Текст книги "Желтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие. повесть"

V I

Отразившись несколько раз в стеклянных дверях, они выждали, когда те качнуться навстречу, и проскочили внутрь с резким ознобом, повеявшим в затылок, – как от сорвавшегося ножа гильотины.

Отражение преследовало их неотступно. Оно меняло облик, словно тайные агенты, появляясь в самых неожиданных местах. То темно-прозрачное вынырнуло из стеклянного ящика с блеснами, разноцветной леской, изуверскими крючками, поплавками, похожими на толстых и тонких клоунов. То вспыхнуло тремя искривленными дистрофиками в серебряной воронке тубы. Дольше всего, потеряв всякую осторожность, шпики пялились из красных и зеленых с перламутровым отливом электрогитар. Потом быстро, словно скрываясь за колоннадой, они промелькнули в отделе зеркал – и почти четверть часа, приняв вид яйцеголовых пришельцев, глазели из желтого, необъятного бензобака, из хромированного ободка вокруг фары, из сигары глушителя. Костя случайно наткнулся на строгий, будто очнувшийся ото сна взгляд одного из уродцев, указал на него друзьям. Серый и Желтый показали шпикам язык, однако и те не остались в долгу: высунули свои огромные, больше головы, синюшные язычищи.

Мальчики вспомнили, зачем они пришли в универмаг: все трое были приглашены сегодня на день рождения к Борьке – и, оторвавшись от мотоцикла, стали подниматься в отдел игрушек.

Серый критически оглядел полки, позвенел в кармане мелочью и сказал, что лучше купит ему «курильщика»: тогда еще на пирожное останется. Он развернулся и отправился к прилавку с надписью: «сувениры». Желтый тоже куда-то пропал – Костя остался один.

Он отошел в сторону и в сто первый раз пересчитал наличность. Бесконечные вычисления в уме и на пальцах, желание купить и то и это, боязнь прогадать и жгучее нетерпение, наконец, на чем-нибудь остановиться, – все это переплетается обычно в такой адский клубок, что в результате покупаешь какую-нибудь дрянь и с позором бежишь от прилавка. Ладони его пропитались селедочным запахом грязных кошельков, в голове стоял туман, колени дрожали, а сам он страстно желал одного: поскорее уйти отсюда. И вот Костя высыпал перед скучающей дамой, в клетчатом халате, взмокшую горсть монет и бумажек – и сразу его охватила паника, что выбрал не то, что нужно. Но было уже поздно: кассирша рассыпала мелочь по ящичкам и вызвала содрогание в своем чудесном аппарате.

Вот бы иметь кассовый аппарат дома и самому отбивать себе чеки! Кассирши и продавщицы представлялись ему высшими существами, общавшимися друг с другом при помощи этих кусочков серой бумаги. При этом они совершенно не замечали Костю, он словно выполнял обязанности письмоносца при знатных синьорах. Получив послание, другая донна в таком же клетчатом халате, не взглянув кому, швырнула на стол коробку, распахнула и тут же (он ничего не успел разглядеть) захлопнула, перевязала и подвинула Косте.

Мальчики уже ждали его на лестнице. На обратном пути зашли в кондитерскую.

Выйдя на улицу с «ромовой бабой» в руке и коробкой под мышкой, Костя выразился в том смысле, что скорей бы уже наступил коммунизм: тогда в магазинах все будет бесплатно.

– Как бесплатно? – не поверил Желтый, у него остановился недоразжеванный кусок во рту.

– Очень просто: приходишь в магазин и берешь все, что хочешь, а деньги не платишь. Денег вообще не будет.

– Что и «ромовую бабу» можно будет взять без денег?

– Хм, «ромовую бабу»! Вообще – всё! Хочешь – «курильщика», а хочешь (Он встряхнул коробку.) – конструктор.

– Это что, правда? – Желтый посмотрел на Серого. Серый утвердительно кивнул, кусая «корзиночку».

– Ха, орлы! – заржал неуверенно Желтый. – Кто же вам чек без денег отобьет!

– И чеков не будет: просто приходишь и берешь, что тебе надо, ― за так.

– Может, и мотик можно будет за так купить? – съехидничал осторожно Желтый. Мимо по улице проезжал мотоциклист.

