Текст книги "Род человеческий. Солидарность с нечеловеческим народом"

Эзотерическая теория мандалы вовсе не основана на концентрических кругах. Согласно эзотерической теории – теории, сохранившейся в VIP-залах религий агрокультурной эпохи, – у мандал нет центра или границ; модель концентрических кругов – это овеществление. Эзотерическая теория провозглашает, что проблема не в эссенциализме мандалы правых, а в метафизике присутствия, которая определяет сущности как эксплозивно-холистические. Какими бы разными и несоизмеримыми ни были части, из которых я состою, в целом я – Тим весь до мозга костей. Такое представление глубоко противоречит симбиотическому реальному.

Поэтому борьба за солидарность с нелюдьми́ должна включать в себя борьбу с религией агрокультурной эпохи, которая все еще структурирует наш мир вплоть до самой базовой логики отношений частного и целого. Западная философия – это такая же рационализированная модернизация религиозного дискурсивного пространства, как капитализм – это ацефалическая модернизация пространства агрокультурной тирании. Разве это не досадное качество Отсечения в его наиболее урезанном виде, в нулевой степени? Чистое исключение, исключение ради самого исключения, без указания на то, какие эмпирические существа включаются или исключаются? Включение нелюде́й в это ацефалическое пространство распределенной власти было бы шизогенным. Исключение было бы повсюду, но не применялось бы к конкретному эмпирическому существу. Правильным было бы бежать в ужасе от такого образа экологической утопии.

Полное преодоление теизма и его различных модернизаций было бы эквивалентно достижению экологического сознания в социальном, психическом и философском пространстве. Это было бы равносильно тому, чтобы дать проявиться хотя бы части симбиотического реального. Маркс утверждает, что коммунизм начинается с атеизма, а преодоление Отсечения путем ниспровержения теистических форм мышления и институтов неизбежно приведет к включению нелюде́й по мере движения к коммунизму[32]32
  Karl Marx, Economic and Philosophical Manuscripts in Early Writings, trans. Gregor Benton (New York: Penguin, 1992), 349; Карл Маркс, “Экономическо-философские рукописи”, в: Карл Маркс и Фридрих Энгельс, Сочинения, т. 42 (Москва: Издательство политической литературы, 1974), 117.


[Закрыть]. Это было бы равносильно уничтожению по крайней мере одной гигантской сферы частной собственности: нечеловеческие существа как рабы и пища для людей. Было бы неверно рассматривать это как предоставление прав нелю́дям, потому что правовой дискурс основан на понятиях частной собственности. Если ничто не может быть собственностью, то ничто не может иметь прав – просто неприсвоение нечеловеческих существ было бы быстрым и грязным (и, следовательно, лучшим) способом достижения того, вокруг чего интригуют дискурсы «прав животных».

Мы страдаем не только от социальных условий, но и от того, как мы их мыслим, что часто зависит от теории множеств, согласно которой целое больше суммы его частей. Такая теория превращает целое – сообщество, биосферу (Природу), вселенную, Бога, в чьих гневных руках мы, грешники, – в существо, радикально отличное от нас, трансцендентально большее, гигантское невидимое существо, которое глубоко враждебно по отношению к нам, маленьким. Нас вот-вот поглотят, капля вольется в океан; западные предрассудки о буддизме суть негативные мысли на тему эксплозивного холизма, который просачивается в пространство мысли, обусловленное этим самым холизмом, проецированным на восточную религию. В этом страхе погружения в целое (вместе с его экстатической тенью) прочитывается традиционный патриархальный ужас от того простого факта, что мы произошли от других: то, что Браха Эттингер определяет как «бытие-к-рождению»[33]33
  Bracha Ettinger, “Weaving a Woman Artist with-in the Matrixial Encounter-Event,” Theory, Culture and Society 21: 1 (2004), 69–94.


[Закрыть]. Снова и снова изливаться на тему жуткого – это похожее на стокгольмский синдром повторение (для поддержания жесткой границы между реальным и реальностью) того, что мы появились из влагалища. Время, когда этот факт не будет иметь большого значения и, следовательно, уже не будет жутким в смысле страшного – хотя и жутким в более мягком смысле непреодолимо странного, поскольку это влечет за собой неразрешимую симбиотическую логику хозяина-паразита, – это время, когда рухнет имперское неолиберальное «западное» патриархальное пространство мысли.

