкатулки оказалась ниже, он заплатил бы не колеблясь.

Я экспериментировал с приправами из шкатулки. Сложно сказать, помогли они мне или нет, но деньги Джонса, вложенные в грамотное дело, сначала удвоились, а потом удесятерились: последние тридцать лет я не работаю и живу на проценты, причём живу хорошо.

Я был женат трижды, но у меня нет детей. Ни одна из жён не смогла от меня зачать. Врачи исследовали меня не раз и говорили, что дело именно во мне: что-то с качеством вырабатываемых сперматозоидов. После каждого из разводов мои бывшие жёны спокойно рожали детей от других мужчин.

Я всегда был одинок, даже до приобретения шкатулки. Не появилось у меня близких друзей и после. Сложно сказать, виновны ли в том приправы.

Лишь одно меня смущает. Лишь одно не позволяет мне верить в силу шкатулки, в её волшебные свойства.

Мне семьдесят девять лет, у меня радикулит, я перенёс два инфаркта, мои пальцы свёл артрит, а на моей сухой сморщенной коже появились пигментные пятна старости.

Кажется, Рейн соврал.

Офицеры рейха

Удивительный человек по имени Джордж Тэмбэл появился в моей жизни солнечным майским днём 1946 года. Американские солдаты возвращались из Европы победителями. Их встречали цветами, по городам катились легендарные кинематографические броневики M3 Scout Car, Рузвельт слыл национальным героем, а война казалась выигранной исключительно силами моих соотечественников. Я тоже в это верил. Я не представлял себе, что такое война, входящая в твой город, в твой дом. Война была где-то далеко – в Европе, в Азии, тамошние жители не справлялись, мы пришли и помогли им. Вот и вся политинформация.

Меня зовут Джим Мортенсен. Мой прадед приплыл в США из Норвегии. Насколько я знаю, первоначально наша фамилия писалась как «Мартинссон», но время и произношение изменили её, американизировали, так сказать. Единственное, чего я вам не скажу, – это названия города, где живу. Тэмбэл просил меня умолчать об этом, очень просил. Собственно, я вообще не должен рассказывать всю эту историю, но в прошлом году Тэмбэла сбила машина, и сохранение тайны потеряло смысл. Вы скажете: так назвал бы уж и город, что тут терять-то. Нет, не назову. Приедут ещё журналисты, будут расспрашивать. Если какой-то дотошный найдёт меня среди нескольких сотен Мортенсенов, живущих в Америке, так тому и быть. А прямую наводку на себя – не дам.

Боже, каким сварливым стариком я стал! А ведь Тэмбэл был меня даже немного старше. Собственно, если мои предположения – правда, то мне точно известны дата и место его рождения: 16 января 1903 года, Монруж, Франция.

Город наш небольшой, но не настолько, чтобы все друг друга знали. Правда, и домов с четырёхзначными номерами нет тут ни на одной улице. Всё-таки не Чикаго и не Сан-Франциско. По соседству со мной в первой половине сороковых жила семья эмигрантов из России. Они бежали в США ещё во времена Первой мировой войны, между Февральской и Октябрьской революциями. Меня поразил тот факт, что революций в России было две. Об этом мне рассказывал старик Владимир – собственно глава соседской семьи. Он вообще рассказывал много удивительных вещей – потом я, приукрасив их, травил байки в перекурах на работе. Я – квалифицированный автомеханик, если что. У меня есть небольшая мастерская, где до недавнего времени работали два человека (помимо меня самого). Не так давно я решил реорганизовать процесс и найти новое помещение для мастерской. Пока подходящего я не нашёл, так что временно пришлось приостановить выполнение частных заказов.

В начале весны 1946 года русская семья уехала. Кажется, они решили перебраться на побережье, я не знаю. Полтора месяца дом пустовал, а потом в него вселился Тэмбэл. На следующий же день он зашёл ко мне знакомиться. Самое странное, что интересный разговор у нас завязался уже через минуту после приветствия. А через десять я показывал ему гараж, где стояла моя гордость – Cartercar Model R 1912 года, который я реставрировал. Машину я откопал на свалке, отбуксировал домой и три последних года постепенно приводил в порядок. Это была первая из восстановленных мной машин: если хотите, на неё можно посмотреть и сегодня. Впоследствии я отреставрировал ещё двенадцать автомобилей. В моей коллекции есть Coey 1910 года, за который мне неоднократно предлагали баснословные деньги. Последнее предложение, не постесняюсь сказать, подразумевало выплату полутора миллионов долларов. Но зачем мне эти деньги? У меня всё есть, и главное – мои машины.

