Текст книги "Государственные игры"

– Будучи розданы, эти вещи явились бы для тех, кто их получит, связующей нитью непосредственно с Рейхом, – сказал Хаузен, как бы размышляя вслух. – Только представьте, каким побуждающим мотивом это стало бы для любого и каждого из них.

– Побуждающим к чему? – уточнил Херберт. – К новым нападениям?

– К ним или к верности своему лидеру в течение еще одного года, – ответил Хаузен. – Для семидесяти-восьмидесяти группировок, рыскающих в поисках новых членов, лояльность – немаловажное дело.

– А может быть, ворам удастся завоевать расположение тех, кто прочитает об этом в газетах, – добавил Ланг. – Тех мужчин и женщин, которые, как уже говорил Рихард, втайне по-прежнему преклоняются перед Гитлером.

– Что известно про американскую девушку? – задал вопрос Херберт.

– Она стажировалась на съемках фильма, – ответил заместитель министра. – Последний раз ее видели внутри трейлера. Полиция считает, что ее могли захватить вместе с угнанной машиной.

Херберт посмотрел на Худа, и тот, какое-то время подумав, кивнул в ответ.

– Простите, – извинился Херберт перед присутствующими. Откатившись от стола, он прихлопнул ладонью подлокотник кресла, в который был встроен телефон. – Я хотел бы найти себе укромный уголок, чтобы сделать несколько звонков. Возможно, нам удастся кое-что добавить в общий котел разведданных.

Ланг привстал и поблагодарил его, а затем еще раз извинился. Херберт в свою очередь заверил немца, что тому извиняться не за что.

– Я потерял жену и ноги из-за террористов в Бейруте, – объяснил он. – Каждый раз, когда они высовывают свои мерзкие рожи, у меня появляется шанс покончить еще с несколькими из них. – Он бросил взгляд на замминистра. – Все эти ублюдки – моя зубная боль, герр Хаузен, и живу я для того, чтобы избавиться от этой боли.

Херберт развернул кресло-каталку и покатил между столами. После того как американец удалился, Хаузен присел и постарался собраться с мыслями. Худ наблюдал за чиновником. Лиз была права – что-то тут присутствовало еще.

– Мы ведем эту борьбу вот уже больше пятидесяти лет, – с мрачным видом заговорил Хаузен. – Можно сделать прививку от болезни или найти укрытие от непогоды, а вот как защититься от этого? Как нам бороться с людской злобой? И она все ширится и ширится, герр Худ. С каждым годом становится все больше группировок, куда приходит все больше членов. Да поможет нам Бог, если они когда-либо объединятся.

– Мой заместитель в Оперативном центре как-то заметил, что бороться с идеологией следует с помощью иной, более привлекательной идеологии. Мне хотелось бы верить, что это так. Если же нет, – Худ указал большим пальцем в сторону Херберта, выкатившегося на помост, нависавший над рекой, – то для этого существуем мы с моим начальником разведки. И мы их достанем.

– Они очень умело прячутся, – возразил Хаузен, – исключительно хорошо вооружены, и к ним совершенно невозможно внедриться, потому что они принимают в новые члены только очень молодых ребят. Нам редко становилось известно об их планах заранее.

– Только до сих пор, – заметил Мэтт.

– Что вы имеете ввиду, герр Столл? – спросил его Ланг.

– Обратили внимание на сумку, которую я оставил в машине? Хаузен с Лангом одновременно кивнули. Столл хитро улыбнулся.

– Если нам удастся объединить усилия и договориться о нашем региональном операционном центре, мы сможем выгрести из хлебницы кучу заплесневелых кусков.

Глава 9
Четверг, 11 часов 42 минуты, Вунсторф, Германия

Услышав крики снаружи, Джоди Томпсон, которая все еще находилась в фургоне, подумала, что это зовут ее – все тот же Холлис Арленна. Оставаясь в душевой кабине, она принялась еще судорожней перебирать пакеты с костюмами, проклиная тех, кто занимались реквизитом и надписали этикетки по-немецки, а особенно Арленну – за то, что тот «просто козел».