Коммунистическая теория – теория солидарности, организации удовольствия в соответствии с возможностями и потребностями людей, без телеологической структуры (такой, как собственность, класс, раса, гендер или вид) – не должна поддерживать пространство мысли месопотамской агрологистики. Последствия очень серьезны.

Преследуя призрак коммунизма

Было бы непросто каталогизировать обилие и недостаток коммунистических инкорпораций нечеловеческого. Нечеловеческое – это проблемное место в марксистской теории: одной ногой внутри, а другой снаружи – или любым количеством лап и усов, хаотично вылезающих изнутри наружу. Нечеловеческое уже преследует марксизм. Анархизм, этот уничижительный термин для множества промежуточных коммунизмов, преследующих официальный марксизм, добился гораздо большего успеха, чем доминирующая теория. «Род человеческий» сосредоточится на том, как вернуть в марксизм некое подобие форм анархистской мысли, которое должно работать сродни новой медицинской терапии, состоящей во введении фекального материала с полезными бактериями в чужой нездоровый кишечник. В частности, анархизм помогает излечить коммунистическую теорию от застойных теизмов.

Существует примерно четыре формы инкорпорации. Нам необходим общий обзор. Тот факт, что он до сих пор не был сделан, говорит о том, что вопрос о нечеловеческом у Маркса провоцирует реакции, достаточно предвзятые, чтобы помешать понять, как на этот вопрос можно ответить: трудно увидеть лес за деревьями. Но если бы нечеловеческое не имело значения, тогда не было бы никаких явных следов ожогов от партийного пыла, который заставляет мыслителей принять одну из четырех позиций, будучи неспособными рассмотреть пространство возможностей, в котором возникают эти вопросы.

Давайте разделим область мысли на две части: Маркс либо инкорпорирует нелюде́й, либо нет. Первую мы назовем «теорией инкорпорации». Самая популярная форма теории инкорпорации – это «Маркс уже думал об этом» (Marx Already Thought of That, или MATT). MATT предполагает, что Маркс, обладая большой способностью предвидения, ожидал возможных возражений против своих аргументов. Эти возражения состоят в утверждении, что Маркс исключил тот или иной феномен из своей теории, и MATT говорит, что, даже если эти феномены не присутствуют явным образом у Маркса, Маркс способен их объяснить. MATT – это доброжелательный гость в доме Маркса, который чувствует, что, даже если Карл пропустил пару тарелок, когда пришла его очередь мыть посуду, великий человек рано или поздно доберется до них, потому что его стиль рано или поздно предполагает обращение к этим тарелкам – что с того, что он может быть просто немного ленив? Он собирался помыть эти тарелки. Вы просто отказываете ему в доверии, или у вас очень ограниченное представление о том, что такое мытье посуды[34]34
  См., например: Jonathan Hughes, Ecology and Historical Materialism (Cambridge: Cambridge University Press, 2000). Хьюз утверждает, что Маркс отнесся бы презрительно к деантропоцентризму.


[Закрыть].

На самом деле, это сильный MATT. Сильный MATT – верный защитник способностей Маркса к мытью посуды (и включению тем). Но у сильного MATT есть младший брат, слабый MATT. Слабый MATT тоже восхищается способностями Маркса мыть посуду, но считает, что иногда Марксу нужны подсказки: «Эй, слушай, ты пропустил пару тарелок». Слабый MATT считает, что Маркс вполне способен включить эти тарелки в свои повседневные дела. Но слабый MATT не верит, что Маркс займется ими в свободное время. Слабый MATT не думает, что в марксистской теории есть пробел в отношении нелюде́й – Маркс уже думал о них, иначе слабый MATT так бы не назывался, – но слабый MATT считает, что сам по себе Маркс не станет рассуждать о них. Слабый MATT считает, что более явное включение некоторых нечеловеческих существ в марксистскую теорию не сработает, потому что они неявно присутствуют в основной системе координат его теории.