Так вот, увидев Cartercar, Тэмбэл прямо-таки бросился на него. У него в глазах был неподдельный восторг. Он квалифицированно и грамотно откомментировал процесс реставрации и с ходу дал несколько полезных советов.

Мы поладили и даже подружились. Он был фанатом автомобилей, и я не знаю ни одного человека, который разбирался бы в них лучше Джорджа. Тэмбэл мог с закрытыми глазами собрать и разобрать любой автомобиль. Заведя мотор, он тут же по звуку определял, есть ли какие-либо неполадки в работе силового агрегата, и если есть, в чём они заключаются. Когда он садился в машину, он становился её частью. Его руки прилипали к рулю, сам он превращался в дополнение сиденья, а в глазах его отражались зеркала заднего вида. Да, именно зеркала в глазах, а не наоборот.

Когда я впервые был пассажиром в ведомой Тэмбэлом машине, я, честно признаться, чуть не напрудонил в штанишки. Он легко, расслабленно, на шестидесяти милях брал повороты, в которых иной бы снизил скорость миль до десяти. Я всё время боялся, что мы разобьёмся. Но Тэмбэл только улыбался.

У него не было родственников, он тщательно скрывал всё, что связывало его с прежней жизнью. Судя по его искусственному, чистому английскому, он не был американцем, а приехал из Европы после войны. Но и на чистокровного англичанина он не походил. Скорее, француз или итальянец, отлично выучивший язык. О его довоенной жизни я знал всего несколько фактов: он жил в Монако, работал механиком и разводил собак. Про Монте-Карло он рассказывал с нежностью. Тэмбэл действительно любил этот город, любил его набережные, его пристани, его наглых и крикливых чаек.

В собаках он разбирался ничуть не хуже, чем в автомобилях. Он мечтал уехать на север и разводить там аляскинских маламутов или ещё каких-нибудь собак подобного плана – верных, сильных и спокойных. Он различал не только чистопородных животных; увидев любую дворнягу, он уверенно расписывал, чья кровь и в каком поколении примешалась к роду безымянного барбоса.

Ещё он умел рисовать, причём неплохо. Предпочитал он картины разрушения и запустения, например, частенько изображал свалку за моим гаражом. Иногда на его картинах появлялись мёртвые птицы и животные. Линии он выводил чёткие, контурные, потом аккуратно закрашивал оставшиеся белыми участки. Я не знаю, как называется такая техника.

До поры меня удивляло его одиночество: он ни с кем, кроме меня, не общался, не заводил друзей, не возвращался домой с женщинами. Это контрастировало с его открытым характером, дружелюбностью, приятной улыбкой. Но вскоре я привык к такому поведению моего друга.

Я сочинил для Джорджа биографию. Нужно же было как-то заполнять пробелы в моих знаниях о нём. Я предположил, что он некогда жил в Европе, имел там бизнес, был женат, но война разрушила всё это (что случилось с женой, я не знал), и он перебрался в США. Причём я думал, что он каким-то образом приехал в США не после войны, а в самый её разгар, скажем, в 1941 году. Но всё это было не более чем моими фантазиями.

А осенью 1946 года я узнал о Джордже Тэмбэле правду. Точнее, ту часть правды, которую он посчитал нужным мне рассказать. И надо отметить, что поверить в неё до конца оказалось непросто.

* * *

Второго сентября 1946 года Джордж по обыкновению зашёл ко мне около десяти утра. Я уже трудился над машиной. Джордж обещал достать некоторые детали через свои таинственные связи. Я полагал, что он имеет отношение к какому-либо крупному автопроизводителю или дилеру. Более того, я думал, что его бизнес определённым образом связан с поставками автомобилей из США в Европу. Не спрашивайте, как я сделал подобный вывод. Просто сделал – и всё тут.

Но деталей Джордж не принёс. После того как мы приветствовали друг друга, он внезапно сказал:

«Джим, я хотел бы поговорить с тобой…»

«А?»

«Разговор серьёзный. Даже очень серьёзный. Я могу тебе доверять и хотел бы попросить о помощи».

