Текст книги "Затерянный храм"

Они поели, и Марина вытащила тетрадь. Поднесла ее к огню, и на страницах заиграли отсветы пламени. Грант боролся с опасением, что шальной уголек может положить конец их поискам еще до начала действий.

– За два месяца до оккупации Пембертон ездил в Афины. Я еще подумала: как странно, что он поехал, – ведь все знали, что немцы наступают, и на пароме почти не было мест, потому что солдаты ехали на фронт. Но он сказал, что ему надо ехать. Когда он вернулся, что-то изменилось. Он ничего не сказал, но я видела, что он захвачен какой-то новой идеей. Находил ли он новый участок для раскопок или предмет, который не мог однозначно классифицировать, он становился таким. Тогда на вилле долго горел по ночам свет, а сам Пембертон становился отстраненным, напряженным. Конечно, в те последние дни все были взвинчены, поэтому мы не очень обращали на него внимание. Потом уже я узнала, что он был на востоке острова, возле Ситеи. Он что-то искал.

– Поэтому ты и ведешь меня на восток?

– Да. – Марина посмотрела на тетрадь и нахмурилась, размышляя. – Если бы он что-то нашел, то записал бы здесь. – Она пропустила пальцы сквозь распущенные волосы. – Но я ничего здесь не нахожу.

Грант потянулся, чтобы заглянуть ей через плечо. В свете костра плыли ряд за рядом аккуратно прописанные символы, такие же далекие и непонятные, как и люди, которые придумали их. Греческие буквы он узнал и даже смог разобрать слова попроще, но значительная часть страницы была, похоже, отдана символам, каких Грант никогда в жизни не видел. Он тронул Марину за плечо и указал в тетрадь:

– Что это?

– Линейное письмо Б.

Он вспомнил, что она уже говорила это у себя в доме, до того, как появились головорезы.

– А что это такое?

– Алфавит. Древняя система письма. Она была найдена в Кноссе примерно пятьдесят лет назад.

– Так он греческий?

Она покачала головой:

– Он появился задолго до греков. И происходит… – Она помолчала, крутя в пальцах прядь волос. – Слышал про Тесея и Минотавра?

– Миф?

Она рассмеялась:

– Там, где работал Пембертон… и я, встречаются история и миф, словно река и море. – Пошарив по земле, Марина подняла небольшой камешек. – Камень – ничто. Но если я сделаю вот так… – Она положила его на бортик из камней, огораживающий костер. – Внезапно он обретает значение. Если люди в будущем найдут его, может быть через две тысячи лет, даже если они никогда не видели очага и не представляют, как он выглядит, то поймут, что человеческие существа построили его не просто так. И будут пытаться угадать для чего. Может быть, в середине круга они найдут следы пепла и сажу на камнях, а то и заржавевшую консервную банку и окурки от твоих сигарет. И они решат…

– Что мы тут ужинали?

– Что это было место проведения ритуалов примитивного столпного культа, несомненно, с фаллическим подтекстом. Что каменный круг был основанием колонны, которой мы, в своем первобытном невежестве, поклонялись. Что мы подносили приношения в металлических коробках и курили слегка галлюциногенное вещество, чтобы вызвать состояние божественного экстаза. Они решат, что зола и сажа появились, возможно, после того, как в ходе завоевательной или междоусобной войны священный столп был сожжен. И эту гипотезу опубликуют в своих почтенных журналах и станут спорить, принадлежали ли подобные места, найденные по всему острову, официальной религии, или тут речь идет всего лишь о соблюдении параллельных местных традиций. И будут абсолютно неправы.

Она подняла камень и отбросила его в темноту. Грант смотрел, как на ее лице пляшет отблеск костра.

– И какое отношение все это имеет к Минотавру? – спросил он.