И тут она услышала стрельбу. Джоди знала, что это не может быть сценой из фильма. Все оружие оставалось здесь, внутри, а единственный ключ хранился у мистера Бубы. Потом до нее донеслись крики боли и ужаса, и девушка поняла, что снаружи происходит что-то ужасное. Она перестала возиться с пакетами и прислонилась ухом к двери.

Когда двигатель трейлера взревел, Джоди поначалу решила, что кто-то пытается отогнать машину подальше от того, что могло происходить на площадке. Но после того, как громко захлопнулась дверца кабины, она услышала, что кто-то начал возиться внутри фургона. Делал он это молча, что девушка восприняла как плохой знак. Если бы это был охранник, то он уже вовсю переговаривался бы по рации.

Неожиданно душевая показалась ей очень тесной, а воздух спертым. Заметив, что дверь кабинки не заперта, Джоди осторожно задвинула щеколду. Затем она присела на корточки между пакетами, придерживаясь за стенку, чтобы не упасть. Пока кто-то сюда не вломится, выдавать себя она не намерена.

Джоди превратилась в слух. Часов на руке у нее не было, и единственное, по чему она могла ориентироваться во времени, были доносившиеся снаружи звуки. Клацанье холодного оружия на дальнем левом столе. Шаги вокруг стола, на котором разложены медали. Звуки открывавшихся и закрывавшихся ящиков.

Но вот за жужжанием работающего вентилятора Джоди расслышала, как неизвестный начал дергать дверь в туалет, расположенный по другую сторону фургона. Мгновением позже раздались четыре громких хлопка.

Джоди сжала пакеты с такой силой, что ногтями прорвала один из них. Что там, черт возьми, происходит?! Она вжалась спиной в стенку, стараясь держаться подальше от двери. Сердце прямо выскакивало у нее из груди.

После резкого поворота трейлера раздался стук распахнувшейся настежь двери туалета. Послышался неприятный скрип – ножки стола проскрежетали по полу, видно, тот, кто залез в фургон, был неосторожен. Движения незнакомца в отличие от нее самой были резкими и нетерпеливыми.

Чужие шаги приближались к двери душевой. Идея переждать в кабинке теперь уже не казалась столь удачной.

Джоди глянула вверх, осмотрелась по сторонам. Ее взгляд остановился на матовом стекле окошка. Благодаря металлической решетке сюда никто бы не смог проникнуть. Впрочем, как и выбраться отсюда наружу.

Дверная ручка повернулась, и Джоди инстинктивно пригнулась ближе к полу. Она почти распласталась под покачивающейся на вешалках одеждой и отползла еще дальше за раковину. Крохотная выгородка собственно душа находилась позади нее, и она уселась прямо на пол, опершись спиной о стеклянную дверцу. В ее ушах отдавалось тяжелое буханье собственного сердца. Девушка тихонько заскулила и, спохватившись, прикусила большой палец, чтобы молчать.

Грохот выстрелов заглушил и стук ее сердца, и жалобное поскуливание. Палец не помог, и Джоди истошно взвизгнула, когда из двери и на пол, и на упаковки с костюмами полетели осколки пластика и деревянная щепа. Затем створка распахнулась настежь, и из-за ровного ряда висевших на вешалках немецких мундиров показался вороненый ствол. Он отодвинул одежду немного в сторону, и Джоди увидела бледное лицо. И лицо это было женским.

Джоди оторвала взгляд от небольшого похожего на автомат оружия и наткнулась на глаза женщины, которые были цвета расплавленного золота. Девушка все еще цеплялась зубами за палец.

Женщина сделала недвусмысленный взмах автоматом, и американка поднялась с пола. Руки ее безвольно упали вдоль бедер, по спине сбегали капельки холодного пота.

Женщина что-то проговорила по-немецки.

– Я.., я не понимаю... – выдавила в ответ Джоди.