Мне было странно слышать такие слова. Человека, стоящего передо мной, будто подменили. Вчера он был весёлым и непосредственным энтузиастом автомобильного дела. Сегодня в его глазах промелькнуло что-то другое. Такой взгляд бывает у убийцы. Или у шпиона…

«Конечно, Джордж, без проблем», – ответил я, вытирая руки от масла.

«Пойдём в дом».

Мы пошли в дом. Я откупорил бутылку пива, он же сидел напротив в потёртом кресле, сложив руки на коленях.

«Война окончилась, Джим», – начал он и замолк.

«Я знаю», – улыбнулся я.

На его лице не появилось и тени улыбки.

«Я полагаю, ты знаешь: в Нюрнберге идёт сейчас судебный процесс над нацистскими преступниками. Он уже близится к концу. Будут наказаны все, не считая нескольких нацистов, которые покончили с собой до суда или сумели уйти в бега».

О Нюрнбергском процессе я имел самое отдалённое представление. Конечно, я читал о нём в газетах, только и всего. Имён подсудимых я не знал. Более того, когда я впервые прочёл о процессе, я был удивлён, что не нашёл там имени Гитлера. Оказалось, что он покончил с собой в последние дни войны. Так всегда: самый главный уходит от ответственности.

«Это не последний процесс, – продолжал Джордж. – За ним будут ещё и ещё; со временем мы отловим всех…»

«Кто „мы“?» – спросил я.

«Да, – кивнул он. – именно этого вопроса я и ждал от тебя. Где-то тут, в этом городе, скрывается нацистский преступник, Генрих Кальцен. По крайней мере, его следы ведут сюда – и здесь теряются».

«Ты из разведки?»

«Не совсем. Скорее, из Международной комиссии уголовной полиции. У разведки – другие задачи. А наши агенты заняты отслеживанием бывших нацистов по всему миру. И отловом».

Мне всегда хотелось поиграть в шпионов, и вдруг – такой шанс на золотом блюде.

«Чем я могу тебе помочь?»

Я ни на секунду не усомнился в словах Джорджа.

«Ты живёшь тут давно. Ты знаешь каждого нового человека, который покупает или снимает жильё в твоём районе. Определённые данные подтверждают, что Кальцен поселился здесь».

«Ну… тебе придётся рассказать о Кальцене».

«Конечно. Я расскажу тебе всё, чем располагаю. И мы попытаемся вместе раскрутить этот клубок. Если мы возьмём его, тебя могут представить к правительственной награде».

«Вы сотрудничаете с правительством США?»

«Конечно. Но о моём существовании знают всего несколько человек. У большинства беглых нацистов есть счета и связи. Их так просто не возьмёшь. Нельзя, чтобы информация об агенте где-нибудь просочилась. Они на редкость мобильны и великолепно умеют маскироваться».

Не смотрите, кстати, что наш диалог выглядит в моём пересказе немного наивно. Конечно, я не помню в точности, что и как произносилось. А писательским талантом меня бог обделил. Потому я примерно следую канве нашего разговора.

Далее он рассказал мне о Генрихе Кальцене. В данном случае гораздо проще пересказать историю Кальцена своими словами, чем вкладывать её в уста Тэмбэла.

Итак, Кальцен родился в 1903 году – то есть был примерно нашим с Тэмбэлом ровесником. Судьба его развивалась по достаточно стандартной для всех выдвиженцев рейха схеме. Учился в кадетском корпусе, принимал участие в деятельности фрайкоров (добровольческих националистических корпусов), работал на заводе мастером цеха, параллельно обучался журналистике в Берлине, в двадцать пятом вступил в СА, годом позже – в НСДАП. Достаточно быстро поднялся до группенфюрера СА. Вскоре после этого наступила легендарная «ночь длинных ножей», в ходе которой погибли руководители штурмовых отрядов, готовившие путч против Гитлера. Кальцен не был замешан в подготовке восстания; наоборот, он успешно выкрутился, сдав нескольких коллег. Благодаря этому он удостоился ряда правительственных наград и получил отличные перспективы для дальнейшей карьеры. Шёл тридцать пятый год. Молодой и амбициозный офицер удачно женился на дочери богатого фабриканта, а годом позже у него родился сын Пауль.

