Текст книги "Государственные игры"

– Halt![19]19
  Стой! Ни с места! (нем.).


[Закрыть] – выкрикнул резкий голос за его спиной. Херберт оглянулся. Худощавый полицейский лет пятидесяти бросил регулировать движение транспорта и подбежал к месту событий. Он стоял позади кресла, ухватившись за его поручень и тяжело дыша. В его карих глазах читалась решимость, хотя в остальном он выглядел не совсем уверенно.

Из толпы понеслись выкрики, и полицейский принялся на них отвечать. По тону голосов и тем нескольким словам, которые Херберту удалось разобрать, он понял, что полицейскому рассказали свою версию происшедшего и посоветовали лучше заниматься своим делом. Полицейский же отвечал, что это его дело – следить за порядком не только на проезжей части, но и по сторонам.

Его освистали и начали угрожать.

После короткой перепалки с толпой полицейский обратился по-английски к Херберту:

– У вас есть автомобиль? Херберт ответил утвердительно.

– Где он припаркован?

Херберт сказал.

Полицейский продолжал оттаскивать американца назад. Херберт положил руки на колеса, чтобы приостановить движение.

– Почему я должен уехать? – спросил он. – Я, видите ли, не гожусь для их вечеринки!

– Потому, что моя задача – не допускать беспорядков, – ответил ему полицейский, – и это единственный способ, которым я могу это сделать. У нас немногочисленный личный состав, да и тот разбросан по сборищам в Бонне, Берлине, Гамбурге. Мне очень жаль, майн герр. У меня нет времени на то, чтобы разбираться в происшествии с отдельным человеком. Я намерен сопроводить вас до машины, чтобы вы смогли покинуть этот район города.

– Но ведь это они напали на меня, – запротестовал Херберт. Он сообразил, что по-прежнему держит на коленях дубинку, и убрал ее, прежде чем полицейский надумал бы ее отобрать. – А что, если я предъявлю иск, чтобы разоблачить их всех к чертовой матери?

– Вы проиграете, – ответил полицейский. Он развернул кресло и покатил его в сторону от толпы. – Они утверждают, что мужчина предложил вам помощь, чтобы попасть в «Пивной зал», а вы его ударили...

– Ага, как же!

– ..и из-за этого он пролил свое пиво. Они хотят, чтобы вы по крайней мере оплатили его стоимость.

– И вы этому верите?

– Верю или не верю – ничего не значит, – ответил офицер. – Когда я обернулся и посмотрел, этот человек согнулся от удара, а вы держали в руках дубинку. Это то, что я видел, и это я зафиксировал бы в своем рапорте.

– Понятно, – сказал Херберт. – Вы увидели, что один-единственный мужчина средних лет в инвалидном кресле столкнулся с парой сотен молодых здоровых нацистов, и решили, что я нехороший человек.

– С формальной точки зрения именно так, – подтвердил полицейский.

Херберт услышал, как это было сказано, и понял подтекст. В Соединенных Штатах хватало подобных разговоров о других преступниках, других панках, но он каждый раз не уставал им удивляться. Оба мужчины знали, что эти ублюдки лгут, и все же шайка останется безнаказанной. И эта безнаказанность будет продолжаться до тех пор, пока никто ни в силовых структурах, ни в правительстве не желает подвергать угрозе собственную безопасность.

Некоторым утешением для Херберта служило то, что ему самому удалось уйти подобру-поздорову. А тычок этой свинье почти стоил принятого им пивного душа.

Пока полицейский отвозил Херберта к его машине, зазвучали клаксоны автомобилей, которые застряли на улице из-за отсутствия регулировщика. Гудки перекликались с бурей, царившей в душе американца, бурей растущего негодования и решимости. Да, он уходит, но для себя он решил добраться до этих гуннов. Не сейчас и не здесь, но где-то еще и очень скоро.

Один из мужчин отделился от толпы и вошел внутрь «Пивного зала». Решительно прошагав через кухню, он покинул здание через заднюю дверь, потом, воспользовавшись урной, перемахнул через ограду и пересек прилегающую аллею. В результате он оказался на той же улице, по которой двигались полицейский и Херберт.

