Текст книги "Дорога к несвободе. Россия, Европа, Америка"

Глава 4. 2014 год: обновление или вечность?

Дар начинания, еще до того как начало превращается в историческое событие, есть высшая способность человека. В политическом отношении он тождествен человеческой свободе.

Ханна Арендт, 1951 год[5]5
  Пер. А. Ковалева. – Прим. пер.


[Закрыть]

Российская “политика вечности” вернулась на тысячелетие в прошлое, чтобы отыскать вымышленный момент невинности. Владимир Путин заявил, что крещение Владимира (Вальдемара) сделало россиян и украинцев одним народом. В июле 2013 года в Киеве Путин читал в людских душах и рассуждал о сакральной геополитике:

Наше духовное единство началось с крещения святой Руси 1025 лет тому назад. И за это время очень многое произошло в жизни наших народов, но духовное единство является настолько прочным, что не подвержено никаким действиям властей: ни государственных, ни, позволю себе даже сказать, церковных. Потому что, какая бы власть над людьми ни была, крепче, чем власть Господа, ничего быть не может. И в душах наших людей это является самой прочной основой нашего единства.

В сентябре 2013 года Путин на заседании международного дискуссионного клуба “Валдай” объяснил свое представление на профанном языке. Он упомянул об “органической модели” (по Ильину) российской государственности, причем Украину счел неотъемлемым органом непорочного российского организма. “У нас общая традиция, общая ментальность, общая история, общая культура, – заявил Путин. – У нас очень близкие языки. В этом смысле… мы один народ”. Подписание Украиной соглашения об ассоциации с ЕС должно было состояться через два месяца. Россия решила помешать этому потому, что в сфере ее духовного влияния – в “русском мире”, как стал говорить Путин, – ничто новое невозможно. Попытка Путина экспортировать российскую “политику вечности” привела к неожиданным последствиям: в ответ украинцы нашли новые политические формы.

Нации – новое явление, но корни их глубоки. Важно то, как именно они соотносятся. Можно, подобно российским лидерам, повторять ритуальные заклинания с целью сохранения статус-кво в собственной стране и оправдания территориальных захватов. Утверждать, будто Киевская Русь – это Российская Федерация, а князь Владимир (Вальдемар) – это Владимир Путин, – значит выбрасывать целые столетия интерпретируемого материала для исторической и политической мысли.

Но можно видеть в тысячелетии, миновавшем со времени крещения князя Владимира (Вальдемара), историю, а не цикл “вечности”. Мыслить исторически – не значит подменять один национальный миф другим и говорить, будто воспреемник Руси – это Украина, а не Россия, или что Владимир (Вальдемар) был украинцем, а не русским. Утверждать это – означает просто заменить российскую “политику вечности” украинской. Мыслить исторически – это значит видеть, какими могут быть, например, Украина и Россия. Мыслить исторически – значит видеть границы структур, пространства неопределенности, возможности освобождения.

Восточная Европа в 1054 г.

Формирование нынешней Украины стало возможным благодаря условиям, сложившимся в средневековье и раннем Новом времени. Русь князя Владимира (Вальдемара) распалась задолго до прихода монголов в начале 1240-х годов. В XIII–XIV веках большая часть территории Руси вошла в состав Великого княжества Литовского. Русские князья-христиане стали правителями языческой Литвы.

В Великом княжестве Литовском языком законов и судопроизводства стал язык Руси. С 1386 года литовские великие князья обычно правили и Польшей. Понятие Украины как части земель Древней Руси возникло после 1569 года. В том году политические отношения Литвы и Польши изменились: Королевство Польское и Великое княжество Литовское образовали федерацию, конституционный союз двух монархий: Речь Посполитую. При этом большая часть территории современной Украины была передана Польше. Это породило конфликты, которые привели к возникновению политической идеи Украины.

После 1569 года на территории современной Украины православные традиции Руси конкурировали с западным христианством (претерпевавшим тогда благотворные перемены). Польские католические и протестантские идеологи, вооруженные книгопечатанием, бросили вызов православию на русских землях. Некоторые русские князья обратились в католичество или протестанство и стали общаться между собой по-польски. Следуя польским образцам (и в подражание переселившейся на восток польской знати), эти магнаты начали превращать плодородную степь в обширные сельскохозяйственные угодья. Это привело к закрепощению и эксплуатации местного населения. Украинские крестьяне, бежавшие от помещиков, нередко попадали в другую неприятность: их могли продать в рабство татары-мусульмане, населявшие крайний юг современной Украины. Крымское ханство было вассалом Османской империи.

