Текст книги "Государственные игры"

Глава 3
Четверг, 9 часов 59 минут, Гарбсен, Германия

Обогнув холм, Вернер Даговер при виде одинокой женщины, которая сидела неподалеку от дерева, недовольно скривил губы.

Вот они, нынешние работники, подумал шестидесятичетырехлетний, но все еще крепкий охранник о группе дорожного оцепления, позволившей постороннему лицу попасть на съемочную площадку. Бывали времена, когда в Германии из-за подобных оплошностей напрочь рушились чьи-то карьеры.

Направляясь к нарушительнице, он живо вспомнил себя семилетним мальчишкой, когда к ним приехал жить его дядя Фриц. Старший шорник армейской школы верховой езды Фриц Даговер был ответственным дежурным, когда пьяный военный спортинструктор увел из стойла генерал-майорскую лошадь. Он устроил ночные скачки, и животное сломало ногу. Несмотря на то что инструктор совершил проступок без ведома Фрица, и тот и другой пошли под трибунал и с позором вылетели из армии. В военное время мужские руки стали большим дефицитом, а дядя был отменным специалистом по коже, однако устроиться хоть на какую-то работу он так и не смог. Через семь месяцев после этого дядя Фриц покончил с собой, хлебнув из фляжки пива с растворенным в нем мышьяком.

Это верно, что за двадцать лет существования Рейха было совершено много зла, размышлял Вернер. Однако же верно и то, что тогда личная ответственность дорогого стоила. Пытаясь очиститься от прошлых грехов, люди заодно теряют такие понятия, как дисциплина, рабочая совесть, и слишком много иных добродетелей.

Сегодня далеко не каждый охранник желает рисковать своей жизнью за почасовую оплату. И если на съемочной площадке, фабрике или в универмаге его присутствие само по себе не становилось хотя бы сдерживающим фактором, что ж, тем хуже было для нанимателя. То, что люди соглашались на эту работу, для большинства из них еще не значило, что они будут ее выполнять.

Однако для Вернера Даговера из фирмы «Зихерн» сам факт, что он взялся за какое-то дело, означало его выполнение. Название этой гамбургской охранной компании означало по-немецки «безопасность». И будь то одинокая женщина, случайно помешавшая съемкам, или банда головорезов, отмечающих день рождения Гитлера в рамках предстоящих на этой неделе «дней хаоса», уж он-то проследит, чтобы на охраняемом им участке соблюдался полный порядок.

Предупредив диспетчера о том, что в лесу находится женщина, по-видимому одинокая, Вернер отключил свой радиотелефон. Развернув плечи пошире и убедившись, что бляха на груди не перекосилась, он поправил выбившуюся из-под кепи непослушную прядь. За тридцать лет пребывания в должности офицера полиции Гамбурга он убедился, что, не обладая солидной наружностью, внушить авторитет бывает достаточно сложно.

В фирме Вернера назначили старшим по охране съемочной группы, и обычно он сидел в командном трейлере, который ставился на шоссе, ведущем из небольшого городка Гарбсен. После звонка Бернарда Бубы Даговер проехал с четверть мили до съемочной площадки на мотоцикле и оставил его возле вспомогательного фургона. Затем, не привлекая внимания киношников, он обогнул площадку и направился мимо холма к занимавшему акров двадцать небольшому лесу. За деревьями проходила еще одна дорога, вдоль которой охранники из «Зихерн» должны были приглядывать за любителями пикников, орнитологами или кем там еще, кем могла быть эта женщина.

Когда Вернер, держась спиной к солнцу, приблизился к дереву, под ногой его хрустнула шишка. Стройная молодая женщина резко вскочила на ноги и повернулась в его сторону. Она была высокого роста, с правильными, прямо-таки аристократическими чертами лица, а в свете прямых солнечных лучей ее глаза походили на расплавленное золото. На ней была белая просторная блузка, джинсы и черные сапоги.

– Привет! – поздоровалась она несколько напряженно.

– Доброе утро, – ответил Вернер. Охранник остановился в двух шагах от женщины и поднес руку к кепи.