– А почему нет? – если права есть, – проговорил Костя с заминкой, отколупывая глазурь и редкие изюмины. – Приходишь, показываешь права – садишься и едешь.

– А если я захочу два мотика?

– Да хоть десять, лишь бы права были, – бодро ответил Костя.

– А если все захотят по сто мотоциклов, тогда что?

– Ничего. При коммунизме всего будет завались, потому что наступит изобилие. Правда, Серый?

– Правда, – отозвался Серый. – Только это не скоро будет.

– Почему не скоро? – смутился Костя, ему во что бы то ни стало хотелось дожать Желтого.

– Надо, чтобы люди сознательные стали, а то все растащат.

– А через сколько дней это будет? – спросил Желтый.

– Ха – дней! Лет через десять не хочешь! – воскликнул Серый.

– Да ну, раньше, – возразил не так уверенно Костя.

Дальше они шагают, предаваясь мечтам, кто и что наберет в магазине, когда наступит коммунизм. Один Желтый молчит, глаза его устремлены куда-то внутрь себя, словно он погрузился в созерцание открывшегося ему знания. Костя искоса любовался плодами своего энтузиазма.

Гости появлялись из-за занавески. Украдкой взглянув на стол, они садились на диван. Следом входил Борька и складывал подарки в кресло, где уже лежало несколько коробок и свертков. Все почему-то молчали. Мальчики были в наглаженных рубашках, с прилизанными, засохшими торчком волосами, от кого-то даже пахло одеколоном. Девочки… Впрочем, при взгляде на них так рябило в глазах, что не сразу скажешь, как и во что были наряжены девочки.

Над столом во все пять рожков сияла хрустальная люстра. Окна были зашторены, отчего, несмотря на палящий зной, в комнатах было прохладно. На всех дверях висели занавески, по стенам – ковры и несколько картин: «Сборщица винограда», «Три богатыря», «Иван-царевич на сером волке». Застарелый запах напомнил Косте то время, когда его «подкидывали» соседским старушкам. Вернее, то была непередаваемая смесь запахов – сказочный «русский дух», именно таким он представлялся ему тогда.

Из другой комнаты выглядывала железная кровать с пагодой подушек, покрывало на ней напоминало мраморную плиту. Порядок всюду был образцовый. Каждая половица сияла матовым глянцем, нигде ни пылинки. На этажерке ─ стопка «Работницы»: ни один уголок не выступал из монолита. Во всех комнатах постелены лоскутные половички и дорожки. На диване и в креслах покоились вышитые думки. Сервант украшали кружевные салфетки и чугунный молотобоец. За стеклом была выставлена синеватая фотография Борькиных родителей, у обоих такое выражение, будто они чем-то подавились. Тут же можно было сравнить изображение с оригиналом: между сервантом и столом прохаживался дядя Валера ― ничего общего с синюшным субъектом за стеклом. Борькин отец был большой и румяный, в байковой рубашке, застегнутой под самое горло, в тапочках с меховой опушкой, в уютных вьетнамских джинсах, с вкусным запахом табака и «шипра». На подоконниках, на этажерке, на серванте, – повсюду стояли кактусы и другие цветы в горшках. Дядя Валера подходил и трогал иголки пальцем.

Мальчики с проницательностью осадивших город кочевников поглядывали на трехэтажный дворец-торт, возвышавшийся посреди стола. Дядя Валера остановился, потер руки, словно собираясь что-то сказать, но то ли ничего не придумал, то ли передумал: как-то неловко качнулся и пошел дальше ― трогать кактусы. Из кухни, туда и обратно, сновала маленькая, кругленькая тетя Маша, в белом платочке и фартуке.

– Да ты не суетись, мать, – сядь посиди, – сказал неожиданно дядя Валера.

– Гостей назвали – и посиди! – всплеснула она ручками, скорее, озабоченно, чем сердито, и продолжала рассуждать вслух: – Куда бы пирог приткнуть? – места уже нету. Ну все, давайте садиться.