– Это лишь доказательство, что, когда все остальное забывают, мифы все равно остаются. И иногда мифы, несмотря на свою обманчивость, рассказывают нам о прошлом больше, чем разрушенные стены и разбитые горшки. Никто на протяжении трех тысяч лет не верил, что здесь, на Крите, существовала великая доисторическая цивилизация, но все это время люди помнили историю о Тесее и Минотавре. Даже дети ее знали. А потом, пятьдесят лет назад, сюда приехал Эванс – на то место, которое упоминается в древних легендах. И все нашел. Дворец, похожий на лабиринт. Сосуды в виде быков, статуэтки быков, каменные рога – даже изображения юношей, исполняющих трюки на быках.

– А человеческий скелет, у которого череп с рогами, и клубок ниток рядом с ним?

– Нет. – Марина подтянула колени к груди. – Конечно, мифы искажают прошлое. Но здесь, на Крите, существовала самая ранняя в Европе цивилизация – более чем за тысячу лет до того, как начался золотой век в Греции, и за пятнадцать веков до римских цезарей, а три тысячелетия спустя от нее остались только мифы. Без них Кносский дворец был бы просто грудой камней. Когда Эванс сделал свое открытие, он назвал культуру минойской, в честь легендарного царя Миноса.

В золотистом свете костра ее лицо сияло, словно она, подобно древним сивиллам, могла видеть, что происходило давным-давно, тридцать веков назад. Она, кажется, даже не замечала, что Грант смотрит на нее в упор, пока наконец он не спросил, кашлянув:

– И как это все соотносится с записями в тетради?

– После минойцев остались не только развалины и отдельные предметы. Они оставили нам свое письмо. Было обнаружено два вида – письмо попроще, названное Эвансом линейным письмом А, и более поздний и сложный вариант, который он назвал линейным письмом Б. Большинство найденных образцов были записаны на табличках из сырой глины, которая запеклась, когда дворец горел.

– И о чем там говорится?

– Никто не знает, потому что никому не удалось их расшифровать. Это одна из величайших загадок археологии.

Грант еще раз посмотрел на тетрадь.

– А Пембертон старался разгадать ее?

– Нельзя не попытаться, работая в этой области. Для археологов это все равно что кроссворд, загадка, над которой можно поломать голову долгим зимним вечером у камина. Насколько мне известно, у Пембертона так ничего и не получилось.

– А в тетради?

– Нет… – Марина перевернула несколько страниц. – Слишком аккуратно записано. Он просто занес сюда некоторые надписи, но не пытался их перевести.

– А это?

Указав в тетрадь, Грант повел пальцем вниз по странице. Вверху располагалось несколько строк угловатых значков линейного письма Б, а ниже – простой штриховой рисунок. Он походил на тот, который мог бы сделать ребенок, – два треугольника по бокам от небольшой рамки с заостренными углами и ниже – две зазубренные линии. Выше, в центре страницы, над скругленным куполом словно парило стилизованное изображение какого-то животного, а по бокам его помещались птицы.

– Что-то минойское, – пробормотала Марина. – Но я никогда этого не видела. В собрании Кносского дворца я такого не помню.

Она перевернула страницу. На ней почти отсутствовали записи, кроме четырех строчек на греческом языке. Остальные страницы были чистыми.

– А что тут на греческом? – спросил Грант.

 
Строем становятся, битвою бьются по брегу речному;
Колют друг друга, метая стремительно медные копья.
Рыщут и Злоба, и Смута, и страшная Смерть между ними:
Держит она то пронзенного, то непронзенного ловит
Или убитого за ногу тело волочит по сече;
Риза на персях ее обагровлена кровью людскою…<sup>[18]18
  Гомер. Илиада. Перевод Н. Гнедича. (Прим. перев.)


[Закрыть]</sup>
 

Наверное, из-за дыма от костра голос Марины стал хриплым, а глаза заслезились.

– Это Гомер. «Илиада». Наверное, Пембертон ее читал, когда пришли нацисты. Это было последнее, что он написал. К картинке никакого отношения не имеет. – Она вернулась на предыдущую страницу и стала рассматривать набросок, словно это помогало ей удержать слезы. – Судя по рисунку… – Она сделала глубокий вдох. – Судя по рисунку, это примерно средняя или поздняя минойская эра. Зигзагообразные линии, скорее всего, чисто декоративны, хотя кое-кто рассматривает их как обозначение воды. Животное наверху… – Она прищурилась, поднеся тетрадь поближе к огню. – Наверное, это лев или сфинкс – в любом случае оно символизирует защищающие или охраняющие силы. А может быть, имеется в виду правитель. Птицы – голуби, они обычно обозначают святость места. В настоящем случае это подтверждается изображением храма в центре рисунка.