– Я сказала: подними руки и повернись лицом к стене! – прикрикнула женщина по-английски. Говорила она с сильным акцентом.

Джоди приподняла руки чуть выше плеч, но поворачиваться помедлила. В каком-то учебнике она вычитала, что пленников часто убивают выстрелом в затылок.

– Пожалуйста, – попросила она, – я только стажер. Я приехала на съемки только...

– Повернись! – оборвала ее женщина.

– Пожалуйста, не надо! – взмолилась девушка, все же выполняя то, что ей было приказано.

Уставившись в окно, Джоди услышала звук отодвигаемых вешалок и ощутила в верхней части шеи теплый металл ствола.

– Ну пожалуйста... – всхлипнула она.

Джоди не смела шелохнуться, пока женщина ладонью хлопала по ней сверху вниз сначала справа, потом слева, а затем пробежалась по талии. После этого ее рука развернула девушку, теперь дуло автомата смотрело ей прямо в рот.

– Я ничего не знаю про то, что тут делается, – разрыдавшись, сказала Джоди. – Я ничего никому не скажу...

– Замолкни! – перебила женщина.

Джоди подчинилась. Она поняла, что исполнила бы все, что бы та ей ни приказала. Для нее было пугающим открытием, как оружие и готовый его применить человек могут полностью подавить ее волю.

Фургон неожиданно затормозил, и Джоди качнуло в сторону раковины. Она тут же поспешила выпрямиться. Женщина даже не шевельнулась, казалось, ничто не смогло бы нарушить бесстрастный ход ее мыслей.

Задняя дверь фургона открылась, и к ним подошел молодой человек. Он остановился позади женщины и заглянул в душевую. Юноша был не очень крепкого телосложения, на голове его под коротким ежиком волос виднелась свастика.

Не сводя глаз с Джоди, Карин слегка повернулась в его сторону и приказала:

– Начинай.

Юноша щелкнул каблуками сапог, четко развернулся и принялся складывать весь реквизит в ящики.

Карин продолжала пристально смотреть на Джоди.

– Не люблю убивать женщин, – наконец сказала она. – Но и пленных я брать не могу – из-за них тормозится все дело.

Вот и приехали. Значит, Джоди сейчас умрет. Внутри у нее все онемело, и девушка снова зашмыгала носом. Перед ее мысленным взором замелькали детские воспоминания, как она в первом классе обмочила трусики, когда на нее накричала учительница, как она после этого разревелась и не могла остановиться, как при этом над ней потешались другие дети. Последние крупицы самообладания, уверенности и достоинства окончательно покинули ее.

Джоди пошатнулась и, теряя остатки равновесия, соскользнула на пол. Тупо уставившись перед собой, она ухватила краешком затуманенного взгляда раковину с душем и почти распрощалась с жизнью.

Однако вместо того, чтобы ее пристрелить, женщина приказала еще одному мужчине, который был постарше первого, забрать всю форменную одежду. После того, как он это сделал, она прикрыла дверь в душевую. Удивленная девушка ожидала, что вот-вот раздадутся выстрелы сквозь дверное полотно. Она поднялась с пола и взобралась на раковину в надежде, что так пули не заденут ее.

Но вместо стрельбы Джоди расслышала лишь какие-то царапающие звуки, за которыми последовало громкое глухое «бум-м».

Дверь чем-то заклинили.

Она на станет меня убивать, подумала Джоди. Она решила меня просто запереть.

От напряженного ожидания ее одежда взмокла от пота. Втроем налетчики быстро управились с вещами и покинули трейлер. Девушка вслушалась. Тишина.

Затем она увидела, как кто-то из налетчиков ходит за окном. Джоди прижалась ухом к стенке фургона. Снаружи отвинчивали что-то металлическое, слышалось негромкое клацание. Затем раздался треск разрываемой ткани, и она почувствовала запах бензина.

Бензобак, они его открыли, с ужасом подумала девушка.