Они уже прошли мимо и направлялись к боковой улочке, где Херберт поставил свою машину.

Молодой парень последовал за ними. Будучи одним из приближенных командиров Карин Доринг, он получил распоряжение следить за всеми теми, кто, возможно, будет пытаться выслеживать их группировку. Это была мера, которую несведущие люди и не подумали бы предпринять.

Помощник Доринг с достаточного расстояния проследил, как полицейский помог Херберту сесть в машину, как он загрузил кресло в заднюю часть салона и в конце концов убедился в том, что американец действительно уехал.

Потом молодой человек извлек из внутренних карманов куртки ручку и телефон и сообщил номер и модель отъехавшего автомобиля. Когда полицейский быстрым шагом направился на свой пост, парень уже шел назад к «Пивному залу».

Мгновением позже с расположенной в трех кварталах от места сборища стоянки отъехал микроавтобус.

Глава 27
Четверг, 16 часов 00 минут, Гамбург, Германия

– Что случилось, – спросил Худ, подходя сбоку к Столлу. У Ланга был бледный и болезненный вид. Столл с бешеной скоростью работал на клавиатуре.

– Здесь происходит кое-что действительно мерзкое, – сообщил компьютерщик. Секундочку, сейчас покажу, только прогоню диагностическую программу – попытаюсь узнать, как это сюда попало.

Хаузен встал рядом с Худом.

– Как попало сюда что? – спросил он.

– Увидите, – ответил Столл. – Мне не хотелось бы самому это описывать.

Худ начинал чувствовать себя Алисой в Зазеркалье. С каждым взглядом по сторонам люди и события становились все более и более занятными.

– Я проверял возможности вашей оперативной памяти, – пояснил Столл, – и обнаружил файл, установленный сегодня в час двенадцать дня.

– Час двенадцать? – переспросил Худ. – Мы в это время были на ланче.

– Правильно.

– Но ведь здесь же никого не было, герр Столл, – удивился Хаузен, – кроме Райнера.

– Знаю, – сказал Столл. – Между прочим, он уже ушел.

– Как ушел? – Хаузен непонимающе посмотрел на Столла.

– Ногами, – пошутил американец и сделал жест в сторону приемной. – Вскоре после того, как я здесь уселся, он собрал свою сумку, надел итальянский пиджак и смотался.

Хаузен перевел взгляд на компьютер.

– Что вы обнаружили? – спросил он ровным голосом.

– Во-первых, небольшое любовное послание от Райнера, – ответил Столл. – Но прежде мне хотелось бы, чтобы вы посмотрели вот это.

Он набрал указательными пальцами нужные команды, и семнадцатидюймовый экран превратился из голубого в черный. Черноту прорезали горизонтальные белые полосы. Они превратились в колючую проволоку, из которой после паузы сложились слова «КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ЛАГЕРЬ». Наконец буквы покраснели и оплыли в лужицы крови, заполнившей весь экран.

Пошли предварительные заставки. Сначала появились главные ворота лагеря «Аушвиц» с надписью «Arbeit macht frei».

– Труд освобождает, – перевел Ланг, поднеся руку ко рту. Дальше последовательно пошли четкие детализированные компьютерные видеоклипы. Толпы мужчин, женщин и детей проходят через ворота. Мужчины в полосатой лагерной форме стоят лицом к стене, в то время как охранники стегают их кнутами. Мужчин лишают всякого волосяного покрова. Обручальное кольцо передается солдату из дивизии СС «Мертвая голова» в обмен на пару башмаков. Прожекторы на вышках рыскают по темному предрассветному небу, и эсэсовский охранник ревет: «Arbeits-kommandos austreten!»

– Рабочие отряды на выход, – снова перевел Ланг. На этот раз его рука заметно дрожала.

Заключенные разбирают рукавицы и ломы. Выходят за ворота и снимают шапки, приветствуя надпись. Охранники раздают пинки и зуботычины. Заключенные работают на участке дороги.