– Фройлен, – обратился Даговер, – прямо за этим холмом снимается фильм, и здесь не должно быть посторонних. – Он указал назад. – Пройдемте со мной, я провожу вас до шоссе.

– Ну конечно, – согласилась женщина. – Простите, но мне стало интересно, чем заняты эти люди на дороге. Я подумала, может, несчастный случай.

– Вы, вероятно, услышали бы тогда сирену «скорой», – заметил Вернер.

– Ах, ну да, я как-то не сообразила. – Она сунула руку за ствол дерева. – Сейчас, дайте только возьму свою сумку.

Даговер связался с диспетчером и сообщил, что проводит женщину обратно к шоссе.

– Значит, кино, – произнесла она, забрасывая сумку за левое плечо. – А кто-нибудь из «звезд» снимается?

Вернер уже хотел было сказать ей, что не очень-то разбирается в актерах, но тут услышал шорох листвы прямо над собой. Не успел он поднять голову, как с нижних ветвей дерева спрыгнули двое мужчин. Они были в зеленом камуфляже и вязаных шлемах-масках с прорезями для глаз. Тот, что был меньше ростом, приземлился прямо перед охранником, сжимая в руке «вальтер» П38. Второго, более рослого, Вернер видеть не мог, так как тот спрыгнул у него за спиной.

– Ни звука, – приказал мужчина с пистолетом. – Просто отдай нам свою форму.

Вернер перевел взгляд на женщину, которая извлекла из сумки автомат «узи» со складным прикладом. Теперь выражение ее лица стало холодным и осталось непроницаемым в ответ на презрительный взгляд, которым одарил ее охранник. Встав рядом с мужчиной, девушка бедром отодвинула его в сторону. Уперев дуло автомата в подбородок Вернера, она глянула на нашивку на его нагрудном кармане.

– Значит так, герр Даговер, – сказала она, – чтобы не было какого-то недопонимания: героев мы убиваем. Мне нужна ваша форма и немедленно.

Чуть поколебавшись, Вернер неохотно расстегнул пряжку ремня. Он надавил на радиотелефон, как бы засовывая тот понадежнее в специальный чехол, а затем положил широкий кожаный ремень на землю.

Пока Вернер начал расстегивать форменные латунные пуговицы, женщина нагнулась и подхватила ремень. Достав трубку из чехла, она посмотрела на номеронабиратель, и глаза ее сузились.

Крохотный индикатор режима «включено» мерцал красным цветом. Вернер ощутил, как у него пересохло в горле.

Он понимал, чем рискует, когда включал телефон, чтобы диспетчеру было слышно, что здесь происходит. Но на его работе иногда требовалось рисковать, и охранник не жалел о том, что сделал.

Женщина коснулась пальцем кнопки «выключить» и посмотрела на мужчину, стоявшего за спиной Вернера. Затем коротко кивнула.

Даговер издал булькающий звук, когда мужчина накинул ему на шею двухфутовый обрезок медной проволоки и стянул концы удавки. Последним, что почувствовал охранник, была нестерпимая боль, пронзившая его шею и позвоночник...

* * *

Невысокого роста крепыша, который стоял рядом с дубом, звали Рольф Мурнау, он был родом из Дрездена, что находился в бывшей Восточной Германии. Девятнадцатилетний парень был вооружен и внимательно следил за холмом, который отделял их от съемочной площадки. В руке он сжимал пистолет «вальтер» П38, и это была лишь самая очевидная часть его арсенала. Заткнутый за ремень вязаный шлем-маска был обшит металлическими шайбами, превращавшими его в случае драки в страшное и неожиданное оружие. Шляпная булавка, спрятанная под воротничком рубашки, отлично годилась для вспарывания горла. Стоило лишь воткнуть ее в тело и резко рвануть в сторону. Да и стекло его наручных часов оказывалось на удивление эффективным «лезвием», если полоснуть им по лицу противника. Браслет на правой руке легко соскальзывал на кисть, превращаясь в кастет для кулачных разборок.

