Текст книги "Беседы с Ли Куан Ю. Гражданин Сингапур, или Как создают нации"

Идеальный шторм

Проблема выживания формулируется так: если Сингапур не сформирует крепкие связи с теми мировыми силами, которые имеют гораздо больший масштаб, он будет становиться все меньше и меньше, будет съеживаться, пока его не поглотит какая-нибудь более крупная страна. Это просто смерть. Ли очень часто говорит, что из его маленького Сингапура нужно видеть более широкие перспективы, приучаясь действовать на более широких просторах.

«В транснациональной компании Shell Oil мне как-то разъяснили смысл одного нового термина – „взгляд вертолетчика“. Вот что это значит. При желании вы видите некую проблему самым общим планом, но если надо, спускаетесь пониже и начинаете рассматривать отдельные детали, частные задачи, которые требуют первоочередного решения. Однако если вы летаете слишком низко, вы не способны охватить всю картину целиком, ибо власть над ситуацией вы обретаете только тогда, когда видите задачу с достаточной высоты».

Ну-ну. «Ладно, вот вы вышли из вертолета и видите все в натуре, крупным планом. И что для вас будет значить эта увеличенная до предела картина?» (Я все еще стараюсь навести собеседника на образ Ежика.)

Он чувствует подвох, видит, как я пытаюсь вытолкнуть его с мелководья, и тут же реагирует, цепляясь всеми силами за выбранный участок: «Рассматривая что-то крупным планом, вы можете видеть ту или иную конкретную деталь как аналогичную деталь из другого механизма. Возьмем, к примеру, Сингапур. Сингапур не существует в отрыве от остального мира. То, что мы видим в Сингапуре, представляет собой отражение того мира, в котором он существует. Его мир – это весь мир, с которым он связан. А мир, с которым мы связаны, постоянно расширяется, и все это благодаря техническому прогрессу. Вот эпоха парусного флота. Ост-индской компании требовалось надежное место для пополнения запасов воды на пути к Китаю (то есть от Индии к Китаю). Потом появился опиум, который отправляли в Китай, и серебряные слитки. И вот пароходы – выше скорость, более густая сеть связей. Суэцкий канал – все стало еще лучше. Корабли ходили все быстрее, появились гидросамолеты. Проложили по дну телеграфные кабели. Теперь вместо них широкополосные оптоволоконные линии. По мере того как меняется мир, крепнет наша с ним связь».

Иногда в его разговоре четко проступает его манера мыслить – резкие выпады, удары, захват более выгодной интеллектуальной позиции. Все как у боксера, который норовит загнать противника (в данном случае это неопределенность, неуверенность) в угол и там нанести ему решающий удар.

“Сейчас наша судьба зависит не только от того, что происходит в Джохоре (это ближайший к Сингапуру штат Малайзии), в Индонезии или в ASEAN (Ассоциация государств Юго-Восточной Азии). Сейчас мы зависим и от того, что происходит в Америке”

«Вот что сейчас означает видеть все крупным планом. Сейчас наша судьба зависит не только от того, что происходит в Джохоре (это ближайший к Сингапуру штат Малайзии), в Индонезии или в ASEAN (Ассоциация государств Юго-Восточной Азии). Сейчас мы зависим и от того, что происходит в Америке. Тридцать лет назад я бы сказал, что оба американских континента, Европа, Япония – все они должны рассматриваться как динамо-машина, питающая энергией весь мир. Постепенно это положение изменилось. Сейчас Америку все еще можно назвать „первым номером“, Японию – „вторым“ и Европу – „третьим“, однако потенциал ситуации состоит в том, что Китай стал „четвертым номером“, а лет через 20 он станет „вторым“. Если сейчас Индия стоит на седьмом месте, то где-то через 20–30 лет она будет следовать вплотную за Китаем. Итак, продвигая свою собственную политическую линию, вы должны включать в расчеты все эти новые факторы.

Еще в 70-е годы я отчетливо видел, что Китай, стоит ему только перестроить свою систему, с неизбежностью восстанет из пепла. Ведь я же бывал там и говорил с их людьми. Это были сильные мыслители, пусть и несколько зашоренные своей идеологией».

Полагаю, что про себя Ли при этом думал: «Вот ведь слепые, окостенелые ежи. Нет чтобы выбрать более гибкий путь Лиса, как это сделал в свое время я».