Что на фотографии, что в жизни, Борькины родители были похожи друг на друга, как две капли воды. У обоих круглые лица и хрящеватые, острые носы. Как-то раз Костя подслушал разговор между мамой и бабушкой, касавшийся Борьки и его семьи. Он и не думал подслушивать, но в соседней комнате понизили голоса – и Костя невольно навострил уши. Разобрал он, правда, не все, но кое-что понял.

Оказывается, Борька был не первый ребенок в семье, до него родилось пять или шесть детей, которые все умерли. Осталась одна девочка, но и она погибла – Костя не расслышал как. Вот почему «она» (тетя Маша) нигде не работает – чтобы присматривать за Борькой. И точно: присмотр был неусыпный. По крайней мере, для Кости многое тогда разъяснилось.

Не было дня, чтобы тетя Маша не появилась во дворе со стаканом молока или яйцом на блюдечке.

– Бориско-о, – звала она, – иди яицко поешь.

– Бориско-о, поешь яицко! – передразнивали пацаны. – А то совсем отощашь.

Борька бледнел, поджимал губы, пытался затолкать мать обратно в подъезд, но ничего не помогало, пока не съедал, давясь и краснея, яйцо или бутерброд с колбасой. Тогда она сама с чувством исполненного долга возвращалась на свой пост у окна.

Однажды на ее глазах Желтый пнул Борьку ― и не сильно пнул, шутя. Борька и сам не обратил внимания на дружеский пинок – как вдруг за спиной у Желтого выросла, словно из-под земли, раскрасневшаяся, в косынке набекрень тетя Маша. «Ах, ты сволота такая, язви тя в душу! Ты что делаешь? – по живому пхаешь! Я те пхну!» – И она вцепилась Желтому в волосы. Тот даже запищал от боли. Борька попробовал их разнять, однако Желтый сам вырвался, оставив в руках Борькиной матери клок волос. Из-за такой опеки Борьку дразнили во дворе «маменькиным сынком», но тоже с оглядкой на окна.

Как только все расселись за столом, сел и дядя Валера, поставив стул у стены таким образом, чтобы ему был виден Борька. Тетя Маша остановилась у сына за спиной, обняла и погладила по волосам – тот недовольно мотнул головой.

– Ну что ты, мать, дай покушать мужичку, – сказал дядя Валера, потирая колени. – Вишь, какой мужичок вымахал!

– Тьфу на тебя, черт глазливый, молчи лучше! – прикрикнула неожиданно тетя Маша. Она обхватила своей жидкой, как кисель, веснушчатой рукой Борькину голову, пригнула ее к столу и отерла лицо полой халата. На этот раз Борька подчинился беспрекословно. Дядя Валера поплевал, постучал себя по лбу, не поленился – встал и постучал, откинув скатерть, по столу. Потом, как бы оправдываясь, сказал:

– Я говорю: мужик уже большой, а ты все как с маленьким.

– Да как жить не с маленьким, вить он у меня один – родненький… – Тетя Маша прижала Борькину голову к дрожащей, как желе, груди и прильнула щекой к его макушке. Вдруг Борька боднул головой, вырвался и крикнул раздраженно:

– Ну че пристала ― заманали! – Костя замер в ожидании затрещины. На мгновение стало тихо. Однако это была какая-то иная, не вызванная испугом тишина: ее нарушали чавканье, шмыганье и позвякивание ложечек. Тетя Маша отпустила сына и, как ни в чем не бывало, сказала:

– Давай, Серега, я тебе еще рыбного пирога положу.

– И мне тоже положьте.

– Можешь носом пить? Я могу.

– У тебя из ушей потекет.

– Ну-ка не фулюганьте, а то сейчас живо все заберу!

Костя поднял глаза от тарелки и оторопел: прямо на него, облизывая розовые пальчики, с прозрачными ноготками, глядела Анджела Дэвис. Он даже поперхнулся.

– Подай конфету, – указала она на хрустальную корзинку с золотой ручкой. – Не эту ― ту вон…

Он протянул всю вазу, как его учили, но тут же пожалел об этом. Пока Анжела, а потом сидевшие рядом Желтый и Маринка выбирали себе по горсти разных конфет, корзинка под действием силы тяжести начала опускаться – и он чуть не опрокинул стакан.

