Текст книги "Курьезы холодной войны. Записки дипломата"

«Страна серебряная»

Название страны «Аргентина» непосредственно связано с серебром как по самому значению этого слова (от латинского argentum – серебро), так и по истории поиска этого металла в занимаемой ею части Южной Америки – название, которое в ходе становления данного государства несколько раз менялось, но сохраняло при этом упоминание о серебре…

…Среди историков до сих пор нет единого мнения относительно того, кто первым из европейцев побывал на берегах сегодняшней Аргентины. Одни считают, что пальма первенства в этом открытии принадлежит Америго Веспучи, который во время плавания вдоль Южноамериканского континента в 1501—1502 годах заходил на своих каравеллах в огромное устье Ла-Платы. Другие специалисты приписывают эту честь испанскому мореходу Хуану Диасу де Солису, который в 1516 году поднялся вверх по этой невероятно широкой в самом нижнем её течении реке, что и побудило его назвать её «Пресным морем». В ходе этой экспедиции Солис и большая часть его команды погибли в результате нападения на них местных индейцев, некоторые пропали в этой дикой местности, и лишь немногим удалось вернуться домой в Испанию. Возможно, Америго Веспучи и не бывал у берегов Аргентины, но история доподлинно свидетельствует о том, что он сыграл важную роль в направлении экспедиции Солиса, а четыре года спустя – и эпохального плавания самого Магеллана в поисках пролива из Атлантики в Тихий океан у берегов Южной Америки. Магеллан зарегистрировал своё посещение «Пресного моря» в 1520 году, а в1526 году подробным исследованием этого обширного речного бассейна занялся великолепный мореплаватель и первопроходец Себастьян Кабот.

Во время плавания в местных водах группа Кабота на острове Катарина наткнулась на двух выживших членов экспедиции Солиса, которые своими рассказами о несметных богатствах здешних земель распалили еще больше уже и без того возбуждённое воображение своих соотечественников, которые усматривали в нахождении драгоценных металлов и камней главную цель своих опасных и трудных заморских авантюр. Следуя из «Пресного моря» вверх по течению незнакомой широкой реки, Кабот открыл ещё два ее огромных притока, которые индейцы самого крупного в этом районе племени гуарани называли соответственно Парана и Парагвай. В этой местности он решил заложить опорный пункт под названием Санкти-Спиритус (Святой Дух). В сих донесениях императору Карлу V Кабот, опираясь на собранные сведения, щедро расписывал богатства открытых им новых земель, в которых якобы находилась целая серебряная гора и жили невероятно богатые люди, в подтверждение чего он посылал в Испанию образцы найденных там серебряных изделий. Это были сообщения, которых с нетерпением ждал и сам глава Великой Римской империи, накопивший массу долгов из-за своих бесконечных войн с Францией и турками. На основании этих оптимистических описаний Карл V решил учредить в этом богатом крае пограничную провинцию (аделантазго) под названием Рио-де-Ла-Плата по имени главной реки, которое он же и присвоил ей – Ла-Плата, что по-испански значит «серебро».

Надо сказать, что заход Кабота вверх по Ла-Плате и её притокам был серьёзным отклонением от того маршрута, которому он должен был следовать изначально: пройти вслед за Магелланом из Атлантики в Тихий океан к островам Пряностей Индонезийского архипелага. Однако рассказы о больших богатствах внутренних областей континента за Ла-Платой и связанные с ними надежды на возможности быстрого обогащения себя и короны оправдывали в глазах Кабота и многих других первооткрывателей подобные изменения их планов. Продолжая поиски неуловимых богатств, экспедиция Кабота застряла в этих краях на целых три года, когда при подготовке к очередному походу в поисках легендарного местного Эльдорадо под названием «очарованного города Цезарей» его форт Санкти-Спиритус был сметён при нападении индейцев, а он с остатками своего отряда был вынужден отплыть в Испанию.