Я поддержал его мысль: «Разумеется, эта система не давала им сдвинуться с места».

ЛКЮ решительно кивнул: «Да, конечно, система. Коммунистическая система. Вот я и сказал себе, что будет лучше, пока они в нас нуждаются, оказать им посильную помощь, а потом пристроиться к ним в тандем. Так оно и вышло. Теперь лишь бы не отставать от Китая – одно это поможет нам выйти на новые просторы».

ЛКЮ напомнил мне тех маленьких тропических пташек, которые обретают безопасность, катаясь на спине гигантских гиппопотамов и прислуживая им, выклевывая из их кожи всяких раздражающих насекомых. Похоже, Сингапур присмотрел себе для верховых прогулок сразу несколько гиппопотамов. Вот, скажем, еще один – это бурно растущая Индия. А еще – Ли советует не забывать об этом – никуда не делась Япония, которая продолжает оставаться гигантской экономикой.

Однако вернемся к Китаю.

В течение многих лет Америка знала о Китае только по прекрасной литературе Перл Бак. Ее роман «Земля» рассматривался как туристический путеводитель по душе китайского крестьянина. Она стала первой американской женщиной, удостоенной Нобелевской премии по литературе.

Теперь я зашел с другой стороны: «Благодаря книге „Земля“ среди американцев окрепло глубокое убеждение, что китайский народ – носитель некой вечной души, которая не зависит от политической системы, угнетавшей его в ту или иную эпоху. Вы говорили мне, что Мао Цзэдун записал 100 изречений, в которые облек свои новомодные идейки, однако до него Китай прошел через 5000 лет более-менее непрерывного развития, и китайцы помнят еще 5 миллионов совсем других изречений. А теперь осмелюсь задать вопрос: те 600 миллионов крестьян, которые и сейчас живут в сельскохозяйственной глубинке, а не на побережье в больших и современных городах, те миллионы так и остались крестьянами из книги Перл Бак, и на них никак не повлияло бурное экономическое развитие?»

Похоже, Ли остался доволен этим вопросом. Видно было, как он перекатывает его во рту подобно ценителю вин, который только что открыл незнакомую бутылку. Потом он схватился за грелку и тяжело закашлялся, напомнив лишний раз, что ни один человек на свете не способен остановить время.

«В общем-то да, но не совсем. Я бы предложил рассмотреть это на двух уровнях. Один из них – то, что социологи называют „низкой культурой“. [Как противопоставление „высокой культуре“, она же „народная культура“. – Примеч. пер. ] Это какие-то фундаментальные взгляды, ценности, ваше отношение к жизни. То есть прямо с грудного возраста человек привыкает к тому, что все едят какую-то определенную пищу, что никому нельзя делать какие-то определенные вещи и т. д. Эта культура никуда не делась при нынешнем управлении этими районами китайской глубинки. Вот чиновники выжимают там из них какие-то дополнительные налоги, но у них у всех теперь есть мобильные телефоны, и им легко понять, что на них давит не какое-то далекое центральное правительство, а всего лишь местные чиновники. У народа появились новые знания, так что он теперь не такой уж и покорный.

И вот начинаются стычки с полицией, так как ее используют чиновники местного уровня. Они сгоняют крестьян с их земли, выплачивая ничтожные компенсации, а потом с прибылью продают эту землю предпринимателям под застройку промышленными предприятиями или жилыми домами.

Итак, мы наблюдаем рост такого крестьянского населения, которое обладает более глубокими знаниями о своей стране. У них есть дети, убежавшие из дома и устроившиеся на работу в больших прибрежных городах. Многие из них вернулись домой… Многие миллионы… И они принесли с собой знания об окружающем мире, о городской жизни».

Уж не знаю, сознательно или нет, но Ли рисовал передо мной классическую картину предреволюционной ситуации: «Итак, в Китае постепенно происходят какие-то глубинные изменения. Все более доступные, дешевые технические новинки, потоки обратной миграции позволяют людям осознать истинную картину эксплуатации, которая развернута в еще недавно отрезанных от мира сельскохозяйственных районах.

Китайцы знают, что с дальнейшей индустриализацией каждый год десять с лишним миллионов людей будут переселяться в новые города, которые заранее возводятся для новых переселенцев. Они уже подготовили 10 новых городов – каждый под 40 миллионов обитателей».