Некоторое время он работал бок о бок с Зигфридом Каше в Хорватии и Югославии, был вхож в кабинет Анте Павелича, главы марионеточного Независимого государства Хорватии во время Второй мировой войны. Затем Каше «пошёл на повышение»: его планировали сделать рейхскомиссаром Московии. Но Москва не сдалась – и Каше остался в Хорватии. Впоследствии он был арестован и передан союзниками для суда властям Югославии. На момент нашего с Тэмбэлом разговора Каше ещё был жив. Его повесили позже, летом сорок седьмого.

Но вернусь к Кальцену. В какой-то период их с Каше дороги разошлись. В сорок первом Кальцен подал заявление на перевод из СА в СС, и его прошение было удовлетворено. Каше остался в Хорватии и проводил там жесточайшую политику депортации и уничтожения евреев, цыган, сербов. Кальцен же, не сумев уцепиться за правительственный пост, решил сделать карьеру на другом поприще. К тому времени он дослужился до оберштурмбаннфюрера, то есть подполковника.

В 1942 году он был откомандирован работать заместителем коменданта концентрационного лагеря Равенсбрюк – в подчинение к гауптштурмфюреру Иоганну Шварцгуберу. Равенсбрюк изначально задумывался как женский лагерь; бо льшую часть его заключённых составляли женщины и дети. Шварцгубер возглавлял небольшое мужское отделение. Вы можете спросить – почему Кальцен сделал такой шаг назад в своей карьере? Почему он отправился работать на неруководящую должность в один из десятков немецких концлагерей вместо того, чтобы дальше заниматься международной политикой? Я могу вам ответить: он хотел непосредственной власти. Неинтересно отдавать приказ: расстреляйте всех цыган в таком-то населённом пункте. Гораздо интереснее самостоятельно поднять пистолет и выстрелить кому-либо в макушку.

А если это красивая женщина? С ней можно сделать много всего интересного. Именно эти мотивы руководили Кальценом. По крайней мере, так охарактеризовал его Тэмбэл.

Заключённые интересовали его в качестве рабов, которыми можно помыкать как угодно.

К тому же он заводил романы с молодыми и красивыми надзирательницами женской части лагеря. Жена его осталась в Берлине, а одновременно с Кальценом в Равенсбрюке появилась красивая и жестокая Ирма Грезе. Тогда ей было всего девятнадцать лет. Активистка Союза немецких девушек, неудавшаяся медсестра нашла в СС своё призвание. Она работала надзирательницей в Равенсбрюке с сентября 1942 по март 1943 года. Роман с Кальценом, замначальника мужского лагеря, был полезен для её карьеры, и она без раздумий бросилась в его объятия.

Впоследствии она стала знаменита как старшая надзирательница лагеря Биркенау. Она развлекалась тем, что отстреливала произвольно выбранных из толпы заключённых, травила их собаками, забивала насмерть сапогами. Упражняться в стрельбе на узниках её научил, скорее всего, именно Кальцен, тоже развлекавшийся подобным образом. Её повесили в декабре сорок пятого, после Бельценского трибунала. Ей было двадцать два. Она мечтала стать кинозвездой.

С сорок третьего по сорок четвёртый любовницей Кальцена была Эрна Пфанненштиль. Эта женщина с изящ ным, тонким лицом умела делать своими длинными пальцами страшные вещи. Например, художественно расцарапывать лица заключённых. В сорок четвёртом она перешла в Майданек и вышла замуж. Говорят, она служила даже беременной и отличалась редкой жестокостью по отношению к еврейским детям.

Последняя из надзирательниц, о чьих романах с Кальценом достоверно известно, – Хильдегард Нойманн. Красивая, статная, светловолосая, истинная арийка. Правда, в Равенсбрюке Нойманн служила всего полтора месяца – осенью сорок четвёртого. Как и Пфанненштиль, ей удалось уйти от ответственности. Но если в случае Пфанненштиль дело закончилось эмиграцией и легальным уходом от правосудия, то Нойманн заочно приговорили к смертной казни. Тэмбэл сказал, что другой агент их организации ищет Нойманн где-то в Небраске.