Анжела улыбнулась в знак благодарности – и тут же по всему его телу разлился жар смущения и торжества. Костя что-то пробормотал в ответ – сам не понял что и к чему – и еще больше смутился. Когда он вновь осмелился взглянуть на нее, Анжела была уже занята дележом торта: кому достанутся «розочки», а кому «грибочки». Девочкам нарезали с розочками, но неожиданно Желтый нагнулся и слизнул с ее куска ядовито-морковный цветок.

– Тетя Маша! – заверещала Анжела. – Желтый розочку сожрал!

─ Ну, что ты за человек, Желтый! Не можешь, чтоб не напакостить! Словно шилья у тебя в одном месте! – напустилась на старого врага тетя Маша. Желтый втянул голову в плечи, скосил глаза к перепачканному в креме носу и расплылся в глупой улыбке. Глядя на него, засмеялась сквозь слезы даже Анжела, которой срезали с торта и положили на кусок новую розочку.

Гости стали выползать из-за стола, стоная и поглаживая животы. Потянулись к креслу, где были свалены подарки. Кто-то отвернул дорожку и стал запускать луноход, кто-то пошел смотреть, как, подбоченясь, пыхает сигареткой курильщик. Костя присел на диван, там собрались игроки в географическое лото.

Анжела выдала ему две карты с изображением животных, топографических знаков и первооткрывателей. Она же читала вопросы. Костя быстрее всех закрыл обе карты и, заметив, что Желтый прозевал накрыть несколько картинок, громко подсказал ему, а потом сидел с распорядительным видом и с чрезвычайным вниманием следил за игрой, украдкой выпуская колючую лимонадную отрыжку.

Постепенно на диване они остались с Анжелой одни: все пошли смотреть луноход. От нее пахло душистым мылом и шоколадными конфетами. Она сползла по спинке дивана, поэтому плечи были приподняты. Разгоряченное лицо нежно розовело, губы ярко горели. Костя готов был не замечать даже родинку под носом. Чудом было уже то, что он вот так запросто сидит с ней рядом и молчит.

– Ты тогда катался – это твой велосипед был? – спросила Анжела, разворачивая конфету.

Костя смешался и ответил отрицательно в том смысле, что это разве велосипед – так «драбаган».

Она выслушала ответ, положила в рот леденец, а бумажку засунула ему в нагрудный карман. Перекатив конфету за щекой, Анжела сказала, что у нее есть «третьеюродный» брат, так у него тоже велосипед, только взрослый.

– Только он в другом городе живет, – добавила она, теперь от нее пахло еще мятой. – А ты из какого города приехал?

Костя обрадовался возможности пересесть на объезженного конька: он столько раз рассказывал о своем городе, что у него сложилось цельное повествование. И сейчас он увлекся, расписывая, как хорошо там, откуда он приехал, и как холодно зимой, какая большая там река и мосты – есть трамваи и троллейбусы. И какие пацаны живут в их дворе, и что они делают так же, как здесь, а что по-другому…

Анжела достала изо рта подтаявшую сосучку, посмотрела задумчиво сквозь зеленый кристаллик на свет и, словно не было Костиной речи, сказала:

– Он меня учил, но у меня на нем ноги не достают.

– На ком?.. – слегка опешил Костя.

– На велике – ба-а!..

– А! – спохватился Костя. – На взрослом можно под рамой кататься.

– Хм, я же не пацан в юбке! – возразила она. – На твоем бы я сразу научилась – хочешь, будешь меня учить?

Косте показалось, что он ослышался.

– Да, только у него прокрутка и тормоза плохие… – Она внимательно посмотрела на него. – Но это ерунда, так у него ход хороший, так классный велик!

Все же осталась недосказанность: будут они учиться ездить на велосипеде или нет?

На другом конце комнаты решали, чем бы заняться. Ирка предложила поиграть в «краски».

– Ну уж нет, подруга, если играть, то в «фанты», – сказала со своего места Анжела.

В подобных играх распоряжались всецело девочки. Пацаны лишь покорно, словно новообращенные в ожидании таинства, выполняли их приказания. Да и кто лучше девочек сможет скрыть под строгим рвением, серьезным видом, педантичным следованием правилам тайную, настоящую цель игры? Они и шепчутся, когда кому-нибудь выпадает долгожданный жребий, как искушенные жрицы, – невольно начинаешь подозревать, что им известно больше, чем простым смертным.