От таких перспектив просто захватывает дух. Я отмечаю: «Когда слушаешь про Китай, голова кружится от одних только чисел – во всех сферах. Сможет ли Поднебесная справиться со всеми этими масштабами?»

Ли отвечает: «Если они, как было последние годы, предпочтут движение по прагматическим рельсам, сохраняя мощную службу безопасности, не допуская бунтов, не допуская восстаний, но в то же время смягчая существующие порядки, делегируя власть на места, на уровень городов, провинций, если они обопрутся на власть, растущую „из корней травы“, тогда у них есть шансы на успех».

Обратите внимание: говоря о безопасности, ЛКЮ, конечно же, имеет в виду комитет государственной безопасности. И, соответственно, подразумевает, что политические послабления могут повлечь за собой смуту. Согласно западному менталитету, на официальные репрессивные меры принято смотреть с безусловным осуждением. Ли полагает, что для страны такого масштаба, такой истории, для страны, обремененной такими массами нерешенных проблем, репрессивные меры будут просто неизбежны.

Интересно, как они смогут вырулить, не отважившись на существенные психологические, нравственные и идеологические перемены в коммунистической партии, которая и сейчас наделена всеобъемлющей властью?

Ли кивает: «Да, разумеется. Возьмем первую преграду, о преодолении которой они пока еще и не задумывались. Что делать с привилегиями, которыми наделены 70 миллионов членов коммунистической партии? Совершив преступление любой степени тяжести, партиец не подлежит обычному гражданскому суду – наказывать его имеет право только партийный дисциплинарный комитет. А над дисциплинарным комитетом есть свои указчики, ему надо сначала разобраться, кто там из какой фракции. Кто же будет наказывать того, кто при случае окажет поддержку ему самому? Вот одна из причин, почему в Китае так и не удалось искоренить коррупцию».

Я громко выражаю сомнение, можно ли хотя бы представить себе, чтобы коммунистическая партия Китая вот так запросто отказалась от своих претензий на управление всем и вся, согласившись превратиться в нечто вроде японской либерально-демократической партии (эта огромная древовидная структура до 2009 года держала под контролем всю японскую политику, протянув, подобно осьминогу, свои жадные щупальца в самые дальние уголки).

ЛКЮ встречает эту аналогию с явным сомнением.

«Нет, здесь все-таки другая традиция, другая история. Японская система выросла из самурайской этики. Вот самурай, и при нем некоторое число последователей, которые готовы умереть за него или умереть вместе с ним. И вот самураи собираются вместе – объединяются самураи, и с каждым из них приходит команда его последователей».

Я спрашиваю: «Значит, так и устроены эти знаменитые фракции ЛДП?»

«Конечно. Именно этот обычай они привнесли в политическую систему. Это структура фракций, когда глава фракции изыскивает те или иные формы политического воздействия, которые можно обрушить на головы других членов парламента. Если вы это не умеете, вам не быть лидером фракции. У вас должны быть под рукой деньги для поддержки своей фракции. Каждый раз, когда подходят выборы, они обойдутся вам в 5 миллионов долларов. Все оклады вместе с дополнительными льготами и привилегиями потянут еще на 100 миллионов. Так что с началом выборов вы должны знать, откуда взять все эти деньги».

Ли говорит о серьезных деньгах – миллиардах и миллиардах иен.

«Китайская система в силу специфической истории страны сложилась совсем по-другому. Это имперская система. Руководитель, то есть император, собственноручно назначает всех высших чиновников. А как проходит это назначение? Через систему экзаменов. Сразу не скажешь, давала ли эта экзаменационная система хороших администраторов, но уж по крайней мере глупых людей она не пропускала. Коммунистическая партия несколько модернизировала эту систему. Когда закончилась „культурная революция“, к этой системе вернулись снова. Они установили такие правила (начало положил Дэн Сяопин), что в таком-то и таком-то возрасте вы обязаны покинуть определенный пост. Даже если вы дослужились до ЦК или политбюро, вы должны уйти в отставку в возрасте 65 лет; если же вы оказались на самой вершине, то есть назначены президентом или премьер-министром, вы уходите на пенсию в 70.

Таким образом, сейчас каждое новое поколение оказывается более высокообразованным, чем его предшественники. Вы можете увидеть мэров, которые получили докторскую степень или даже MBA в одном из американских университетов. В результате китайская структура власти не подразумевает фракций как таковых. Правда, остается такая вещь, как личная преданность тому или иному лидеру в руководящих органах».