– Нет! – во всю мочь выкрикнула Джоди, спрыгивая с раковины. Она изо всех сил бросилась на дверь. – Вы же сказали, что не стали бы меня убивать! Ну пожалуйста!

Через мгновение потянуло дымом. Послышался топот убегавших от машины ног, а в матовом стекле окошка отразились сполохи оранжевого пламени.

Ее решили сжечь вместе с трейлером!

И тут Джоди сообразила, что женщина ее не убьет, а просто позволит умереть...

Девушка еще раз бросилась всем телом на дверь, но та не подалась. Оранжевое пламя поднималось все выше и выше, и Джоди, встав посереди крохотной комнатушки, зашлась в полном отчаяния и страха крике.

Глава 10
Четверг, 5 часов 47 минут, Вашингтон, федеральный округ Колумбия

Только Лиз Гордон смолола кофейные зерна и прикурила свою первую в этот день сигарету, как раздался звонок телефона.

– Интересно, кто бы это мог быть? – спросила себя вслух тридцатидвухлетняя женщина и сделала очень глубокую затяжку. Пепел с сигареты упал на ее ночную сорочку в стиле «смерть мужчинам», и Лиз отряхнула его прямо на пол. Она рассеянно потеребила рукой вьющиеся каштановые волосы и прислушалась, пытаясь сообразить, куда же она задевала трубку домашнего радиотелефона.

Поднявшись с постели в пять утра, Лиз собиралась еще раз пробежаться по кое-каким записям – сегодня прямо с утра у нее лекция перед отрядом «Срайкер». Вот уже ее третьи по счету групповые занятия с личным составом этого элитного подразделения, а молодые солдаты при всей своей суровой подготовке все еще в шоке пребывают, переживая гибель своего командира Чарли Скуайрза. Особенно тяжело переживала новенькая, Сондра Де Бонн, ее переполняла жалость к семье подполковника и отчасти к себе самой. Сквозь слезы она поделилась, что мечтала научиться у него еще очень многому. Теперь средоточия всей этой мудрости и опыта рядом с ними уже не было. Они остались невостребованными.

А воплощение их – мертвым.

– Да где же этот дурацкий телефон?! – Лиз смахнула кипу газет с кухонного стола.

Нельзя сказать, что она боялась, что звонивший повесит трубку, не дождавшись ответа. В такой час ей могла позвонить только Моника, которая находилась сейчас в Италии. А эта ее соседка по квартире и лучшая подруга не успокоится, пока не узнает, кто и что просили ей здесь передать. В конце концов, она отсутствовала дома уже почти целые сутки.

Как же, вдруг позвонит сам Фрэнк Синатра, и тебе, конечно же, срочно понадобится вернуться, ехидно подумала Лиз про свою подругу. За три года совместного проживания штатный психолог Оперативного центра наблюдала, как Моника, будучи свободным музыкантом и трудоголиком, ухитрялась обслуживать все ночные клубы, свадьбы и еврейские семейные торжества, на которые ей только удавалось подрядиться. Она на самом деле работала чуть ли не на износ, и Лиз пришлось не только приказать, чтобы та передохнула, но и всучить ей половину денег на поездку в Италию, чтобы отпуск наверняка состоялся.

Лиз наконец обнаружила трубку телефона, которая спокойно лежала на одном из кухонных стульев. Прежде чем взять ее, она выждала какое-то время, чтобы перенестись из одного мира в другой. Динамика отношений между Лиз и каждым из ее пациентов складывалась таким образом, что для успешного лечения она мысленно создавала каждому из них свой мир и сама полностью туда погружалась. В противном случае могли бы возникнуть перегибы, потеря внимания и отклонения. И хотя Моника была не пациенткой, а лучшей подругой, порой бывало сложно четко отделить одно от другого.

Пока Лиз погружалась в мир Моники, она сверилась с листочком для записи звонков, прикрепленным к холодильнику магнитным прижимом в виде головы Шопена. Единственными, кто звонил, были барабанщик Моники Анжело Панни по кличке «Тим» и ее мама. Обоих интересовало, нормально ли она добралась до Рима.