Рольф то и дело поглядывал назад, проверяя, не появится ли кто-то со стороны дороги. Но, конечно же, никто не появлялся. Как и планировалось, он с еще двумя членами группы «Фбйер», что по-немецки значило «огонь», оставили машину поодаль от шоссе и проскользнули мимо охранников, когда те распивали кофе. Мужчины были слишком увлечены разговором между собой, чтобы заметить посторонних.

Немигающий взгляд серых глаз Рольфа дополняли плотно сжатые бледные тонкие губы. Выражение лица тоже было частью его подготовки. Он специально усиленно тренировался, чтобы контролировать даже движения век. Воин ловит момент, когда моргнет его противник, и в этот миг – нападает. За время занятий он также научился держать закрытым рот. Непроизвольный стон дал бы знать сопернику о том, что удар достиг цели, или о том, что ты уже начал выбиваться из сил. Да и вероятность прикусить язык в случае удара в челюсть в этом случае почти исключалась.

Рольф ощущал в себе силу и гордость, прислушиваясь к доносившимся из-за холма голосам этих потаскух, педерастов и торгашей. Все они сгинут в огне, зажженном их отрядом. Некоторые сдохнут сегодня, большая часть – немного позднее, но, в конце концов, под руководством таких людей, как Карин и знаменитый герр Рихтер, организация «Фюрер» наведет свой порядок в этом мире.

Темные волосы юноши были острижены «ежиком» и едва прикрывали огненно-красную свастику, нанесенную прямо на черепе.. Пот от получасового пребывания в шерстяном шлеме придавал волосам еще более колючий и взъерошенный вид. Капли его стекали на глаза, но Рольф старался не обращать на это внимания. Карин, помешанная на военных формальностях, не одобрит, если ему вздумается вытереть лоб или почесаться. Такие вольности дозволялись только Манфреду, правда, тот редко этим пользовался. Рольфу нравилась дисциплина. Карин говорила, что без нее он и его товарищи похожи «на звенья, которые еще не стали цепью». Тут она, конечно, была права. Раньше в бандах из трех-пяти человек Рольф и его друзья нападали лишь на одиночных врагов, но никогда не противостояли организованной силе. Ни полиции, ни антитеррористическим подразделениям. Они не знали, куда направить свою прыть и злобу. Но теперь с помощью Карин все должно измениться.

Справа от Рольфа, за дубом, Карин Доринг закончила снимать форму с мертвого охранника, и массивный Манфред Пайпер тут же стал натягивать ее на себя. Когда тело охранника было раздето до белья, двадцативосьмилетняя женщина потащила его через высокую траву к большому валуну. Рольф не стал предлагать ей свою помощь. Как только они разглядели форму поближе, Карин приказала ему оставаться на страже. Именно это он и намерен был выполнить.

Краем глаза ему было видно, как извивается Манфред, облачаясь в тесноватую для него форму. Согласно плану Карин должна была приблизиться к съемочной площадке вместе с кем-то из мужчин, а это значило, что кому-то из них надо было сойти за сотрудника фирмы «Зихерн». Из-за широкой грудной клетки охранника его форма на Рольфе сидела бы довольно нелепо, а вот Манфред, несмотря на короткие рукава и тесноватый воротник, выглядел в ней вполне нормально.

– Я уже скучаю без своей ветровки, – сообщил Манфред, копаясь с пуговицами форменной куртки. – Обратили внимание, как подходил к нам герр Даговер?

Рольф понимал, что вопрос обращен не к нему, а потому ничего не ответил.

– Судя по тому, как он поправлял бляху и головной убор, как он шел, расправив плечи, и как гордился своей формой, я бы сказал, что воспитывался он в Рейхе. Очень может быть, что даже прошел «гитлерюгенд». И у меня есть даже подозрение, что в душе – он все еще один из нас, – продолжил Манфред. Сооснователь отряда «Фбйер» сокрушенно покачал крупной бритой головой. Он покончил с пуговицами и, насколько возможно, одернул рукава куртки. – Это плохо, что люди такой закваски слишком самоуспокоились. Им бы чуточку тщеславия и воображения, и они могли бы принести огромную пользу нашему делу.

Карин распрямилась. Ничего не ответив, она подошла к ветке, на которой висели ее автомат и рюкзак. В отличие от Манфреда она не любила лишних разговоров.