Крепостные искали убежища на юго-восточной границе степи, на ничьей земле между поляками и османами, у казаков: вольницы, промышлявшей набегами, охотой и рыболовством. Казаки построили крепость – Сечь – на днепровском острове неподалеку от современного города Днепр. В военное время тысячи казаков поступали наемниками в польскую армию. Когда казаки дрались в пешем строю, а польская знать – в седле, польское войско редко терпело поражение. В начале XVII века Речь Посполитая была крупнейшим государством Европы и непродолжительное время владела даже Москвой. В этой дворянской республике каждый шляхтич заседал в парламенте. Конечно, некоторые дворяне были могущественнее других, и крупные украинские магнаты были среди влиятельнейших граждан Речи Посполитой. Казаки стремились к дворянскому достоинству или хотя бы к признанию своих прав в польско-литовской федерации, однако не добились этого.

Польско-литовское государство (1386 г.)

В 1648 году их недовольство переросло в восстание. В то время Речь Посполитая готовилась воевать с Османской империей. Казаки, прежде собиравшиеся выступить против турок, вместо этого выбрали гетманом Богдана Хмельницкого, и он убедил их восстать против местных полонизированных помещиков. Искавший союзников Хмельницкий призвал на помощь татар, которым предложил в качестве рабов украинцев-христиан. Когда татары оставили Хмельницкого, ему понадобился новый союзник, и Московское государство оказалось единственным доступным вариантом. Этот союз ни в коем случае не был предопределен. И казаки, и московиты считали себя воспреемниками Руси, но они говорили на разных языках и не могли обходиться без переводчиков. Мятежник Хмельницкий был наследником Возрождения, Реформации и Контрреформации, владел украинским, польским и латинским языками (а вот по-русски он не говорил). Казаки (привыкшие к договоренностям, обязательным для всех сторон) считали временным соглашением то, что Москва рассматривала как постоянный переход “под руку” русского царя. В 1654 году началась война Московского государства с Речью Посполитой. В 1667 году земли современной Украины разделили по Днепру, и казацкие крепости достались Москве. Статус Киева сначала был неясен. В итоге город достался московитам.

После долгой азиатской ориентации Московское государство обратилось на запад. Киев около восьмисот лет не был политически связан с Москвой. В средние века, в эпохи Ренессанса, Реформации и Контрреформации Киев оставался европейской метрополией. После присоединения к Московскому государству [Киево-Могилянская] академия была главным высшим учебным заведением в стране, которая с 1721 года стала называться Российской империей. Образованные выходцы из Киева вливались в образованные слои Москвы, а затем и Петербурга. Казаки вступили в императорскую армию. Екатерина II сделала казака [Александра Безбородко] своим фаворитом и отправила казаков покорять Крым. В конце XVIII века Российская империя разделила Речь Посполитую с Пруссией и Австрией, и польско-литовское государство прекратило свое существование. Почти все земли Киевской Руси вошли в состав Российской империи.

В XIX веке имперская интеграция привела к росту украинского патриотизма. Императорский университет в Харькове стал первым центром романтической тенденции к идеализации украинского крестьянства и его культуры. В Киеве в середине XIX века некоторые представители старой знати начали отождествлять себя с украиноязычным крестьянством, а не с российской или польской властью. Сначала российское правительство усматривало здесь похвальный интерес к “малороссийской” культуре. Однако после Крымской войны (1853–1856) и восстания 1863–1864 годов в Польше российские власти сочли украинскую культуру политически вредной и запретили публикации на украинском языке. Утратили свою силу законы Великого княжества Литовского с их рудиментами древнерусского права. Москва заняла место Киева как центра православия. Образованная в 1596 году униатская церковь (с византийским обрядом и католической иерархией) была ликвидирована.