«Не думаете ли вы, что китайцы позволят своей руководящей партии превратиться в такой динамичный организм, в котором идет непрерывная борьба фракций?»

«Они знают, что, если начать раскол Китая по этому направлению, он в конце концов развалится на части».

На это можно возразить, что Китай и так развалится на части, если его коммунистическая партия не откажется от своего догматического единообразия, не допустит развития открытых и энергично конкурирующих друг с другом идейных направлений. Такая структура могла бы более адекватно отражать многообразие мнений, царящих на необъятных просторах Китая. Мне, по крайней мере, это представляется вполне очевидным.

Хороший, плохой, злой

Взгляды ЛКЮ на те силы, которые стоят за событиями современной истории, в двух словах не опишешь. Всякий человек, обладающий достаточно развитым умом, хорошо знает, что нет на свете одного-единственного фактора, с чьей помощью можно было бы объяснить все, что происходит в жизни. Это применимо к любой ее сфере – будь то экономика, теория игр, культура или даже наши отношения с Высшими Силами. Тем не менее ЛКЮ уверен, что великим лидерам, когда они достигают вершин своего политического пути, бывает под силу развернуть историю в желательном для них направлении. Ли является убежденным сторонником принципов правительственного элитаризма (в безусловном предположении, что элита должна быть высококвалифицированной, иметь глубокую мотивацию и недюжинное личное мужество – последний момент является одним из обязательных условий). При таких позициях не странно, что он видит смысл в исторических концепциях, которые оставляют место для действий «великой политической фигуры».

«Назовите великих политических деятелей, с которыми вам доводилось встречаться».

«Самым значительным из них я бы назвал Дэн Сяопина. Представьте себе: в его годы признать свою неправоту, признать, что все эти догмы, марксизм, ленинизм, маоизм – все это не работает и все это необходимо отбросить. Нужно быть великим человеком, чтобы это сделать, чтобы убедить одних и побороть других своих соратников по старой гвардии, чтобы заявить, что теперь мы пойдем другим путем».

Обычному западному интеллектуалу должна претить сама мысль об оказании таких почестей Дэну. Этот коммунистический лидер, самый сильный после Мао, известен всем как безжалостный убийца своих политических противников. Будучи помощником Мао, он организовывал массовые казни, лагеря, голодомор, который унес жизнь множества людей из-за убийственного равнодушия, проявленного государством. Будучи наследником Мао, в 1989 году он находился на вершине власти. Именно он спустил курок в бойне на площади Тяньаньмэнь, в бойне, унесшей жизни тысяч безоружных китайских граждан.

Но оставим пока в стороне эти общеизвестные факты. Ли преклоняется перед мужеством Дэна, который смог порвать с дебилизирующей идеологией коммунистической политэкономии и сменить ее на эклектическое сочетание из элементов оппортунистического неокапитализма, то есть на реформы в духе классического предпринимательства. Это было историческое достижение – вытянуть сотни миллионов китайцев из нищеты, впервые за долгие годы подарить Китаю вполне реальные надежды на лучшее будущее. Да, нас временами шокирует то спокойствие, с которым сингапурский лидер смотрит на преступления Дэна, но это ничуть не противоречит его глобальным представлениям, согласно которым формы управления обществом могут быть разными в разных цивилизациях, и мы не имеем права их огульно осуждать, если их суммарным результатом является устойчивое и/или радикальное улучшение жизни для большинства людей. Будучи своего рода «прогрессистом-пессимистом», он сомневается, что сколько-нибудь приличную яичницу можно приготовить, не разбив при этом уйму яиц. Более того, он убежден, что даже просто наведение порядка во всех своих яйцах (особенно если это проделывать на такой кухне, какой представляется ему Китай) может оказаться столь неприглядным процессом, что не стоило бы показывать его тем, кто приглашен на эту яичницу.

И тут я завожу разговор о кое-каких новых исследованиях и расследованиях, где всплывают ранее неизвестные факты, ставящие под вопрос исторические заслуги Дэна и его приверженность реформаторскому пути.

«Вы не обратили внимания на свежеизданные мемуары, из которых следует, что все там было не так красиво, как представляется на первый взгляд?»

«Вы это всерьез?»