– Почему ты решила, что это храм?

– Наверху – бычьи рога. Это стилизованное изображение минойского храма. Точно так же как крест на здании обозначает, что там находится христианская церковь.

Марина смотрела в огонь. Грант не знал – размышляет ли она о том, что изображено на картинке, или думает о Пембертоне, но решил взять у нее тетрадь, прежде чем она уронит ее в огонь. Он посмотрел на картинку, а потом положил тетрадь на колено и с силой развел страницы до самого конца. Корешок затрещал, и Марина подняла глаза.

– Осторожнее.

– Что означает… – Грант, облизав губы, начал разбирать незнакомые буквы. – Фа… ранги… тон… некрон?

– Фаранги тон некрон? Где ты это прочитал?

Грант поднял тетрадь, показывая. На внутренней стороне страницы, почти у самой складки листа, вдоль рисунка снизу вверх были написаны греческие слова. Марина, выхватив тетрадь у Гранта, внимательно на них посмотрела.

– Ну да, – тихо произнесла она. – Фаранги тон некрон.

– Что это значит?

– Это место, название долины. На восточном берегу, возле деревни под названием Закрое. Слова означают… – Марина ненадолго задумалась. – Означают «Долина мертвых».

– Многообещающее название.

Глава пятая

Долина мертвых, Крит

Над ними, поблескивая под лучами солнца, вздымались скалы из красного камня. Переплетавшиеся ветви платанов и олеандров затеняли дно долины. Грант глянул сквозь листья, прикрыв глаза ладонью. Он и Марина находились в обширном ущелье, которое слегка изгибалось в сторону моря. Высоко над их головами на боках утесов виднелись ряды темных отверстий.

– Это гробницы, – сказала Марина.

Она рассталась со своим черным платьем, обменяв его в деревне, через которую они проходили, на пару военных брюк цвета хаки и блузку с короткими рукавами. Блузка была расстегнута как раз настолько, чтобы притягивать взгляд Гранта всякий раз, когда он считал, что Марина на него не смотрит. Ее темные волосы были стянуты в хвост на затылке, и хотя косметикой она не пользовалась, но выглядела превосходно: три дня ходьбы по горам окрасили ее кожу великолепным загаром. На плече у нее висел моток веревки.

– Людей хоронят в этих пещерах начиная с минойской эры, – продолжала она. – Поэтому и Долина мертвых.

– Меня это не очень пугает. Солнце светит, цветочки в поле цветут, птички поют.

– А для греков птицы чаще всего были вестниками смерти, связными между этим и тем мирами.

– О-о… – В веселом чириканье Гранту послышались мрачные нотки. – А кто-нибудь эти пещеры исследовал?

– Постоянно. – Марина поморщилась. – Проходит совсем немного времени, и то, что для одного поколения считалось реликвиями, для другого становится добычей. Археологи нашли несколько древних захоронений, но большинство из них исчезли давным-давно.

– Тогда почему…

– Нас не могилы интересуют. – Она вытащила из кармана листок бумаги, на который перерисовала изображение из тетради Пембертона. – Видишь рога? Мы ищем храм.

– А это разве не одно и то же?

– Минойцы не хоронили своих покойников в храмах. Пока не появилось христианство, этого никто не делал. Древние пришли бы в ужас от одной мысли о том, чтобы приносить мертвых к живым. Покойников они помещали в отдельных городах мертвых, некрополях. Вот, например, в этих пещерах.

– Так где же мы будем искать храм?

Марина задумалась.

– Хогарт, еще один археолог, вел раскопки в устье ущелья в тысяча девятьсот первом году. Он нашел несколько минойских домов, но храма там не было.