Несколько лет спустя Франсиско Писарро успешно завоевывает богатейшую империю инков, посылая невиданные потоки золота и драгоценностей в королевскую казну из глубин Южной Америки и разжигая аппетиты обретения богатства и славы в её ещё не открытых или не освоенных землях у многих испанских аристократов и бедняков. В 1535 году представитель одного из самых именитых и богатых родов Кастильи Педро де Мендоса добивается разрешения Карла V на снаряжение за свой собственный счёт самой крупной экспедиции в Новый Свет с целью заселения земель бассейна Ла-Платы и защиты их от посягательств Португалии со стороны её расширявшихся владений в Бразилии. Именно Мендосе выпала честь основать в 1536 году на южной стороне устья Ла-Платы поселение под длинным церковным, как тогда было принято у католиков, названием «город Нашей Богоматери Святой Марии Доброго Ветра» (Nuestra Seсora Santa Maria del Buen Aire), или Буэнос-Айрес. Однако отсутствие снабжения, постоянные нападения индейцев и серьёзная болезнь вынудили Мендосу уже в следующем году отплыть в Испанию, но до пиренейских берегов он не доехал, расставшись с жизнью во время перехода через Атлантику.

Несколько месяцев после отъезда Мендосы два его заместителя, оставленных им в Буэнос-Айресе, Хуан де Айолас и Доминго де Ирала, решили сами попытаться обнаружить прославленные богатства новых земель и отправились в длительную и опасную экспедицию на расстояние свыше 1500 км от своей базы вверх по Ла-Плате и затем по реке Парагвай. Весь отряд Айоласа пропал без вести во время этого труднейшего похода, а Ирала сумел добраться до слияния Парагвая с ещё одной крупной рекой – Пилкомайо, где основал город Асунсьон, что по-испански значит «Успение». По сравнению с голодными условиями и враждебным окружением воинственных индейцев в Буэнос-Айресе Асунсьон имел тогда немало преимуществ, что и побудило немногих остававшихся в городе Доброго Ветра поселенцев перебраться в более привлекательное и надёжное «Успение». В течение целого ряда последующих десятилетий Асунсьон выполнял роль главной базы в завоевании и заселении северных областей сегодняшней Аргентины. Сам Буэнос-Айрес был возвращён к жизни в 1580 году, когда Хуан де Гарай привёз туда часть колонистов из Асунсьона.

Будущая столица Аргентины, как и все северные области этой страны, долгое время не получали переселенцев из самой Испании и росла в основном за счёт мигрантов из окружавших их территорий в Чили, Перу и Парагвае. Это объяснялось отсутствием таких крупных богатств и полезных ископаемых, какими к себе притягивали Мексика и Перу, относительно низкой плотностью населения индейцев, которых можно было бы использовать в качестве бесплатной рабочей силы, а также запретом на прямую торговлю с Испанией – главного потребителя продуктов колоний. Поэтому неудивительно, что к концу первой четверти XVIII века население Буэнос-Айреса всё ещё не превышало 2200 человек.

Вплоть до 1776 года Аргентина оставалась полузаброшенной провинцией вице-королевства Перу, но после учреждения в том же году нового вице-королевства Ла-Плата, включавшего территории сегодняшних Аргентины, Парагвая, Уругвая и южной части Боливии, со столицей в Буэнос-Айресе, начинается её постепенное экономическое развитие, сопровождаемое заметным ростом населения.

Движение за независимость Аргентины, как и в большинстве испанских колоний, было ускорено захватом их метрополии Наполеоном в 1808 году с последующим изгнанием её правящего короля, место которого занял брат Наполеона Жозеф. В 1810 году в Буэнос-Айресе было создано автономное правительство для управления вице-королевством Ла-Плата от имени изгнанного короля до реставрации его власти, что было скорее актом лояльности к прежнему режиму, а не декларацией независимости. Однако после реставрации королевского правления действия короны в Аргентине вызвали там такое недовольство, что уже в 1816 году Национальная ассамблея, созванная для рассмотрения сложившихся отношений с Мадридом, объявила страну независимой под названием Объединённые Провинции Рио-де-Ла-Плата.

Однако сторонники королевского режима, особенно в северных областях республики, в течение нескольких лет оказывали ожесточённое сопротивление новой власти, получая сильную поддержку от своих единомышленников в Перу. Решение этой проблемы было найдено выдающимся аргентинским полководцем и освободителем Хосе де Сан-Мартином, который, совершив исторический переход из города Мендосы через Анды в Чили в 1817 году, помог чилийским патриотам завоевать собственную независимость, а затем, высадившись со своей флотилией на побережье Перу, начал освобождать от испанского правления и это вице-королевство. Это движение было завершено в 1824 году великим венесуэльским освободителем Симоном Боливаром.

