Текст книги "Тайный орден"

Тимур Леонидович Лукьянов
Тайный орден

Праведен Господь во всех путях Своих и благ во всех делах Своих[1]1
  Библия, Псалтирь, псалом 144, стих 17.


[Закрыть].

Пролог

Во второй половине одиннадцатого века в Европе заканчивалось время «темных веков», время невежества и безвластия, порожденное гибелью старого имперского Рима и продлившееся столетия. Предпринятая в начале девятого века, попытка Карла Великого возродить былое величие Европы завязла в распрях потомков императора. Потому к одиннадцатому столетию от былого величия династии Каролингов мало что осталось, кроме живущих в народе воспоминаний, обращенных в легенды, да развалин старых дворцов. Королевская Франция того времени представляла собой страну, находящуюся в состоянии феодальной раздробленности и экономической разрухи. А с тех пор, когда в 1058 году король Генрих-первый Капет потерпел сокрушительное поражение при Варавилле от герцога Нормандии Вильгельма Незаконнорожденного, более известного впоследствии как Вильгельм Завоеватель, королевская власть ослабла чрезвычайно. Следующий французский король Филлипп I (1053–1108) был отлучен от церкви за его распутный образ жизни и скандальное поведение. В 1092 году он, вопреки всем церковным и мирским законам, расторг свой брак с Бертой Голландской и похитил Бертрану де Монфор, жену герцога Анжуйского. Погрязщий в своих личных проблемах, король Филлипп I в политике действовал вяло и потому, в сущности, непосредственное влияние французского короля ограничивалось только Парижской и Орлеанской областями, в то время, как со всех сторон королевский домен[2]2
  Домен – владения верховного феодала.


[Закрыть] окружали земли влиятельных и опасных вассалов французской короны.

Сын Генриха-первого Капета и Анны Ярославны Киевской, французский король Филипп-первый не отличался ни сильной волей, ни храбростью и правил страной нерешительно, не рискуя прогневать своих сильнейших вассалов. Лишь изредка король пытался производить какие-то активные действия в своем королевстве, наиболее заметными из которых были распря с Вильгельмом Завоевателем из-за сюзеренитета[3]3
  Сюзеренитет – феодальное подчинение.


[Закрыть] над Бретанью и конфликт с графом Анжуйским из-за Бертраны де Монфор. Долгие сорок восемь лет правления Филиппа-первого не принесли почти никакой пользы Франции, если не считать земельных прибавлений к собственным владениям короля (графства Вермандуа и Гатинэ). Но именно такая политика вполне устраивала наиболее могущественных королевских подданных, ставящих свои личные интересы гораздо выше интересов короны.

Король не обладал большой армией и администрацией, и могущественные вассалы французской короны, герцоги Нормандский, Бургундский и Аквитанский, графы Фландрский и Анжуйский во многих случаях проводили полностью независимую от короля политику. Тулузский граф подчинил себе почти всех соседей на юге, сделавшись чуть ли не единовластным правителем Лангедока и большей части Прованса, а Блуаский графский дом, владевший огромными территориями, был в то время настолько богат и силен, что могуществом и великолепием своим превосходил королевскую власть. Все эти и другие, подобные им, властители французских земель, оставаясь формально вассалами короля Франции, на деле часто игнорировали свои обязанности «людей короля» и под малейшим предлогом были готовы восстать против своего государя, о чем король хорошо знал и чего опасался, боясь прогневать своих грозных поданных.

Следуя примеру графов и герцогов, малые вассалы, которых насчитывалась не одна сотня, тоже старались отстаивать свою независимость, насколько это позволялось расстоянием от крепостей крупнейших сеньоров и короля, прочностью собственных укреплений и количеством подчиненных рыцарей. Причем, два последних фактора напрямую зависели от количества золота в казне феодала. Именно поэтому все эти мелкие князьки, пользуясь своей безнаказанностью и не считаясь с законами, отбирали у своих подданных почти все, что могли и зверски расправлялись с недовольными. Те из притесняемых, кто не считал возможным далее терпеть произвол, в свою очередь, собирались в банды и выходили на большие дороги, где грабили и убивали тех, кто был слабее их. Беззаконие, грабеж и насилие сделались самым обычным жизненным условием того времени. Безвластие и произвол царили на землях Франции почти повсеместно. Старые кое-как укрепленные дома феодалов, обнесенные частоколом, и с деревянной башней посередине, уже не спасали своих хозяев от разгула преступности и повсеместно сменялись мощными каменными замками, прячась за высокими стенами которых, местечковые властители могли держать себя вызывающе даже с королем.