Большая группа мужчин, побросав рукавицы, кинулась в темноту. И тут начиналась игра. Меню предложило играющему выбрать язык. Столл выбрал английский.

На экране крупным планом появился эсэсовец. Его лицо было ожившей фотографией Хаузена. За ним виднелась пасторальная местность с деревьями, речушкой и уголком постройки из красного кирпича. Охранник обратился к играющему:

– Двадцать пять заключенных сбежали в лес. Ваша задача распределить личный состав таким образом, чтобы отыскать их, не снижая производительности лагеря и продолжая переработку тел недочеловеков.

Игра перешла в яркие сцены с управляемыми игроком охранниками и собаками, которые либо охотились в лесу на людей, либо руководили укладкой трупов в крематории. Столл включил демонстрационный режим, сказав, что не может заставить себя штабелями складывать людские тела, а тем более сжигать их.

– Письмо, – напомнил Хаузен, пока они просматривали программу. – Что говорит в нем Райнер?

Столл последовательно нажал клавиши «Ctrl», «Alt», «Delete», закрывая программу. Затем он снова нырнул в содержимое компьютера, чтобы вывести на экран письмо.

– Он в жизни не очень-то многословен, не так ли? – поинтересовался Столл, пробежавшись по клавишам.

– Да, – подтвердил Хаузен. – А почему вы спрашиваете?

– Потому, что хоть я и понятия не имею, что там написано, но, судя по объему файла, очень немного.

На экране возникло письмо, и Ланг наклонился поближе. Он стал переводить для американцев:

– Тут написано: «Господин спасатель, надеюсь вам понравилась эта игра, хотя это всего лишь игра». И подпись: «Райнер».

Худ внимательно наблюдал за Хаузеном. Спина заместителя министра согнулась, уголки губ опустились. Казалось, ему хочется закричать.

– Четыре года, – вздохнул Хаузен. – Мы были вместе четыре года. Мы боролись за права человека – в газетах, с мегафоном, на телевидении.

– Похоже, он был просто приставлен шпионить за вами, – сказал Худ.

Хаузен отвернулся от компьютера.

– Не могу поверить, – с грустью сказал он. – Я ужинал вместе с его родителями, у него же дома. Он спрашивал мое мнение о его невесте. Такого не может быть...

– Это именно те самые методы, которыми обычно пользуются шпионы, чтобы втереться в доверие, – заметил Худ.

– Но ведь четыре года! – Хаузен вопросительно посмотрел на Худа. – Почему он выжидал именно до этого момента?

– "Дни хаоса", – предположил Ланг. Его рука безвольно опустилась вдоль тела. – Извращенная форма самоутверждения.

– Я был бы удивлен, если бы дело заключалось только в этом, – возразил Худ.

Ланг посмотрел на американца.

– Что вы имеете в виду? Разве это не очевидно?

– Нет, – заверил его Худ. – Игра сделана профессионально. Полагаю, создал ее не Райнер. Он просто установил ее для кого-то, кому он больше здесь уже не нужен.

Трое из присутствующих мужчин остолбенели, когда Хаузен приложил ладони к лицу и застонал.

– Господи... Боже мой... – выдавил он. Его руки опустились вниз, сжались в кулаки и начали слегка покачиваться. – Райнер был частицей той империи избирателей, о которой говорил он.

– О которой говорил кто? – Худ встал прямо напротив Хаузена.

– Доминик, – выдавил тот. – Жерар Доминик.

– Кто такой Доминик? – спросил Ланг. – Мне незнакомо это имя.

– Вам и не стоит его знать. – Хаузен покачал головой. – Доминик позвонил, чтобы сообщить о своем возвращении. Но теперь я сомневаюсь, а действительно ли он куда-то уходил. Мне думается, он все это время таился в темноте, и душа его окончательно прогнила от ожидания.

– Рихард, пожалуйста, ответь мне, – взмолился Ланг. – Кто этот человек?