– Пронто, мисс Шерд, – поздоровалась Лиз, нажав кнопку на трубке. Телефонное приветствие было одним из двух слов, которые она знала по-итальянски.

Однако с другого конца провода отозвался определенно мужской голос:

– Лиз, извини, но это не Моника. Это – Боб Херберт.

– Боб! – воскликнула она. – Вот это сюрприз! Что происходит в стране Фрейда?

– Я всегда считал, что Фрейд был австрияком, – удивился Херберт.

– Он им и был, но на год его залучили немцы. Аншлюс имел место в тридцать восьмом году, а Фрейд скончался в тридцать девятом, – пояснила Лиз.

– Все это было бы смешно, если бы Фатерланд, похоже, снова не начал поигрывать мускулами, заявляя о начале новой эры и строительстве новой империи, – сказал Боб.

Лиз потянулась за сигаретой.

– Что ты имеешь в виду?

– Вы смотрели утренние новости? – поинтересовался Херберт.

– Раньше шести новостей не передают, – напомнила она. – Боб, какого черта, что у вас там стряслось?

– Банда неонацистов напала на съемочную площадку. Они убили несколько человек из съемочной группы и угнали автофургон, набитый нацистскими раритетами. И хотя никто ничего про это не слышал, но, похоже, они прихватили в заложницы американскую девушку.

– Господи! – воскликнула Лиз. Она сделала несколько коротких затяжек.

– Выяснилось, что группой руководила женщина по имени Карин Доринг. Что-нибудь слышали о такой?

– Что-то и правда знакомое, – подтвердила Лиз. Не отрывая трубки от уха, она направилась из кухни в кабинет. – Подождите минутку, я взгляну, что у нас есть.

Лиз включила домашний компьютер, села за монитор и вошла в базу данных компьютера, который стоял на ее рабочем столе в самом Оперативном центре. Меньше чем через десять секунд на экране появилось досье на Доринг.

– Карин Доринг, или «призрак из Галле», – сказала она в трубку.

– Призрак откуда? – переспросил Херберт.

– Из Галле, – ответила Лиз и пробежала дальше по тексту. – Это ее родной город в Восточной Германии. А призраком ее зовут потому, что она исчезает с места событий раньше, чем кто-либо сможет ее поймать. Обычно она не пользуется маскировкой и действует с открытым лицом, хочет, чтобы люди узнали, кто за всем этим стоит. Вот, послушайте еще. В прошлом году в своем интервью газете под названием «Наша борьба» она говорит о себе, как о нацистском Робине Гуде, наносящем удары от имени притесняемого большинства населения Германии.

– Похоже, она психопатка, – прокомментировал Херберт.

– На самом деле нет. В том-то и сложность с людьми подобного типа. – Лиз закашлялась, продолжая курить сигарету, и прокрутила текст дальше. – В конце семидесятых, во время учебы в институте, она недолго была членом коммунистической партии.

– Шпионила за врагом?

– Вероятней всего, нет, – ответила Лиз.

– Ладно, – смирился Херберт, – почему бы мне на время не заткнуться?

– Нет-нет, то, что вы сейчас только что высказали, – вполне логичное предположение, хотя, скорее всего, и неверное. Очевидно, она была в поисках себя в идеологическом смысле. Ведь и левые коммунисты, и правые неонацисты очень похожи в своей твердолобости. Таковы все радикалы. Эти люди не способны разобраться с собственными жизненными разочарованиями и переносят их как бы вовне. Они убеждают себя, обычно на подсознательном уровне, что во всех их несчастьях повинен кто-то другой. Причем этим «другим» может быть кто угодно, кто хоть чем-то отличен от них самих. В гитлеровской Германии в безработице обвиняли евреев. Евреи занимали относительно больше должностей в университетах, клиниках, банках. Они были на виду, заметно процветали и уж, ясное дело, были другими. У них были иные традиции, иные праздники, всякие там выходные по субботам. Они были легкой добычей. То же самое происходило с евреями и в коммунистической России.