Таким образом, теория инкорпорации имеет сильную и слабую версии. То, как Куба в 1991 году, во время «особого периода» после распада Советского Союза, вдруг начала выращивать экологически чистые продукты питания, могло порадовать слабый MATT. Хотя это не было свойственно марксизму, Коммунистическая партия смогла приспособиться к сложным условиям. Слабый MATT вспоминает, что Ленин придавал особое значение необходимости орошать почву как можно большим количеством химикатов, чтобы сельское хозяйство могло удовлетворять нужды как можно большего числа людей[35]35
  John Bellamy Foster, Marx’s Ecology: Materialism and Nature (New York: Monthly Review Press, 2000).


[Закрыть].

Теперь давайте поговорим о второй половине нашей области экологической мысли, которую мы назовем «теорией не-инкорпорации». Мы увидим, что теория не-инкорпорации также делится на сильную и слабую.

К несчастью для Маркса, у сильного и слабого братьев MATT есть пара кузин, которые менее уверены в способности Маркса поддерживать в чистоте весь дом, греческий эквивалент которого oikos, откуда мы и взяли слово экология. Более сильная старшая сестра, FANNI, знакома нам лучше, потому что она популярна в черно-белых областях мысли, твердо и четко уверенных в том, как обстоят дела. FANNI означает «Фича антропоцентризма не случайна» (Feature of Anthropocentrism Is Not Incidental). Старшая сестра считает, что Маркс – неисправимый антропоцентрист. Не то чтобы он забыл включить нелюде́й или уже включил их, но вы не заметили; дело в том, что Маркс вообще не мог включить нелюде́й. Маркс не забыл помыть пару тарелок. В соответствии с основными положениями своей мысли он не в состоянии помыть эти тарелки, потому что он ищет грязную посуду только в раковине и ему никогда не приходит в голову проверить обеденный стол. А зачем ему? Старшая сестра считает, что антропоцентризм Маркса – основная фича его мысли. Что могли получить нелю́ди от Маркса? Милую FANNI Адамс, или, если вы американец, Fuck All[36]36
  Отсылка к «sweet fanny adams», сленговому выражению британских моряков, которое означает «непригодная к пользованию вещь» или «бессмыслица». Аббревиатура имени Fanny Adams «F. A.» используется как сокращение фразы «fuck all» («плевать на все»). – Прим. пер.


[Закрыть]. FANNI может гордиться тем, что Маркс исключает нелюде́й, или расстраиваться по этому поводу, – это не имеет значения.

Тем не менее у FANNI есть младшая, более слабая и менее популярная сестра по имени ABBI: «Антропоцентризм – это случайный баг» (Anthropocentrism Is a Bug That’s Incidental). Как и ее менее милосердная старшая сестра, ABBI считает, что Маркс не способен помыть те тарелки и что никакое число тарелок или напоминаний не помогут; и, подобно своей сестре, ее невозможно убедить, что Маркс уже посматривал в их сторону, но только мы этого не увидели. Однако ABBI считает, что при правильной настройке – скажем, она поставит Марксу укол с лекарством, меняющим сознание, – Маркс внезапно обернется, заметит тарелки и начнет их мыть как ни в чем не бывало. Она считает, что антропоцентризм – это баг, а не фича марксистской теории. Эта книга была написана от имени ABBI.

Мы построили здесь небольшой логический квадрат. Позиция ABBI в нем является обратной слабому MATT.

До симпатии, до эмпатии

1 июля 2015 года американский стоматолог Уолтер Палмер застрелил льва Сесила, который жил в Зимбабве. Facebook[37]37
   Соцсети Инстаграм и Фейсбук принадлежат компании Мета, которая признана экстремистской организацией. Её деятельность запрещена в России.
  Деятельность социальной сети Facebook запрещена на территории РФ по основаниям осуществления экстремистской деятельности (согласно ст. 4 закона РФ «О средствах массовой информации»).