Собственно, осталось сказать несколько слов о конкретных преступлениях Генриха Кальцена. Мужская часть лагеря своего начальника почти не видела: в основном Кальцен пропадал в женской части. Выжившие рассказывали много страшных историй. Например, он распоряжался, чтобы перед ним прогнали женский строй – примерно от ста до ста пятидесяти заключённых. Он закрывал глаза, рассчитывал расстояние и время, а потом стрелял туда, куда ему подсказывала интуиция. Перед выстрелом он говорил: «Сорок седьмая!» Убитая и в самом деле оказывалась сорок седьмой с начала колонны.

Он любил морозить заключённых. Просто выгонял зимой на мороз и смотрел, как они медленно умирают. А иногда, наоборот, подносил зажигалку и начинал поджаривать различные части тела. Поджигал волосы – на голове и на лобке, издевался над женской грудью. Право, я не хочу останавливаться на этом подробно. Тэмбэл рассказывал обо всех ужасах концлагерей со смаком, желая вызвать во мне ненависть к Кальцену. Но из рассказов агента я сделал только один вывод: Тэмбэл сам был нацистским узником. Слишком хорошо он знал лагерную структуру, слишком красочно описывал ужасы лагерной жизни. Невозможно рассказывать так, не увидев всё своими глазами.

Свой рассказ о прошлом Кальцена он завершил описанием сексуальных извращений, участницами которых были и надсмотрщицы, и заключённые Равенсбрюка. В этом месте я прервал его и попросил закончить. Я сказал, что уже достаточно ненавижу Кальцена, чтобы помочь его поймать. Да, собственно, я вообще не нуждался в подробностях, я бы и так помог другу.

«А теперь, – сказал он, – я расскажу, как Кальцен исчез и как мы пытались выследить его после войны».

Эта история оказалась короче первой и изобиловала белыми пятнами. 27 апреля 1945 года заключённых вывели из бараков и погнали «маршем смерти» в Мальхов. К тому времени Кальцена в лагере уже не было – он в Мальхов не поехал и в руки советским солдатам не попал.

След Кальцена отыскался, как ни странно, в Португалии. Его опознали сотрудники порта. Человек, один в один похожий на Кальцена, да ещё и говоривший по-английски с резким акцентом, отбыл в США на одном из многочисленных кораблей, отвозивших солдат и гражданских пассажиров на другой континент. Записан он был под именем Джон Кальт.

Когда Тэмбэл это рассказывал, я ухмыльнулся:

«Даже фамилию почти не изменил».

«Да, – кивнул Тэмбэл. – Наглость города берёт».

И продолжил.

Итак, Кальцен прибыл в Нью-Йорк и снова пропал. Сошёл с корабля и будто растворился. Тут-то по его следу и пошёл Тэмбэл. Он был не агентом в прямом смысле слова, а «охотником на нацистов» на госслужбе. Многие бывшие заключённые посвящали жизни охоте за своими угнетателями, рассеявшимися по миру. Самым известным из охотников стал Симон Визенталь; впоследствии он приложил свою руку к поимке Адольфа Эйхмана. Тэмбэл же организовал при разведывательном управлении небольшое отделение, специализирующееся на поисках беглых нацистов, сумел добиться государственного финансирования – и приступил к работе. При этом организации Тэмбэла официально не существовало – как и всей разведывательной службы Великобритании.[1]1
  Знаменитая британская разведывательная служба MI6 с 1909 по 1994 год действительно не имела никакой правовой базы для существования; официально её не было. Не было ни бланков, ни налоговой отчётности, ни каких-либо документов, где бы упоминалась MI6. – Прим. авт.


[Закрыть]

Тэмбэл имел на руках фотографии Кальцена, копии его немецких документов и сведения, что в США тот отплыл под именем Джона Кальта. Этого вполне хватило, чтобы найти отель, в котором Кальцен остановился по прибытии. Через неделю «раскопок» обнаружился и новый след нациста. Из Нью-Йорка он отправился в Шарлотт, потом в Атланту, потом в Джермантаун и оттуда наконец – в наш город. По тому же маршруту за ним последовал Тэмбэл. Проведя осторожные опросы местного населения и заручившись помощью мэра, он вычислил район, где мог поселиться Кальцен. По крайней мере, его видели именно там. К приезду Тэмбэла Кальцен провёл в городе уже три месяца. Никаких следов отъезда бывшего замкоменданта Тэмбэл не нашёл – и приступил к локализированным поискам.