Помимо остальных жизненных невзгод, в последние пятнадцать лет одиннадцатого столетия долгая череда эпидемий и неурожайных «тощих лет» постигла Запад Европы. Сотни тысяч крестьян умирали от голода и моровых болезней, и даже многие феодалы жили почти что впроголодь. Доведенные до отчаяния люди собирались в вооруженные шайки, убивая себе подобных уже даже не из жажды наживы, а из элементарного чувства голода. Некоторые, подобно шакалам, не гнушались раскапывать могилы своих ближних и съедать мертвецов. Дороги Франции в это время таили в себе смертельную опасность для любого путешественника, отважившегося отправиться в путь без многочисленной и хорошо вооруженной охраны, но и охрана спасала далеко не всегда. Такое положение сильно осложняло торговлю. Многие владельцы поместий, окончательно разорившись, но будучи искушенными в военном деле, предлагали свои услуги тем, кто в это тяжелое и голодное время еще был в состоянии за них заплатить. Но предложение сильно опережало спрос, и такие «странствующие рыцари», «солдаты удачи» по сути, часто воевали на собственный страх и риск, захватывая чужие земли, замки, людей и имущество. Королевская власть почти бездействовала, и только великие князья Франции оставались способными поддерживать в эти тяжелые годы на своих собственных территориях какую-то видимость порядка и законности.

Обнищавший, страдающий от напастей народ в поисках исцеления души и тела продолжал уповать на веру в Господа, и церковь пользовалась этими народными чаяниями для укрепления собственной власти. В то же время, католическая церковь не могла помочь слишком многим, и тысячи людей искали утешения в других религиозных течениях. Появилось немало странствующих монахов, проповедующих мистические учения, и, как говорили, сведущих не только в целительстве, но и в магии.

Зародившееся в глубине «темных веков» рыцарство входило в ту пору в период своего расцвета: внешняя символика и обряды посвящения постепенно приобретали все большую значимость. Но рыцарские турниры, пиры и празднества требовали огромных затрат, и лишь немногие феодалы в это скудное материальными благами время были в состоянии устраивать подобные развлечения. Да и нравы самих рыцарей еще отнюдь не отличались той изысканной утонченностью и куртуазностью, которая появилась только пару столетий позже.

Закон майората жестко устанавливал первенство старшего сына при получении наследства, и младшие мальчики в семье с малолетства готовились либо к жизни странствующего воина, либо к карьере священнослужителя. Многие младшие сыновья после смерти своих знатных отцов не получали ничего, кроме боевого коня, доспехов и оружия. Такие люди полностью зависели от воли и милости старших братьев и без их разрешения не имели права даже официально жениться. Именно в этой среде странствующих рыцарей, возмужавших младших отпрысков благородных семейств, и сложилось романтическое отношение к прекрасной даме, как постоянное стремление к идеалу возвышенному, но, увы, почти недостижимому в реальной жизни.

На деле же, среди подавляющего большинства этих воинственных, часто неграмотных и совершенно некультурных людей процветал дикий разгул. Захватывая селения они массовым образом насиловали беззащитных женщин, даже не снимая при этом доспехов, и пили спиртное до помутнения рассудка, а покоренные города и замки, согласно обычаю, отдавались победителям на трехдневное разграбление, что тоже считалось обыденным явлением той эпохи, и ни у кого, кроме самих потерпевших, не вызывало возмущения. Времена были суровыми, и право сильного господствовало безраздельно.