[Закрыть] взорвался. Германия и Габон внесли на обсуждение резолюцию ООН против браконьерства и незаконной торговли дикими животными. Адрес стоматолога стал общеизвестен. Его преследовали, стыдили, ругали на экране и в жизни. Отбросьте на одно мгновение мысли об обыкновенном морализаторском флешмобе, который может обрушиться на кого угодно и когда угодно, как птицы Хичкока (Twitter не случайно получил свое название). Вместо этого подумайте о размерах и масштабах толпы и ее эмоций. Ничего подобного не происходило во времена кампании «Спасти кита» середины-конца 1970-х годов. Эмпатия была тем, что толпа исполняла, а не просто снисходительной жалостью или отчаянной беспомощностью (кто знает и кому есть дело до того, подлинна ли она). Эмпатия, по сути, сочеталась с действием – опять же, не так уж важно, хорошим или плохим, нужным или нет. Конечно, Greenpeace была основана в 1970-х годах, и их «Воин радуги» перехватывал китобойные суда. Но тут миллионы людей в форме флешмоба «Воин радуги» преследовали одного конкретного человека из-за одного конкретного льва.

Министр туризма Замбии Джин Капата сетовала на то, что Запад был озабочен больше львами, чем африканскими людьми: «В Африке человек важнее животного. Я не знаю, какова ситуация в западном мире»[38]38
  Norimitsu Onishi, “A Hunting Ban Saps a Village’s Livelihood,” New York Times, September 12, 2015, nytimes.com, accessed October 6, 2016.


[Закрыть]. Смысл в том, что это легкомысленная реакция. Мы могли бы справедливо заметить, что эта реакция не принимает во внимание сложную и трудную борьбу африканцев, или что это кратковременный импульс в обществе спектакля, который не решает реальных проблем, или что расизм часто перескакивает через людей к нелю́дям – Гитлер любил своего пса Блонди, а нацисты приняли закон о правах животных. Отождествление со львом означает не отождествление с человеком.

Но так ли это? Есть все основания игнорировать отождествление, поскольку оно выглядит не только номинально расистским, но и инфантильным. Цинический разум стремится отыскать агрессивные мотивы, скрывающиеся за неравнодушием, или мотивы, которые недостаточно агрессивны. Мы могли бы справедливо заметить, что это хороший пример отождествления человека с тем, что насмешливо называют «харизматической мегафауной» и что составляет крошечную часть форм жизни. Но разговоры такого рода часто ведутся в ключе индивидуальной вины и стыда относительно того, как мы выглядим перед другими людьми.

Пренебрежительно отнестись к инциденту с Сесилом слишком просто: в ярости толпы было намешано гораздо больше, чем просто права животных или садистская симпатия. Права имеют отношение к собственности, а собственность означает, что «вы можете распоряжаться ею так, как вам заблагорассудится», и это именно то, что сделал стоматолог, когда лев попал под определение (конечно, с санкции человека) того, с чем он мог сделать все, что захотел. Жалость снисходительна именно так, как выразил это Уильям Блейк: «Была бы жалость на земле едва ли / Не доводи мы ближних до сумы»[39]39
  William Blake, “The Human Abstract,” in The Complete Poetry and Prose of William Blake, ed. David V. Erdman (New York: Doubleday, 1988), lines 1–2; Уильям Блейк, “Человеческая абстракция”, в: Самуил Маршак, Собрание сочинений, т. 3 (Москва: Художественная литература, 1969), 550.


[Закрыть]. Симпатия – это всегда властные отношения. И это, конечно, имело место. Но то же самое и с эмпатией, которая связана с отождествлением.

Следует задаться вопросом, был ли этот «наивный» дотеоретический порыв во всех его симптоматических, зрелищно-политических недостатках скрытым неприятием идеи, как выразились ситуационисты, «праздника в чужом страдании», независимо от того, был ли этот кто-то человеком или львом. Именно в своей наивысшей «глупости» реакция не сводилась к игнорированию (африканских) людей; она игнорировала связь между охотой и туризмом и то, как спектакль порождает эту связь, поддерживает гнетущий статус-кво.

Эмпатия не настолько дорогая, как мы думаем. Поскольку я не джинн из бутылки, перед которым стоит задача выбраться из этой бутылки, чтобы воздействовать на вещи, которые не являются мной, поскольку мышление в любом случае не исчерпывает сущее и поскольку мысль не служит привилегированным режимом доступа, мы ищем эмпатию не в том месте. В антропоцентрическом месте. Может быть, отождествление со львом действительно проще, чем мы думали. Витгенштейновские трюизмы о речи льва (если бы лев заговорил, мы едва ли поняли бы его) – используя оксюморон, лают не на то дерево[40]40
  Ludwig Wittgenstein, Philosophical Investigations, trans. G. E. M. Anscombe (Oxford: Blackwell, 1986), 223; Людвиг Витгенштейн, Философские работы. Ч. I (Москва: Гнозис, 1994), 311.