– Похоже, что место не хуже других, чтобы начать с него. Может быть, Пембертон нашел то, что не увидел Хогарт. – Взяв у Марины рисунок, Грант, прищурившись, принялся его разглядывать. – Говоришь, зигзаги изображают воду?

– Да они могут быть просто для украшения. Ведь нам никак…

– Посмотри. – Грант поднял листок вертикально, глядя вниз, в долину. – Эти два треугольника по сторонам – стены ущелья. Перед ними – море. А вот здесь… – Он постучал пальцем по центру рисунка. – Здесь храм.

Марина усомнилась:

– Думаю, не стоит считать, что минойцы подобным образом использовали пространственные соотношения.

– Ерунда. Они рисовали так, как видели.

– Неужели? – сурово спросила она. – А откуда тебе знать, как именно они видели несколько тысяч лет назад? Как тогда ты объяснишь, что лев парит в воздухе? Они так его и увидели?

– Может быть, это облако.

– А купол под ним? Радуга, что ли?

– Ты можешь предложить что-то получше?

– Нет, – вздохнула она.

Но удержать победу Гранту не удалось. Ущелье кончалось примерно в полумиле от берега, упираясь в крестьянские поля.

– Развалины, которые нашел Хогарт, должны быть где-то здесь, – раздраженно произнесла Марина. Она еще раз глянула на рисунок. – Что такое увидел здесь Пембертон, что навело его на мысль о Долине мертвых?

Костлявый вол тащил плуг по пыльному полю. Рядом с ним шел крестьянин в твидовой куртке, постукивая его по боку палкой, а полная женщина в платке наблюдала за ними.

– Может, спросим? – предложил Грант. – Вон у него – не видел ли он британского археолога, копавшего тут перед войной?

По лицу Марины промелькнуло такое выражение, словно она искала повод – любой – отказаться от идеи Гранта. Не найдя ни одного, она щелкнула языком и подошла к краю поля. Крестьянин и его жена молча смотрели на нее.

– Калимера сас, – окликнула их Марина.

– Калимера, – ответили ей.

Крестьянин, опершись на палку, стал изучать девушку. А его жена смотрела на Марину так, словно та сошла со сцены какого-нибудь парижского кабаре.

Марина, немного запинаясь, начала разговор. Грант знал греческий неплохо и мог бы, наверное, понять их беседу, если бы стал слушать. Но он не стал. Что-то его беспокоило.

Пембертон написал «Долина мертвых» на полях тетради, но они были не в долине. Грант повернулся и посмотрел в ущелье. Оно загибалось влево так, что с того места, где стоял Грант, представлялось, будто на повороте оно упирается в гладкую скалу. И там, как казалось, прямо над серединой ущелья, поднимался куполообразный холм.

– Он говорит, они ни разу никого не видели.

– Что?

Грант, сбитый с мысли, обернулся. Крестьянин с другого края поля без всяких эмоций наблюдал за ними. Его жена, отвернувшись, стала демонстративно погонять вола.

– Крестьянин. Говорит, никогда не видел здесь британского археолога. Может, и лжет, британцев здесь не очень любят, после того, как вы начали поддерживать марионеточное правительство в Афинах.

– Я здесь ни при чем, – возразил Грант. – Обернись-ка.

Марина обернулась.

– И что?

– Вот этот вид. – Бумага затрепетала на ветру, когда Грант ее поднял, чтобы сравнить с ландшафтом. – Утесы по бокам, море с этой стороны и холм посреди долины. – В небе над закругленной вершиной лениво парил орел. – Вон даже и птицы есть.

– А летающий лев?

– Спит, – усмехнулся Грант. – Давай посмотрим, сможем ли мы его разбудить.

Они пробирались между деревьями и камнями, усеявшими сухое русло реки. В самом ущелье, там, где над ними нависали утесы, они быстро потеряли вершину из виду, но продолжали идти вперед, стараясь держать путь как можно прямее.

– Минойцы часто ставили свои храмы на вершинах холмов, – сказала Марина, тяжело дыша. Уже почти наступил полдень, и ее рубашка прилипала к коже. – Наверное, надо попробовать забраться наверх.