Глава 1
Поединок в лесу

Долгий спуск заканчивался. Заснеженные вершины и последний перевал оставались за спиной всадника. Впереди ниже по склону сплошной полосой вставал хвойный лес, и узкая дорога терялась в нем. Все что угодно могло таиться там, под пологом вековых елей, но проезжий был готов к неожиданностям и решительно пришпорил лошадь.

Лес предгорий встретил всадника неверными тенями колышущихся на весеннем ветру ветвей, запахом хвои и прелой земли. Поначалу деревья обступали дорогу плотной стеной, но вскоре впереди показался просвет, и проезжий выехал на большую поляну, которую лесная дорога пересекала от края до края. Странная тишина повисла здесь. Тревожная тишина. Не было слышно ни птиц, ни ветра. Пегая лошадь дернула ушами, захрапела и остановилась. В прошлогодней сухой траве, чуть в стороне от дороги, проезжий заметил белеющие кости. Кому они принадлежали, зверю или человеку, он не успел разглядеть, потому что его внимание привлекло нечто иное: на другом конце поляны, впереди, там, где дорога опять исчезала в лесу, произошло какое-то движение, и из-за деревьев выехал всадник на громадном черном коне.

Крупный, широкий в плечах мужчина лет тридцати пяти с густыми усами и черной окладистой бородой уверенно держался в высоком седле. Голову его прикрывал стальной шлем. Одет всадник был в добротную длиннополую кольчугу, перепоясанную золоченным рыцарским поясом с заткнутым за него изогнутым мавританским кинжалом, а поверх кольчуги на плечи всадника был наброшен плащ бурого цвета, и из-под плаща выглядывали ножны меча. В левой руке воин держал большой продолговатый щит с незамысловатым гербом, состоящим из широкой косой красной полосы на зеленом поле, а в правой – поднятое кверху копье.

Следом за первым всадником на поляну выехали еще трое конных, но, судя по их более скромному вооружению, все они были не более чем оруженосцами рыцаря.

– Эй, слезай с лошади! Дальше для тебя пути нет. – Вместо приветствия прокричал чернобородый на иберийском наречии, и это сразу выдало, что рожден он был по другую сторону Пиренеев, в Испании.

– Кто ты такой и почему пытаешься меня задержать? – Спросил проезжий на том же языке, и в голосе его не было робости.

– Я рыцарь Арчи де Веро. Я хозяин этого леса и Лесного замка и вправе задерживать всех на этой дороге, потому что это моя дорога. – Раскатисто произнес рыцарь, выехавший из леса.

– Но дороги не принадлежат никому, кроме королей. – Возразил проезжий.

– Отсюда до ближайшего короля далеко. – Усмехнулся де Веро, ничуть не смутившись, и добавил:

– А в отсутствие королей я охраняю эту лесную дорогу и не допускаю проезда по ней вооруженных людей со стороны гор.

– Но здесь уже не испанские земли, и ты не имеешь права задерживать в этих краях данников короля Франции! – Возмутился проезжий.

– Еще как имею. Ты же не станешь отрицать, что вооружен, и что на твоем лбу не написано, чей ты данник, ведь верно? Мой отец и мой дед тоже охраняли эту дорогу. В предгорьях Пиренеев всегда неспокойно, а я опоясанный христианский рыцарь и не тебе меня учить, как мне жить и кого останавливать. Ты, невежа, даже не назвал мне своего имени, хотя по всем знакам я вижу, что ты тоже, вроде бы, человек военный.

– Я подданный короля франков Филиппа Капета, мое имя Гуго де Пейн, и родом я из Шампани, – представился проезжий и добавил:

– И я не собираюсь поучать тебя. Я еду из Арагона. Два года честно служил я доблестному королю Санчо Рамиресу, и теперь возвращаюсь на родину, чтобы почтить прах моих покойных родителей. Цель моей поездки весьма мирная, а вооружен я лишь ради защиты. Так что, сделай милость, дай мне спокойно проехать.

– Ты хорошо рассказываешь. Но почему я должен верить тебе? Давай подорожную. А если у тебя ее нет, то ты спокойно проедешь по этой дороге только в двух случаях. Либо, заплатив пошлину за проезд через эти лесные угодья, либо через мой труп. – Пробасил де Веро.