– Это не человек, это Вельзевул. Сам дьявол. – Хаузен тряхнул головой, как бы очищая сознание. – Господа, мне очень жаль.., но я не могу сейчас об этом говорить.

– Тогда не говорите, – посоветовал Худ, положив ему руку на плечо. Он посмотрел на Столла. – Мэтт, вы могли бы перезагрузить эту игру в Оперативный центр?

Столл утвердительно кивнул.

– Хорошо. Герр Хаузен, вы не узнаете эту свою фотографию?

– Нет, извините.

– Ничего, все нормально, – успокоил его Худ. – Мэтт, в вашем арсенале не найдется чего-нибудь такого, чтобы с этим разобраться?

Столл отрицательно покачал головой.

– Тут понадобится программа, у которой мускулы посильнее, чем у моей «Мэтчбук». Моя дискета хороша только для отыскания определенных изображений. Она схожа с программами для поиска слов.

– Понимаю, – сказал Худ.

– Чтобы посмотреть, нельзя ли узнать, откуда она взялась, мне придется прокрутить ее дома вместе с нашими фотофайлами, – объяснил Столл.

– Сцена позади герра Хаузена тоже фотография, – заметил Худ.

– И очень четкая, – согласился Столл. – Вероятно, что даже не из какого-нибудь журнала. Я могу поручить своей службе пропустить изображение через «Геолога», посмотрим, что это даст.

«Геолог» являлся подробным изображением рельефа земного шара, сделанным со спутников. С его помощью компьютеры могли акр за акром создавать виды планеты под любым углом. На это уйдет несколько дней, но, если фотографию не смонтировали, программа «Геолог» скажет, откуда велась съемка.

Худ дал Столлу добро, и начальник отдела технической поддержки операций связался со своим помощником Эдди Мединой, чтобы тот принял изображение.

– Давайте прогуляемся. – Худ слегка сжал плечо Хаузена.

– Спасибо, у меня нет желания, – отказался тот.

– Но мне это очень нужно, – пояснил ему Худ. – У меня сегодня тоже было странное утро.

Хаузену удалось выдавить улыбку.

– Ладно, – согласился он.

– Вот и чудно. Мэтт, свяжитесь со мной по сотовому, если что-то появится.

– Слово и дело, и да будет так, – ответил невозмутимый мудрец от науки.

– Герр Ланг, – обратился Худ к бизнесмену, – Мэтту, возможно, потребуется помощь с языком.

– Понимаю, – ответил Ланг. – Я буду здесь на всякий случай. Худ благодарно улыбнулся.

– Спасибо. Мы недолго.

По-прежнему не отпуская плеча Хаузена, Худ прошел вместе с немцем через приемную в сторону лифта.

Конечно же, Хаузен лгал. Худу уже встречались люди подобного склада. На самом деле заместитель министра очень хотел бы поговорить о том, что его беспокоило, однако гордость и чувство собственного достоинства не позволяли ему это сделать.

Он достанет этого Хаузена. То, что только что произошло в кабинете, и то, что случилось утром с компьютером Билли Скуайрза, было больше чем совпадением. И если это происходит одновременно на обоих континентах, тогда Оперативному центру необходимо узнать причину.

И побыстрее.

Глава 28
Четверг, 10 часов 02 минуты, Вашингтон, федеральный округ Колумбия

После воодушевляющего разговора с Бреттом Огастом Майк Роджерс не заметил, как почти пролетело утро. Помощник Столла Эдди Медина коротко рассказал ему о новостях из Германии и сообщил, что будет еще дозваниваться до Бернара Байона из Национальной жандармерии и просить того о содействии Оперативному центру. Сам Байон участвовал в операции против террористов из организации «Новые якобинцы» и пока на звонки не откликался.