– Усек, – сказал коротко Херберт. – У вас есть что-нибудь о ее связях, местах, где она скрывается, характерных привычках?

Лиз продолжила просмотр документа. Тот был разбит на разделы с пометками «физиологические данные», «биография» и «методы действий».

– Она «одиночка», что по терминологии террористов означает работу только маленькими группами, – сообщила ему Лиз. – Три-четыре человека – самое большее. И еще, Доринг никогда не посылает людей на задание, в котором не смогла бы участвовать сама.

– Это похоже на стиль сегодняшнего нападения, – сказал Херберт. – Есть какие-то известные теракты?

– Они никогда не заявляют о своей причастности...

– Тоже стыкуется с сегодняшним.

– ..однако на основе свидетельских показаний им приписывают взрыв принадлежащего арабу торгового павильона в Бонне и доставку взрывного устройства в картонной коробке со спиртным в южно-африканское посольство в Берлине, оба теракта – в прошлом году.

– И оба – весьма безжалостные.

– Да, – согласилась Лиз. – Это составляющая ее образа закоренелой нацистки. Но вот что странно: магазин, который подвергся нападению, торговал мужскими товарами, а спиртное предназначалось для посольской холостяцкой вечеринки.

– А что в этом странного? Может, она мужененавистница?

– Это не стыкуется с нацистской идеологией, – пояснила Лиз.

– Верно, – согласился Херберт. – И в военных делах, и в политике геноцида они убивали, не отличая женщин от мужчин. По-видимому, это обнадеживающее известие для американской девушки, если ее и впрямь захватили. Возможно, что ее и оставят в живых.

– Я бы не поставила на это и пенса, – возразила Лиз. – Женщин не трогают скорее не по традиции, а просто из личных симпатий. Здесь также написано, что двое из свидетелей, помогавшие установить личность Доринг, погибли через считанные дни после общения с представителями власти. Один – в автокатастрофе, другой – после ограбления. В дорожном происшествии погибла женщина. Еще одна женщина, которая всего лишь попыталась помочь тем, кто хотели бы покончить с отрядом «Фойер», тоже была убита.

– Не совсем, – ответила Лиз. – Прежде чем утопить пенсионерку в унитазе, ее сначала избивали и пытали. А это уже похоже на садизм. В любом случае этого хватит, чтобы не надеяться на то, что женщин они не трогают.

Лиз снова вернулась к биографии Карин.

– Ну-ка, посмотрим, откуда взялась эта фрейлейн Доринг, – сказала она. – Ага, так и есть. Мать умерла, когда девочке было шесть лет, и воспитывалась она отцом. Ставлю доллар против песо, что там имело место какое-то грязное дело.

– Насилие?

– Да, – подтвердила Лиз. – Снова классическая схема. Девочку либо избивали, либо подвергали сексуальному насилию, либо делали и то и другое вместе. В психике ребенка произошли нерадостные сдвиги, а потом она стала подыскивать место, где смогла бы выплеснуть свой гнев. Попробовала коммунизм, но тот ей почему-то не понравился...

– Потому что он уже умирал, – вставил Херберт.

– Затем она нашла неонацистское движение и превратилась в фигуру, играющую роль отца, то есть, делает то, чего ее отец никогда не делал.

– А где сейчас сам папа Доринг? – спросил ее Херберт.

– Мертв, – ответила Лиз. – Умер от цирроза печени, когда Карин исполнилось пятнадцать. Как раз в это время она стала проявлять политическую активность.

– О'кей, – заговорил Херберт, – значит, мы думаем, что понимаем, каков наш противник. Она счастлива прикончить мужчину, но готова убить и женщину. Она сколотила террористическую группу и рыскает по стране, нападая на иностранцев. Зачем? Чтобы запугать их и те покинули страну?