Теперь единственной из земель Киевской Руси, оставшейся за пределами Российской империи, была Галиция: в конце XVIII века, когда с карты исчезла Речь Посполитая, эти земли получили Габсбурги. В коронной земле Галиции сохранились некоторые черты древнерусской цивилизации, например униатская церковь. Австрийцы назвали ее греко-католической и обучали священнослужителей в Вене. Дети и внуки этих людей стали украинскими активистами, редакторами газет и кандидатами в депутаты. Когда российские власти открыли гонения на украинскую культуру, литераторы и активисты уехали в Галицию. После 1867 года в государстве Габсбургов имелись либеральная конституция и нестесненная печать, и украинцы-политэмигранты свободно продолжили свою деятельность. В Австрии проводились демократические выборы, и в монархическом государстве партийная политика становилась национальной. Беженцы из Российской империи видели в украинской политике и истории продолжение своего языка и культуры. Что касается крестьян, то основную часть говорившего по-украински населения заботил главным образом земельный вопрос.

Соперничество за Черное море (1569 г.)

В ноябре 1917 года, после большевистской революции, Украина объявила независимость. Однако, в отличие от других восточноевропейских народов, украинцы не сумели построить национальное государство. Державы-победительницы в Первой мировой войне не признали их притязаний. Киев более десяти раз переходил из рук в руки: город захватывали красные и белые, украинская и польская армии. Испытывавшие огромные трудности украинские власти заключили союз с недавно получившей независимость Польшей, и в мае 1920 года польская и украинская армии взяли Киев. Затем Красная армия перешла в контрнаступление, и украинские солдаты до самой Варшавы сражались плечом к плечу с поляками. Но когда в 1921 году Польша и РСФСР заключили (в Риге) мирный договор, земли, которые украинские активисты считали своими, были разделены: почти вся территория, прежде входившая в состав Российской империи, досталась СССР, а Галиция и Волынь отошли Польше. (Итог совершенно закономерный.) Хотя национальное государство украинцев существовало всего несколько месяцев, а государства его западных соседей – несколько лет, украинский пример нагляднее: национальное государство – вещь в эксплуатации непростая и в большинстве случаев нежизнеспособная.

Пример Украины подводит нас к главному вопросу современной европейской истории: а что после империи? Согласно мифу о рациональной нации, национальные государства усвоили урок войны и приступили к интеграции. Чтобы этот миф выглядел правдоподобно, национальные государства нужно поместить во времена, когда их не существовало. О важнейшем же событии европейской истории середины XX века, то есть о попытках европейцев основать империи в самой Европе (важнейший пример – неудачная колонизация Украины немцами в 1941 году) – следует забыть. Украинский чернозем играл ключевую роль в двух основных европейских неоимперских проектах XX века: советском и нацистском. Украинская история и в этом отношении не являет собой исключение – и поэтому очень показательна. Ни одна другая территория в Европе не влекла к себе колонизаторов настолько сильно. Отсюда – правило: в европейской истории чередуются периоды колонизации и деколонизации.

Проект Сталина подразумевал внутреннюю колонизацию. Поскольку у Советского Союза не было заморских владений, метрополия эксплуатировала провинции. Украине пришлось вверить свои урожаи авторам Первого пятилетнего плана (1928–1932). Из-за голода, вызванного государственным контролем над сельским хозяйством, погибло от 3 до 4 млн жителей советской Украины. Гитлер считал, что плодородные земли Украины превратят Германию в великую державу. В ходе немецкой оккупации, начавшейся в 1941 году, погибло более 3 млн жителей советской Украины (в том числе около 1,6 млн евреев, убитых немцами, местной вспомогательной полицией и повстанцами). Кроме этого, около 3 млн жителей Украины погибли, сражаясь в Красной армии. Таким образом, из-за оспаривания двумя колониальными державами одной территории за десятилетие погибло около 10 млн ее жителей.

После того как РККА разгромила вермахт, граница советской Украины была отодвинута на запад, и после 1945 года в состав УССР вошли территории, отторгнутые у Польши, Чехословакии и Румынии. В 1954 году Крым, находившийся в составе РСФСР, был передан в административное подчинение УССР. Этот шаг стал последним в череде изменений границ советских республик. Поскольку полуостров был связан перешейком с Украиной, Москва вверила Крым ей, чтобы та обеспечивала полуостров водой и электроэнергией. Советские лидеры воспользовались случаем напомнить, что Украине и России суждено быть вместе. В 1954 году, когда исполнилось триста лет направленному против Речи Посполитой альянсу казаков с Москвой, промышленность СССР выпустила сигареты и ночные рубашки с соответствующей символикой. Это один из первых примеров советской “политики вечности”: легитимация режима не на основе его успехов в настоящем или будущем, а через ностальгическое обращение к круглым датам.