И все же он прав, согласился про себя Рольф. Вероятно, Вернер Даговер был действительно одним из своих. И когда разразится огненная буря, они должны искать себе союзников среди таких вот, как он. Среди мужчин и женщин, которые не побоятся очистить землю от физически и умственно неполноценных людей, от цветных и от нежелательных с этнической и религиозной точек зрения элементов. Однако охранник попытался предупредить свое начальство, а Карин была не из тех, кто прощает неповиновение. Она убила бы даже самого Рольфа, осмелься он усомниться в ее власти, и была бы совершенно права. Когда юноша бросил школу, чтобы его зачислили в бойцы отряда, в беседе с ним Карин сказала, что тот, кто единожды не подчинился, сделает это снова. А ни один командир, объяснила она, не может себе позволить такой риск.

Карин сунула «узи» в свой рюкзак и подошла к тому месту, где стоял Манфред. Тридцатичетырехлетний мужчина не был столь напористым и подкованным, как его соратница, однако он был ей очень предан. За два года, что Рольф провел в отряде, он ни разу не видел их порознь. Ему не было известно, любовь ли это, взаимовыручка или то и другое вместе, но он завидовал этой их связи.

Когда Карин собралась, ей потребовалось мгновение, чтобы снова принять вид проказливой девицы, который она использовала против охранника. Женщина посмотрела в сторону холма.

– Пошли, – нетерпеливо скомандовала она.

Обхватив своей ручищей локоть Карин, Манфред повел ее в сторону съемочной площадки. Когда они удалились, Рольф трусцой побежал к шоссе, где должен был ждать их возвращения.

Глава 4
Четверг, 3 часа 04 минуты, Вашингтон, федеральный округ Колумбия

Глядя на небольшую стопку комиксов, что лежала у него на кровати, генерал Майкл Роджерс задавался вопросом: что же, черт возьми, происходит с человеческим добродушием?

Ответ, конечно же, был известен. Как и многое в этом мире, оно отмирает, горько подумал он.

Сорокапятилетний заместитель директора Оперативного центра проснулся в два часа ночи, но так и не смог снова уснуть. С тех пор, как при выполнении задания погиб командир отряда коммандос «Страйкер» подполковник У. Чарлз Скуайрз, Роджерс провел не одну бессонную ночь, раз за разом мысленно восстанавливая их рейд на территорию России. ВВС остались весьма довольны первым боевым вылетом своего вертолета-невидимки «Москито», изготовленного по технологии «стелз». Пилотам объявили благодарность за их старания сделать все возможное, чтобы вызволить Скуайрза из горящего поезда. Однако ключевые фразы, прозвучавшие во время разбора операции, никак не выходили из головы генерала.

«....не стоило пропускать поезд на мост...»

«....это был вопрос каких-то двух-трех секунд...»

«....если бы подполковнику не втемяшилось вытаскивать пленного из паровоза...»

Роджерс в двадцать семь лет стал ветераном, отслужив два срока во Вьетнаме, командовал механизированной бригадой в Персидском заливе и имел степень доктора исторических наук. Кто как не он хорошо знал, что «суть войны – это насилие», если цитировать лорда Маколея, и что в бою погибают люди, иногда – многие тысячи людей. Но переносить потерю каждого отдельного солдата от этого не становилось легче. Особенно, если у этого солдата остались жена и маленький сын. Ведь семья только-только начала в полной мере ощущать ту способность к сопереживанию, то чувство юмора, – Роджерс грустно улыбнулся от воспоминаний, – и тот редкий такт, которые собственно и составляли сущность Чарли Скуайрза.

Чем хандрить и валяться в постели, накануне вечером Роджерс предпочел покинуть свой скромный дом в стиле ранчо и съездил в местный супермаркет. Утром он собирался повидаться с маленьким разбойником Билли Скуайрзом и не хотел являться к тому с пустыми руками. Мелисса Скуайрз была не в восторге, когда сыну дарили сладости или видеоигры, так что комиксы, похоже, будут ему в самый раз. Мальчишке нравились супергерои.

