Текст книги "Государственные игры"

Глава 41
Четверг, 9 часов 34 минуты, Студио-сити, штат Калифорния

Сам он представлялся как Стриткорна – что в равной степени можно было понимать, и как «уличный мозоль», и как «уличный забулдыга», и как «уличный пошляк». А занимался он тем, что торговал аудиокассетами, продавал их прямо из сумки, которую таскал за собой и которая была сделана из шкуры пантеры. Вот уже больше года день за днем около семи утра этот негритянский юноша оставлял свой видавший виды «фольксваген» на стоянке за магазинами, что протянулись вдоль улицы Лорел-Кэньон в Студио-сити, и направлялся в сторону бульвара Вентура. Его черные кожаные сандалии не спеша шлепали по мостовой, передвигаемые худыми ногами, которые торчали из-под длинных сухих листьев суданской набедренной юбки. Юбка держалась на подтяжках из шкуры леопарда. Под подтяжками была черная футболка с разводами соли от пота и надписью, сделанной белыми буквами: «СТРИТКОРНА РЭП». Его голова была выбрита по бокам, а оставленная посреди макушки длинная прядь была закручена с помощью деревянной шпильки в замысловатую куксу. Глаза юноши скрывали полукруглые солнечные очки, а крохотные «пирсинги» с камушками, вставленные и в ноздри и в язык, блестели от пота и слюны.

По пути к своему рабочему месту он всегда не терял времени. Улыбаясь, он выкуривал на ходу «косячок» марихуаны, чтобы подготовиться к дневному выступлению и торговле. Постепенно расслабляясь от дыма, парень начинал подергивать подвижными кистями худых рук в такт неведомой музыке, звучавшей в его голове. Его бедра начинали ритмично двигаться, он закрывал глаза и, продолжая идти вперед, принимался слегка прихлопывать в ладоши.

Каждый день он напевал речитативом новые тексты. Сегодня это было что-то вроде: «Было, было б, было, было в все ништяк, если в я достал и засосал „косяк“. У меня семь бед, но один ответ, если жаден сосед, закурю и привет. Жадность сеет он вновь, зерна всюду взошли и сосут мою кровь, но я возьму конопли. Никого не боюсь, хоть и сам не свой, по дороге пройдусь, брат, иди за мной».

Стриткорна дошел до угла и стал пританцовывать на месте. Не теряя ритма, он скинул сумку на тротуар и расстегнул на ней молнию. Внутри лежали кассеты с записями. Включив маленький магнитофон, он продолжил выступление. Обычно за день он продавал пять-шесть кассет. Оплата была добровольной. Поскольку сам он был занят выступлением, маленькое написанное от руки объявление просило потенциальных покупателей заплатить столько, сколько те сочтут нужным. Большинство оставляли по пять долларов, лишь немногие – доллар или два, а некоторые давали даже десятку. В среднем получалось долларов тридцать в день – как раз хватало на курево, бензин и еду.

«Было, было б...»

Рекордным стал день, когда его пригласили на студию, что располагалась через улицу, на Рэдфорд-авеню. Его показали в вечерней юмористической программе в одной из уличных сцен, и он заработал столько, что денег хватило на перезапись части его собственных выступлений. До этого он записывал себя в живую, прямо на улице. Все, кто покупали у Стриткорны кассеты, становились обладателями оригиналов. Теперь у них появился выбор.

Обычно Стриткорна заканчивал работу часов в восемь-девять вечера, когда видеосалон чуть дальше по улице уже сдавал на прокат все, что хотели посетители, аптека и книжный магазин закрывались, а движение транспорта стихало. После этого он возвращался к машине, выезжал на боковую улицу или на стоянку возле закусочной и читал при свете фонарей или свечки.

В последний день своей жизни Стриткорна занял свой пост в семь часов десять минут. За последующие два часа он продал одну кассету за десять долларов. В четверть десятого он прикурил очередной «косяк» и снова принялся исполнять свой рэп: «Я брожу по кварталу, здесь знакомых немало...»