– Оттуда вид будет другой, – упрямо возразил Грант. – А на картинке храм находится под вершиной.

– Говорю тебе, ты не можешь…

Марина осеклась и удивленно вскрикнула. Она проскользнула мимо Гранта – к валуну на краю тропы. На нем четыре небольших камня, почти скрытые ветвями олеандра, были сложены в подобие путевого знака. Марина разбросала их. Под ними серебристо блеснул гладкий квадратик.

– Минойские сокровища? – спросил Грант.

– Рахат-лукум. – Марина показала ему обертку из фольги. – Пембертон очень любил эту сладость. Привозил с собой всякий раз, приезжая из Англии.

– Восток полон тайн… – пробормотал изумленный Грант. – Интересно, какие еще сюрпризы он нам приготовил?

– Посмотрим.

Марина взобралась на камень и исчезла в зарослях между деревьями. Скорбно покачав головой, Грант последовал за ней и вышел на голый склон холма. В нескольких ярдах впереди него Марина стояла на коленях у скалистого выступа.

– Это и есть храм?

Скала казалась слишком низкой – вряд ли кто-нибудь мог под ней пролезть.

– Смотри сам.

Грант присел на корточки. Под скалой на куске мешковины лежали мотыга, лопата и парафиновый фонарь. Инструменты покрылись ржавчиной, но буквы «БША», написанные по трафарету на деревянных ручках, все еще были видны.

– Британская школа в Афинах,<sup>[19]19
  Археологический институт, основанный в Греции Великобританией. (Прим. ред.)


[Закрыть]</sup> – пояснила Марина. – Они проводили раскопки в Кноссе. Пембертон у них работал.

Грант вытащил лопату и стукнул по камню. На землю слетело несколько хлопьев ржавчины, а по долине разнесся печальный звон. Грант виновато оглянулся.

– Я-то думала, мы действуем украдкой, – заметила Марина, приподнимая бровь.

– Пока мы не нашли ничего такого, что стоило бы держать в секрете.

Марина сняла с плеча моток веревки, привязала один конец к ручке мотыги и стала карабкаться вверх по валунам. Грант подождал, дабы убедиться, что камни, за которые она цеплялась, не настолько раскачались, чтобы покатиться ему на голову, и стал подниматься следом.

Сначала перебираться с одного валуна на другой было легко. Но скоро большие камни сменились мелкими, которые выезжали из-под ноги, как только Грант наступал на них. Подъем превратился в соревнование, где надо было успеть подняться вверх раньше, чем осыпающаяся галька стащит тебя вниз. Потом и она осталась позади, приведя их к гладкой стене из красного камня, и Гранту пришлось схватиться за торчавший древесный корень, чтобы не уехать по склону холма к подножию. Справа от него качался конец веревки. Грант взялся за нее и полез, перебирая руками, потея и ругаясь, пока не перевалился через край утеса.

– Это вы с Пембертоном так лазили? – спросил он, тяжело дыша.

– Нет. Но он явно делал это один.

Грант встал на ноги, поднял руку, чтобы стряхнуть пыль с рубашки, и в изумлении замер. Они поднялись выше, чем он думал, и оказались на скалистом уступе чуть ли не на полпути к вершине тысячефутовых утесов. Нависнув над головой, они казались столь крутыми, что Грант не стал на них смотреть, опасаясь, как бы не закружилась голова. Извивавшаяся на дне ущелья зеленая полоска ползла к сияющему вдали морю. А прямо перед Грантом, там, где уступ упирался в бок скалы, по камню бежала темная трещина, достаточно широкая для того, чтобы туда можно было протиснуться человеку. Над ней в выдолбленной в скале нише помещалась каменная табличка, почти невидимая в тени.

Грант осторожно подобрался к табличке. Три тысячи лет стерли резьбу, и оставшаяся часть была лишь слабым отзвуком прежнего гордого замысла. Когти и клыки потеряли былую остроту, спуталась грива, истаяли напружиненные мышцы. Но даже в таком виде Грант сразу узнал его. Он вытащил из кармана и развернул помятый листок бумаги:

– Вот и твой летящий лев.