Взгляд светло-карих глаз генерала опять стал невидящим, когда он снова задумался о собственном супергерое. Чарли относился к тем людям, которые умели дорожить своей жизнью, и тем не менее, он не колеблясь с нею расстался, чтобы спасти раненного врага. То, что он совершил, облагородило их всех, не только тесно связанных между собой бойцов «Страйкера» и не только восемьдесят семь сотрудников Оперативного центра, но и всех и каждого представителя нации, которую Чарли любил.

Глаза Роджерса подернулись влагой, и он постарался отвлечься, снова принимаясь перелистывать страницы комиксов.

Он был потрясен, узнав, что сегодня эти журналы стоят в двадцать раз дороже, чем в то время, когда он читал их сам, – два с половиной доллара вместо двенадцати центов. Он выехал буквально с парой баксов в кармане, так что пришлось покупать эти чертовы комиксы в кредит. Но еще больше его расстроило то, что на картинках не так просто было отличить плохих парней от хороших. У Супермена были длинные волосы и никакой выдержки в характере, а у Бэтмена психика вообще находилась в пограничном состоянии. Робин больше не походил на аккуратно подстриженного Дика Грейсона, а скорее смахивал на какое-то непонятное отродье, ну, а вечно смоливший сигареты социопат по имени Вулверайн ловил кайф от того, что вспарывал людей своими когтями.

Если Мелисса не согласится на какое-то лакомство, подумал Роджерс, то с подарками ему придется туго. Генерал бросил комиксы на пол рядом со своими шлепанцами. Дарить ребенку такое чтиво он не намерен.

Может, повременить и подарить парню книгу «Мальчишки Харди», прикидывал он, хотя вовсе не был уверен, что хотел бы взглянуть, в кого превратились ее герои Фрэнк и Джо. Наверно, у братьев теперь по кольцу в губе, татуировка и отношения с девочками, а их папаша Фентон, как и сам Роджерс, поседел раньше времени и поочередно назначает свидания с женщинами, у которых на уме лишь одно замужество.

Черт с ним, решил Роджерс, заскочу в магазин игрушек и подберу какую-нибудь действующую модель. Модель, может быть, набор шахмат и что-то из учебных видеокассет. Чтобы было для рук и для ума.

Генерал с отсутствующим взглядом потер горбинку носа и потянулся за пультом от телевизора. Устроившись поудобней на подушках, он включил режим «TV» и принялся переключать каналы, перескакивая с новых, но пустых фильмов с живыми красками на старые блеклые и не менее пустые картины. Наконец он остановился на программе с ретро-кино, где крутили что-то очень давнее с Лоном Чейни в роли Оборотня. Чейни умолял молодого человека, одетого в лабораторный халат, чтобы тот его вылечил и избавил от страданий.

– Мне знакомы твои чувства, – пробормотал Роджерс.

Однако Оборотень был по-своему счастливей. Обычно его страдания обрывались серебряной пулей. В случае генерала, да и большинства из тех, кто выжили после войны, насилия или геноцида, боль только затихала, но никогда не проходила до конца. И она была особенно сильной в эти короткие ночные часы, когда можно было отвлечься лишь на негромкое гудение телевизора да на отсветы фар проезжавших мимо автомобилей. Как сэр Фальк Гревилл когда-то написал в своей элегии: «Печаль, умноженная тишиной».

Роджерс выключил телевизор и погасил свет. Взбив под собой подушки, он перевернулся на живот.

Генерал сознавал, что эти его переживания ему не подвластны. Но он также понимал, что не вправе позволить себе роскошь и сдаться горю. Оставались вдова и ее маленький сын, еще ему предстояло невеселое занятие подыскать нового командира для «Страйкера», а весь остаток недели, пока Пол Худ не вернется из Европы, ему придется руководить всем Оперативным центром. И сегодняшний день обещал быть не самым приятным, когда, по меткому замечанию их юриста Лоуэлла Коффи младшего, "сенаторшу Фокс[3]3
  Игра слов: по-английски «фокс» (fox) – лиса, лисица.


[Закрыть] запустят в наш крольчатник". Ночью в тишине всегда кажется, что на тебя разом навалилось слишком уж много всего. Но тут Роджерс подумал о том, что человеческий век не так уж и долог, чтобы сдаваться под натиском жизненных невзгод, и от этого ему стало немного легче.