Правительство Буэнос-Айреса делало всё возможное для сохранения территориальной целостности бывшего вице-королевства Рио-де-Ла-Плата, но постепенно её крупные составные части стали откалываться в самостоятельные государства, что и привело к созданию Парагвая в 1814, Боливии в 1825 и Уругвая в1828 году. Даже сама оставшаяся Аргентина вплоть до 80-х годов XIX века неоднократно оказывалась под угрозой внутреннего распада из-за нерешённости вопроса об отношениях Буэнос-Айреса с остальными частями страны. Именно вслед за решением этой трудной национальной проблемы началось её бурное экономическое развитие. Вслед за первоначальным названием страна называлась Аргентинской Республикой, Аргентинской Конфедерацией и затем получила своё сегодняшнее название Аргентинской Республики, ставшей после Первой мировой войны одной из наиболее зажиточных стран Латинской Америки. Как и в большинстве этих стран, в Аргентине законно избранные правительства многократно сменялись военными диктатурами…

Такая очередная диктатура правила этой страной, когда мы с моим другом и коллегой Женей Кочетковым вместе с певцом Рафаэлем и его музыкальной группой на самолёте бразильской компании «Вариг» приземлились в центральном аэропорту столицы Аргентины. Выходя на аргентинскую землю вслед за отправлявшейся на концерт перед уже ревевшей толпой группой Рафаэля, мы с Женей совершенно не подозревали, что нас с ним тоже встречали. С двумя встречающими нас в штатском мы неожиданно познакомились при заполнении анкет на въезд перед паспортным контролем. Кстати, кроме нас двоих, такие анкеты больше никто из прибывших не заполнял, так что, когда мы увидели перед собой две незнакомые фигуры, в зале перед пропускными кабинами больше никого не было. Незнакомцы, не представляясь, спросили нас, являемся ли мы носителями фамилий, которые один из них, хотя и искажённо, но узнаваемо произнёс. Мы признались, что это наши фамилии, после чего представители, как было очевидно, соответствующих местных служб придвинули к нашему столу два недалеко стоявших стула и, устроившись перед нами, начали разговор с уточняющих наши личности вопросов. Они спрашивали, откуда и как надолго мы приехали, куда направляемся дальше, где мы живём и работаем, что нас интересует в Буэнос-Айресе, где собирались остановиться и с кем намеревались общаться. Ответив на заданные вопросы, мы заверили представителей властей, что прилетели как туристы всего на пару дней и никаких встреч с местными жителями не планировали.

Выслушав нас, наши собеседники посоветовали нам отказаться от планов посещения города по соображениям нашей безопасности, так как положение в нём было неспокойно, на улицах происходили демонстрации и столкновения разных групп с полицией, и что мы выбрали не очень удачное время для туризма. Звучали они как-то совсем неубедительно, да и нам самим было известно по СМИ, что военные в это время твёрдо контролировали ситуацию в стране. Посоветовавшись, мы спросили, означает ли всё это отказ нам во въезде даже при наличии официальных аргентинских виз, проставленных в наших паспортах ООН. В ответ нам было сказано, что это лишь дружеский совет, и что если мы всё таки решим вопреки этой рекомендации остаться в Буэнос-Айресе, мы можем это сделать, но при этом проявлять большую осторожность. Ещё раз переговорив между собой, мы решили направиться в город и, поблагодарив наших «опекунов» за их советы, сообщили им о нашем решении. Они встали и, вежливо попрощавшись, направились на выход. Мы в свою очередь подошли к кабине паспортного контроля, предъявили наши документы с заполненными анкетами и прошли в зал получения багажа, где нас уже какое-то время ждали наши чемоданы.

При выходе на улицу из здания терминала аэропорта «Эсейса» мы сразу же услышали ревущие громкоговорители, которые транслировали концерт нашего спутника Рафаэля на всю округу, заполненную десятками тысяч его поклонниц и поклонников, чья массовая оккупация парковочных площадей создала здесь невероятную неразбериху и суету. После нескольких неудачных попыток найти транспорт в город мы наконец вышли на одного таксиста, который и доставил нас с задержками всё из-за того же концерта в нашу гостиницу на улице Флорида неподалёку от Музея президента Митре и главных торговых кварталов города.