Но Роджерса больше волновала самостоятельная вылазка Херберта на место проведения «дней хаоса». И волновался он не столько из-за того, что Херберт прикован к коляске – Боб вполне мог постоять за себя, – сколько потому, что он порой уподоблялся собаке, которая не отдает свою кость. Разведчик не любил оставлять кому-то дела, особенно еще не раскрытые. Но там за спиной у него не было того, чем мог бы помочь ему Оперативный центр в Соединенных Штатах. В отличие от США, где они могли прослушивать любые переговоры с помощью местных отделений ФБР, ЦРУ или полиции, немедленно развернуть широкую разведывательную сеть за океаном было затруднительно. Спутники можно направить на отдельный мобильный телефон или даже на небольшой район, но они пока еще перехватывали слишком много мусора. Именно это он пытался втолковать сенатору Фокс. Проводить хирургические операции без людей на местах было сложно.

Иметь такого человека, как Херберт, непосредственно на месте было замечательно. Но, с одной стороны, Роджерса беспокоило, что тот может предпринять в отсутствие сдерживающей силы в лице Пола Худа, хотя с другой – его приводили в восторг перспективы работать с Бобом, который спущен с поводка.

Если кто-то и способен, убедить на собственном примере вложить деньги в многострадальную программу по развитию агентурной разведки, то Херберт был именно таким человеком.

Вскоре после звонка Эдди пришла Лиз Гордон. Она начала докладывать генералу о психологическом состоянии бойцов «Страйкера». Майор Шутер привнес в Куантико своеобразный шарм 89-го авиадесантного полка – точнее, как она сказала, полное отсутствие такового – и тренировал подразделение по книжке.

– Но это и хорошо, – сообщила она. – Подполковник Скуайрз имел склонность слишком все смешивать. Порядки, заведенные Шутером, помогут людям смириться с тем, что сегодня дела обстоят иначе. Они здорово переживают, и многие наказывают себя изнуряющими тренировками.

– Наказывают за то, что считают, будто бы они подвели Чарли? – уточнил Роджерс.

– Это и еще чувство вины. Синдром выжившего. Они живы, а он нет.

– Как их убедить, что они сделали все от себя зависящее?

– Никак. Им понадобится время и перспективы. Обычное дело в подобных случаях.

– Обычное, – грустно согласился Роджерс, – но каждый раз совершенно непривычное для людей, которые сталкиваются с этим непосредственно.

– И это тоже, – согласилась Лиз.

– Практический вопрос, – сказал Роджерс. – Готовы ли они к службе, если это нам понадобится? Лиз на время задумалась.

– Сегодня утром я немного понаблюдала, как они работают. Никто не отвлекался, и, если не считать массы злой энергии, выглядят они отлично. Но мне хотелось бы уточнить оценку. Сегодня утром они занимались механически, выполняя повторяющиеся упражнения. Как они поведут себя под огнем, я гарантировать не могу.

– Лиз, – слегка раздраженно сказал Роджерс, – это те самые гарантии, которые мне и нужны.

– Простите, – извинилась она. – Вся шутка в том, что меня не беспокоит, а не испугаются ли «страйкеры» как-то поступить. Наоборот. Меня волнует, что они предпримут что-то лишнее – синдром противодействия чувству вины. Они станут рисковать собой, чтобы наверняка не ранило кого-то еще, чтобы то, что случилось в России, наверняка не повторилось.

– Есть еще что-то, что вас бы особенно волновало? – спросил Роджерс.

– Мне кажется, Сондра Де Бонн и Уолтер Папшоу наиболее этому подвержены.

Роджерс постучал пальцем по столу.

– У нас есть планы на операцию для команды, костяк которой составили бы семь человек. Наберу я столько, Лиз?

– Вероятно, да. Скорее всего, по крайней мере столько вы имеете.

– Мне от этого не легче.

– Понимаю, но прямо сейчас я просто не могу вас как-либо обнадеживать. Во второй половине дня я собираюсь провести индивидуальные беседы с некоторыми из «страйкеров». После этого я смогла бы сказать вам больше.

В дверь постучал Даррелл Маккаски, и генерал сказал, чтобы тот заходил. Офицер связи уселся перед столом и раскрыл переносной компьютер.

