Текст книги "Ветер в Парве. История гибели одной столицы"

Глава 3.
Город моего детства

Гостиница была самой обычной. Ничего общего с отелями в местах отдыха. Ничего общего с дорогими столичными гостиницами. И это при том, что не так давно Парва была столицей конфедерации. Но как только начались ураганы, унесшие человеческие жизни (сколько именно, не объявлялось), в том числе жизни нескольких государственных лиц, столицей стал другой город на значительном отдалении от Парвы и ее бед. Тем временем в Парве продолжали гибнуть люди – не государственные лица, а обычные (если вообще можно так назвать людей) граждане. И власти конфедерации, и местные власти Парвы не предлагали ровным счетом ничего своим подопечным. Хотя, как известно, смысл и назначение всякой власти – служить народу.

В номере было прохладно, и я усилил батареи до максимума. Разобрал свой рюкзак, сходил в горячий душ и закутался в гостиничный махровый халат, хоть он и был мне короток. Постоял у окна, глядя в сгущающиеся осенние сумерки. Ветер хлестал в стекла окна. Несмотря на то что гостиничные окна были оборудованы стеклопакетами и непогода не проникала в номер, удары стихии по стеклам и ее тоскливое завывание крайне неприятно действовали на психику. Я опустил рольставни и забрался под одеяло. Странно… мне было необъяснимо жутко. О природных катаклизмах Парвы в последние года два ходили легенды. Я не только читал об этом в прессе, но и изучал материалы в научном центре, где работал постоянно. Тем не менее «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать» – истинная правда. В моей голове эта пословица теперь прозвучала в саркастическом тоне – и неудивительно.

В конце концов, я стал засыпать. Удары в окно и завывание ветра понемногу отдалялись от меня… будто из тесного номера гостиницы большие заботливые руки переносили меня, как спящее дитя, в иные просторы… И там, в тех просторах, все было совсем иначе.

Я превратился в мальчика лет пяти-шести – живого, хоть и не слишком вертлявого, русоволосого и темноглазого. Все мое тело было покрыто золотистым загаром, а слегка вьющиеся волосы на кончиках выгорели от солнца. Я сидел на простой деревянной скамейке возле своего дедушки в шортах и майке без рукавов и наблюдал, как дед раздувает пламя в самоваре. Самовар топили на углях, иногда добавляли мелкую щепу. Часто я сам помогал дедушке колоть маленьким топориком эту щепу. Он мне вполне доверял, и это очень грело мою детскую душу.

– Деда, получилось?

– Почти, – быстро ответил дед хрипловатым от дыма голосом и откашлялся.

Он поставил высокую самоварную трубу на горлышко, из которого вырывался дым с еле заметными язычками пламени, и огонь внутри самовара загудел. Дедушка взял чайник с сырой водой, который стоял рядом с ним на скамейке, приоткрыл крышку того отделения самовара, где грелась вода, и подлил водички. Я с удовольствием наблюдал за ним, потом втянул носом запах дымка и теплый вечерний воздух летнего дачного вечера. Я был так счастлив… Потом самовар вскипел и дед, трубным голосом разгоняя семейных (не приведи господь задеть кого-то горячим самоваром), вносил шипящий и пахнущий дымом самовар на кухню и ставил на большой медный поднос на большом круглом кухонном столе, где уже все было накрыто к чаю, и семья суетилась, созывая тех, кто еще работал в огороде или гулял в переулке.

Потом все растаяло, картина поменялась. Я увидел прабабушку, медленно гуляющую по садовой дорожке мимо огромного куста жасмина. Прабабушка обожала жасмин: «Ах, как пахнет, как пахнет!» – вздыхала она, приближая свое старческое морщинистое, но все равно невероятно симпатичное лицо к белым соцветиям.

– Сэ-эм! Ты гулять выйдешь? – вдруг прозвучал рядом голос друга детства. И я, оглянувшись, увидел его между досками нашей деревянной, покрашенной голубой краской калитки.

– Сейчас! Только за великом сбегаю! – весело отозвался я и бросился на противоположный конец нашего дачного участка к сараю, где стоял мой велосипед. Радость захлестывала меня волнами: предстояло поноситься на велике с друзьями. Быть может, мы просто будем летать с горок на десятой улице, а вдруг к нам прицепится враждебная компания парней с двенадцатого переулка? Тогда будут приключения и гонки!