Я повторяю: «Да, касательно поворота к экономическим реформам все было не так, как нам пытаются это представить».

«Нет-нет-нет. Это вы насчет Чжао Цзыяна? Про то, что именно он начал реформы в западных районах Китая? Не будем спорить – действительно Чжао Цзыян (в те годы он был весьма высокопоставленной правительственной фигурой, известным реформатором, критиковавшим Мао в узком кругу высшего руководства) внедрил на Западе некоторые элементы рыночной экономики, однако у самого Чжао не было такого влияния, чтобы собрать всех руководителей и направить их по этому пути. Вся жизнь вокруг изобиловала примерами, подтверждающими мысль, что, если повернуться в сторону состязательной рыночной экономики, жизнь станет лучше, потому что люди предпочитают работать на себя, а не на благо окружающих. А когда они приехали ко мне (имеется в виду визит в Сингапур), у них исчезли последние сомнения».

Тут и я вставляю свое слово: «Выходит, здесь, в Сингапуре, вы показали ему, что здешние китайцы достигли благополучия. А вот там, на материке, огромные массы китайского народа отнюдь не процветают. И в чем же различие между Сингапуром и КНР? Только в системе?»

Продолжая кашлять, Ли энергично кивнул: «Развязав людям руки, он спас Китай».

Это, конечно, запредельная лесть – сказать о каком-то человеке, что именно он исключительно своей личной волей спас свою страну. И тут я становлюсь свидетелем яркого, выразительного жеста, который так характерен для Ли Куан Ю. Мне и раньше не раз доводилось его видеть. Он вкладывает в него всю свою решимость – и в физическом, и в психическом плане, – направленную на то, чтобы собеседник его правильно понял. Он выслушивает ваш вопрос, воспринимает его как свою собственную мысль. Затем, полуотвернувшись от вас градусов на 45, прогоняет эту идею туда-сюда через свой внутренний компьютер. Завершается этот танец обратным поворотом на те же 45 градусов. В качестве последнего аккорда, стоя лицом к вам, ЛКЮ воздевает руки, как дирижер оркестра, и оглашает свое мнение.

“Самым значительным из них я бы назвал Дэн Сяопина. Представьте себе: в его годы признать свою неправоту, признать, что все эти догмы, марксизм, ленинизм, маоизм – все это не работает и все это необходимо отбросить. Нужно быть великим человеком, чтобы это сделать, чтобы убедить одних и побороть других своих соратников по старой гвардии, чтобы заявить, что теперь мы пойдем другим путем”

Его мысли о Китае исходят из двух позиций. Одна из них – его прагматизм. Китай существует, и его существование не зависит от нашей воли. Вторая позиция – в Китае живут китайцы, и, по мнению ЛКЮ, это весьма обнадеживающий факт. В чем ЛКЮ никак не обвинишь, так это в сочувствии коммунистам (здесь можно было бы выразиться и порезче). Однако пожелать этому огромному Китаю с почти полуторамиллиардным населением неизбывных хронических бедствий, болезней и в конце концов распада может только законченный злодей или безумец. И вы будете абсолютно, исключительно не правы, если не воздадите по заслугам великому Дэну, этому коротышке, который всю жизнь непрерывно курил свои сигареты.

Ли продолжает вполголоса, и его раздражение чувствуется почти на ощупь: «Во-первых, его сразу же проклял Запад. Дэн хотел перестроить всю страну, не подрывая существующего порядка – иначе стране грозила бы еще одна глобальная катастрофа масштаба „культурной революции“. На Западе предпочли бы увидеть на его месте кого-нибудь вроде Горбачева, чтобы через несколько лет Китай уже лежал в руинах, – Ли засмеялся. – Но потом они одумались и взяли Дэна под свое покровительство». Завершив эту фразу, Ли устало покачал головой.

Ли боготворит покойного Дэна не только как сильного лидера бескрайней страны, которой управлять почти невозможно, но и как великую фигуру в китайской истории, запустившую процесс исправления исторического пути, процесс освобождения от унизительного европейского прессинга. При таком взгляде на вещи сильная китайская власть является не только неизбежностью, но и необходимостью. С точки зрения социального дарвинизма Китай совершенно естественным образом должен дойти в своем развитии до вершины, следуя в этом за другими, более одаренными нациями.