Он так и продолжал танцевать с закрытыми глазами, когда двое молодых белых пересекли Лорел-Кэньон. Высокие блондины неспешно шли по улице, жуя свернутую в сэндвичи пиццу. На них были белые футболки, каждый нес по спортивной сумке. Приблизившись к Стриткорне один из молодых людей встал чуть слева, а другой – чуть справа от танцора. Проходившие мимо пешеходы ускорили шаг, стараясь успеть под зеленый сигнал светофора. В это время мужчины спокойно достали из сумок по монтировке и наотмашь ударили ими по коленным чашечкам чернокожего.

Стриткорна со стоном рухнул лицом на мостовую, его очки, дребезжа, отлетели в сторону. Люди замедлили шаг, глядя, как юноша, снова застонав, свернулся калачиком от боли. Прежде чем ему удалось повернуть голову и посмотреть на нападавших, оба белых мужчины подняли монтировки и обрушили два безжалостных удара на голову раненого. Череп лопнул после первого же удара, и бетон залило кровью, однако мужчины ударили еще по два раза.

– Господи! – заголосила молодая женщина, когда ужасающая реальность происходящего стала словно по цепочке доходить до толпы.

– Господи! – снова выкрикнула она с совершенно побелевшим лицом. – Что вы наделали?!

Один мужчина так и остался стоять, а второй присел на корточки рядом с жертвой.

– Заткни свой поток дерьма, – огрызнулся стоявший.

– Кто-нибудь, позовите полицию! Помогите же, кто-нибудь! – закричала пожилая негритянка, опиравшаяся на изрядно потертую палку.

Посмотрев на нее, белый направился в ее сторону, к аптеке, рядом с которой она стояла. Прохожие слегка попятились, освобождая ему дорогу. Пожилая негритянка тоже подалась назад, но с ее лица не сходило возмущение.

– Эй! – гаркнул белый мужчина средних лет, заслоняя собой негритянку. – Давай-ка, вали отсюда...

Нападавший с силой ударил каблуком по стопе мужчины. Заступившийся скрючился от боли. Негритянка прижалась спиной к окну аптеки.

Разъяренный головорез приблизил к ней лицо.

– Заткни свою вонючую пасть! – приказал он.

– Нет, я буду говорить, пока дышу американским воздухом! – успела крикнуть негритянка.

Оскалившись, мужчина вогнал ей в рот конец монтировки. Негритянка согнулась пополам, и он, толкнув ее, сбил с ног. А потом, подпрыгнув, обеими ногами приземлился на тело женщины.

– Вот они, – сообщил в это время второй мужчина, доставая из кармана Стриткорны ключи от машины.

Сваливший негритянку подошел к нему небрежной походкой, словно возвращался на линию подачи, после того как угодил мячом в сетку. Насильники встали плечом к плечу, когда вокруг них собралась угрожающая толпа.

– Им со всеми нами не справиться! – крикнул кто-то. Тот, что взял ключи от машины, сунул руку в сумку и достал оттуда «кольт» сорок пятого калибра.

– Да уж куда нам, – усмехнулся он.

Толпа не то что подалась назад, а сразу же раздвинулась в стороны. Мужчины прошли через нее, как по коридору, и последовали вдоль Лорел-Кэньон, не обращая внимания на прохожих и на крики тех, кто остались позади. Они отыскали машину Стриткорны, которую знали после нескольких дней наблюдения за танцором, и забрались внутрь. Вырулив на Лорел-Кэньон, они поехали в сторону Голливудских холмов. Никем не преследуемая, машина быстро растворилась в потоке, направлявшемся в сторону Голливуда. Полиция прибыла к месту происшествия минут через семь. Были организованы поиски с воздуха. Вертолет засек автомобиль на обочине у пересечения Колдуотер-Кэньон и Малхолланд-драйв. Он оказался брошенным и совершенно чистым. Служащие пожарного депо на вершине холма рассказали, что заметили машину, бесцельно стоявшую у обочины дороги, но какой она была модели и как выглядел водитель они так и не вспомнили. Никто не обратил внимания ни на то, как подъехал «фольксваген», ни на то, как отъехала ожидавшая его машина.