Наша беседа продолжалась около трёх часов. Я за это время выпил несколько бутылок пива, а Тэмбэл под конец не отказался от бокала калифорнийского вина.

Он сидел и смотрел на меня с немым вопросом в глазах, и я не знал, что должен ему сказать. Знал ли я, где искать Кальцена? Нет, не знал. Появлялись ли в районе новые люди, кроме Тэмбэла?

Да, подумал я тогда. Появлялись, конечно. Нет, не возле моего дома. Возле моей прежней мастерской. Саму мастерскую я тогда ещё не продал, искал покупателя. Она стояла законсервированной, станки и инструменты я частично перевёз в свой гараж, частично планировал оставить покупателю в наследство и приобрести вместо них новые.

Всего за два месяца до появления Тэмбэла дом около мастерской кто-то купил. Старые владельцы выезжали у меня на глазах. Я нечасто бывал в закрытой мастерской, но тем не менее видел, что дом снова обитаем. За занавесками горел свет, а у входной двери стояла бутылка молока, которую, наверное, позабыли забрать.

Я поделился своими наблюдениями с Тэмбэлом.

«Видишь, Джим, – сказал он, – без тебя я бы долго выяснял это. Я проверял данные о купле и продаже недвижимости через агентские базы. Но тут, видимо, как-то их обошли. Что, в общем, неудивительно – Кальцен скрывается так тщательно».

Потом он поднялся и подошёл ко мне:

«Джим, я рассчитываю на твою помощь».

Мне хотелось ответить: «Да понял я, понял уже», но я сдержался. Тэмбэл действительно нуждался в помощи и очень волновался. Думаю, причина его волнения заключалась вовсе не в том, что он боялся моего отказа. Он выдал море секретной информации малознакомому человеку, поэтому опасался. Был ли он уверен, что я не болтун? Нет. Я любил пропустить стаканчик и вполне мог в нетрезвом состоянии рассказать своим собутыльникам всё что угодно. Но Тэмбэл поставил на меня, точно на рисковую карту, благодаря которой можно сорвать банк или проиграться в пух и прах. Самое интересное, что не произошло ни того, ни другого; но не буду забегать вперёд.

* * *

Лучшего наблюдательного пункта, чем моя мастерская, Тэмбэл себе и не представлял. Из маленького грязного окошечка можно было обозревать почти весь соседний дом, при этом оставаясь незамеченным. На следующий же день после нашего разговора мы отправились в мастерскую и стали оборудовать место для наблюдения. Тэмбэл планировал поселиться тут на неопределённый срок, вооружившись фотоаппаратом. Его основной задачей было сфотографировать нового жителя как можно качественнее – так, чтобы по фотографии гарантированно опознать Кальцена. Он не исключал, что немец изменил внешность. Второй частью плана было отследить, когда предполагаемый нацист уедет более или менее надолго, и в его отсутствие обыскать дом.

Я предложил проникнуть к Кальцену под видом телефонного мастера и поставить жучок. Тэмбэл отверг эту идею. Во-первых, Кальцен наверняка настороже. Любая подозрительная личность – и он тут же смотает удочки и исчезнет. А во-вторых, вряд ли он ведёт какие-либо телефонные переговоры с бывшими соратниками.

«Акцент?» – спросил я.

«Акцент можно выявить, просто встав за ним в очередь в магазине, – возразил Тэмбэл. – Хотя, вероятнее всего, нет никакого акцента».

«Но человек, уезжавший из Португалии, говорил на ломаном английском».

«Кальцен знал английский в совершенстве. Скорее всего, он намеренно изобразил акцент, запутывая следы. Не сомневаюсь, что если бы мы этот акцент услышали, то опознали бы в нём, к примеру, русский или французский».

Получалось, что Кальцен мог спокойно выдавать себя за американца. При наличии должной суммы купить поддельные документы – раз плюнуть.

Я действительно загорелся идеей поймать Кальцена, хотя, как вы могли заметить, человек я довольно спокойный и в авантюры сломя голову не бросающийся. Ловля преступника притормозила даже работу с Cartercar Model R, который я хотел выставить на шоу ретроавтомобилей уже к концу сороковых. В итоге – забегу вперёд – я его и выставил, но лишь в 1955-м. Слишком много проблем возникло на поздних стадиях реставрации – с подбором правильной краски, с поиском оригинального магнето (около года искал, да) и так далее.