УССР по численности населения была второй (после РСФСР) союзной республикой. В Западной Украине, принадлежавшей до Второй мировой войны Польше, украинские националисты сопротивлялись установлению советской власти. В конце 1940-х – начале 1950-х годов сотни тысяч людей – целые семьи – попали в ГУЛАГ. Так, всего за несколько октябрьских дней 1947 года было выслано 76 192 украинца (“операция «Запад»”). Большинство тех, кто дожил до 1953 года, освободил Никита Хрущев. В 1960–70-х годах украинские коммунисты вместе со своими русскими товарищами стали управлять крупнейшим на планете государством. Во время холодной войны юго-восток Украины являлся оплотом ВПК: например, в Днепропетровске (неподалеку от места, где располагалась Сеча) строили ракеты. Хотя советская власть погубила много украинцев, вожди никогда не отрицали существование украинского народа. Считалось, что в условиях советской власти народы полностью раскроют свой потенциал и, когда будет построен коммунизм, так сказать, “растворятся”. В первые десятилетия СССР существование украинского народа признавалось всеми, от Йозефа Рота до статистиков Лиги Наций. Голод 1932–1933 годов явился и войной с украинцами: он подорвал сплоченность сельского населения и сопровождался кровавыми репрессиями против националистов. Но вместе с тем смутная уверенность в том, что, наряду с другими народами СССР, украинцев тоже обязательно ждет социалистическое будущее, все же оставалась. От этой иллюзии Советы официально отказались лишь в 1970-х годах. В брежневском мифе о “Великой Отечественной войне” русские и украинские солдаты плечом к плечу сражаются с фашизмом. Леонид Брежнев, который предпочел утопии “реальный (развитой) социализм”, утверждал, что развитие советских народов завершилось. Брежнев настаивал, что языком всех советских элит должен стать русский. Делами Украины занимался ставленник Брежнева. Русификация коснулась сначала школ, затем университетов. В 1970-х годах за выступления в защиту украинской культуры грозило тюремное заключение и принудительное “лечение” в психиатрической больнице.

Конечно, украинские коммунисты охотно поддерживали советский проект, помогая русским коммунистам управлять азиатскими республиками СССР. Попытка Михаила Горбачева игнорировать КПСС после 1985 года оттолкнула таких людей, а политика гласности подвигла советских граждан к выражению недовольства тем, как решались национальные вопросы. В 1986 году молчание Горбачева после катастрофы в Чернобыле дискредитировало его в глазах многих украинцев. Миллионы жителей УССР подверглись высоким дозам облучения. Было трудно простить ему распоряжение о первомайском шествии под смертельно опасными осадками. Бессмысленное отравление в 1986 году напомнило украинцам о бессмысленном массовом голоде 1933 года.

Провалившийся путч лета 1991 года позволил Борису Ельцину вывести Россию из состава СССР. И украинские коммунисты, и украинские оппозиционеры сошлись в том, что Украина должна последовать за ней. На референдуме 92 % жителей советской Украины (и большинство населения всех ее областей) проголосовало за независимость.

Как и в России, на Украине 1990-е годы отмечены захватом прежней социалистической собственности и хитроумными приватизационными сделками. Однако украинские олигархи, в отличие от российских, составили устойчивые кланы, ни один из которых не контролировал государство дольше нескольких лет подряд. Кроме того, на Украине власть передавалась демократическим путем. В сравнительно благополучные годы перед мировым финансовым кризисом 2008 года Россия и Украина упустили возможность провести экономические реформы. В отличие от россиян, украинцы видели в Европейском Союзе средство от коррупции, мешавшей развитию общества, а также механизм более справедливого распределения богатства. Украинские лидеры добивались, по крайней мере на словах, вступления своей страны в ЕС. Виктор Янукович, с 2010 года занимавший пост президента, высказывался за европейское будущее, хотя его политика отнюдь не приближала такой исход.