Общее возбуждение возрастало с каждым фантом, и, когда Косте выпало поцеловаться с Анжелой, все вдруг заржали и заблеяли вокруг. Косте казалось, будто он с самого начала предчувствовал, что так именно все и случится: также Маринка сорвет с глаз повязку и начнет наводить порядок, расталкивая пацанов; также Анжела возьмет его за руку и потащит в прихожую; и также внезапно стихнет шум в зале и чьи-то любопытные, невидящие со света в темноту глаза станут подглядывать из-за занавески через стеклянную дверь…

– Я так не буду! – капризно притопнула Анжела, физиономии скрылись.

На кухне гремела посудой тетя Маша, рядом, в туалете, откуда тянуло табачным дымом, вздыхал и покашливал дядя Валера. У двери продолжалась борьба: Маринка отгоняла любопытных, но то и дело, приставив сбоку ладонь, вглядывалась в темноту сама. Костя стоял под вешалкой в ожидании, что будет дальше. Он ощутил дыхание на своей щеке – внеазпно по лицу хлестнули волосы: она оглянулась на дверь и, приблизившись, шепнула:

– Скажем, что уже всё, – понял?

– Ага…

Вдруг щелкнула дверь уборной, и оттуда в столбе света и дыма вышел дядя Валера.

– Вы кого тут караулите! – прикрикнул он довольным баском.

Анжела с Костей проскользнули в зал. При их появлении Желтый по-идиотски заблеял: «Э-э-э», но никто не поддержал. Костя был рад, что так все закончилось: в любом поцелуе – а тем более таком – есть что-то двусмысленное, от него всегда стараешься увернуться даже с близкими родственниками. Зато отныне их связывала общая тайна, заговор против всех.

Что бы теперь не выпало Косте – съесть горький перец, попросить закурить у дяди Валеры, – он все выполнял с готовностью. В конце концов тете Маше надоели шум и беготня, она выгнала их на улицу. Спускаясь по лестнице, Серый шепнул ему на ухо: мол, Ирка нарочно уронила на пол ложку, чтобы Маринка назначила его «фанту» поцеловаться с Анжелкой. Для Кости его слова прозвучали как откровение. Он был озадачен, обрадован, смущен: не знал, что и думать, – и при чем тут, вообще, Ирка с Маринкой, когда это касается только его и Анжелы?

– Велосипед выноси, – сказала Анжела, ковыляя впереди Ирки по бордюру на вывернутых ногах.

Последний марш до своей квартиры он преодолел в три прыжка.

– Ты куда? Как с цепи сорвался, – сказала открывшая дверь мама, с мокрой тряпкой в руке.

Костя хотел проползти, не разуваясь, на четвереньках, но не тут-то было:

– Куда в обуви! Я пол мою… – Он не стал спорить: на спор еще больше драгоценных секунд уйдет. Чуть не вырвал ремешки из застежек и скорее на пятках по мокрому полу – в лоджию, где стоял велосипед.

Перед самой дверью, не видя еще велосипеда, он вспомнил, что заднее колесо спущено, – и теперь неизвестно, сколько времени уйдет на ремонт. С надеждой на чудо он зажмурился и прошептал: хоть бы целое, хоть бы целое… Открыл глаза, но чуда не случилось: расплющенная ободом покрышка расплылась по полу.

– Мам! Где насос? Где аптечка? – дико, с дрожью в голосе закричал Костя.

– Я еще, где насос, должна знать! – отозвалась мама. – Когда в своей комнате собираешься убирать?

– Никогда, – обронил по дороге в свою комнату Костя.

Насос нашелся быстро – под кроватью. Но где аптечка? Там запасные резиновые трубки для ниппеля. Он рылся в коробках, перевернул все вверх дном, от нетерпения даже начал подвывать и, когда готов был уже в ярости расшвырять их содержимое по полу, к его ногам упал черный футляр.

Бегом назад в лоджию… Выкрутил ниппель, содрал порванную трубку – с упоением представил, что дырочка – растянутый страданием рот маленького существа. Не щадя ногтей, натянул новую, обрезал, закрутил, привернул насос – и тут только вполне осознал, что все мучения еще впереди.