Наблюдательный пункт для Тэмбэла мы оборудовали по высшему разряду. Окно было вымыто и снаружи покрыто тонировкой, подобно входящим в моду солнцезащитным очкам. Внутри находился высокий… гм, предмет мебели. Мы за два дня построили нечто среднее между диваном и стулом: Тэмбэл мог и сидеть на нём, и полулежать, ни на секунду не теряя из виду дом предполагаемого нациста.

Под рукой у агента всегда находились фотоаппарат и бинокль. Причём аппарат был профессиональный, с огромным зум-объективом, позволявшим с такого расстояния снять даже крошечную морщинку на лице человека, который выходил из дома напротив. Собственно, расстояние не превышало ста пятидесяти футов.

Мы не боялись, что нас раскусят. В конце концов, раньше в моей автомобильной мастерской постоянно велись работы. Тэмбэл появлялся в одежде механика; сосед мог подумать, что я просто нанял нового работника. Если, конечно, он вообще обращал внимание на нашу суету.

Надо сказать, что за пять дней подготовки сосед ни разу не появился на крыльце. Но молоко исправно исчезало и появлялось. Это наводило на мысли о нашей правоте: зачем человеку так старательно скрываться от окружающего мира, даже когда он забирает молоко с крыльца? Тут явно что-то было не так, и предположение о Кальцене постепенно обретало фундамент.

В общем, 9 сентября 1946 года Джордж Тэмбэл приступил к слежке за странным соседом. Мы были заинтересованы в том, чтобы нацист ничего не заподозрил. Поэтому Тэмбэл не выходил из мастерской вообще. Я носил ему еду; свет никогда не включался (за исключением моментов, когда приходил я). Туалет в мастерской, конечно, был. Ещё я снабжал Тэмбэла свежей прессой и книгами, которые он поглощал с чудовищной скоростью.

Любопытные новости в газетах он имел привычку выделять, подчёркивая ногтем. По этим едва заметным царапинам я определял, обратил ли он внимание на ту или иную новость, и вскоре сформировал для себя круг его интересов. Конечно, он всегда читал заметки о международной политике – о событиях в Европе, о подходящем к концу Нюрнбергском процессе и прочих отголосках войны. Во-вторых, его интересовала светская хроника, а если в ней упоминались известные монегаски[2]2
  Народ, представители коренного населения Княжества Монако. – Прим. ред.


[Закрыть], он вообще прорезал бумагу ногтем насквозь. В разделе «Спорт» он всегда читал про автогонки. Надо сказать, что в Европе с гонками было тогда плоховато – не до спорта, когда половина мира в руинах.

Собственно, он часто рассказывал про гонки. Вспоминал старое время, радовался новому. В сентябре сорок шестого в Европе прошли две крупные гонки – Гран-при Турина и Гран-при Милана: первую выиграл Акилле Варци, вторую – Карло Феличе Тросси, оба – на «Альфа-Ромео». Октябрь порадовал Тэмбэла тремя Гран-при, в ноябре гонок не было, а в декабре прошёл Гран-при Рио-де-Жанейро, где первенствовал Шику Ланди. Тэмбэл даже порывался поехать в Рио, благо это было нетрудно осуществить, но всё-таки сумел сдержаться. Ведь всю осень и половину зимы он следил за обитателем дома напротив. Я не буду пересказывать вам полную гоночную статистику этих месяцев. Тем более что проходили ещё и гонки американского чемпионата AAA, за которым Тэмбэл тоже внимательно следил.

Итак, ровно пять месяцев – с девятого сентября по двенадцатое февраля – провёл Джордж Тэмбэл в моём гараже. Не воспринимайте это так, будто он сидел там безвылазно и питался приносимыми мной гамбургерами, ни в коем случае. Конечно, он иногда покидал гараж – под покровом ночи, чтобы из соседнего дома ничего не увидели. На несколько дней он бросал наблюдение и возвращался к обычной жизни, чтобы отдохнуть и развеяться. В эти дни мы анализировали новую информацию (если она была), пытались найти ещё какие-нибудь ниточки, способные привести к Кальцену.

Вылазку в дом Кальцена мы предприняли в первых числах января. Чтобы в точности описать, как она происходила, предварительно нужно рассказать обо всём, что заметил Тэмбэл за время своего дозора – на тот момент за четыре месяца.