Карьера Януковича демонстрирует отличие украинского олигархического плюрализма от российского клептократического централизма. Впервые Янукович принял участие в президентской гонке в 2004 году. Его покровитель, уходящий президент Леонид Кучма, оказал влияние на подсчет голосов. Россия также сделала ставку на Януковича и признала его победителем. После трехнедельных манифестаций на киевской Площади независимости (укр. майдан Незалежності) Верховный суд назначил перевыборы, и Янукович признал свое поражение. Это важный момент в истории Украины: демократия утвердилась в качестве механизма сменяемости власти. А если в большой политике действует верховенство права, всегда есть надежда, что однажды оно распространится и на обыденную жизнь.

После своей неудачи Янукович пригласил американского политтехнолога Пола Манафорта исправить его имидж. Манафорт, живший в Trump Tower в Нью-Йорке, много времени проводил на Украине. Под присмотром Манафорта Янукович переменил прическу, стал лучше одеваться и научился жестикулировать. Манафорт помог ему применить на Украине “южную стратегию” наподобие той, которую его клиенты из Республиканской партии применяли в США: она заключается в подчеркивании культурных особенностей, а это смещает фокус политики с действий на действительность. В Америке это подразумевает эксплуатацию опасений белых, даже если они на самом деле находятся в большинстве и распоряжаются почти всем. В случае Украины на вооружение взяли якобы огромные трудности русскоязычных украинцев, хотя русский – это основной язык политики и экономики страны, родной язык тех, кто контролирует ресурсы. Янукович (как и Трамп, следующий клиент Манафорта) получил власть, сделав ставку на культурный конфликт вкупе с чаянием, что олигарх защитит народ от олигархов.

Победив на президентских выборах в 2010 году, Янукович сосредоточился на личном обогащении. По-видимому, он решил перенять российские порядки, создав вместо чередующихся у власти олигархических кланов устойчивую клептократическую элиту. Его сын Александр Янукович, по профессии стоматолог, стал одним из богатейших людей Украины. Виктор Янукович пошатнул систему сдержек и противовесов. Так, он назначил председателем Конституционного суда [Вячеслава Овчаренко], который скрыл его криминальное прошлое. Кроме того, Янукович пытался насаждать демократию в российском духе. Одного из двух главных своих противников он отправил в тюрьму и добился принятия закона, согласно которому второй его противник не мог претендовать на пост президента. Это позволило Януковичу выставить свою кандидатуру на второй срок против специально подобранного оппонента-националиста. Янукович одержал убедительную победу и теперь мог заявить европейцам и американцам, что спас Украину от национализма.

Украина, молодое государство, испытывала огромные сложности, и самой наглядной из них была коррупция. Соглашение об ассоциации с ЕС, которое пообещал подписать Янукович, стало бы инструментом укрепления верховенства права на Украине. Исторически функцией ЕС как раз и было спасение европейских государств из-под обломков империй. Янукович – в отличие от многих украинцев – мог этого не понимать.

Мириться с режимом Януковича их заставляла лишь перспектива ассоциации с ЕС. И когда 21 ноября 2013 года Янукович неожиданно объявил, что не подпишет соглашение об ассоциации, терпение народа кончилось. Украинский президент принял такое решение после разговора с Путиным. Российская “политика вечности”, прежде не замечаемая большинством украинцев, внезапно дала о себе знать.

Журналистские расследования обнажили олигархию и неравенство. Журналисты – летописцы актуального – первыми отреагировали на “политику вечности”. В олигархической Украине XXI века именно журналисты дали согражданам шанс защититься. Журналист Мустафа Найем, занимавшийся расследованиями, 21 ноября решил, что с него хватит. Он призвал выйти на улицы. “Лайки не считаются”, – написал он в Фейсбуке. И люди вышли: сначала студенты и молодежь, которых украденное будущее лишило бы слишком многого.

Тысячи людей, киевляне и не только, пришли на Майдан – и остались там. И приняли участие в создании кое-чего нового: нации.