Когда полиция конфисковала сумку Стриткорны, никаких кассет в ней не оказалось, а на дне лежали четыреста долларов с мелочью.

Глава 42
Четверг, 18 часов 41 минута, Гамбург, Германия

Пол Худ вошел в офис Хаузена, в нескольких шагах за ним следовала Нэнси. У нее был настороженный вид, как если бы она сомневалась, кого здесь встретит – друзей или врагов. Однако на данный момент она обнаружила людей, целиком погруженных в собственные проблемы.

Хаузен говорил в приемной по сотовому телефону. Видимо, он сомневался в своих офисных аппаратах. Мобильный телефон тоже не давал гарантий, но по крайней мере не надо было беспокоиться, что враг услышит каждое слово.

Ланг сидел тут же на краю стола, поджав губы, и смотрел сверху вниз на заместителя министра. Мэтт Столл, как и прежде, прирос к компьютеру Хаузена в кабинете.

Заместитель министра повелительным тоном говорил по-немецки с кем-то по имени Эрвин. Немцы всегда казались Худу излишне жесткими, но эта беседа выглядела особенно грубой, а сам Хаузен весьма недовольным.

Ланг подошел к американцам, и Худ представил ему Нэнси.

– Знакомьтесь, Нэнси-Джо Босуорт. Она является сотрудницей «Демэн». – Даже после того, как он уже произнес эти слова, Худ никак не мог поверить, что они слетели с его губ. Должно быть, он сошел с ума, решив заехать к ней в гостиницу. Полностью и бесповоротно.

– Понятно, – кивнул Ланг с вежливой официальной улыбкой.

– Я не отношусь к друзьям Доминика, – пояснила ему Нэнси. – Я его плохо знаю.

– Похоже, не вы одна, – сказал Ланг, по-прежнему сдержанно улыбаясь.

Худ извинился, сказав, что должен представить Нэнси Столлу. Затем он оставил компьютерщиков вдвоем, а сам возвратился в приемную.

– Чем занимается герр Хаузен? – спросил он у Ланга.

– Ведет переговоры с французским послом в Берлине и пытается организовать скорейшую поездку во Францию, чтобы разобраться в случае с этой игрой и ее создателем. Герр Хаузен хочет встретиться лицом к лицу с Домиником в присутствии французских представителей власти. – Ланг наклонился ближе. – Он попытался связаться непосредственно с Домиником, но не сумел дозвониться. Кажется, замминистра необычайно взволнован всем случившимся. Уж больно близко к сердцу он принимает всякое преступление, связанное с нацизмом.

– И как продвигается дело с послом? – поинтересовался Худ.

– А практически никак, – ответил Ланг. – Похоже, Доминик обладает там огромным влиянием. Он контролирует банки, ряд промышленных отраслей и ужасающее число политиков.

Бросив на Хаузена короткий ободряющий взгляд, Пол вернулся обратно в кабинет. Он знал по Вашингтону, как трудно иметь дело с системой. Полу все труднее представлялось то доброжелательное сотрудничество между нациями, какое по идее должно бы было существовать. Особенно между нациями с долгим опытом взаимной нетерпимости, как у этих двух.

Худ встал рядом с Нэнси, которая наблюдала, как Столл управляет мультиплицированными собаками, несущимися через болото. Пол обнаружил, что самому ему трудно сосредоточиться на игре.

– Как успехи, Мэтт? – поинтересовался он. Ткнув пальцем в клавишу «пауза», Столл развернулся в кресле и поднял глаза на Худа.

– Шеф, ну и гнусная же это игра. В то, что персонажи творят с людьми с помощью веревок, ножей и собак трудно поверить. Там дальше сами сможете увидеть, – пообещал он Худу. – Я подключил видеомагнитофон и хочу прокрутить всю игру. Позже я просмотрю всю запись в замедленном режиме, чтобы посмотреть, нет ли там чего-то, что действует на подсознание, каких-то ключей или того, что я мог упустить в обычном режиме.