Этот процесс должен протекать вполне естественно, укладываясь в таинственные исторические ритмы и рифмы. США и КНР просто обречены на сосуществование, как два полюса притяжения, обеспечивающих (хотелось бы верить) равновесие на этой планете. Где-то они будут сотрудничать, а где-то конкурировать. Вторая половина XXI века будет почти наверняка эпохой азиатского господства – как XIX век был веком Европы. Разумеется, все это случится не завтра, и в обозримом будущем лидерские способности и политическая мудрость Соединенных Штатов будут единственной опорой мирового порядка, как это было в течение прошлого века, справедливо названного «веком Америки».

Получается, что Ли в равной степени болеет и за американских лидеров, и за китайских. К китайскому наступлению Ли относится с одобрением (если не сказать – с открытым шовинизмом). С другой стороны, он не из тех, кто считает, что скоро Америке придет конец. Он преклоняется перед американским предпринимательским духом, особенно в его прагматичных и благопристойных проявлениях. О том, кто станет следующим президентом Америки, он думает больше среднего американца.

Я спрашиваю: «Кто из тех, кого вы видели, должен считаться величайшим американским президентом?»

«Из тех, кого я видел?»

«Да, из тех, с кем вы были достаточно близки, чтобы составить собственное мнение».

Его ответ, наверное, удивит многих американцев.

«Если бы не промашка с Уотергейтом, я бы назвал Ричарда Никсона. Он обладал реалистическим взглядом на мир. У него был острый аналитический ум и тактический талант для успешного решения текущих задач. Вот, правда, его желание знать слишком много… иметь полную уверенность, что его перевыберут… Это приобрело маниакальный характер. А кроме того, у него, мне кажется, были плохие помощники. Как там их звали?»

“Если бы не промашка с Уотергейтом, я бы назвал Ричарда Никсона. Он обладал реалистическим взглядом на мир. У него был острый аналитический ум и тактический талант для успешного решения текущих задач”

«Халдеман и Эрлихман?»

«Да. Они должны были сказать, что все это не имеет значения, что нужно просто наплевать и забыть. А Никсон вместо этого следил за каждым шагом своих политических оппонентов».

Я сказал: «У президента Никсона не хватило духу, чтобы добровольно сойти с дистанции, вырваться из накатанной колеи».

«Да нет, ему это было и не нужно. Он просто обязан был победить».

ЛКЮ был не единственным азиатским лидером, с горечью смотревшим на позорное изгнание Никсона из Вашингтона, когда тот улетел из Белого дома на вертолете. Если провести опрос среди азиатской элиты его поколения, Никсон окажется очень близко к началу списка американских президентов, оказавших на Азию положительное влияние. Среди азиатских лидеров некоммунистической ориентации отношение к американским действиям во Вьетнаме было гораздо более положительным, чем среди американских граждан.

Открытие отношений с Китаем, хоть и имело предварительный характер, по сей день в глазах многих азиатов выглядит как исторический шаг, совершенный политическим гением.

Разумеется, Никсоном и Киссинджером двигала в основном не забота об азиатских приоритетах и, разумеется, не симпатия к Китаю, а стремление создать как можно больше неудобств для Советского Союза. Однако сопутствующие выгоды оказались грандиозны. Таким образом открылась новая страница в отношениях между Вашингтоном и Пекином.

Никсон впервые нанес визит ЛКЮ еще в 1967 году, когда он был конгрессменом от штата Калифорния. К тому времени он уже успел потерпеть одно поражение в предвыборной гонке и готовился ко второй попытке завоевать Белый дом. Как кандидат в президенты, этот последовательный и убежденный республиканец (следует особо отметить его твердые антикоммунистические позиции) отправился в турне по всему миру, чтобы «сформировать портфель проектов в международных отношениях» (таким образом в глазах американского избирателя завоевывается авторитет, соответствующий позиции настоящего государственного деятеля). Заехать в Сингапур ему посоветовал гарвардский профессор Генри Киссинджер, госсекретарь, которому в дальнейшем суждено было стать советником президента по вопросам национальной безопасности.

Я попросил ЛКЮ вернуться на несколько десятилетий назад: «Что удивило меня в ваших изданных мемуарах, так это рассказы о Никсоне, который, по вашим словам, оказался очень внимательным слушателем».

«Да, так оно и было».