Картина вновь изменилась, будто неизвестный художник перемешал краски. Теперь было уже раннее утро, и я бежал с эмалированным бидоном за молоком. Стоять за молоком в очереди среди чужих, постоянно о чем-то разговаривающих между собой людей – невеликое удовольствие, почти испытание. Но какое счастье, когда моя очередь наконец-то подходит к концу и ароматное свежее молоко выливается из крана в большой железной бочке в мой бидон! Теперь, главное, донести и не расплескать. Надо проверить крышку бидона… Ага, все в порядке. Ну, прощай, шумная торговая площадь!

И снова смешались краски, и снова поменялась картина… Я уже не на даче, а в городе. В Парве зима. Меня нарядили в дутые сапожки, которые сотрудник мамы привез из-за границы, в зимнее пальто и невероятно теплую, колючую шерстяную шапку, от которой всегда потом чесалась голова. Мама вела меня на каток во дворе, в ее руках – мои коньки. Как же я любил кататься на коньках…

Затем я вижу папу: он гулял с собакой во дворе и рассказывал мне что-то о космосе, звездах, планетах, Млечном Пути… И мне все это так было интересно, и я был снова счастлив. Собака – маленькая, уши почти до земли. Она тонула в снегу, плавала брасом, а не бегала. Папа брал ее на руки, и мы отправлялись домой…

И снова неизвестный художник мешает краски… Я вижу свою школу, одну из лучших школ в Парве. Учеба давалась мне без особого труда, но меня выгоняли из класса за хулиганство на уроке… И это было и обидно, и смешно. Конечно, вызывали родителей. Мама в любом случае стояла за меня горой и в школу не ходила, а папа так заговаривал учительницу, что она была рада, когда провожала его восвояси.

Краски снова смешиваются… Я вижу себя в последнем классе школы. Мне приходилось не только посещать школьные занятия и выполнять домашние задания, но и готовиться к поступлению в университет… Моя спина каждый день болела от «кирпичей», которые я носил в ранце. После школы, перед тем как поехать на подготовительные занятия в университет, я заходил к дедушке и бабушке. Постаревший дедушка из-за моих нагрузок был вне себя от возмущения, а бабушка кормила меня обедом, как в детстве. Только вместо того чтобы после обеда (тогда домашняя работа могла и подождать) завалиться на диван с яблоком в зубах и книгой молдавских сказок, как это бывало в первом-третьем классах школы, я скорей-скорей убегал по делам с «кирпичами» за спиной.

И снова неизвестный художник мешает краски, и я оказываюсь на похоронах своего любимого деда. Цветной сон превращается в черно-белый… потом переселяюсь к осиротевшей бабушке. Мне начинает названивать моя будущая жена… Нет, не Мара… Моя первая жена, с которой я давно развелся… Она тогда была еще совсем девчонкой. Впрочем, и я был мальчишкой, хотя мы оба к тому времени окончили университет и учились в аспирантуре. Как тогда сильно и странно изменилась жизнь… И совсем не в лучшую сторону… Прошлого было уж не вернуть. Детство с запахом дымка от дедушкиного самовара летним теплым вечерком и ароматом жасмина давно упокоившейся с миром (задолго до деда) прабабушки закончилось раз и навсегда, а взрослым я быть не умел… И самым ужасным было то, что при всем нашем семейном горе мы были рады, что дед не дожил до тех событий, которые последовали за его смертью в Парве… Впрочем, это уже политика…

Я проснулся от звука будильника, заведенного на моем телефоне. Некоторое время сидел как побитый: скорчившись, обхватив голову руками. К глазам подступали слезы. Парва – мой родной город. В ней прошла бОльшая и, возможно, лучшая часть моей жизни. Но в течение нескольких лет, буквально в пределах одного десятилетия, она изменилась до неузнаваемости. Ушли навеки на тот свет или уехали в другие страны не только любимые мною люди – люди, благодаря которым я был счастлив. Бесследно исчезли бесценные места: улочки и переулки, площади, малоэтажные дома… Все это было стерто с лица земли по воле сильных мира сего. И любимые места превратились в бесформенную громаду разноэтажных стеклянных, каменных и металлических сооружений, многие из которых расходились по швам, пугая уже заселившихся в них жителей (если это были жилые дома) и сотрудников организаций (если это были офисные здания). Швы грубо замазывались цементом. И никого не волновало, что на самом деле происходит с новостройками изнутри, потому что каждый дом имеет свой собственный организм. И если уж он дал трещину, то просто замазать ее цементом – это все равно что припудрить раковую опухоль.