– Хорошо, – обратился Роджерс к Лиз. – Если будете в ком-то неуверены, дайте им увольнительные. Я позвоню Шутеру, пусть вызовет с базы Эндрюз человека четыре или пять из второго состава. Если придется, он сможет подтянуть их по ключевым позициям и ввести в строй.

– Я пока воздержалась бы от того, чтобы кого-то привозить на подмену, – не согласилась Лиз. – Не хотите же вы окончательно деморализовать людей, которые стараются преодолеть свое горе и чувство вины.

Роджерс любил и уважал своих «страйкеров», но не был уверен, что позиция Лиз окажется наилучшей. В шестидесятые годы, когда он был во Вьетнаме, всем было наплевать и на горе, и на синдромы, и Бог знает на что там еще. Твой товарищ погибал в джунглях, а ты просто делал все возможное, чтобы вывести к черту подальше оттуда свой взвод, накормить его, дать поспать, дать поплакать и на следующее утро снова выйти на патрулирование. Ты мог, все еще плача, наносить как можно больший урон противнику, но ты по-прежнему находился там, со своей М-16 в руках, и был готов к действию.

– Нормально, – резко ответил Роджерс. – Вспомогательный персонал может запросто тренироваться и в Куантико.

– И еще одно, – продолжила Лиз. – Мне не очень-то нравится ваша идея с отпусками. Для них это было бы все равно, что уйти в самоволку. Тем более что и при меньших утратах люди ощущают на себе клеймо. Я бы лучше обратилась к доктору Мазуру, пусть он обнаружит, что у них неполадки со здоровьем. Что-нибудь такое, чего они сами проверить не смогут, например анемия. Или, может быть, какая-то зараза, которую они подхватили в России.

– Господи! – воскликнул Роджерс. – Чем я тут занимаюсь, руковожу детским садом?!

– В определенном смысле это именно так, – запальчиво ответила Лиз. – Я не хотела бы давить, но в нашей взрослой жизни мы во многом поступаем в соответствии с нашими детскими потерями и ранами. И это особенно проявляется во время стрессовых ситуаций и страданий – одинокий ребенок внутри нас. Майк, вы бы послали пятилетнего ребенка в Россию? Или Корею?

Роджерс провел по глазам тыльной стороной руки. Сначала нянчиться, теперь еще врать и играть со своими людьми в какие-то игры. Но не он, а она была психологом. И генералу хотелось сделать все, чтобы было лучше для команды, а не для Майка Роджерса. Честно говоря, если бы зависело от него, он бы всыпал неслуху, и на этом бы все благополучно закончилось. Однако подобное понимание отцовства тоже отошло, как и шестидесятые годы.

– Как скажете, Лиз, – сдался Роджерс. Он посмотрел на Маккаски. – Даррелл, скажите мне что-нибудь утешительное.

– Что ж, например, ФБР совершенно счастливо, – ответил Маккаски.

– Болтик-авеню? – спросил генерал. Маккаски кивнул.

– Все прошло идеально. Они захватили группу из «Чистой нации» и их компьютер. Таким образом получили имена, адреса, пару банковских счетов, подписные листы на издания правого толка, груду оружия и даже более того.

– А именно? – полюбопытствовал Роджерс.

– Большим уловом оказались их планы нападения на собрание Общества Чака Зулу в Гарлеме, которое собирались совершить на следующей неделе. Десять человек должны были взять в заложники и потребовать отдельный штат для чернокожих американцев.

Лиз фыркнула.

– Что-то не так? – не понял Роджерс.

– Я в это не верю, – пояснила она. – Группировки вроде «Чистой нации» не занимаются активной политикой. Это взбесившиеся расисты. Они не требуют специальных штатов для меньшинств. Они их стирают с лица земли.

– В ФБР это понимают, – подтвердил Маккаски, – и считают, что «Чистая нация» пытается улучшить свою репутацию и завоевать симпатии среди белых.

– Захватывая заложников?