Он то упирал насос в пол (то в обод, то в ногу), то пытался держать на весу, то зажимал между коленями – но расплющенная покрышка не увеличилась. Попробовал подействовать на нее силой воображения, представляя, как черная кишка внутри начинает расти, расправляется, толстеет, делается упругой. Он все чаще щупал колесо, но результаты проверок были неутешительны. «Вот еще десять раз качну и отдохну», – думал Костя. Вот еще пять… еще три… Вдруг он бросил насос об пол и сам упал рядом головой на вытянутую руку. С минуту лежал на боку, глядя на ненавистное колесо. На него снизошла созерцательная тишина. Он почувствовал, что стал ко всему безразличен, – и вообще, как бы перестал существовать: ни мыслей, ни желаний, ни отчаяния ─ только прохлада бетонного пола, отступающая резь в ладонях и отражающийся в сетчатке веер спиц, – вот и все, что от него осталось. Пролежать бы так целую вечность – но сразу дернулась, заторопилась жизнь: нет, надо вставать, спешить, что-то делать…

Через полчаса, поплевав на дрожащий палец, смочил раскаленный ниппель – не пропускает! Ура, победа! Теперь быстрее на улицу…

С велосипедом под мышкой он идет через кухню, там бабушка моет плиту и ворчит:

– Новые брюки в ремки изорвать хочешь… – «Второй год они новые!» – но, нет, он молчит, только сжимает губы: некогда. Скорей надеть кеды – и за дверь, пока мама не увидела, что он в «новых» брюках и не заставила переодеваться. А вот и она…

– Остынь, сядь-посиди с матерью. – Видит, что ему некогда, и нарочно пристает! Костя вырвался, заскочил в туалет. Замер, возведя взор к бачку. Странно: когда в нем все кипит и торопится, организм живет своей жизнью, в своем неспешном ритме. Костя поторопил его «пс-пс-пс», но не ускорил отправление. Сбегая по ступенькам с велосипедом на плече, еще слышал, как бурлит вода в их квартире.

Ну и где они? Больно задев локтем дверь, он выехал прямо из подъезда. Один Борька стоит в обнимку со своей матерью в окружении сплетниц.

Костя объехал вокруг дома – никого. Остановившись подальше от теток, поймал Борькин взгляд.

– Где пацаны? – спросил он почти одними губами.

– Туды побёгли твои пацаны, – ответила за Борьку тетя Маша.

– Они в «стрелки» пошли играть, – пояснил Борька.

Костя повернул в указанную сторону. Точно: вон первая стрелка – он по ней проехал и не заметил. Вторая была за дорогой, она указывала вглубь чужого двора. Костя объехал его весь, но стрелок больше не нашел. Это ─ обманный знак, сообразил он, и вернулся к первому указателю. Вот верное направление: под акациями, метрах в тридцати, он увидел еще одну стрелку, начерченную мелом на тротуаре, а там, на стене, – еще, и еще – на колодце…

Уже начинало смеркаться, когда, то теряя след, то натыкаясь на него снова, он выехал на пустырь перед железными гаражами и увидел Ирку, которая, присев, осторожно трогала свежую ссадину на колене. Дальше стояли Санька и Леха, они растерянно улыбались, последний с пальцем во рту. Рядом вилял хвостом Вулкан. Костя подъехал ближе, и ему открылась следующая сцена: в проходе между гаражами Серый и Желтый выкручивали Анжеле руки, Маринка оттаскивала то одного, то другого – неожиданно Желтый резко заломил руку вверх. Анжела нагнулась и застонала: «Ой-ой-ой…» Ее отпустили, она присела на корточки, обхватив локоть, и залилась слезами.

– Дураки, руку сломали! – закричала Маринка. Серый с Желтым переглянулись, не зная, что сказать. Тут Санька спросил:

– Ну мы будем играть – нет?

– Со сволочами еще играть! – выкрикнула яростно сквозь слезы Анжела.

– С больными дурами – играть! – возразил запальчиво Желтый.

Они принялись выяснять, кто первый начал. Костя понял только то, что мальчики и девочки единого мнения не имеют. Маринка присела рядом с Анжелой, обняла ее за плечи.