Все эти жуткие халтурные проекты новомодных архитекторов сопровождались откровенным внешним уродством. И внутренний облик Парвы стремительно менялся. Почему-то внезапно закрыли Академию наук, затем ряд других ведущих научных заведений. А потом стали закрывать высшие учебные заведения. Причем все подряд. Объяснение было простое: у местной власти нет денег на высшее образование. И чтобы поддерживать в приличном состоянии школы, пришлось закрыть ВУЗы. Но тогда почему же у местной власти было столько денег на новое строительство? А также на множество казино (которых в Парве отродясь не бывало) и бесчисленные ночные клубы и пабы, хозяева которых получали немыслимые деньги с незадачливых посетителей еженощно. Куда потом шли эти деньги?..

Я не обладал практическим умом следователя. Догадывался лишь смутно, кто, как и с кем «разделял и властвовал» в Парве, о том, как именно здесь происходил круговорот финансов в социуме. Жить в родном городе я более не мог, здесь стало трудно дышать, словно Парву вдруг перенесли в район влажных субтропиков. Моя первая жена ни за что не хотела уезжать, сколько бы я ее ни уговаривал: по ее мнению, с городом все было отлично, более того – даже лучше, чем когда-либо. А я, не дожидаясь, пока закроют научный центр, в котором я работал тогда еще младшим научным сотрудником, перевелся в Новиград, а затем дальше… дальше… Пока не оказался за пределами конфедерации в тихой и мирной стране. Мои родители переехали вслед за мной, и я был несказанно этому рад.

Еще в Новиграде я встретил Мару. Но воссоединились мы не сразу. Моя жена в Парве никак не хотела давать развод. Затем совершенно внезапно нашла кого-то, по ее мнению, более достойного ее, и история с ее капризами быстро закончилась. А с Марой мы лишь изредка виделись по делам в Новиграде. Однако когда я уезжал из Новиграда, чувство невосполнимой утраты кого-то весьма важного в моей жизни смутило мою душу, и я еще долго вспоминал и вспоминал, и снова и снова прокручивал в голове наши с Марой недолгие встречи и вроде бы не слишком значительные беседы… Помню, уже оказавшись в другой стране, я стоял на пригорке над рекой. Была золотая осень, почти то же время года, что и сейчас, только более позднее. Ленту реки, отражавшую чистую и холодную синеву небес, окаймляли берега, поросшие лесами. А я смотрел на красоту увядающей природы и чувствовал, как кровь холодеет в жилах и замедляет свой ритм сердце.

Как прохладный кинжал ранит воздух осенний,

И грустна, и прекрасна земля перед сном.

Как же хочется мне задержаться в мгновенье

На высоком пригорке с янтарным леском!

Здесь колышется вечность в звенящем сиянье

Уходящего в небо осеннего дня:

Вот и доброе детство мое меж кустами

Пробежало, смеясь и лукаво маня…

Но немеет душа, замирает в смятении —

Ибо греет и ранит людей красота.

Я взираю с тоской на растущие тени:

Так уйдет этот день, как уходит Мечта.

Да, имя Мара на одном из современных языков означает «мечта»…

Однако Мечта вновь неожиданно появилась в моей жизни уже в другой стране. И не одна, а вместе с сыном от первого брака и целой кучей родственников. Родственники, к моей большой радости, оказались временным явлением: они все потихоньку разъехались в разные концы страны. А Мара осталась со мной. Через несколько лет после нашей помолвки (в официальный брак мы вступить так и не решились) на свет появился наш сын. А еще через несколько лет я узнал о бедах, постигших мой родной город. Оказалось, в Парве ни с того ни с сего стали дуть сильные ветра. Поначалу на это мало кто обращал внимание. Но после урагана, унесшего многие жизни и разрушившего и без того на честном слове державшиеся новостройки с растрескавшимися задолго до урагана швами, власти Парвы забили тревогу. Как я уже упоминал, столица была перенесена в другой город конфедерации, бОльшая часть чиновников и официальных лиц покинула Парву. Но там остались люди… Ученые, школьные учителя – включая тех, что учили еще меня, врачи, инженеры, множество пенсионеров…

– И снова я теряю тебя навсегда? – задумчиво спросила меня Мара, когда узнала о моем решении.