Зарегистрировавшись и приведя себя в порядок после перелёта, мы поспешили на прогулку по Буэнос-Айресу, направляясь сначала в исторический центр – главную площадь Плаcа-де-Майо, которая оказалась совсем неподалёку. Здесь находится президентский дворец, называемый Розовым домом, старое здание Национального конгресса, мэрия, главный собор и несколько музеев. Дом президента получил своё второе и более популярное название за его розовые стены, цвет которых был выбран после завершения строительства здания в 1882 году тогдашним президентом-просветителем Сармьенто. Этот цвет должен был символизировать единство страны путём слияния красного и белого цвета, которые олицетворяли партийную принадлежность двух главных политических группировок – федералистов и унитариев, соперничество которых потрясало жизнь Аргентины на протяжении большей части XIX века. Известность этого здания непосредственно связана с его балконом, с которого руководители страны, в том числе Перон и его популярная в народе жена Ева, выступали перед жителями города.

Очень привлекательной по архитектуре строений и общему оформлению является цетральная Авенида-де-Майо, соединяющая президентский дворец со зданием Национального конгресса. Она всем своим обликом и характером напоминает крупные улицы Парижа, в подражание которому, включая множество вынесенных на тротуары кафе, строились многие кварталы и парки этого, пожалуй, самого европейского города Латинской Америки. Парков, музеев, ресторанов магазинов, театров и кино в Буэнос-Айресе оказалось неожиданно много. Сами музеи, однако, если не считать тех, что посвящены историческому прошлому страны и её президентам, выглядят довольно провинциально и не содержат крупных и интересных коллекций, за исключением собрания французских мастеров XIX века и картин XVI—XVII веков, рассказывающих о завоевании Мексики, в Музее изящных искусств. Но сам факт наличия такого числа подобных учреждений свидетельствует о стремлении властей развивать культуру своего народа и приобщать его к культурным ценностям.

За имевшееся в нашем распоряжении время мы с Женей посмотрели все наиболее интересные места и музеи города, много бродили по его приятным и благоустроенным улицам и паркам, побывали в его богатых и бедных районах, посетили старый и живописный портовый район Ла-Бока и даже поплавали на лодках по каналам пригорода Тигре. Очень удивило обилие звуков музыки танго в главных торговых кварталах, которые там сопровождают посетителя повсюду, поскольку буквально из каждого магазина и лавочки слышится та или другая песня, и чаще всего в исполнении всемирно известного аргентинского певца в этом жанре Карлоса Гарделя, который погиб в авиакатастрофе в Колумбии ещё в 1935 году. Танго уже давно стало предметом национальной гордости Аргентины, но его судьба на собственной родине складывалась далеко не просто. Эта увлекательная и необычная история заслуживает внимание нашего уважаемого читателя…

Эль Танго

Танго, или «el tango» в его испанском оригинале, несомненно, было одним из самых известных и популярных парных танцев ХХ века. В своём упрощённом и широко распространённом бально-бытовом варианте оно, как и вальс, благополучно пережило некогда очень модные чарльстон, фокстрот, румбу, буги-вуги и другие не столь продолжительные танцевальные увлечения, сохранив свою отдохновенно-задумчивую лирическую привлекательность даже в тираническую эпоху короля-рока и его всевозможных ответвлений. Танго танцуют и сегодня почти во всём мире, хотя предпочтение ему отдают в основном люди, вышедшие за рамки «преступно-молодого буйного» возраста. В целом ряде стран существуют не только радиостанции, часто передающие музыку танго, но и специальные школы обучения этому элегантному танцу, а также клубы его любителей. Свидетельством неизбывной притягательной силы танго являются посвящённые ему документальные и художественные фильмы, а также отдельные музыкально-театральные постановки, осуществлённые за последние 10—15 лет. В наши дни самой большой популярностью танго пользуется среди населения… Финляндии.

Где же и когда зародился этот столь не похожий на своих народных и бальных собратьев танец? Как ему удалось сначала покорить Европу и Америку, а затем завоевать собственную родину, которая горячо и решительно отвергала его во младенчестве как постыдного и отвратительного ублюдка, подброшенного ей самым недостойным преступным сбродом из числа наседавших на неё пришельцев? Хотя история происхождения танго является далеко не простой и даже сегодня остаётся покрытой некоторым туманом ввиду отсутствия его чёткого «свидетельства о рождении», в её основных элементах она установлена довольно определённо и представляет собой очень увлекательное повествование.