– Не обращай на дураков внимания. Если он еще хоть раз тебя тронет… – Она выразительно посмотрела на Желтого и стала шептать подруге на ухо. После ее увещеваний Анжела встала и сказала, что играть будет – «но только до первого раза, пока они не смухлюют». «Сами вы мухлюете!» – возразил вполголоса Желтый.

– Надо наново поделиться, а то у вас одни пацаны, а у нас одни девочки, – сказала Марина, продолжая обнимать Анжелу.

– Я что ли девочка? – подал слабый голос Леха, но его никто не услышал.

Разделились по-новому. Костя был почему-то уверен, что попадет в одну команду с Анжелой – так и случилось. Он уже не удивлялся своему везению, оно казалось естественным.

Но тут возникло новое затруднение – велосипед. Против него восстали Санька с Иркой. Помощь пришла с самой неожиданной стороны.

– Ладно-ладно, фиг с ними, пускай… – сказал обиженным тоном Желтый, хоть и был с недовольными в одной команде.

Анжела, не говоря ни слова, вскарабкалась на раму, Серый и Леха бежали рядом и отмечали свой путь призрачными в сгущающихся сумерках стрелами, словно символами стремительного передвижения.

– Потом я, чур, на велике, – крикнул Серый. Костя не ответил. Несмотря на боль в спине и ногах, несмотря на то, что пушистый затылок закрывал дорогу и мешал дышать – и приходилось широко расставлять колени и локти, чтобы не задеть ее, – он ни с кем не собирался делиться драгоценным грузом.

Оторвавшись от преследователей, Костя предложил Анжеле пересесть на сиденье, он же будет крутить педали стоя. Но не успели они поменяться местами, как из-за угла выбежали их противники. Серый крикнул: «Встречаемся у гастронома» – и скрылся в ближайшем проулке. Оглянувшись, Костя увидел, что Ирка с Санькой держат вырывающегося Леху; увидел со всех ног бегущего Желтого…

Улица уходила под гору – он с трудом, наваливаясь всем весом на педали, стронул велосипед. Расстояние между ними и Желтым неумолимо сокращалось: еще немного и тот ухватится за сиденье – уже и руку протягивает… Но велосипед, казалось, сам набирал скорость. Вот напряженное лицо Желтого начало отставать… Когда Костя оглянулся в следующий раз, то Желтый был уже далеко, он перешел на шаг и досадливо размахивал руками.

Велосипед мчал их сквозь темноту. Он стал неуправляем: штанина новых брюк попала в цепь – невозможно было ни остановиться, ни даже притормозить. Руль, словно живой, пытался вырваться на выбоинах из рук. Костя судорожно сжимал его, опустившись на раму, и вглядывался в черную бездну, в которую они падали. Острые пальчики впились в плечи. Они обогнали «волгу» с блеснувшим на капоте оленем. Костя мог разглядеть белые цифры на светящемся голубым огнем спидометре. Мрак чередовался с полосами света, красными вспышками светофоров. Чьи-то тени – не то летучих мышей, не то людей – пересекали им дорогу. Кто-то страшно рявкнул у них за спиной. Мошка врезалась ему в небо, и Костя проглотил ее. Однако страха не было – одно упоение бешеной гонкой. Потом, уже дома, при мысли о том, чем она могла закончиться, его пронизал леденящий ужас – но тогда… Ее руки лежали на его плечах ─ и он словно знал, что с ними ничего не случится.

Велосипед вылетел на главную площадь, проехал мост через реку, докатился до базара и только там остановился. Возвращаться пришлось в гору: чтобы пройти расстояние, которое они преодолели за считанные минуты, потребовалось не меньше часа. Но Костя не думал о времени – потому что времени больше не было…

Она шла по одну сторону от велосипеда, он – по другую (как ходят в старых фильмах влюбленные, поэтому было немного неловко). О чем они говорили? – прерви его тогда, он и то не смог бы ответить. Это было как сон из слов, когда снятся одни слова: будто говоришь-говоришь без умолку ─ и все умные и чрезвычайно важные вещи, а на утро все окажется ерундой. Последнее, что Костя запомнил, это то, как он убеждал ее, будто научиться на велосипеде легче легкого. Когда его учили, толкнули в спину – и он покатил… Нет, только толкать ее не надо, говорила Анжела: ездить она умеет – не может лишь поворачивать и останавливаться. Лучше пусть он подержит велосипед, когда она будет садиться. Ладно, соглашался Костя, а научиться останавливаться – вообще легкота и т. д. и т.п..