– Насколько я понимаю, это и есть та самая игра, которую установили герру Хаузену? – уточнила Нэнси.

– Угу, – хмыкнул Столл, снова включая игровой режим. Почти тут же одна из собак на экране угодила в трясину и начала тонуть.

– Черт! – выругался Столл. – Знаете что, пока вас тут не было, у меня все получалось...

– Займитесь собакой, – перебила его Нэнси. Перегнувшись через его плечо, она нажала клавишу со стрелкой «вниз».

– Эй, что вы делаете? – возмутился Столл. – Не лезьте в мою игру, чтобы...

– Вы и впрямь кое-что упускаете, – опять перебила его Нэнси.

– Я кое-что что?

Пока Нэнси удерживала клавишу, собака провалилась сквозь трясину и очутилась в подземной пещере. Нэнси стала быстро нажимать клавиши то с левой, то с правой стрелками, подхватывая на экране предметы с нацистской символикой и тем самым набирая очки.

Худ подошел поближе.

– Откуда ты знала, что так все получится? – спросил он.

– Это модификация разработанной мною игры под названием «Чудовище на болоте», – ответила женщина. – Такое же игровое поле – задние планы, передние планы, ловушки. Хотя персонажи и сценарий совсем другие. У меня было болотное чудовище, сбежавшее от своего создателя и разъяренных деревенских жителей. Ясно, что тут все совсем другое.

– Но это точно твоя игра? – настаивал Худ.

– Абсолютно. – Она снова повернулась к компьютеру и Столлу. – «Выход», если проползти через водосток, который по левую сторону.

– Спасибо... – выдохнул Столл и продолжил игру. Худ отошел от компьютера. Он сопротивлялся отчаянному желанию взять Нэнси за руку и так, не отпуская, и вести ее за собой. Но он заметил, как Столл постреливал взглядом в их сторону, пока они отходили в угол комнаты. Несмотря на все свои качества и меры высшей безопасности, кое в чем Оперативный центр ничем не отличался от других учреждений. Его люди умели хранить государственные тайны, но сочетание слов «личные тайны» для них было почти несовместимым.

– Пол, – заговорила Нэнси мягким голосом, – я понимаю, что в прошлом поступала не лучшим образом, но в данном случае это не мое творенье. Внести подобные изменения было бы под силу очень многим.

– Ты имеешь в виду людей из ближайшего окружения Доминика?

Нэнси кивнула.

– Тебе-то я верю, – сказал он. – Вопрос только в том, что нам со всем этим делать?

Засигналил сотовый телефон, Худ извинился.

– Алло? – отозвался он.

– Пол, – послышалось в трубке, – это Даррелл. Вы можете говорить?

Худ ответил утвердительно.

– Я тут встречался с Лиз и Майком, – сообщил ему Маккаски, – и похоже, что парень, о котором вы запрашивали, сам мистер Нацизм. И у него хватит могущества, чтобы избежать ареста.

– Объясните.

– Оказывается, он использует сеть банков для отмывания денег и финансирования расистских группировок по всему свету. Законники вокруг него порой кое-что вынюхивают, но никогда не наказывают. Одновременно он, похоже, собирается выпустить в продажу новый джойстик, который позволяет игрокам испытывать, такие ощущения, как если бы происходящее на экране было очень реальным.

– Догадываюсь, что этот джойстик совместим с расистскими видеоиграми.

– Ну конечно же, совместим, – подтвердил Маккаски. – Но непосредственной проблемой для нас ни то, ни другое не является. Очень может быть, что утренний арест команды из « Чистой нации» был подстроен. Похоже, и арест и расистские игры – часть более обширного плана по превращению городов США в зоны расовых сражений. Опять же, у нас нет веских доказательств. Только смутные догадки и внутреннее чутье.

– Обычно за наше чутье нам и платят, – заметил Худ. – Есть какие-то намеки, что все происходит по некоему плану?

– Трудно сказать. Пресса только и занята «Чистой нацией» , и мы думаем, она не преминет высосать из этого сборища все, что возможно.