Скромность никогда не фигурировала в списке моих достоинств, так что я продолжил свой натиск: «А ведь американцы, как известно, не очень-то любят выслушивать чужие мнения».

«Но он не просто слушал, а даже делал какие-то заметки».

«Ну, это прямо как я сейчас…»

ЛКЮ пропустил мимо ушей мою неуклюжую попытку пошутить: «Он меня расспрашивал о Мао Цзэдуне. Я постарался как можно нагляднее разъяснить, чем занимался Мао. Я сказал, что Мао рисует свои картины прямо поверх мозаики, которая просуществовала 5000 лет. Но пройдут дожди и смоют все, что он рисовал и говорил. Останется только то, что устоялось за 5000 лет. Таково учение Конфуция».

Это был действительно яркий образ, убеждающий, что у многовековой культуры гораздо более глубокие корни, чем у некоторых современных идеологических сказочек.

Я спросил: «Вы думаете, что они в конце концов уберут этот жуткий портрет (Мао Цзэдуна) с площади Тяньаньмэнь?»

«Конечно, но только не сейчас. Пока что он придает некоторую легитимность властвующей элите. Как-никак он все-таки освободил Китай от феодализма».

Второй раз ЛКЮ встретился с Никсоном в 1969 году в Белом доме. Отец-основатель современного Сингапура снова озвучил свое мнение, что все ужасы «культурной революции» рано или поздно подойдут к концу, как и многие другие не слишком умные «кампании», задуманные Мао Цзэдуном для перестройки Китая. Зато присутствие США во Вьетнаме играет огромную политическую роль, и нельзя торопиться с выводом американских войск.

Отметим, что у себя на родине Никсон и Киссинджер пребывали под непрекращающимся огнем критики именно за это – за неторопливость и нерешительность действий, направленных на ограничение американского присутствия во Вьетнаме. Ли тем временем настойчиво советовал американцам вести такую политику, которая не подразумевает быстрого отступления. Можно только удивляться, сколь серьезным оказалось влияние этих идей ЛКЮ на Никсона и Киссинджера.

Ли был сторонником политики, которая стала известна под названием «вьетнамизация». Последнее означало такую техническую поддержку антикоммунистических вьетнамских войск, которая позволила бы им самостоятельно сражаться с коммунистами. Ли был совершенно уверен, что чрезмерно быстрый вывод американских сил только поощрит вьетнамских коммунистов, их союзников и симпатизантов на агрессию в отношении других стран Юго-Восточной Азии и демократические режимы начнут падать один за другим, подобно костяшкам домино. Ли, как никто из известных мне политиков, был абсолютно убежден, что марксисты-ленинцы нацелены исключительно на захват и удержание власти. Все остальное (экономическое развитие, социальная справедливость) для них в основном пустой звук.

В Азии с огромным уважением относятся к Генри Киссинджеру, и дело здесь не только в его тайном визите 1971 года в Пекин (его можно рассматривать как подготовительную работу перед столь же тайным визитом Никсона, который последовал в 1972 году). Дело, скорее, в его глубоко продуманном отношении к политическим силам, действующим на мировой арене. Он понимал, что все эти движения произрастают из глубин истории и культуры, так что любые радикальные перемены всегда даются нелегко и зачастую влекут за собой болезненные потрясения. В этом плане можно сказать, что мировоззрение Киссинджера больше соответствовало азиатским традициям, чем американским.

«Так значит, если говорить об американском госсекретаре, вы, судя по всему, высоко цените Киссинджера?»

«Простите?» Я вижу, что мой собеседник отвлекся, заново прилаживая грелку.

«Вы сторонник Киссинджера, не так ли?»

«Конечно, – сказал он и добавил имя Джорджа Шульца, еще одного госсекретаря при президенте-республиканце. – Они оба отличаются разумным подходом и твердостью убеждений. У Киссинджера более выразительная речь. Литературный стиль Джорджа Шульца не столь изыскан. Шульц точен и скуп на слова, не то что Киссинджер с его свободно текущей речью, сдобренной яркими красками и выверенным контрапунктом, с по-немецки длинными, уравновешенными и закругленными фразами».

Теперь снова вступаю я: «И не говорите! Один близкий знакомый Джорджа рассказывал, что тот так экономно расходует слова, что, когда он все-таки говорит, у вас возникает чувство, будто за каждое лишнее слово ему приходится расставаться с пятидолларовой купюрой».