– В компьютере нашли их проект пресс-релиза, – сообщил Маккаски. Он открыл соответствующий файл и начал читать с экрана:

– В одном месте тут говорится: "Семьдесят восемь процентов белой Америки не желают, чтобы среди них жили черные. Вместо того чтобы подрывать мир белых жертвами с обеих сторон, мы призываем это значительное большинство обратиться к Вашингтону и поддержать наше требование о создании Новой Африки. Чтобы избавить белых граждан от бессмыслицы в стиле рэп, безграмотного языка, клоунских одежд и богохульства с портретами чернокожего Иисуса.

Маккаски посмотрел на Лиз и добавил:

– И все же для меня это звучит бредом.

Лиз забросила ногу на ногу и принялась ею покачивать.

– Не знаю, – призналась она. – Но что-то тут не так.

– Что вы имеете в виду? – спросил Роджерс.

– Ненависть по самой своей природе уже является крайностью, – сказала Лиз. – Это нетерпимость в ее крайнем проявлении. Она не стремится к сосуществованию с объектом, на который направлена. Ненависть стремится его уничтожить. Этот пресс-релиз какой-то слишком.., справедливый.

– Вы называете ссылку целой расы людей справедливостью? – удивился Маккаски.

– Нет, не называю, – успокоила она. – Но по понятиям «Чистой нации» это прямое унижение. Вот почему я в это не верю.

– Но Лиз, – возразил Маккаски, – группировки могут изменяться И меняются. Меняется руководство, меняются цели. Она несогласно покачала головой.

– Меняется только общественное лицо, а это косметические перемены. Именно те, кто правильно рассуждают на Людях, подсовывают им обрывки веревки, чтобы те смогли повесить объекты своей ненависти.

– Лиз, я согласен. Но некоторые из членов «Чистой нации» хотят, чтобы негры вымерли, некоторые же просто не хотят жить с ними рядом.

– Считается, что именно эта группировка повинна в изнасиловании и линчевании черной девушки в 1994 году. Я бы сказала, что они не просто не хотят жить с ними рядом.

– Но даже в расистских группировках политика должна изменяться, – настаивал Маккаски. – А может быть, это какой-нибудь «изм». Подобные группировки всегда страдают от оппозиции и уклонистских фракций. Мы имеем дело не с самыми устойчивыми людьми на планете.

– Тут вы не правы, – заявила ему Лиз. – Некоторые из таких людей устойчивы до непробиваемости.

– Объясните, – попросил Роджерс.

– Они способны месяцами удерживать человека или группу людей с такой целеустремленностью, которая просто повергла бы вас в шок. Когда я училась в государственной школе в Коннектикуте, у нас был случай с попечителем, который оказался неонацистом. Он опутал проводами стены всех коридоров, причем по обе стороны. Он прятал провода за панелями, делая вид, что выковыривает оттуда приклеенную жвачку. Его разоблачили за два дня до взрыва, а позже он признался, что закладывал провода по одному футу в день.

– И сколько же футов он уложил? – поинтересовался Роджерс.

– Восемьсот семьдесят два.

Роджерс не принимал чьей-либо стороны во время споров, но он всегда был уверен, что лучше переоценить силу противника. Права ли Гордон или нет, но ему нравилась ее жесткая позиция по отношению к этим чудовищам.

– Предположим, вы правы, Лиз, – согласился генерал. – Что за этим стоит? Зачем «Чистой нации» писать такой пресс-релиз?

– Чтобы обвести нас вокруг пальца. По крайней мере, я так чувствую нутром.

– Следуйте фактам, – потребовал Роджерс.

– Хорошо. Они устроили склад на Кристофер-стрит, густо населенной представителями сексуальных меньшинств. Они избрали для захвата заложников чернокожее население. ФБР их громит, идет открытое разбирательство, и геи и чернокожие начинают открыто возмущаться.

– И внимание сосредоточивается на расистских группировках, – дополнил Маккаски. – Чего ради это кому-то понадобилось?

– Внимание привлекается именно к этой группировке, – уточнила Лиз.

Маккаски покачал головой.