– И конечно же, высосет, – согласился с ним Худ.

– Игры тоже готовы к распространению, – продолжил Маккаски. – Если все эти действия скоординированы, то координатор не должен дать страхам остынуть. Пара провокаций против черных, и общественные группы не просто вспыхнут – они взорвутся. Я только что разговаривал с нашими друзьями из ФБР, и мы согласились, что при худшем сценарии инциденты начнутся в течение нескольких дней, если не часов.

Худ не стал задавать вопрос, каким образом один-единственный иностранный бизнесмен ухитрился стать источником стольких, как сказал бы Роджерс, «плохих новостей». Ответ был известен. У Доминика были деньги, независимость и терпение. Обладая лишь деньгами и терпением, японская секта «Аум-Синрике» получила возможность действовать из манхэттенского офиса с 1987 по 1995 годы, покупая все что угодно: от лазерной системы, определяющей наличие плутония, до компьютерного оборудования и десяти тонн стали для производства ножей. И все это они собирались использовать, чтобы развязать войну между Японией и Соединенными Штатами. И хотя сама война вряд ли бы началась, уничтожение одного из американских городов ядерным взрывом могло бы вполне состояться, если бы люди из сенатского Постоянного комитета по расследованиям во взаимодействии с ЦРУ и ФБР не смогли бы внедриться в секту и арестовать ее членов, решивших устроить конец света.

– Каковы шансы на то, чтобы остановить это на вашей стороне? – спросил Худ.

– Понятно, что до тех пор, пока нам не станут известны пределы амбиций этого человека или хотя бы его отдельные цели, я этого сказать не могу.

– Но вы считаете – у вас такое ощущение, – что все это исходит от одного человека?

– Так это выглядит отсюда, – пояснил Маккаски.

– Значит, если бы нам удалось добраться до этого человека, – продолжал Худ, – мы смогли бы затормозить все остальное?

– По-видимому, так, – ответил Маккаски. – По крайней мере мне думается, что так.

– Тогда давайте над этим поработаем, – подытожил Худ. – А пока, кто-нибудь что-нибудь слышал о Бобе?

– Ну, в общем.., да, – сказал с запинкой Маккаски, и Полу не понравилось, как это прозвучало.

– И чем же он занят? – спросил он.

Маккаски начал объяснять, а Пол, слушая, испытывал адское чувство вины за то, что позволил Херберту уехать самому по себе. Рыскать по лесам одному, в инвалидной коляске, наперегонки с набитым неонацистами микроавтобусом? Это был абсурд. И тут на него накатила злость. Оперативный центр потерял в Корее рядового База Мура, а в России – подполковника Чарли Скуайрза. Херберту следовало бы сообразить, что, случись с ним что, Конгресс прикует их всех цепями к письменным столам, и все операции будут проводиться из кабинетов. Боб не имел права подвести организацию в целом. Но в конце концов Пол ощутил прилив гордости. Херберт занимался тем, что отличало американцев от большинства других народов. Он боролся с несправедливостью независимо от того, против кого та была совершена.

Однако насколько бы ни был прав Херберт, он представлял собой своего рода бомбу замедленного действия. Он был агентом американского правительства, охотящимся за неонацистами на территории Германии. Стоит ему нарушить закон или даже просто обнаружить себя, и неонацисты повернут это так, как будто бы их преследуют и на них нападают. Это вызвало бы шквал критики в адрес Оперативного центра, Вашингтона и Хаузена.

И конечно, существовала еще более вероятная опасность: нацистам удастся убрать Херберта. Возможно, людям в автобусе и неизвестно, кто он такой. Но даже если бы они и знали, не все радикалы стремятся к огласке своих действий. Некоторые из них предпочитают просто убить врага.

Если бы Пол был уверен, что Херберт его послушает, он приказал бы ему вернуться обратно в отель. И будь у него еще два больших «если» , он даже попросил бы Хаузена послать туда людей и подобрать своего человека – если бы он доверял сотрудникам Хаузена, которым он больше не верил, и если бы не боялся, что те могут только испортить так бы и оставшуюся тайной тихую вылазку и действительно создадут ситуацию.