– Если снова, значит, не навсегда… – ответил я. Мне было больно и никакого другого ответа не пришло тогда в голову.

Как бы то ни было… Как бы ни было… Я должен был вернуться в родные места – город изуродованный, растерзанный, израненный, постаревший, брошенный на произвол судьбы. Я не мог иначе.

Глава 4.
Город-призрак

После утреннего кофе с булочкой в гостиничной столовой я поднялся в свой номер, чтобы надеть куртку, которую приобрел специально для путешествия в Парву. Вероятно, в ней я буду чувствовать себя хоть немного уютнее… Куртка была довольно длинная, с теплым и мягким внутренним слоем из натурального волокна – смеси шерсти и хлопка. Внешний слой был груб и практически водонепроницаем, почти у колен он стягивался довольно плотной и широкой резинкой, которая тем не менее не создавала помех при ходьбе. Такая же резинка была вставлена на запястьях в рукава. Конечно, куртка была снабжена капюшоном, который тоже довольно плотно облегал лицо. При этом звуки сквозь него отлично доходили до ушей, поскольку внутреннего мягкого слоя в капюшоне не было. Джинсам я предпочел брюки из такого же грубого, плотного и водостойкого материала, как куртка. А на ноги надел легкие водонепроницаемые ботильоны под цвет своего костюма, длиной они были чуть выше колен, но, как и куртка, не сковывали движений. А вот с перчатками все обстояло совершенно иначе. Мне всегда требовалась предельная чувствительность моих рук: всего, что я задеваю, трогаю, чего случайно касаюсь. Отчасти из этого складывалась моя картина мира, в частности, мира того места, в которое меня привела судьба. Поэтому тонкие на ощупь перчатки, хоть и под цвет купленного в специальном магазине уличного костюма, мне связала Мара… Честно говоря, не знаю из чего. Но руки в них были защищены от холодного ветра, а тактильной чувствительности не теряли.

– Внесу свой вклад в твою экипировку, – проворчала она и вручила мне перед отъездом пару вязанных на очень тонких спицах серо-голубых перчаток.

– Прямо под цвет глаз! – насмешливо проговорил я (ведь на самом деле глаза у меня карие).

– Под цвет доспехов, – проворчала она еще более мрачно и уколола меня недовольным и возмущенным взглядом, мол, нахал неблагодарный. Когда она отвернулась, чтобы пойти куда-то по своим делам, я обнял ее изо всех сил сзади и поцеловал в черноволосую душистую макушку.

«И где ты сейчас, с кем, что делаешь?..» – пробормотал я, думая о жене с внезапно сковавшей словно паралич все тело и больно отозвавшейся в сердце тоской. Я соскользнул прямо на пол и посидел минут десять, успокаиваясь. Потом встал, стараясь не торопиться, вынул из шкафа свой городской рюкзачок, который лежал среди вынутых вчера из большого походного рюкзака вещей на одной из нижних полок. Он уже был снабжен аптечкой, картой Парвы, моим паспортом, мобильным телефоном и телефонной книгой города.

– Ну хорошо, – бодро произнес я, надел рюкзак и выдвинулся в путь.

По заранее составленному плану я хотел попасть в научно-исследовательский институт, в котором работал еще до отъезда из Парвы. Туда было невозможно дозвониться. Никто из моих друзей или знакомых, тоже когда-то покинувших родной город, ничего не знал о судьбе института. Поэтому первым делом я решил узнать о ней – этой судьбе – от самого первоисточника. Не исключено, что НИИ переехал и из-за смены адреса и телефонов те, кто знал прежний адрес и прежние телефоны, не могли ничего о нем разведать.