– Доринг понимает, что это ей не удастся. Государства по-прежнему будут обмениваться посольствами, и люди по-прежнему будут приезжать сюда по делам. Скорей это что-то вроде плаката с призывом в добровольцы, чтобы собрать вокруг себя других агрессивных неудачников. И, между прочим, это работает. Четыре месяца назад, когда обновлялись сведения в этом досье, «Фойер» насчитывал тысячу триста членов, и их ежегодный прирост составил почти двадцать процентов. Из них двадцать человек являются действующими боевиками и служат на постоянной основе, кочуя за Доринг из лагеря в лагерь.

– Нам известно, где расположен хотя бы один из этих лагерей?

– Они все время меняют места. В досье имеется три фотографии. – Лиз по очереди просмотрела изображения и прочитала подписи. – Один снимок сделан на озере в Мекленбурге, другой – в баварских лесах, а третий – в горах где-то близ границы с Австрией. Нам не известно, как передвигается отряд, но мне кажется, что они там обустраиваются каждый раз, когда попадают в эти места.

– Вероятно, они ездят на автобусах или микроавтобусах, – предположил Херберт. – Обычно партизанские отряды такого размера перемещались небольшими группами, чтобы установить регулярные каналы снабжения. Однако, располагая, как сегодня, сотовой связью и круглосуточной курьерской почтой, можно вообще ни о чем не беспокоиться. Так что там нам известно, сколько их лагерей мы знаем?

– Только три.

Из базового телефонного аппарата Лиз прозвучал сигнал. Должно быть, это по международной связи пробивалась Моника. Ее соседка будет вне себя, но Лиз не собиралась переключать линию.

– А как насчет заместителей? – спросил Херберт. – На кого Доринг может положиться?

– Ближайшим помощником является Манфред Пайпер. Он присоединился к ней после того, как они закончили институт. Очевидно, она занимается всеми военными вопросами, а Пайпер заведует финансами, устраивает проверки новичкам, ну и тому подобные дела.

Какое-то время Херберт ничего не говорил.

– На самом деле не так-то и много мы о них знаем. Не правда ли? – наконец спросил он.

– Для того, чтобы понять, достаточно. Для того, чтобы поймать, боюсь, – нет, – призналась Лиз.

– Лиз, – обратился Херберт после короткого молчания, – наши немецкие друзья считают, что Доринг совершила это ограбление, чтобы использовать нацистские причиндалы во время «дней хаоса» – небольшой марди грас[9]9
  March gras – вторник на масленой неделе, народный праздник в некоторых городах Западной Европы и Северной Америки (фр.).


[Закрыть] ненависти, который они здесь затевают. Учитывая то, что обычно она преследует политические цели, в этом есть хоть какой-то смысл?

– Мне кажется, вы смотрите на это с не правильной точки зрения, – ответила Лиз. – Как называется фильм?

– "Тирпиц". Наверно, о боевом корабле, – предположил Херберт.

Лиз набрала на клавиатуре компьютера «Производство фильмов», открыв информационную страницу в Интернете, где перечислялись все картины, находившиеся в процессе съемки по всему миру. Отыскав название фильма, она сообщила в трубку:

– Боб, политической целью была съемочная площадка. Это совместный американо-германский проект.

– Значит, либо экспонаты, либо американцы – дополнительный выигрыш, – сделал вывод Херберт после очередной паузы.

– Вы меня поняли.

– Послушайте, Лиз, я собираюсь переговорить с местными властями, а возможно, и посетить одно из празднований этих самых «дней хаоса».

– Боб, осторожней, – предостерегла его психолог. – Неонацисты не очень-то распахивают двери перед людьми в инвалидных креслах. Помните – вы другой...

– Готов поспорить, что другой, – заверил ее Херберт. – Ну, а пока, Позвоните мне по мобильному телефону, если удастся узнать что-то еще про эту леди и ее группировку.

– Будет сделано, – пообещала Лиз. – Берегите себя, и чао, – добавила она, воспользовавшись вторым из тех двух итальянских слов, которые знала.