– Вайенз следит за Хербертом? – спросил Худ.

– К сожалению, нет, – ответил Маккаски. – У Стива там только один «глаз» , да и тот не привязан постоянно к району. Ему даже пришлось отодвинуть Ларри, чтобы предоставить Бобу кое-какие сведения, о которых тот запрашивал.

– Поблагодарите его от меня, – с искренним чувством попросил Худ, хотя про себя не переставал ругаться почем зря. Что ж, тогда ничего не поделаешь. Только и оставалось, что отпустить события и надеяться, что Херберт останется в живых и не раскроет собственную анонимность.

– Пол, подождите секунду, – оживился Маккаски. – У меня приоритетный звонок.

Худ принялся ждать. В трубке слышались наводки радиопередачи Си-эн-эн, что-то о кончине какой-то знаменитости в Атланте. Худ успел уловить лишь несколько слов, как на другом конце линии снова заговорил Маккаски.

– Пол, Майк тоже на нашей линии, – сообщил он. – У нас тут вполне может сложиться опасная ситуация.

– Что еще за ситуация?

– Мне только что позвонил Дон Уорби, мой связной из ФБР. Их предупредили, что белые совершили пять одновременных убийств чернокожих в пяти разных городах. Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Новый Орлеан, Балтимор и Атланта. В каждом случае двое-четверо молодых белых расправились с чернокожими исполнителями песен в стиле рэп. В Атланте они прикончили Свит Ти, номер один среди певиц в этом стиле...

– Наверно, именно об этом я как раз только что слышал, – сказал Худ.

– Где? – удивился Маккаски.

– По Си-эн-эн.

– Вот же гады, – выругался Маккаски. – Может, нам стоит из них набирать себе агентов? В разговор вступил Роджерс.

– Вы осознали, что здесь только что произошло? – мрачно спросил он. – Эти нападения своего рода современная «Kristallnacht» Худ не додумался до этой аналогии, но Роджерс был прав. События с убийствами походили на «Хрустальная ночь», когда гестапо срежиссировало погромы в еврейских молельных домах и синагогах, на кладбищах, в больницах, в школах, в домах и на предприятиях по всей Германии. В эту ночь были также произведены тридцать тысяч арестов, положившие начало уничтожению евреев в концентрационных лагерях типа Дахау, Заксенхаузена и Бухенвальда.

Почерк убийств действительно схож, подумал Пол, но все же что-то их все-таки отличало...

– Нет, – неожиданно возразил Худ с тревогой в голосе. – Это еще не «Хрустальная ночь». Это только прелюдия.

– Это как же?

– Неонацисты расправляются с рэпперами, – начал объяснять им Худ. – Это приводит в ярость так называемых «гангстас», черных боевиков, и прочих фанатов. Они обращают свой гнев на белых, многие из которых, кстати, не очень-то любят рэп, и кончается все еще большим количеством расовых столкновений, бунтов, и американские города полыхают. Вот тогда-то и придут нацисты. Когда белая Америка устанет от бунтовщиков, которых будут скорее сдерживать, чем наказывать, когда станет понятно, что арестов происходит слишком мало, когда средства массовой информации начнут показывать черных радикалов, требующих крови белых, вот тогда и наступит «Хрустальная ночь» – четко спланированные вооруженные выступления.

– И что они этим выиграют? – усомнился Роджерс. – Ведь не могут же они сначала нарушить законы, а потом разбежаться по своим конторам?

– Принаряженные нацисты смогут, – заверил Худ. – Те, кто дистанцируют себя от нарушителей закона, но не от расовой нетерпимости, которая и является для них побудительным мотивом.