Несмотря на все недостатки политической системы, после 1991 года украинцы привыкли к тому, что политические разногласия разрешались без насилия. Исключения (например, убийство в 2000 году Георгия Гонгадзе, популярного журналиста, занимавшегося расследованиями) вызывали протесты. В стране, видевшей в XX веке больше насилия, чем любая другая, гражданский мир в XXI веке стал важным достижением. Свобода мирных собраний (наряду с регулярными выборами и отсутствием вооруженных конфликтов) – вот чем, по мнению самих украинцев, их страна отличалась от России. Поэтому когда 30 ноября на Майдане милиция напала на манифестантов, это явилось для многих шоком. По Киеву пронеслось: “наших детей” избивают. Первая кровь заставила людей действовать.

Украинцев встревожило насилие, и они стали съезжаться в Киев на помощь студентам. Одним из этих людей был Сергей Нигоян, говорящий по-русски армянин-рабочий с Донбасса. У студентов страх потерять Европу запустил реакцию защиты будущего. У остальных украинцев ту же реакцию вызвал страх потерять поколение, выросшее в независимой стране. Среди людей постарше, пришедших на Майдан защитить студентов, были ветераны-“афганцы”. Акции протеста в декабре 2013 года в меньшей степени касались Европы и в большей – должной политики, “приличий” и “достоинства”.

10 декабря 2013 года милиция снова попыталась изгнать протестующих с Майдана. Снова бросили клич, и представители всех слоев общества встали перед омоновскими дубинками. Молодая женщина-предприниматель вспоминала, что ее друзья “брились и переодевались в чистое на тот случай, если этой ночью они погибнут”. Историк литературы отправилась на Майдан с пожилой парой, издателем и врачом: “Мои друзья – это инвалид, которому сильно за шестьдесят, и его жена, ей примерно столько же. Рядом с ними я выглядела молодой, сильной и здоровой (мне 53 года, я женщина, и, конечно, в моем возрасте трудно рассчитывать на победу в драке с вооруженными мужчинами). Мои друзья – евреи, я – гражданка Польши, и мы пошли туда вместе, как украинские патриоты, убежденные, что наша жизнь не будет иметь никакого смысла, если протест подавят. Мы добрались до Майдана, но не без затруднений. Моя подруга Лена, врач, добрейший на свете человек, всего полтора метра ростом – и мне пришлось оттаскивать ее от беркутовцев, поскольку я знала, что она скажет им все, что думает и о них, и обо всем этом”. 10 декабря милиция не смогла рассеять толпу.

16 января 2014 года Янукович объявил манифестантов преступниками и узаконил милицейское насилие. В парламент внесли пакет законопроектов, названных протестующими “законами о диктатуре”. Эти меры сильно ограничивали свободу выражения и свободу собраний, был запрещен нечетко определенный законодателями “экстремизм”, а от негосударственных организаций, получавших деньги из-за границы, потребовали зарегистрироваться в качестве “иностранных агентов”. Законопроекты (копировавшие российские нормы) внесли депутаты, имевшие тесные связи с Россией. Не было ни публичных слушаний, ни парламентских дебатов, ни даже вотирования: вместо обычного электронного голосования депутаты поднимали руки, и поднятых рук оказалось отнюдь не большинство. Тем не менее законы вступили в силу, и манифестанты поняли, что в случае задержания их ждет уголовное наказание.

Шесть дней спустя двоих протестующих застрелили. Американцу или россиянину трудно понять, какой шок вызвали у украинцев эти смерти: уровень насилия в американском и российском обществе гораздо выше. (Месяц спустя снайперы застрелили еще больше людей, а еще через пять недель началось российское вторжение, и сейчас почти невозможно вспомнить, с чего началось кровопролитие.) Общество сочло многие действия власти вопиющим нарушением приличий. В последнюю неделю января в Киев со всей страны стали съезжаться граждане, прежде не поддерживавшие Майдан. Поскольку люди полагали, что руки Януковича теперь в крови, его пребывание у власти перестало устраивать многих украинцев.

Протестующие увидели опасность для политической системы страны. Манифестации в поддержку европейского курса были попыткой защитить хрупкие достижения Украины. К февралю Майдан насмерть встал против Евразии. Прежде мало кто из украинцев задумывался о российской “политике вечности”. И то, что им теперь предложили – насилие во имя жизни без будущего и мечты о том, что могло бы произойти, – им не понравилось.