– Вы же знаете средства массовой информации. Вы вытаскиваете из-под колоды одну змею, а они хотят репортаж о целом гнезде. Вы находите гнездо, а им подавай десяток.

– О'кей, тут вы правы, – согласилась Лиз. – И поэтому средства массовой информации начинают нам показывать другие гнезда: «Чистую нацию», ассоциацию «Только для белых», «Американское братство арийцев». Что происходит дальше?

– А дальше, – ответил Маккаски, – средний американец начнет возмущаться, а правительство – громить расистские группировки. Конец истории.

– Нет, не конец. – Лиз несогласно покачала головой. – Понимаете, разгромом с группировками не покончишь. Они выживают, снова уходят в подполье. Более того, запускается «белый бумеранг» – реакция расистов в ответ на борьбу за права черных. Исторически складывается, что притеснение порождает силы сопротивления. Результатом этой несостоявшейся акции «Чистой нации» – если они конечно и впрямь собирались ее совершить, в чем у нас нет никакой уверенности, – стало бы усиление воинственности и среди чернокожих, и среди сексуальных меньшинств, и среди евреев. Помните лозунг Лиги защиты евреев в шестидесятые годы: «Больше никогда!»? Каждая группа примет для себя что-то в этом духе. И когда эта широко распространившаяся поляризация станет угрозой для инфраструктуры, угрозой для окружающего сообщества, средний белый американец будет напуган. И по иронии судьбы правительство окажется неспособным ему помочь, потому что оно не может наезжать на меньшинства. Если оно займется черными – крики поднимут черные. Займется геями или евреями – крик поднимут они. Займется ими всеми, вместе взятыми, – вот вам, черт возьми, уже и война.

– Поэтому средний американец, хороший и справедливый в нормальной жизни, станет все больше тяготеть к радикалам, – вставил Роджерс. – А «Чистая нация», АТБ и им подобные станут выглядеть, как спасители общества.

– Совершенно верно, – подтвердила Лиз. – Помните, что сказал начальник мичиганской милиции несколько лет назад? Что-то вроде: «Естественная динамика реванша и возмездия пойдет своим путем». Как только люди прослышат о «Чистой нации» и о том, что она собиралась сделать, именно так у нас все и будет происходить.

– Значит, «Чистая нация» заведомо шла на провал, – подытожил Роджерс. – За ними охотятся, арестовывают, разоблачают и объявляют вне закона. И они приносят себя в жертву ради белого движения.

– И им это нравится, – подчеркнула Лиз.

– Получается какой-то нереальный «дом, который построил Джек». – Маккаски поморщился, а потом произнес нараспев:

– А это белые расисты, которые послали своих же людей, чтобы сдать их и принести в жертву, чтобы вызвать ответную реакцию меньшинств, которая напугает белых, которые станут источником поддержки для других участников белого расистского движения.

Он с сомнением покачал головой.

– Мне думается, вы оба приписываете этим дегенератам излишнюю дальновидность. У них был план, но их карта бита. Конец истории.

На столе генерала подал звук телефон.

– Я тоже не уверен, что согласен со всеми предположениями, высказанными Лиз, – признался Роджерс, – но они заслуживают рассмотрения.

– Подумайте об уроне, который могла бы причинить «Чистая нация», будь она приманкой или ловушкой.

Роджерс ощутил внутренний холодок. На самом деле гордое и победоносное ФБР можно было бы увести куда угодно, только не в правильном направлении. Более того, когда средства массовой информации отслеживают каждый его шаг, оно так и не смогло бы признать, что его ввели в заблуждение.

Генерал поднял трубку.

– Да?

Это оказался Боб Херберт.

– Боб, минут десять назад Альберто ввел меня в курс дела, – сообщил ему Роджерс. – Где вы находитесь?

С другого конца линии послышался спокойный голос Херберта:

– Я еду по шоссе через какую-то немецкую глушь, и мне кое-что необходимо.

– Что именно?

– Либо солидная помощь – и побыстрее, либо по-настоящему короткая молитва, – ответил Херберт.