[Закрыть]. Понимать или даже «быть-в-той-же-шкуре» всегда было мимо сути[41]41
  Я очень благодарен Кевину Макдоннелу за то, что он обсудил это со мной.


[Закрыть]. Суть же в том, что не требуется вообще никаких усилий; что всякий раз, когда прилагаются усилия, солидарность исчезает. Адам Смит полагал, что эстетическая настроенность (чтение романов) служит тренировочной площадкой для способности отождествлять себя с другими людьми и что эмпатия лежит в основе этики[42]42
  Adam Smith, The Theory of Moral Sentiments (London: A. Millar, 1759); Адам Смит, Теория нравственных чувств (Москва: Республика, 1997).


[Закрыть]. Отождествление с вымышленным персонажем вызывает призрак, отвергаемый романистическим реализмом, призрак телепатии, в котором чьи-то мысли и чувства, с которыми я настраиваюсь, становятся неактуальными, в котором границы между мной и другим гораздо менее жесткие, чем предполагала западная мысль[43]43
  Nicholas Royle, Telepathy and Literature: Essays on Reading the Mind (Oxford: Blackwell, 1991).


[Закрыть]. Но как мы вообще могли бы пытаться тренироваться в телепатии (страсти на расстоянии), если мы уже не были энергетическим полем связности, симбиотическим реальным и его гулом солидарности? Коммунистические аффекты слабее эмпатии, дешевле и не настолько труднодоступны, слишком просты. Смысл в том, чтобы спуститься «вниз» сквозь эмпатическую часть капиталистической надстройки, чтобы найти что-то еще более базовое, чем эмпатия.

В диалектическом извиве люди в нынешнее время настолько унижены, что их родство с нелюдьми́ начинает просвечивать сквозь экран Природы – конструкта, который приблизительно с десятого тысячелетия до н. э. стал податливой субстанцией человеческих проекций – или ее современной обновленной версией, экраноподобной поверхностью, на которую люди проецируют свои желания. По крайней мере, некоторые люди теперь готовы отказаться от концепций Природы, чтобы достичь солидарности с существами, которые в реальности составляют биосферу.

В 2015 году очень большое количество людей поняло, что у них больше общего со львом, чем со стоматологом.

То, что солидарность между львом и человеком была достигнута через унижение, могло склонить нас не принимать ее, хотя именно так достигается солидарность между человеком и человеком. Причина – антропоцентризм. Маркс рассматривает, как рабочие отождествляются с нелюдьми́, и описывает это как деградацию: «С того времени, как человек, вместо того чтобы действовать орудием на предмет труда, начинает действовать просто как двигательная сила на рабочую машину, тот факт, что носителями двигательной силы являются человеческие мускулы, становится уже случайным, и человек может быть заменен ветром, водой, паром и так далее»[44]44
  Marx, Capital, 1.497. Маркс, “Капитал”, 386.


[Закрыть].

Одним из видимых препятствий включения нелюде́й в марксизм является то, как Маркс описывает человеческое производство в пассажах, подобных этому. Столкнуться с нечеловеческим внутри капитализма – значит лишить человека уникальности. Человек превратился в мышцы, а мышцы превратились в заменяемые компоненты, простое протяженное движение. Вспомните, как микроменеджмент викторианского капитализма занимался вычислением точного минимального пространства, необходимого для жизни и дыхания, из которого Маркс делает обобщение:

[Капитал] узурпирует время, необходимое для роста, развития и здорового сохранения тела. Он похищает время, которое необходимо рабочему для того, чтобы пользоваться свежим воздухом и солнечным светом. Он урезывает время на еду и по возможности включает его в самый процесс производства, так что пища дается рабочему как простому средству производства, подобно тому как паровому котлу дается уголь и машинам – сало или масло. Здоровый сон, необходимый для восстановления, обновления и освежения жизненной силы, капитал сводит к стольким часам оцепенения, сколько, безусловно, необходимо для того, чтобы оживить абсолютно истощенный организм… Интересует его единственно тот максимум рабочей силы, который можно привести в движение в течение рабочего дня. Он достигает этой цели сокращением жизни рабочей силы, подобно тому как жадный сельский хозяин достигает повышения доходности земли посредством расхищения плодородия почвы.