Танго родилось не на пустом месте, а явилось постепенно оформлявшимся гибридом целого ряда предшествовавших ему музыкально-песенных и танцевальных форм, которые в то или другое время были популярны среди некоторых групп населения в Испании, на Кубе и других антильских островах, а также в Уругвае и Аргентине. Но именно этой «Стране Серебряной» (от латинского «argentum» – «серебро»), а говоря ещё точнее, её столице и крупному международному порту Буэнос-Айресу (в переводе с испанского – город «Добрых ветров») было суждено стать родиной будущего всемирно популярного танца.

К середине 70-х годов XIX века Аргентина, провозгласившая независимость от Испании ещё в 1816 году под названием Объединённые Провинции де Ла-Плата (по названию своей самой крупной реки Ла-Плата, что по-испански означает «серебро»)[1]1
  Это название река получила по велению императора Карла V на основании щедро преувеличенных сообщений от её первого подробного исследователя морехода Себастьяна Кабота о якобы несметных залежах серебра в окружавших её берега землях.


[Закрыть] ещё переживала нелёгкий процесс своего исторического становления как нового государства, раскинувшегося на огромных земельных пространствах, значительную часть которых занимали южноамериканские прерии-пампасы. Именно здесь тяжёлым трудом местных ковбоев-гаучо создавалось основное будущее национальное богатство страны – скотоводство. Жизнь гаучо и её специфический уклад стали одним из главных источников не только фольклора и литературной классики Аргентины (поэма «Мартин Фьерро» Х. Эрнандеса, роман «Дон Сегунда Сомбра» Гуирандеса и др.), но и формирования национального характера её населения.

В среде гаучо провинции Буэнос-Айрес и близлежащего маленького Уругвая с давнего времени была популярна ла пайада – импровизированная песня под гитару, которая исполнялась способными любителями в редкие часы отдыха и во время праздников этого трудового люда, зачастую на открытом воздухе вокруг костра с обильным употреблением мяса и спиртных напитков. В пайадах гаучо рассказывалось об их тяжёлой доле, об одиночестве в почти полностью мужских трудовых общинах, о мечтах о любви, о той большой жизни, которая протекала без их участия в далёких городах и посёлках. Постепенно импровизированная пайада стала уступать место устоявшимся в памяти исполнителей песням, которые не только интерпретировали их по собственному желанию и вкусу, но и меняли их стихотворное и ритмическое оформление. Новая ритмика, развивавшаяся благодаря влиянию привезённых в Буэнос-Айрес моряками с Кубы гаванской хабанеры и новыми эмигрантами из Испании – разновидности фламенко андалузского танго, явилась своего рода приглашением к танцу, который стал сопровождать песенное исполнение. Возникший в результате этих изменений и смешений музыкальный песенно-танцевальный гибрид получил название «милонга», заимствованное из словаря местного индейского племени кимбунда и означавшее «слова», т.е. слова исполнителя песни. Если вспомнить хабанеру из оперы Бизе «Кармен», написанную задолго до появления танго, то в её ритме и тональности вполне отчётливо можно угадать некоторые музыкальные детали рисунка будущего популярного танца. Те же, кому довелось когда-либо видеть исполнение даже классического испанского фламенко, не говоря уже о его варианте в виде андалузского танго, не могут не распознать в нём танцевальные элементы и фигуры его аргентинского сценического тёзки.

В середине 1880-х годов, когда завершились гражданские войны, а Буэнос-Айрес окончательно стал столицей Аргентины, началось бурное экономическое развитие страны в качестве крупного экспортёра сельскохозяйственной продукции. Быстрый рост больших перерабатывающих предприятий в городских центрах и прежде всего в Буэнос-Айресе привел к мощному притоку в них дешёвой рабочей силы из числа гаучо и нараставших волн эмигрантов из Европы, большую часть которых стали составлять итальянцы. Вместе с массами гаучо в бедные пригороды столицы пришла и милонга, которая становилась всё более популярной среди пролетарского и портового населения разбухавшей по своей территории и числу жителей столицы.