– У меня нет подорожной. Покидая Арагон я не запасся ею, полагая, что поеду на родину по христианским землям, где братья во Христе встретят меня как друга. Не думал я, что такие как ты промышляют на лесных дорогах наподобие гнусных разбойников.

– Я не разбойник. Я пограничный страж. И не советую меня оскорблять.

– Если ты и вправду страж границы, у тебя должен иметься указ с королевской печатью. Так предъяви же его, и я подчинюсь в том случае, если требования твои законны.

Испанец побагровел и, почти рыча от злости, прокричал:

– Строишь из себя умника? Лучше не шути со мной! Предупреждаю: заплати пошлину и проезжай или мой меч и мое копье станут тебе последним указом.

– И какова же плата? – Тихо спросил де Пейн.

– Одна из твоих лошадей, – недобро усмехнувшись, рявкнул испанец.

– Но это бесчестная плата. Ты же видишь, что у меня и так всего одна лошадь, и я не могу отказаться от нее в начале дальней дороги.

– Ты назвал пошлину за проезд через границу бесчестной платой. Или, быть может, я ослышался? – С вызовом в голосе произнес де Веро.

– Ты понял верно мои слова. – Без эмоций сказал проезжий.

– Ах, вот как! Только что ты оскорбил меня на глазах у моих оруженосцев, посчитав бесчестным, и я, как и подобает христианскому рыцарю, вызываю тебя на бой! – Прокричал чернобородый.

– Но я не хочу ссориться с тобой, я такой же христианский рыцарь, как и ты, но я считаю, что не гоже добрым христианам драться друг с другом. – Не повышая голоса, произнес де Пейн.

– А я думаю по-иному. И, если ты действительно рыцарь, то я предлагаю тебе биться на копьях, а не хочешь биться, – тогда слезай с лошади и отдай мне меч. – Громовым басом прогудел испанец.

– Я не смогу биться с тобой на копьях, потому что у меня нет ни копья, ни щита. Последнее свое копье я недавно сломал в бою с маврами по ту сторону гор. Там же мне разбили и щит. – Оставаясь спокойным, произнес француз.

– Раз у тебя нет ни копья, ни щита, то предлагаю тебе сдаться без боя и отдать мне, как сильнейшему, свою лошадь, упряжь и вооружение, в противном случае, я заполучу все это ценой твоей жизни! – Прокричал Арчи, все более распаляясь и уже опуская свое копье в боевое положение.

– Может, ты уберешь щит и копье, и мы сразимся на мечах в честном бою? Или прикажи своим людям дать и мне копье и щит. – Все еще спокойно предложил Гуго де Пейн, глядя прямо в злые, налитые кровью глаза де Веро.

– Еще чего! Если испугался моего копья, тогда сдавайся! – Взревел испанец.

– Ты дерзок непомерно, но не в правилах рыцарской чести нападать, имея заранее преимущество, и ты нарушаешь обычай. Подумай, какая дурная слава пойдет о тебе. – Все также внешне спокойно произнес шампанский рыцарь, и лишь бешеный блеск его карих глаз выдавал сильное внутреннее волнение.

– Но, кажется, здесь нет свидетелей, кроме моих верных людей, и ничто не мешает мне пощекотать тебя острым железом, если ты сейчас же не заплатишь пошлину, либо не повернешь назад. – Ухмыльнулся Арчи, поднимая щит и явно намереваясь атаковать.

Разительная перемена в один миг произошла с шампанцем. Лицо его побледнело. Он выпрямился в седле, а правая рука его легла на рукоять меча. Ясно и громко он произнес:

– Ты поступаешь как гнусный лесной разбойник, а не как честный христианин! Но знай, дерзкий человек, что я не отступаю до тех пор, пока число врагов троекратно не превосходит мои силы, но и тогда я пытаюсь сделать все возможное для победы. Ибо настоящий рыцарь не тот, кто похваляется своей силой и доблестью, а лишь тот, кто несет в мир Божию справедливость и отстаивает правое дело ценой своей жизни.