С мыслью, что он сможет понять, почему великовозрастный Бэтмен или кто там еще иногда должен выглядеть немножко сумасшедшим, Роджерс наконец-то забылся крепким сном.

Глава 5
Четверг, 10 часов 04 минуты, Гарбсен, Германия

Забравшись в фургон и заглянув в список реквизита, Джоди в задумчивости закусила губу.

– Потрясающе, – недовольно пробурчала девушка. – Ну просто потрясающе!

Слегка утихшее после разговора с мистером Бубой раздражение теперь уступило место искренней озабоченности. Вещь, которую ей необходимо было достать, висела в крохотной душевой кабине. Чтобы попасть туда, минуя все нагромождения столов и ящиков, требовались хитроумные перемещения. Судя по тому, как неудачно складывался день, Ланкфорд, конечно же, снимет текущую сцену с первого дубля и перейдет к следующей раньше, чем она успеет вернуться обратно.

Положив тяжелую папку на стол, девушка направилась к кабине. Просто проползти под столами вышло бы быстрее, но она была уверена, что стоит ей только попробовать это сделать, как именно в этот момент ее непременно кто-нибудь да застанет. По окончании колледжа, когда профессор Руйц сообщил ей об этой стажировке, он предупредил, что Голливуд по возможности постарается высмеять ее идеи, ее творчество, ее энтузиазм. Правда, он пообещал, что все это излечимо и восстанавливается. Однако при этом профессор предостерег, чтобы она никогда не поступалась собственным достоинством. Однажды потеряв лицо, в этом окружении его уже не восстановишь. Вот поэтому-то она и не поползла, а стала пробираться, пролезая, пригибаясь и извиваясь среди громоздящихся предметов самым неимоверным образом. Согласно сценарному графику ей необходимо было достать двустороннюю зимнюю форму, которую в свое время действительно носил кто-то из моряков с «Тирпица». Она висела где-то в душевой, потому что туалет был забит старым огнестрельным оружием. Местные власти распорядились, чтобы стволы хранились под замком, а это была единственная комнатка, запиравшаяся на ключ.

Джоди боком преодолела последние несколько футов, отделявших ее от кабины. Рядом с нею расположились тяжеленный сундук и еще более неподъемный стол, и потому дверь открылась не полностью. Девушка с трудом протиснулась внутрь и едва не расчихалась, когда дверь за нею захлопнулась. Запах нафталина был тут даже сильнее, чем в квартире ее бабушки в Бруклине. Дыша ртом, она принялась перебирать бесчисленные чехлы для одежды, стараясь рассмотреть приколотые к ним этикетки. Было бы неплохо открыть окошко, но оно было забрано фигурной сварной решеткой от воров, и достать рукой до щеколды и приподнять фрамугу значило бы ободрать руку.

Джоди мысленно чертыхнулась. Да что ж это сегодня творится, посетовала она про себя. Этикетки оказались подписаны по-немецки.

Листочек с переводом остался в папке. С еще одним тихим проклятьем и нарастающим чувством тревоги она приоткрыла дверь и выскользнула из душевой. Пока она повторяла свой нелегкий путь в обратном направлении, снаружи послышались чьи-то голоса, которые явно приближались.

Дело не в энтузиазме и не в творчестве, профессор Руйц, подумала она. По ее прикидкам конец всякой карьеры мог вполне наступить секунд через двадцать.

Джоди испытала огромное искушение встать на четвереньки, но все же переборола его. Подобравшись достаточно близко к папке, она перегнулась вперед и подцепила ее указательным пальцем за отверстие в верхней части. В отчаянии девушка принялась напевать, не раскрывая рта, и представила себе, что движется в танце впервые со времени вечера знакомств, состоявшегося после поступления в колледж. Таким способом она довольно скоро вновь очутилась внутри душевой. Дверь снова захлопнулась. Положив папку на раковину, Джоди судорожно принялась сличать надписи на этикетках с компьютерной распечаткой их перевода, прикрепленной к сценарному графику.