[Капиталистическое производство] ведет не только к захирению человеческой рабочей силы… [но и] к преждевременному истощению и уничтожению самой рабочей силы[45]45
  Ibid., 1.375–76; там же, 248–249.


[Закрыть].

Последнее мрачное предложение усиливает ощущение того, что то, что мы здесь наблюдаем, это жестокая, очень реальная версия научного редукционизма. Посмотрите, как одним метким предложением Маркс описывает стадию раннекапиталистического первоначального накопления, в котором нечеловеческое также низводится: «Сначала рабочие прогоняются с земли, а потом приходят овцы»[46]46
  Ibid., 1.556; там же, 440.


[Закрыть].

Единственная нечеловеческая сущность, которую Маркс не ставит на более низкий уровень, – это сам капитал. В товарном фетишизме поразительно то, что для него не нужна (человеческая) вера; он полностью автоматизирован. В «секрете» капитала поразительно не то, насколько он скрыт, – даже Адам Смит мог заметить, что труд производит стоимость. Поразительно, что его секрет лежит на поверхности: это секрет социальной формы как таковой. Буржуазные политэкономисты слепы в своей очарованности содержанием. Понимание не имеет значения, и это худшее, что могло бы произойти, потому что понимание представляет собой наивысший режим доступа, ведь Маркс принял наследие Канта. Поскольку понимание связано с человеком, нечеловеческие режимы доступа (вычесывание, парение, вылизывание) обесценены. В товарном фетишизме поражает его автономная сила. Поэтому что-то в корне не так с наделением властью нелюде́й. Эта идея – баг или фича?

Неолиберализм и планетарное сознание

В сведении человека к нечеловеческому и в сведении нечеловеческого к зверскому также предлагается выход. Онтология (логика того, как существуют вещи), которая не редуцирует людей и нелюде́й – таким образом предотвращая кислый привкус, возникающий при сравнении с ветром или водой, – будет противоречить имплицитной логике капитализма, который издает онтологический шум, в точности напоминающий материалистический редукционизм.

Со времен Саммита Земли ООН (Рио-де-Жанейро, 3–14 июня 1992 года) фундаментом фашиствующих правых в США было противодействие солидарности с нелюдьми́. Из этого можно сделать много выводов. Провозглашение Джорджем Бушем-старшим постсоветского нового мирового порядка было действительно зловещим, но таким же было и фашистское толкование этого события. Удивительно, насколько фашисты откровенны в этом. Из смеси образа нового мирового порядка, рожденного администрацией Буша, и не имеющей обязательной силы «Повестки дня на XXI век», подписанной всеми 178 участниками Саммита Земли, они создали теорию «глобального заговора банкиров», в которой слиты воедино антисемитизм и враждебность по отношению к нечеловеческим формам жизни[47]47
  United Nations, Agenda 21: The United Nations Programme of Action from Rio (United Nations, 1992); Организация Объединенных Наций, Повестка дня на XXI век (ООН, 1992), https://www.un.org/ru/documents/decl_conv/conventions/agenda21.shtml.


[Закрыть].

В первом разделе «Повестки дня на XXI век» говорится о сокращении бедности и изменении моделей потребления, о сдерживании стремительного роста числа людей на планете и о заключении соглашений в экологически «устойчивом» ключе. Во втором разделе представлена концепция биоразнообразия. В третьем разделе описываются группы (человеческих) участников, вовлеченных в концепцию «Повестки дня на XXI век». Четвертый раздел посвящен практическому воплощению. «Устойчивое развитие» – ключевой термин, и подобно тому, как Геббельс при слове «культура» хватался за пистолет, когда я слышу словосочетание «устойчивое развитие», я хватаюсь за свой солнцезащитный крем. «Устойчивое развитие» – еще более бессмысленный термин, чем «культура», и оба эти термина пересекаются. Разумеется, речь идет об устойчивом развитии неолиберальной капиталистической мировой экономической структуры. И это не очень хорошая новость для людей, кораллов, птиц киви или лишайников. Это подытоживает эксплозивно-холистическую политическую и экономическую повестку дня. Отдельные существа не имеют значения; имеет значение целое, которое превосходит их.