– Что ж, сейчас мы увидим насколько ты тянешь на настоящего рыцаря, недоносок! Защищайся! – Прокричал Арчи, и, ударив шпорами, решительно направил своего тяжелого боевого коня наперерез поджарой кобыле де Пейна.

Но пегая лошадь последнего, хоть и выглядела гораздо слабее и меньше огромного скакуна испанца, прошла трудный боевой путь в испанских горах. Кобыла оказалась проворнее коня и, повинуясь своему седоку, выручила его, легко отпрыгнув в сторону в самый последний момент. И как раз вовремя для того, чтобы де Пейн смог, приподнявшись на стременах, нанести удар кончиком меча точно по шлему атакующего, в тот самый миг, когда копье последнего прошло всего в паре дюймов от шлема француза.

От удара мечом голова испанца загудела под стальным шишаком, как медный колокол, и, оглушенный, он всплеснул руками, выпустил поводья и, уронив копье, слетел в траву со своего боевого коня. Гуго де Пейн тут же спешился, убрал меч в ножны и, наклонившись к упавшему, подал руку, желая помочь поверженному наземь противнику подняться на ноги. Но Арчи де Веро уже пришел в себя и с такой неожиданной силой потянул де Пейна за руку вниз, что тот упал на испанца, и вместе они покатились по земле, сцепившись, и схватив друг друга за горло.

Свободной рукой Арчи де Веро выхватил свой большой изогнутый кинжал и пару раз ткнул им француза в бок, но места для размаха не было, и двойная кольчуга из черненой стали, захваченная де Пейном на войне с маврами, не пропустила лезвие.

Тем временем, шампанский рыцарь ударил противника по лицу кулаком, освободился от хватки и вскочил на ноги. Одновременно то же самое, не обращая внимания на разбитый нос, сделал и его противник.

Теперь они стояли друг против друга как два разъяренных льва, отстаивающих каждый свою территорию. В руках у обоих противников сверкали смертоносные стальные клинки. Арчи отпрыгнул назад и, ловко заткнув за пояс кривой мавританский кинжал, выхватил из ножен широкий нормандский меч, левой рукой прикрываясь своим большим щитом, который он уже успел подобрать с земли после падения с лошади. Гуго де Пейн в правой руке сжимал узкий, но более длинный, чем у противника прямой обоюдоострый испанский меч, а в левой мизерикордию[4]4
  Мизерикордия – рыцарский кинжал, использующийся для поражения противника через щели доспеха; другое название «милосердник», поскольку часто применялся для добивания раненых с целью прервать их мучения быстрой смертью.


[Закрыть] – рыцарский кинжал с тонким, но очень прочным лезвием.

– Последний раз предлагаю прекратить эту бессмысленную драку, – сказал Гуго.

– Не дождешься! – Прорычал его противник и перешел в наступление.

Прикрываясь щитом, он принялся с таким остервенением рубить своим тяжелым мечом воздух, что все вокруг них загудело, и, как показалось де Пейну, даже поднялся ветер. Нечего было и думать парировать столь мощные удары. Гуго всякий раз приходилось с трудом уворачиваться и отпрыгивать в сторону.

Только теперь француз понял, насколько его противник силен и опасен. Де Веро был и заметно плотнее, шире в плечах, и выше шампанца почти на целую голову. Такого одолеть не просто. Рубить мечом в ответ смысла не имело: у Арчи де Веро был надежный щит, и рубящие удары означали бы для Гуго лишь пустую потерю сил на разбивание этого прочного, окованного железом, препятствия. Единственное, на что можно было надеяться шампанцу, так это на точный укол мечом или кинжалом в лицо или горло, поскольку все остальное тело противника было надежно укрыто сталью.

Они дрались уже долго. Рыцари обливались потом под своими кольчугами и тяжело дышали, но оба еще были достаточно проворны, и никто пока не получил ни серьезных ран, ни увечий. Но Арчи уставал чуть быстрее: наверное, сказывалась тяжесть щита и, быть может то, что в пылу схватки испанец, в отличие от франка, не подумал снять с себя длинный плащ, который теперь только мешал ему драться.