Я шел по улице и старался не обращать внимания на порывы холодного ветра. Вчерашний водитель такси был прав: все-таки день на день не приходится и сегодня ветер был значительно тише, чем вчера. Однако все-таки значительно сильнее и холоднее тех ветров, к которым я привык. Поэтому нижняя половина моего лица автоматически спряталась под воротник куртки, а капюшон я надвинул почти на брови.

Признаться, меня мучил не только ветер. Меня мучил ужас, и, что самое забавное, я не сразу это понял… Да! Я не сразу осознал то незнакомое чувство тошноты, которое медленно, но верно овладевало моим телом. Это нисколько не было похоже на головокружение от длительной качки в вагоне поезда. Однако я вынужден был остановиться возле какой-то серой стены, привалиться к ней плечом и отдышаться, опустив воротник и глотая холодный ветер. Что со мной?.. Меня мутило… Не мог же я отравиться обычным кофе (сливки в него я наливал сам и видел, что упаковка цельная, а срок годности не истек) и свежей булочкой, которую при мне вынули из духовки… Я огляделся. Странно… почему я только сейчас огляделся, прошагав почти километр по этому городу?.. Стена, к которой я прислонился, была на самом деле осколком боковой стены какого-то разрушенного здания. Я задумался. Точно ли не могу вспомнить, что это было за здание?.. Попытался воспользоваться мобильным навигатором, но пальцы меня плохо слушались, телефон чуть не выскользнул из рук, одетых в тонкие и плотные перчатки Мары. Я спрятал телефон и раскрыл бумажную карту. Через минуту до меня дошло-таки, что я стою возле стены рухнувшего от одного из прошедших по городу ураганов старого особняка, в котором располагался Дворец бракосочетания, в котором… мы поженились с Оленной… моей первой женой…

Продолжал дуть холодный ветер, он не причинял существенного дискомфорта и позволял оставаться на улице благодаря моему костюму. Но меня все же бросило в жар, и на лбу выступила испарина, когда я стал разглядывать то, что осталось от старого особняка, в котором столь торжественно (если не сказать, что с изрядной долей никчемного пафоса) во времена моей юности заключались брачные союзы. Никто даже не попытался убрать беспорядок… фасад был снесен полностью, а внутри царила самая настоящая свалка. Между больших серых осколков, на которых местами уцелела светло-зеленая краска поверх серой отделки по кирпичу, а местами обнажился и сам кирпич, виднелись разломанные части белого рояля. Кое-где, словно порванные в клочья знамена, придавленные тяжелыми камнями, вились по воздуху уродливыми лентами атласные шторы. Раньше они были, кажется, кремовыми, но теперь стали такими же серыми, как и стиснувшие их где между собой, а где между собой и землей осколки здания. Я видел части роскошных кресел и диванов, тоже не унесенные ветром из-за того, что они были зажаты между каменными обломками. На одном из этих диванов, возможно, нас с Оленной фотографировали после церемонии бракосочетания. Тогда, помнится, молодоженов заставляли принимать разные позы: «Сядьте так, ребята! А теперь так! Оленна, расправь юбку, она у тебя такая шикарная, пусть и на фото выглядит шикарно!» Как же они мне тогда надоели, эти фотографы… Конечно, это было на втором этаже здания… А теперь от него осталось лишь несколько балок и пять-шесть поломанных белых колонн, уродливо и страшно торчащих над обломками «дворца»…

– Как после бомбежки, – пробормотал я. Убрал карту в карман куртки, спрятал нижнюю часть лица под воротник и зашагал дальше.

Вот откуда взялся ужас. Парва напоминала город-призрак, неоднократно пострадавший от военных бомбардировок. Странно было видеть редких, слишком хорошо одетых для военного времени прохожих и то и дело снующих по раздолбанным, давно не ремонтированным дорогам такси. Иногда проезжали частные машины.