Подобный план имел смысл, и чем дальше Худ над ним размышлял, тем более блестящим в своей простоте тот ему казался. Он подумал о собственной дочери Харлей, чьи музыкальные интересы включали и рэп. Худ являлся приверженцем свободы самовыражения, но настаивал на совместном прослушивании каждого альбома с вкладышем «родительские советы» не для того, чтобы запрещать, а чтобы обсудить. Некоторые тексты были очень грубыми, и в душе он должен был признаться, что не стал бы возражать, если бы тот или иной исполнитель рэпа занялся другим делом. Но Худ был либералом во всем. Слушая разговоры в школе и в церкви, он понял, что многие родители были настроены и на более крутые меры. Он подозревал, что, если бы чернокожие начали мстить, симпатии белого среднего класса оказались бы на стороне белых убийц, которые, вероятно, объявили бы, что наносят вынужденные удары. А ответные удары черных только узаконили бы эти заявления. Волнения и бунты станут разрастаться, полиция будет вынуждена вести себя до какой-то степени сдержанно, и в глазах белого населения неонацисты превратятся в карающих ангелов. Не говоря уже о возможных победителях на следующих выборах...

Не прошло и пятидесяти пяти лет после смерти Гитлера, как чудовища вполне могут стать реальной силой в политике США, подумал Худ.

– Вместо разбитых окон нарушенные сны о гармонии, – произнес он вслух. – Это ночной кошмар.

– И тем не менее, Пол, мы пока в состоянии все это остановить, – сказал Роджерс. – Если мы предадим огласке действия Доминика, люди поймут, что ими просто манипулируют.

– Если ты мне еще подскажешь, каким способом до него добраться, – воскликнул Худ, – я был бы счастлив сделать то, что ты предлагаешь.

– Способ, возможно, есть, – сообщил ему Роджерс. – Только что я говорил с полковником Бернаром Байоном из группы быстрого реагирования французской жандармерии. Он сейчас в Тулузе и занят решением той же проблемы, что и мы, правда, по несколько отличным от наших причинам.

– И насколько же отличным? – уточнил Худ.

– Байон убежден, что Доминик руководит французской террористической группировкой под названием «Новые якобинцы». Их деятельность, направленная против иммигрантов, в точности соответствует тому, что нам известно о Доминике.

– И как полковник планирует поступить с Домиником? – спросил Худ.

Он заметил, как Хаузен при упоминании имени стал неотрывно смотреть поверх Нэнси в его сторону.

– Мы с ним этого не обсуждали, – признался Роджерс. – По моим прикидкам, официально предполагается, что он его арестует вместе со всей этой шушерой. Однако понятно, почему, учитывая деньги и влияние Доминика, Байон весьма обеспокоен, что тому удастся избежать наказания.

– Необязательно, – возразил Худ. Он поглядывал на Хаузена и думал об убийстве двух девушек. – А как насчет неофициально?

– Судя по нашему разговору, – ответил Роджерс, – Байон из того сорта людей, которые предпочли бы, чтобы Доминик «случайно» разбился о бетонный пол, свалившись в лестничный проем.

– Майк, я так понял, что ты уже придумал какой-то способ, как мы могли бы поработать вместе? – поинтересовался Худ.

– Один-единственный, – уточнил генерал. – Полковнику необходима точная информация, а спутниковая разведка добыть ее не в состоянии.

– Ни слова больше, – остановил его Худ. – Как мне связаться с полковником Байоном?

Записывая номер телефона, Худ наблюдал за Хаузеном. Он и раньше видел немца взволнованным, но сейчас на его лице читалось нечто большее. С него будто слетела двадцатилетняя маска, оставив лишь выражение неприкрытой откровенной ненависти. Худ пообещал Роджерсу, что даст ему знать о происходящем, и напомнил Маккаски, чтобы тот держал их со Столлом в курсе дел у Херберта. Затем он выключил телефон и посмотрел на Хаузена.

– Как ваши успехи? – поинтересовался Худ.

– Плохо, – признался заместитель министра. – Посол Франции «даст мне знать», можно ли будет приехать, что на дипломатическом языке означает «а не пойти ли вам к черту».

Хаузен продолжал сверлить Худа взглядом.

– Что там у вас с Домиником? – не удержавшись, спросил немец.