Движения противника чуть-чуть замедлились, когда вдруг, изловчившись, Гуго де Пейн удачно, ловким приемом, подставил меч под очередной удар, проворно поднырнул под правую руку испанца и левой рукой воткнул свой длинный кинжал тому в горло под самый подбородок так стремительно, что Арчи де Веро не успел отбить быстрый клинок своим тяжелым щитом. Испанец издал громкий хлюпающий звук, серые глаза его широко раскрылись от боли и изумления, а изо рта хлынул алый поток. Не в силах более сражаться, он уронил меч, зашатался, откинул свой большой тяжелый щит и упал на траву, руками пытаясь остановить кровь из ужасной раны на шее. Но кровь продолжала хлестать, проходя сквозь пальцы и стекая на землю.

Через несколько страшных минут, в течение которых лесной рыцарь безуспешно боролся со смертью, все было кончено. Де Веро забился в агонии и скончался. Трое его людей в поединок не вмешивались, они давно спешились и теперь молча стояли над своим хозяином, неподвижно лежащим вниз лицом в окровавленной траве. Никто из них даже не пытался напасть на де Пейна: оруженосцы убитого были подавлены и растеряны, по всей видимости, никто из них и не ожидал такого исхода дела, скорее всего, погибший неизменно выходил победителем из подобных стычек.

– Господи, прости меня, если можешь, за эту смерть, ты знаешь, что я не желал ее, но иного выбора ты мне не оставил. Прости, что я убил брата своего во Христе. – Молился де Пейн перед крестовиной своего, воткнутого в землю, меча, стоя на коленях над мертвым телом.

Затем француз взял оружие убитого, поймал его коня, бродившего чуть поодаль, и начал привязывать уздечку к своему седлу. Гуго де Пейн уже пару лет ездил и воевал на кобыле по кличке Босеан. Это была молодая, но уже крепкая, выносливая и хорошо обученная лошадь, послушная своему хозяину, хотя чистота ее породы оставляла желать лучшего, а непритязательная пегая расцветка не давала возможности ее владельцу, проезжая, обращать на себя внимание знатных особ. Поэтому, осмотрев добычу, де Пейн остался доволен: прекрасно обученный рыцарский конь черной масти представлял собой крупное, хорошо ухоженное животное чистых иберийских кровей в расцвете сил и стоил один целого состояния. Еще совсем недавно о таком коне Гуго, будучи весьма небогатым, мог только мечтать.

– Справедливый сеньор, сделайте милость, оставьте хотя бы этого коня, ради пропитания вдовы и пятерых детей покойного. – Неожиданно взмолился седеющий оруженосец, старший из людей погибшего рыцаря.

– А я думал, что ваш хозяин богач, раз он назвался владельцем Лесного замка. – Сказал француз.

– Этот «замок» на самом деле всего лишь ветхая хижина, в которую мы все перебрались после бегства из Испании, когда проклятые мавры отобрали наше имущество и изгнали нас с наших земель.

– И многих путников порешил ваш патрон[5]5
  Патрон – начальник (фр.).


[Закрыть] на этой дороге?

– Это был его единственный заработок, но он всегда вызывал противников на бой и сражался с ними один на один, как честный рыцарь.

– Как сегодня, например? Своими манерами он показался мне скорее разбойником. Где это видано, нападать с копьем и щитом, когда у противника имеется только меч?

– Простите его, сеньор. Он уже заплатил жизнью за свою ошибку. – Произнес пожилой оруженосец, опустив глаза.

– И то верно. Что ж, я не возьму ни его коня, ни меч, ни доспехи. В память об этом поединке я оставлю себе только щит и копье, и надеюсь, чтобы везти трофеи вы дадите мне хоть какую-нибудь лошаденку? Мне предстоит долгий путь, и запасная лошадка будет весьма кстати. – Сказал франк, легко отказываясь от лучшей доли законной добычи, ибо алчность и мелочность всегда были противны этому человеку, и уж тем более, ему не хотелось наживаться на несчастье сирот.