Марина покачала головой – Грант не понял, означает ли это восторг или возражение. Она взяла фонарь Пембертона и встряхнула его. Внутри брякнули застывшие капли старого парафина.

– Фитиля нет.

Из набедренного кармана она вытянула нож, открыла его и срезала тонкую полоску материи с рукава своей блузки. Свернув ее в пальцах, она заправила ленту в лампу. Грант протянул зажигалку:

– Дай я.

Почти невидимое в ярком солнечном свете пламя лизнуло хлопковый фитиль. Марина сделала шаг к трещине в скале, но Грант ее опередил. Он выдернул фонарь из ее рук и шагнул вперед, достав из кобуры «уэбли»:

– Я пойду первым.

Грант протиснулся в расселину. Ярдов через десять проход расширился. Грант замер, подняв лампу повыше, чтобы оградиться от неприятных неожиданностей, однако едва глаза привыкли к темноте, как в спину ему впился острый локоть, толкнув его вперед. Спотыкаясь, Грант влетел в помещение, размахивая лампой, чтобы не разбить ее об пол. Позади стояла Марина, и лицо ее было немного виноватым.

– Прости. Я не видела, что ты остановился.

– Хорошо, что здесь меня не ожидала бездонная пропасть.

Но у Гранта не было времени сердиться. Расселина вывела их в помещение, где стены все еще хранили следы медных резцов, тысячелетия назад вырезавших рисунки на камне. В дальнем конце виднелась каменная скамья, над которой в глубокой нише стояла перевернутая ваза. К скамье было прислонено сито в деревянной раме, а также лопатка, отвес, кисточка и еще кусочек обертки от шоколада. На скамье, расставленные, словно в музее, стояли в ряд какие-то статуэтки и небольшие предметы. Грант и Марина присели перед ними, может быть, так же, как много тысяч лет назад опускались перед этой скамьей на колени поклонявшиеся люди.

Марина подняла неглубокую чашу, вырезанную из красного камня:

– Это, наверное, какая-то разновидность светильника. – Ее тихий голос был исполнен благоговения.

Она осторожно поставила чашу на место и взяла другой предмет. Это оказалась раскрашенная статуэтка женщины с осиной талией, сборчатыми юбками и руками, расставленными, словно крылья. Фигурка была очень похожа на ангела. Правда, как заметил Грант, короткая блузка статуэтки была распахнута впереди, открывая груди, торчащие чуть ли не перпендикулярно телу.

– Прекрасные титьки, – заметил он.

Марина нахмурилась:

– Это фигурка минойской богини. Она была их главным божеством, источником плодородия и силы. Идолы такого типа встречаются довольно часто.

Грант склонился ниже, желая разглядеть фигурку.

– А что за извилистые линии у нее на руках?

– Это змеи.

Марина поднесла фигурку поближе к лампе. С близкого расстояния Грант увидел – извивающаяся змея ползла вверх от запястья через голые плечи и спускалась к другому запястью. Линии на торсе, которые он принял за кайму блузки, тоже оказались двумя змеями – одна свернулась вокруг грудей богини, а другая свисала с бедер между юбками.

– Опасная женщина, – едко произнесла Марина. – Ты бы с такой не справился.

– Меня богини не привлекают.

Марина поставила статуэтку на место и оглядела остальные предметы. В основном это были отдельные фрагменты, которые Пембертон рассортировал по типам – кусочки слоновой кости, полдесятка печаток с миниатюрной резьбой, два обоюдоострых топора и множество кучек керамики.

– Интересно. – Марина взяла пару черепков из дальней кучки и приложила их друг к другу. – Большинство находок относится к среднему периоду минойской культуры, возрастом примерно три с половиной тысячи лет, но эти гораздо новее. Словно храм был заброшен, а потом найден намного позже.

– Насколько позже?

– Примерно три тысячи лет назад.