– Есть там один офицер из Национальной жандармерии, сейчас он в Тулузе, так вот он жаждет увидеть месье Доминика и его голову по отдельности, – объяснил Худ и посмотрел на Нэнси. – Мне очень жаль, но дело обстоит именно так.

Губы женщины грустно опустились.

– Я все понимаю, – сказала она, – но я думаю, мне лучше уйти.

Нэнси повернулась к двери, однако Худ схватил ее за руку.

– Нэнси, не надо туда возвращаться!

– Почему? – спросила она. – Думаешь, мне нужна чья-то защита, чтобы выжить в этом дерьме?

Хаузен повернулся к Столлу и Лангу и начал что-то расспрашивать о видеоиграх.

Худ отвел Нэнси в конец кабинета.

– В таком дерьме – да, – подтвердил он. – Если Байон доберется до «Демэн», каждый сотрудник попадет под следствие, и копать будут так глубоко, как это только возможно.

– Существуют ограничения по срокам давности.

– Верно, – согласился Худ. – Официальных последствий может и не быть. Но подумай о черных списках. Какая фирма согласится нанять человека, который занимался промышленным шпионажем, совершил растрату или продал конфиденциальную информацию?

– Такая же, как «Демэн» , – ответила она.

Худ встал ближе к ней. Он по-прежнему держал ее за руку, но уже не так крепко. Теперь он держал женщину за руку, а не удерживал насильно.

– Таких компаний, как «Демэн» , благодарение Богу, существует не так уж и много, – тихо заговорил Пол. – И заняты они черным делом. Что бы и как бы ни случилось, ты не должна туда возвращаться.

– В любой большой корпорации всегда найдется несколько демонов.

– Но не таких, как эти, – возразил Худ. – Если откроется именно этот «ящик Пандоры», погибнут сотни, а может, и тысячи людей. Изменится мир, и изменится не к лучшему.

Несмотря на то что взгляд Нэнси был и мрачным и непокорным, прикосновение ее руки выражало желание. Полу хотелось поцеловать ее, укрыть от невзгод, просто любить. И тогда он спросил себя: а кто я такой, чтобы еще рассуждать здесь о морали?

– Значит, ты не хочешь, чтобы я вернулась обратно, – полуутвердительно сказала она. – А еще ты хочешь, чтобы я помогла сдать Доминика в руки правосудия.

Заглянув ей в глаза и не отпуская руки, Пол тихо-тихо ответил:

– Хочу.

Ласка, с которой он это произнес, как и само выбранное им слово, казалось, сразили женщину. Нэнси сжала его руку. Он сжал ее в ответ.

– Даже если вы его схватите, к Доминику применят «правосудие для богатых», – посетовала она. – В стиле, который так любит французское правительство, потому что чиновникам это дает возможность приобретать летние виллы.

– Купить свою безнаказанность за все то, что он совершил, Доминику не позволят, – пообещал ей Худ.

– А что будет со мной? – спросила она. – Куда дудочник поведет меня?

– Когда все это кончится, я тебе помогу, – пообещал Худ. – И я позабочусь, чтобы у тебя была работа.

– Вот как здорово, ну спасибочки! – воскликнула Нэнси. – Пол, неужели ты до сих пор не понял, что это совсем не то, что мне от тебя нужно?

Повернувшись вполоборота, она опустила глаза и провела языком по верхней губе. Худ продолжал держать ее за руку. Сказать в ответ ему было нечего, ничего такого, что не дало бы ей ложной надежды.

Выждав какое-то время, Нэнси снова повернула к нему лицо.

– Конечно же, я помогу, – сказала она. – Я сделаю все, что тебе понадобится.

– Спасибо, – поблагодарил Худ.

– Не стоит благодарности. Для чего же тогда еще существуют бывшие невесты?

Худ коснулся ее щеки и отвернулся, уткнувшись в листок, на котором был записан телефон Байона. Набирая номер, он так и не взглянул на Нэнси. Тоска в его глазах дала бы ответ на ее вопрос, и этот ответ не принес бы ничего хорошего ни ей, ни ему.