Оруженосцы убитого молча подвели де Пейну одну из своих лошадей, такую же пегую и некрасивую, как и собственная кобыла Гуго, хотя вовсе не такую высокую, и привязали к ее седлу копье и щит поверженного лесного рыцаря.

– Передайте вдове мои соболезнования. Господь свидетель, я не желал этого убийства, но если бы я не проткнул ему горло, сейчас сам лежал бы вместо него. – Сказал победитель оруженосцам покойного, и с этими словами он отпустил черного коня и бросил захваченный в бою меч рядом с телом убитого.

Привязав к своему седлу уздечку запасной лошади, Гуго де Пейн тронулся в путь.

Вскоре он углубился в лесную чащу. На душе его было тяжко. В который уже раз он размышлял о том, что профессия воина сродни профессии мясника. Так же хорошо нужно обращаться с острым инструментом и уметь пускать кровь. Только, в отличие от мясника, воин имеет дело с кровью человеческой. И жизни он отнимает тоже людские. Какое он имеет право отнимать жизнь у других? Говорят, что сила и удача даются Богом, но значит ли это, что удачливый и сильнейший всегда поступает справедливо, побеждая других, более слабых и менее удачливых? А, может, наоборот, силу и везение дает дьявол, ввергая человека в искушение, заставляя служить себе?

Но Гуго не видел в своем поступке ничего дьявольского. Скольких путников погубил тот рыцарь, убитый им сегодня на лесной поляне? А не одолей он его, лежать бы ему самому там, а скольких бы добрых христиан лесной убийца еще заколол своим длинным копьем? Так кто же действовал по наущению дьявола? Да, остались сиротами дети, безутешна вдова, но разве лучше было бы, если бы убийства на лесной дороге продолжались? Разве у тех, кого убивал Арчи де Веро не оставались дома матери, вдовы и дети?

Конечно, был и иной выбор. Можно было, наверное, развернуть лошадь и поискать другую дорогу в нужном направлении, но Гуго де Пейн не был уверен, что в этом случае де Веро не напал бы на него со спины. Да и разве имеет право христианский рыцарь на трусливое отступление? Разве мог он бежать от опасности? Нет, наверное, это сам Господь привел его, де Пейна, на эту поляну. Привел, чтобы восторжествовала справедливость…

Рассуждая так, Гуго немного успокоился. Теперь он не чувствовал за собой вины. Просто было тягостно и противно, и стыдно. Стыдно за этого Арчи де Веро, за этого бессовестного человека, убивавшего себе подобных на лесной дороге во имя пропитания своей семьи. Чем же он тогда отличался от кровожадного зверя, поедающего своих сородичей ради прокорма? Или некоторые люди от зверей отличаются только внешне? Что ж, может оно и так. Во всяком случае, жизнь самого де Пейна говорила об этом многими примерами. Повсюду видел он торжество права силы и мести, глупые кровопролитные ссоры, страшные казни. Где же она, христианская добродетель? Где они, добрые люди? Почему их так мало вокруг? Почему на белом свете так много жестокости и крови? Неужели все это угодно Богу? Но чем же тогда Бог отличается от дьявола? Гуго де Пейн часто и много размышлял над этими вопросами, но ответов не находил никогда.

Вскоре шампанский рыцарь получил новую почву для продолжения своих размышлений. Через два дня пути, проезжая по землям Лангедока, де Пейн остановился на постоялом дворе в окрестностях небольшого городка Альби. Внезапно в трактир, где он обедал, вошел оборванный нищий старик, опирающийся на сучковатую палку.

– Подайте ради Христа и спасения души! – Просил он милостыню, протягивая тощую, костлявую руку.

Но люди, сидящие в трактире, двое проезжих купцов со своей наемной охраной, состоящей из дюжины провансальских вояк, не спешили подавать просящему, делая вид, что вовсе не замечают его. Гуго пожалел старика. Он отдал ему несколько мелких серебряных монет и сверх того попросил трактирщика накормить нищего.