– Какую девочку ты сегодня на велосипеде катал? – пристала с порога мама. – Как ее зовут? Где живет?

– Секрет, – бросил на ходу Костя и, чтобы избежать расспросов, заперся в ванной. Он открыл воду, посмотрел в зеркало. Оттуда выглянуло его собственное и в то же время чужое лицо: серьезное, с вздыбленными надо лбом волосами, с темными подтеками на висках. Он словно забыл о его существовании и теперь с интересом рассматривал себя. Осторожно, чтобы не задеть взъерошенную романтично челку, умылся, еще раз взглянул в зеркало: все равно что-то бесследно пропало.

– Ты что, там заснул? – задергалась дверь.

Костя попытался проскользнуть незамеченным – но где там!

– Постой! Скажешь, чья это девочка? как зовут?

– Я-то откуда знаю, господи! – Как будто ей важно знать: кто да чья – лишь бы его подразнить.

Он вырвался, заскочил в свою комнату.

– Иди ноги помой, ухажер, – пятки как сажа!

– Я еще не буду ложиться.

Он упал животом на кровать, раскрыл книгу. Прочел целую страницу и лишь тогда заметил, что не понял ни слова. Перечитал – и опять будто какая-то сила вытеснила смысл прочитанного. В голове роились события прошедшего дня: сговор девочек, несостоявшийся поцелуй, полет с горы – и последнее: вот она, виляя, поворачивает и едет прямо на него. В глазах сосредоточенность и испуг, глядит на Костю, он пытается ее остановить… Вдруг кто-то трясет его за ногу, он слышит ласковый голос:

– Иди, барбосина, ножки помой, я тебе постелю. – Оказывается он заснул, но просыпаться тяжело, да и не хочется. Стараясь не расплескать сон, с закрытыми глазами он бредет в ванную, натыкается на косяки и углы – и пребывает как бы между двух реальностей. Колеблется, к которой пристать, и не пристает ни к одной. Они причудливо переплетаются в его мозгу: острый угол стола и велосипедный руль, который врезается ему в бок. Их подчас невозможно отделить одну от другой: что это краснеет там впереди? настольная лампа сквозь веки или сигнальные огни машин?..

Вот и ванна – сел на ее холодное ребро, свет не включал нарочно.

Но откуда столько света? И почему они мчатся уже не вниз, а вверх? Из прозрачной глубины над головой разливается бирюзовое сияние, дивной свежестью веет в лицо. Он держит Анжелу за руку, внизу из-под ног улетает светящийся голубой шар. Они уже оттолкнулись от него, но необходимо последнее усилие, чтобы вырваться за пределы тяготения. Выгнув одновременно спины, волнообразно толкаются всем телом – и шар начинает быстро удаляться. Костя ощущает тянущую негу в спине и ногах, душа дрожит, как оперенье. Навстречу им летят две планеты. Сквозь серебристую дымку атмосферы видны материки, леса, горы; допотопные животные плавают в океане. Он взглянул на Анжелу: у нее черные, вьющиеся волосы, персидские глаза – и это не удивляет его. Они снова, как одно существо, толкаются, изогнув спины, – и планеты проплывают с двух сторон, остаются далеко позади-внизу. Впереди-вверху все небо залито лучистым сквозь голубое сиянием…

– Где Костя? Я его отправила ноги мыть – куда он запропастился? – слышит он голос матери.

«Я не запропастился!» – хочет он крикнуть в ответ, но не может – и тут неземной свет резко приблизился и ударил ему в лицо.

– На унитазе заснул! Ах, ты, борбилочка, вставай-просыпайся, соня. Пойдем я тебе ножки помою.

Костя открыл глаза и обнаружил себя сидящим на унитазе. Из прихожей в лицо светит лампочка; плечо, которым он только что рассекал пространства, занемело, прижатое к холодной стене, спина затекла. Перед ним стоит мама и пытается приподнять его под мышки.