На начальном этапе своего пригородного распространения новый танец c только ещё намечавшимися чертами танго нашёл особенно благоприятную среду на празднествах и вечеринках, часто проводившихся в жилищах так называемых свободных «обозных женщин», или маркитанток, которые устраивались на поселение недалеко от военных казарм. Большинство из них были негритянками, мулатками, метисками и коренными индианками, хотя среди них встречались и белые женщины. Почти одновременно танцевально-песенная милонга захватила таверны и притоны портовых кварталов аргентинской столицы с их международной клиентурой, представители которой – заезжавшие моряки и прибывавшие эмигранты – накладывали свой отпечаток на содержание текста песен, состав используемых музыкальных инструментов, ритм музыки, а также на элементы и фигуры танца. Мужчины и женщины танцевали там парами, обнявшись руками, в подражание тому, что считалось бальными танцами «общества». В самом обществе бальные танцы (польку, мазурку, вальс и другие) тогда танцевали парами, не прикасаясь корпусом друг к другу, а мужчина всегда двигался, отступая перед женщиной спиной. В более свободной, если не сказать распущенной, обстановке портовых заведений и жилищ маркитанток светские моральные рамки были постепенно отброшены. Здесь в зависимости от степени знакомства и фамильярности танцующие пары касались друг друга корпусами или даже прижимались друг к другу, а женщина всегда шла назад, отступая перед мужчиной спиной.

По свидетельству современников, в этот период милонга в её более приличном, «очищенном» и не оскорбляющем семейные ценности, варианте превратилась в самый популярный танец и среди широких бедных слоёв населения. Без него не могли пройти ни праздники, ни вечеринки, ни какие-либо увеселительные мероприятия. Сначала мужчины и женщины танцевали его раздельно, но затем стали объединяться в пары, держа друг друга за руки на небольшом расстоянии. Другим её новшеством стало то, что теперь в городских условиях милонгу исполняли не только на традиционных гитарах, но и на аккордеонах, флейтах, арфах, скрипках и даже на расчёсках с прикладываемой к ним бумагой. Появились и группы музыкантов-милонгеров, которые исполняли этот танец с пением на городских улицах и площадях, а затем и по приглашению на специальных вечерах в кафе, дворах жилых домов и пригородных притонах. Со временем некоторые из таких заведений для привлечения и развлечения клиентов стали обзаводиться собственными танцевальными площадками и исполнителями, которые работали у них по контрактам на более продолжительной основе. Милонга стала неотъемлемой частью репертуара и многочисленных шарманщиков. Крупным шагом в её более широком принятии среди посетителей концертных и цирковых представлений, то есть более высокой социальной прослойки населения, явилось включение в них специальных номеров с танцевально-песенным исполнением наиболее известных и популярных милонг в их общественно-приемлемой интерпретации. Некоторые авторы начали сочинять специально для таких представлений и новые милонги, часть которых приобретала известность именно со сцены. Отдельные авторы даже полагают, что милонга начала 1890-х годов «Ке-Ко», которую называли также «Милонгон», была одним из самых первых аргентинских танго, хотя в ней отсутствовало несколько довольно примечательных элементов более позднего, уже сфомировавшегося танго, в том числе эль корте и кебрада[2]2
  Эль корте (Еl corte) – фигура в танго, при которой женщина резко под острым углом сгибает ногу в колене; Ла кебрада (La quebrada) – фигура в танго, при которой танцующие или один из них ставят ногу между ступнями партнёра.


[Закрыть].

Хотя большинство исследователей танго, придерживаясь вышеизложенного подхода, рассматривают милонгу в качестве его непосредственной предшественницы, которая подверглась целой серии новаторских преобразований на почве местной субкультуры Буэнос-Айреса, некоторые из них считают, и с определённым основанием, что танго сформировалось в результате африканизации милонги обосновавшимися в Аргентине неграми. Согласно данной точке зрения милонга как танец появилась в качестве карикатурно-шутливого изображения негритянских плясок на танцевальных вечерах бедных пригородных кварталов и увеселительных портовых заведений. Первоначально её танцевали там тоже не парами, взявшись за руки, а раздельно, и уже затем стали исполнять парами, и предпочтительно мужскими. Однако уже к 1890 м годам мужские пары были окончательно заменены на смешанные. В этой связи аргентинский музыковед Нестор Одериго отмечает, что на фазе своего зарождения в форме милонги танго исполнялось афро-аргентинцами раздельными парами, когда танцующие женщина и мужчина двигались друг перед другом, совершая различные движения корпусом, ногами и руками в сопровождении самой разнообразной мимики, что было непосредственным наследием афро-карибского танца кандомбе. В подтверждение своей точки зрения он ссылается на фотографию, помещённую в номере журнала «Илустрасьон Архентина» от 30 ноября 1882 года с изображением танцующей лицом друг к другу негритянской пары с подписью «Эль танго».