Грант зевнул:

– Для меня, красавица, это все равно дела давно ушедших дней. – Он бросил взгляд на разложенные на скамье предметы. – А сколько все это может стоить?

– С точки зрения археологов, эти находки могут оказаться весьма ценными. Статуэтка богини едва ли может быть уникальной, но сам образчик очень хорош. Керамика, пожалуй, имеет большую ценность; если иметь четкую хронологию, изделия смогут рассказать нам немало о том, какая жизнь была в поселениях в этой части острова. – Марина нахмурилась. – Да, было бы полезно знать стратификацию. Странно, что Пембертон не… – Она замолчала, заметив тоску на лице Гранта. – В чем дело?

– Мне плевать, насколько это интересно для археологов. Я хочу знать, сколько все это стоит.

– И это все, что тебя волнует? – горько спросила она. – Полмира лежит в руинах, а другая половина не может себя прокормить. Приторговывая обломками цивилизации, о которой большинство людей и не слышало никогда, ты не разбогатеешь. Если хочешь сделать большие деньги, возвращайся к своему оружию. На убийства деньги всегда находятся.

Она отвернулась, но Грант, протянув руку, развернул ее к себе лицом.

– Ты что, правда считаешь, будто я готов по дешевке загнать все это скупщикам краденого, чтобы чуток подзаработать? Сама подумай, тот милый господин из секретной службы доехал аж до Палестины, чтобы спросить, не с собой ли у меня тетрадь Пембертона, – думаю, не потому, что он собирает безделушки для Британского музея. Разведка уверена, что в тетради скрыто что-то ценное, ценное для тех людей, в чьих руках и сталь, и нефть, и оружие, и само человеческое существование. Поэтому я тебя и спрашиваю – вот это все дорого стоит? Если нет, значит, либо они ошиблись, либо мы забрались не в то место.

Он отошел. Марина дрожала, несмотря на духоту в пещере.

– Тут есть несколько вещей, которые заинтересуют ученых. А больше… я ничего такого не вижу.

– А вот это? – Грант повернул фонарь к нише в стене.

Сначала он принял предмет внутри за перевернутую вазу, но, приглядевшись, понял, что это кусок камня, примерно в два фута высотой, немного вытянутой округлой формы, с вырезанными на боках линиями сетки. На верхней части имелась неглубокая вмятина.

– Это… – Марина присмотрелась. – Очень необычно. Нет, это ценности не представляет, – язвительно добавила она, – но вещь редкая. Думаю, это баэтил.

– Бетель? – переспросил Грант в замешательстве.

– Баэтил. Священный камень. Может быть, изначально это был кусок метеорита, хотя это явная копия. Вероятно, в углублении наверху хранился кусочек первичного камня, а может, какой-нибудь культовый идол. – Марина провела руками по холодному камню, почти лаская его. – Ты видел Дельфийского оракула?

– Я там поблизости как-то поезд подрывал. А времени на экскурсии по окрестностям у меня не было.

– Там нечто подобное. Они называют его Омфал, пуп земли. На Крите имеются фрески, которые изображают такие предметы, но никто еще не находил ничего подобного.

– Но я все равно не понимаю, почему… Что это?

Грант резко повернулся, блеснув револьвером, решительным жестом сунул руку в фонарь и вытащил фитиль. Пещера погрузилась в темноту.

– Стой там.

Протянув руку, Грант толкнул Марину в угол, а сам сделал два бесшумных шага влево, чтобы уйти с линии входа.

– Что такое? – спросила она.

Гранту не потребовалось отвечать. Снаружи застучали посыпавшиеся камни, а потом раздались звуки, которые ни с чем не спутаешь, – кто-то выругался по-английски. Грант навел «уэбли» на вход. Послышалось шуршание и приглушенные проклятия – кто-то пытался протиснуться в щель; потом раздались тихие шаги. Палец Гранта согнулся на спусковом крючке.

Темноту пронзил бледный луч электрического фонарика, он пометался, словно бабочка, по стенам и потолку и замер на дуле револьвера в руке Гранта.

– Надеюсь, ты не собираешься пристрелить меня на хрен?