Если мы хотим мыслить в планетарном масштабе, не просто модернизируя и ретвитя основной агрокультурно-теологический мем, оправдывающий границу между человеческим и нечеловеческим, то нам необходим другой целостный подход. Фашизм – это атавистическая реакция на реальность этой тягостной неудачи в попытке заменить нового бога на фантазийного старого бога: «вернем Америке былое величие». В фашистском воображении слияние «Повестки дня на XXI век» с новым мировым порядком, как в геометрической триангуляции, вылилось в виртуальный образ заговора международных банкиров (евреев). Подобно шизофренической защите от параноидных галлюцинаций, скрывающих вакуум крайней степени тревожности, пересечение между антисемитизмом и позитивным, объемным образом эксплозивно-холистического биосферного «международного сообщества» защищает от вакуума актуального экологического сознания. Симбиотическое реальное неизбежно порвано в клочья и обезображено.

Тем не менее следующий вывод, который мы должны сделать, может показаться неожиданным, и в последнее время нам, безусловно, приходилось слышать с виду более логичные аргументы. Кажется, что в основе расизма лежит спесишизм. «Род человеческий» заявляет, что все с точностью до наоборот: расизм подпирает спесишизм. Тщательно очерченные жесткие различия между тем, кто считается человеком, и тем, кто нет, создают «Зловещую долину» (термин в дизайне робототехники), в которой нечеловеческие существа (например, дельфины или R2-D2) резко отличаются от человеческих: отделены от людей непреодолимой пропастью. Если вы взглянете поверх этой пропасти на некоторых нечеловеческих существ, то пропасти как будто не существует. Но далеко от того, чтобы быть тонкой, жесткой границей, которая, возможно, с тем же успехом может не существовать, Зловещая долина представляет собой грязную яму, похожую на братскую могилу, в которой находятся тысячи отвергнутых существ. Левые должны принять во внимание, что крайние правые подкрепляют спесишизм расизмом, разбавляя паранойю о биологическом разнообразии антисемитизмом. Таким образом, борьба с расизмом становится полем битвы за экологическую политику. «Экологический расизм» – это не просто тактика распространения вреда через последовательное насилие в отношении бедных. Энвайронментализм как таковой может совпадать с расизмом, когда он проводит жесткую границу между человеком и не-человеком. Размышление о человеческом роде в неантропоцентрическом ключе требует размышления о человеческом роде в антирасистском ключе.

Мы можем добиться этого, апроприировав и модифицировав концепцию «мира» Хайдеггера. Иметь какой-то мир не означает жить в запечатанном пузыре, отрезанным от других. Мир не должен быть чем-то особенным, что конструируют люди, в последнюю очередь немцы, которых Хайдеггер считает лучшими в мировании. Мы разоружим Хайдеггера изнутри. Дело не в том, что не существует такой вещи, как мир, но этот мир всегда и по необходимости неполон. Миры всегда очень дешевы. И это благодаря особой неэксплозивной холистической взаимосвязаности, которая представляет собой симбиотическое реальное, а также тому, что ООО называет «изъятием объекта», тем способом, при котором никакой вид доступа вообще не может полностью поглотить объект. «Изъятый» не означает «эмпирически свернутый или отодвинутый на задний план»; это означает – и именно поэтому я сейчас иногда говорю «открытый» вместо «изъятый» – настолько бросается в глаза, что вы его не видите.

У всего существующего есть потрепанный, «покалеченный» мир: вы можете легко протянуть руку сквозь свою дырявую занавеску, чтобы пожать лапу льва, и лев может сделать то же самое. Сова – это сова, и причина заботиться о ней не в том, что она представитель ключевого вида; нам не нужно, чтобы она была кирпичиком в крепкой стене мира, нам нужно заботиться о ней, играть с ней. Это дает нам вескую причину заботиться друг о друге, независимо от того, кто мы, и о других формах жизни. Это дает нам способ сказать, что у нас есть что-то общее в левом смысле. Мы – Род человеческий.