Однако, несмотря на подобные расхождения, почти все исследователи сходятся на том, что непосредственной предшественницей аргентинского танго была милонга. Они также разделяют мнение о том, что все те основные метаморфозы, которые со временем превратили её в новый популярный международный танец, она пережила именно в условиях Буэнос-Айреса конца XIX и самых первых лет начала ХХ века благодаря стихийному и творческому новаторству её сочинителей и исполнителей среди музыкантов, танцоров, композиторов, певцов и поэтов-песенников, как из безымянной массы любителей, в первую очередь в бедных пролетарских и портовых кварталах столицы Аргентины, так и профессионалов. В чём же проявились эти радикальные перемены, которые столь заметно выделили танго из числа других широко известных бальных танцев?

Исследователь танцев и песен Аргентины Карлос Вега в этой связи отмечает в первую очередь совершение танцующими в объятии парами не только уже устоявшихся и постоянно повторяющихся па-шажков и поворотов (как в вальсе, кадрили, той же милонге и др.), но и танцевальных фигур различной степени сложности. Другая особенность танго заключается в том, что в отличие от других парных танцев, исполняемых партнёрами в объятии руками, требующих пребывания в непрерывном движении, танго вводит паузы в совершение перемещения. Танцующая танго пара в определённый момент неожиданно коротко замирает в своём движении. При этом обычно мужчина останавливается только пока поворачивается или вращается женщина, и наооборот, когда женщина замирает на месте, мужчина может двигаться. Даже взятые сами по себе, эти особенности уже создают совершенно иную хореографию танца. Такое отличие в рисунке танца заметно усиливается, если учесть, что в противоположность, скажем, кадрили и другим танцам, когда пары исполняют фигуры (например, похожую на вращение мельницы кресть) в рамках относительно широкого пространства, образованного их корпусами и двойной длиной их соединённых рук, двигаясь в определённом заданном направлении (чаще всего по кругу), тогда как в танго они их выполняют, перемещаясь по полу в любую сторону в серьёзно суженных пределах их почти касющихся или даже касающихся тел. При этом каждая короткая комбинация шажков-па, которые женщина делает, двигаясь назад и отступая перед мужчиной, составляет отдельную фигуру. Проявление даже небольшой изобретательности позволяет каждой паре делать по десять, двадцать, а с приобретением опыта до сорока и более фигур по всей имеющейся площади, которые мужчина соединяет в целую хореографическую цепочку, всякий раз создавая новый вариант танго, который повторить с полной точностью практически невозможно.

Иными словами, каждое исполнение танго – это его новая интерпретация, что значительно расширяет его хореографические возможности по сравнению с повторяющимися поворотами и па вальса или мазурки. Кроме того, если при выполнении последних объятие танцующих на ширину их соединённых рук давало им возможность определённой независимости в совершении легко предсказуемых шажков по прямой линии или поворотов, то в танго подобная независимость полностью исчезала. Такая новая ситуация объясняется тем, что в танго нет регулярности или предсказуемости движений, поскольку каждая последующая фигура, каждая их серия и весь танец в целом строятся в момент их выполнения танцующими. Подобная особенность нового танца потребовала выработки и новой техники его исполнения: танцующая пара должна была двигаться в тесном объятии, лицом к лицу, бок о бок; мужчина должен был направлять и определять па женщины своей правой рукой, твёрдо держащей её талию. К середине 1890-х годов танго в основном уже обрело, а в первые годы ХХ века утвердило свою собственную хореографию. Умение хорошо и красиво танцевать танго, которое ещё и тогда оставалось пока танцем бедных рабочих пригородов и кварталов, а также портовых заведений, стало высоко престижным делом, составлявшим предмет мужской гордости, красоты, силы и ловкости и ставшим неотъемлемой частью мачо Буэнос-Айреса.