В начале февраля Янукович все еще занимал пост президента. И у Вашингтона, и у Москвы имелись соображения о том, как его сохранить. Из телефонного разговора (перехваченного, скорее всего, российскими спецслужбами; запись была опубликована 4 февраля) помощника госсекретаря США с американским послом в Киеве стало ясно, что американцы поддерживают формирование нового правительства во главе с Януковичем. Это предложение шло вразрез с требованиями Майдана и на тот момент не имело уже отношения к реальности. Правление Януковича закончилось, по крайней мере в умах людей, оставшихся на Майдане после убийств 22 января и готовых рисковать собственной жизнью. Опрос показал, что лишь 1 % протестующих одобряет политический компромисс, при котором Янукович сохранит свой пост. 18 февраля начались парламентские дискуссии: еще оставалась надежда на достижение некоей договоренности. Однако кровопролитие, случившееся на следующий день, сделало сохранение режима куда менее вероятным.

История Майдана, которую с ноября 2013 по февраль 2014 года творили более 1 млн человек, мерзнувших на улице, – это не простая хронология неудачных попыток милиции разогнать манифестантов. Кровопролитие было для протестующих чем-то совершенно немыслимым, но лишь оно заставило американцев и европейцев обратить внимание на происходящее. Пролитая кровь послужила Москве поводом для отправки на Украину армии, из-за чего крови было пролито еще больше. Риторика следовала траектории пуль.

Люди на Майдане считали, что защищают то, что им все еще казалось возможным: достойное будущее своей страны. Насилие было для них неприемлемым. Да, оно вспыхивало на несколько минут или часов. Но люди пришли на Майдан не на несколько часов: они оставались там днями, неделями, месяцами. Их стойкость породила новое ощущение времени и новые формы политики. Те, кто оставался на Майдане, сумели это сделать лишь потому, что нашли новые способы самоорганизации.

Протестующие пользовались четырьмя формами политики: у них было гражданское общество, реципрокный обмен (экономика дара), стихийное государство всеобщего благосостояния и “дружба Майдана”. Киев – двуязычный город: явление необычное для Европы и небывалое – для России и США. Европейцы, россияне и американцы почти не задумывались о том, что бытовое двуязычие может указывать на политическую зрелость общества, и попросту делили Украину на “этнических украинцев” и “этнических русских”. Это примерно то же самое, что сказать, будто “этнические американцы” непременно голосуют за республиканцев. Такова суть политики, определяющей людей по этнической принадлежности и навязывающей им печальную “вечность” вместо перспективы. На Украине же язык – это гамма, а не граница. А если это граница, то она проходит внутри человека, а не отделяет его от других.

Собравшиеся на Майдане украинские граждане, как и в обыденной жизни, переходили с украинского языка на русский и обратно тогда, когда считали это нужным. Революцию начал журналист, по-русски объяснявший, где надо поставить камеру, и говоривший перед ней по-украински. Его знаменитая запись в Фейсбуке – “Лайки не считаются” – была сделана по-русски. На Майдане нелепо было спрашивать, кто на каком языке говорит. Манифестант Иван Суренко вспоминал (по-русски): “Толпа на Майдане проявляла терпимость в языковом вопросе. Я ни разу не слышал споров на эту тему”. На Майдане 59 % опрошенных сообщили социологам, что они говорят по-украински, 16 % – по-русски, а 25 % – по-русски и по-украински. Со сцены на Майдане выступали по-украински, поскольку украинский есть язык политики. Но затем оратор возвращался в толпу и разговаривал с друзьями по-русски. Такой была обыденность новой общности.

Политика этой общности фокусировалась на верховенстве права. У манифестантов имелась, во-первых, надежда на то, что соглашение об ассоциации с Европейским Союзом ослабит коррупцию, а во-вторых, решимость уберечь верховенство права от исчезновения под напором государственного насилия. В ходе социологических опросов протестующие наиболее часто определяли своей главной целью отстаивание верховенства права. Философия была простой: гражданскому обществу требуется государство, чтобы вести страну в Европу, а государство нуждается в Европе, чтобы избавиться от коррупции. Когда началось насилие, эта теория воплотилась в поэтические формы. Философ Владимир Ермоленко написал: “ [Европа – это] также свет в конце туннеля. Когда нуждаются в таком свете? Только тогда, когда вокруг темно”.