«Это не Парва… не та Парва… Я не туда приехал», – думал я, глядя воспаленными от ветра глазами на разбегающиеся в разные стороны улицы. Вдоль этих улиц стояли полуразрушенные и разрушенные дома, на первых этажах и в подвалах которых и жили, очевидно, не покинувшие Парву горожане. Дорожное покрытие улиц никуда не годилось. Я шел по городу. И узнавал, и не узнавал знакомые места. С ними меня связывали детские и юношеские воспоминания. Но эти места гораздо лучше выглядели в моей памяти, чем в реальности. Теперь я воочию наблюдал их жалкое подобие…

«Я приехал, чтобы посочувствовать покойнику и пожалеть труп, – насмешливо подумал я, глядя себе под ноги (по сторонам смотреть больше не хотелось), – и Мара предупреждала меня. Она предупреждала меня об этом».

Я убавил шаг, вспомнив про цель моей прогулки… И остолбенел. Цель была достигнута. Метрах в ста от меня возвышался мой научно-исследовательский институт. А вернее – то, что от него осталось… На этот раз мне стало холодно. Я вдруг почувствовал, как сильно замерз, пока шел сюда.

– Котка, ты свихнулся. Реагируешь на все как истеричная баба. Можно подумать, ты не знал, куда едешь, – пробормотал я с досадой, обращаясь к самому себе.

Я зашел в полуразрушенное пустое здание своего бывшего НИИ. Все тот же холодный ветер гулял в его стенах, завывая где-то в дальних углах, в пустых лабораториях, залах и кабинетах с опрокинутым, смятым, раздолбанным или вообще исчезнувшим оборудованием… с изуродованной мебелью, с пустыми глазницами окон без рам, штор или жалюзи…

Около часа я плутал как заколдованный по родному НИИ, заглянул в библиотеку… взял и положил в рюкзак несколько уцелевших книг. Кажется, я знал их наизусть, так же, как тех, кто их когда-то написал… Тех, кто их когда-то так старательно и бережно написал… Кто так волновался при их издании… По моим щекам текли слезы, и мне не было стыдно. Перед кем? Они все умерли… все умерло…

Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть, как от удара грома: так неожиданно и странно прозвучал он в этом печальном месте.

– Сэмюэль! Где ты?! Ты живой?! Сэмюэль!!! Почему вчера я не могла тебе дозвониться, а ты даже сообщения не прислал?! – кричал в трубке испуганный голос Мары.

– Я отправил сообщение, – глухо отозвался я, – оно просто не дошло. Знала бы ты… что тут творится…

– Я знаю, – ответила она чуть спокойнее, – ты уже видел свой НИИ?

– Я сейчас внутри…

– Уходи оттуда!!! Немедленно!!! Сэмюэль… Сэм… Я прошу тебя, я заклинаю тебя, уходи оттуда!!! Не бросай трубку, пока не выйдешь на улицу!!! – снова нервно закричала она, срываясь в истерику. А я как-то не подумал, что в здании может быть опасно… Странно… как же я не подумал… истерика истерикой, а она права. Я покинул библиотеку, пробежал по коридору, слетел вниз по лестнице и в считаные минуты оказался у выхода.

– Я на улице! – крикнул в трубку, боясь, что она не услышит меня из-за ветра.

– Вот и славно, – вроде бы спокойно ответила она, но тут же громко заплакала и бросила трубку. елки-палки… ей нельзя было говорить, что я зашел в здание… она же просила меня этого не делать… Я должен был вспомнить ее слова сразу, как увидел, что стало с институтом. Ведь и правда, можно было никогда не выйти оттуда. Один черт знает, что там стало сейчас с перекрытиями… Ладно, чуть позже позвоню ей. Думаю, она сейчас уже успокоилась или почти успокоилась…

Быть может, Мара была в бешенстве от моего отъезда. Быть может, наше прощание было слишком мрачным и холодным. И пусть. Все это – реакция на мой отъезд, связанная с непосильно тяжелым для нее беспокойством за мою жизнь. А ее звонок вернул меня к этой жизни.

Я раздвинул молнию на рюкзаке и нашел во внутреннем боковом кармане бумажку с телефоном и адресом моих единственных на сегодня знакомых в этом городе. Госпожа Вирта сразу подала голос:

– Слушаю!

– Госпожа Вирта!

– Сэмюэль Котка, Сэм! – весело отозвалась она.

– Мне бы очень хотелось поговорить с вами и, если можно, с вашим мужем тоже.

– Приезжайте. Наш адрес у вас есть. И возьмите такси, ни к чему ходить пешком по такому ветру, – отозвалась она.