Теперь мы можем в деталях увидеть, как сильный МАТТ переиначивает Маркса и экологию в корреляционистском антропоцентрическом ключе. Утверждение, что «Маркс уже думал об этом», означает, что экологическая политика и этика выражаются в «спасении Земли», что означает «спасение мира», что означает «сохранение достаточно дружественной человеку среды». Это не солидарность, это обслуживание инфраструктуры. Сохраняется одно только кино, в котором проекцию человеческих желаний можно крутить на пустом экране всего остального.

Кино, безусловно, представляет собой современную версию пещеры Платона. Неявная теплая, темная, тактильная близость такой пещеры упускается из виду, если все, что мы хотим сделать, это сохранить качество игры теней на стенах. И мы, кажется, очень уверены в этой игре теней. Она определенно утратила целое измерение своего игрового качества, превратившись в развлечение на борту самолета, экран высокой четкости и без мерцания, на котором мы видим то, что знаем, и знаем то, что видим. У нас нет даже особых чувств к кукловодам или куклам, которые крутятся позади нас, пока мы смотрим, или к огню, вокруг которого они двигаются, или к дереву, которого требует пламя. Речь уже не идет о том, чтобы находиться в ловушке иллюзии. Мы попали в ловушку гнетущей и скучной реальности, которая не оставляет места для иллюзии и игры. Единственная цель – поддерживать существование. Звучит жестоко и банально.

Обращаться к теням и мерцающему пламени означает, что для того, чтобы заботиться о себе и других формах жизни, помимо простого поддержания пресного существования, нам необходимо объять навязчивое, жуткое, призрачное измерение. Экологическая реальность наполнена призрачной, трепещущей энергией, которую невозможно, не прибегая к насилию, ограничить «духом», «душой», «идеей» или «понятием». Она относится к явлениям, которые мы называем «паранормальными», которые легче всего представить как действие на расстоянии, немеханическую каузальность: телепатия, телекинез, неживые, движущиеся сами по себе вещи – жизнь как подмножество бескрайнего вибрирования, само движение как предмет глубинного колебания. Чтобы мыслить о человеке, не обращаясь к реакционному эссенциализму, объять в солидарности другие формы жизни и других людей, необходимо учесть возможность столов, которые могут танцевать. Такие мысли запрещены в западной метафизике и культуре; и, по сути, разве это не значит, что мы должны верить во что-то принципиально неправильное? Например, должны ли мы признать, что реальность агентности капиталистических товаров – отчужденные производительные силы человека в форме танцующих товаров в мире меновой стоимости – останется здесь? Подчиниться системе, которая даже не требует веры, а только молчаливого согласия? Что это за левая экология?

Да, я действительно берусь утверждать, что товарный фетишизм говорит что-то правдивое, хотя и в искаженном виде, о природе вещей, о симбиотическом реальном. Более того, я действительно берусь утверждать, что консюмеризм говорит что-то правдивое о симбиотическом реальном.

Теряя самообладание

Почему мы вдруг стали интересоваться людьми как видом и что мы можем изменить в том, как мы представляем себе себя? Основная причина экологическая: именно то, как мы относимся к другим видам, позволяет нам думать о себе как о виде. Такое представление восполняет недостающую часть пазла левой мысли с 1960-х годов – как увязать экологию с социальной революцией.

Новые левые непреднамеренно делают то, чего, по их утверждению, они не делают. Они универсализируют человека, метафизически отличая человеческие существа от всех нечеловеческих имплицитным докантианским онтологическим жестом, который неумышленно всерьез ослабляет его политическую грань. Марксизм по своей сути предполагает (человеческий) экономический и культурный метаболизм. Потребительская стоимость означает то, как вещь является – человеку. Во всяком случае, другие формы жизни должны рассматриваться как участники метаболических экономических отношений, если не культурных. Есть экономический метаболизм осьминогов и экономический метаболизм горных козлов. Раньше все эти метаболизмы носили название «экономия природы», которое Геккель сократил до термина «экология». Экология именует масштаб, превосходящий только человеческие метаболизмы.