Старик не отказался, он уселся подле де Пейна на грубо сколоченную деревянную лавку и внимательно смотрел на молодого рыцаря, но съел нищий совсем немного. К мясу и вину он не притронулся, хотя и казался на вид очень голодным. Старик съел только две небольших лепешки, запив их простой водой, а еще три таких же взял про запас, завернув их в грязную тряпицу.

– Откуда вы, отец, и как дошли до жизни такой? – Спросил Гуго.

– Я из павликиан, добрый юноша, но в этих краях нас охотнее называют катарами. Я родился здесь, но происхожу из последователей святого Павла, Апостола Иисуса Христа. Мои предки пришли с востока, из Болгарии. Двести лет назад проклятые греки вместе с их нечестивым патриархом прогнали нас из наших родных мест. И вот, давно уже ходят братья наши по землям Лангедока, наставляя людей на путь истинный, на путь спасения души.

– А разве церковь не делает то же самое?

– Церковь погрязла во грехе. И попали служители ее под власть дьявольскую. И забыли служители ее то, к чему предназначены были. И не учат они людей Спасению, а лишь набивают закрома свои, отбирая у бедных добро последнее.

Старый павликианин говорил тихо, но твердо, с такой великой убежденностью, что от слов его по спине Гуго де Пейна даже побежали мурашки.

– Запомни, юноша, есть Бог, и есть Дьявол. Есть Свет, и есть Тьма. И изначально дух человеческий чист, как свет солнечный. Ибо каждая душа есть частица Бога. И раньше мир весь состоял из света, и населяли его ангелы бестелесные. Но потом дьявол выстроил свой мир. И ты видишь результаты трудов дьявола вокруг себя. Ибо весь этот грубый мир выстроен дьяволом с единственной целью: заключить души людские в тюрьму плоти, чтобы мучить их соблазнами и искушениями. Посему вся материя греховна. Ибо вся материя исходит от дьявола. А все дьявольское есть тьма, и эта тьма всюду.

– Так значит, по-вашему, мы живем в мире дьявола?

– Конечно.

– Но в Священном Писании сказано, что мир создал Бог.

– Бог создал истинный мир, но не этот. А этот – лишь отражение мира настоящего. Грубое отражение, искаженное дьяволом. И даже священные писания здесь искажены. Посмотри, сколько вокруг несправедливости и боли. Разве может быть такое сотворено Богом?

– Так что же, по-вашему, отец, получается, что все мы живем в аду?

– Да, добрый юноша, говорю тебе истинно, этот мир и есть преддверие ада. Но те, кто грешит, кто поддается соблазнам дьявольским, после смерти опустятся еще ниже, в самое пекло. И только души праведников смогут вырваться и подняться к Богу. Ибо Иисус Христос, Спаситель наш и Утешитель, научил людей, как спасаться от дьявола.

– Но если весь этот мир так уж плох, зачем тогда жить? Не лучше ли сразу покончить с собой?

– Дьявол только того и ждет. Он питается слабостью человеческой. Питается душами слабых, всех тех, кто отступил перед ним. И потому перед ним нельзя отступать. Нужно бороться и принимать все мучения до конца. Преодолевая соблазны дьявольские, нужно закалять свою душу, сделать душу чистой и сильной. Такой, чтобы после смерти тела смогла она пробиться через все сети бесовские и спастись, возвратясь к Господу. И смысл жизни человеческой в преодолении дьявола, в спасении своей души, и в том, чтобы помогать спасаться другим людям. А чтобы спасти свою душу нужно все время смирять гордыню и умерщвлять плоть. Поэтому следует жить как можно беднее, а работать так тяжело, как только позволяют силы. Ибо сказал Апостол Павел: «Кто не работает, да не ест!» Вот и мне пора возвращаться к работе. Ибо проповедую я от рассвета и до заката. Хожу пешком от селения к селению в любую погоду и рассказываю людям правду Божию, пока силы не оставляют меня, и тогда я засыпаю под каким-нибудь кустом. Так и живу. И другого мне не надо, ибо везде в этом мире властвует дьявол. А ты, юноша, запомни мои слова и подумай о них.