Текст книги "Казнь Шерлока Холмса"

Наследие Генри Уильямса

Холмс потерял счет минутам. Долго ли он пролежал во дворе у порога своей темницы? Жив ли наглотавшийся угарного газа надзиратель? С трудом приподнявшись, мой друг увидел, что дверь захлопнулась. Он встал и подергал за ручку: замок остался незапертым. Прикрыв рот и нос влажной наволочкой, детектив шагнул в темноту. Следом за ним в камеру проникла струя свежего воздуха. Небо светлело, и в сумраке неясно проступали контуры предметов.

Холмс обнаружил Креллина на том же месте. Он простерся в прямоугольнике лунного света лицом вниз. Сыщик осмотрел бездыханное тело. Похоже, с этим бандитом покончено. Его голова с полузакрытыми глазами была вывернута вбок, точно у идиота, и, когда Холмс приподнял ему веки, на него уставились неподвижные расширенные зрачки. «Судебную токсикологию» Диксона Манна мой друг знал не хуже, чем любой образованный житель Великобритании – словарь английского языка. Даже при тусклом освещении на щеках Креллина угадывался яркий румянец, а на губах блестела влага. Очевидно, на них выступила пена, после того как прекратилось дыхание. Даже не щупая пульса, детектив понял, что Креллин был мертв как камень, прежде чем ему, Холмсу, удалось выбраться во двор.

В той части камеры, которая была ближе к открытой двери, воздух очистился, однако в противоположном конце помещения по-прежнему вяло клубился водяной газ, заполняя открытое пространство и пробираясь в складки материи. Холмс выглянул наружу, сделал глубокий резкий вдох и, напрягши мышцы больного горла, перекрыл летучей отраве доступ в легкие. Затем вернулся и подтащил тело к кровати. Собрав остатки сил, он взвалил Креллина на свою постель и укрыл одеялом. Потом снова вышел во двор и запер за собою дверь.

Из погасших рожков продолжал сочиться угар. Макайвер был предупрежден о том, что в камеру нельзя входить первым, а к появлению остальных тюремщиков Холмс подготовился как следует. Каждое утро, на рассвете, они наносили узнику визит и обязательно брали с собой фонари – в глубокий колодец тюремного двора с трудом проникали солнечные лучи, поэтому здесь царил полумрак даже спустя несколько часов после восхода. Взрыв, вызванный возгоранием газа от пламени светильников, мог до полной неузнаваемости изуродовать труп, лежащий на кровати, а также тела вошедших. Врагам останется лишь гадать, был ли их пленник среди погибших. Сам Холмс тоже не сразу узнает, кто из преступников сгинул в огненной стихии. Для пущей убедительности он надел Креллину на лодыжку браслет, чтобы караульные, посветив в дверное оконце, к своему удовлетворению, увидели: никуда их узник не делся; вот он лежит, укрытый одеялом; его темноволосая голова покоится на подушке, а нога надежно прикована цепью к стене.

Город окутывала серая предрассветная дымка. Через полчаса восточный край весеннего неба вспыхнет расплавленным золотом, и восход расчертит улицы длинными тенями. Шерлок Холмс стоял в холодном тумане возле запертой двери. Если ему не удастся перебраться через мрачные стены Ньюгейта, то, несмотря на всю проявленную им доселе находчивость, он будет схвачен и убит прежде, чем в миле отсюда заблестит на солнце крест собора Святого Павла. На сыщике были темные брюки, белая рубашка и носки. Ботинки, связанные шнурками, висели у него на шее. Сейчас ему предстояло на собственном опыте проверить правдивость рассказа старого Генри Уильямса.

Напротив чернел узкий приземистый сарай, внутри его был виден эшафот с торчащей над ним виселицей. С трех сторон над пленником нависали мертвенно-гладкие стены. Казалось, они задевают бледное облако, которое плыло в тающем лунном свете. Корпус висельников с тремя рядами зарешеченных окон замыкал двор с четвертой стороны. Крыша сооружения была на двенадцать футов ниже ограды, но Холмс повернулся к нему спиной: по верху фасада тянулась металлическая сетка, слишком хрупкая, чтобы выдержать вес человеческого тела. Она служила ловушкой для беглецов. Если верить Генри Уильямсу, на свободу вел только один путь.

Холмс окинул взглядом голую гладкую стену и, прикоснувшись к ней, ощутил под ладонью леденящий отполированный камень. Бесполезно искать в нем щели, куда можно было бы просунуть ступню или пальцы рук. Плиты так спрессовались под собственной тяжестью, что в зазоры между ними не протиснулся бы и ноготь, даже если бы строители забыли положить раствор.

Тюремная премудрость была известна Холмсу, как никому другому. Изученные им «Ньюгейтские хроники» повествовали о смельчаках, которые рискнули жизнью и проиграли. Они понадеялись на свою силу да на подошвы, подбитые гвоздями. Парочке молодцов удалось вскарабкаться на несколько ярдов, но тот и другой сорвались и упали на брусчатку плаца. Несчастных поймали и повесили в назначенный срок.

На высокой перекладине в углу двора был закреплен металлический бак для воды. От него по каменной кладке сбегала ржавая дорожка – след от струйки, которая время от времени текла из переполненной емкости. Выше, чуть в стороне, висела обмотанная колючей проволокой деревянная балка. Такие заграждения тянулись вдоль каждой из трех стен. Человек, ухватившись за острые шипы, неминуемо должен был разжать руки и грянуться оземь. Тюремное начальство пребывало в полной уверенности, что никто из заключенных не способен взобраться по скользким стенам и тем более преодолеть страшный барьер из колючей проволоки. Если и найдется такой ловкач, то он застрянет на головокружительной высоте и уже не сумеет ни подняться, ни спуститься самостоятельно.

Люди Милвертона решили не лишать моего друга прогулки по ньюгейтской территории, а себя – удовольствия полюбоваться на пленника, осознавшего весь ужас своего положения. Поэтому по пути в камеру из «зала суда» Холмс успел украдкой осмотреть укрепления Ньюгейта. Конвойные были бы счастливы, если бы он потерял самообладание и взмолился о пощаде, но он не доставил им этого развлечения.

Впрочем, великий сыщик тоже не всегда проявлял снисходительность по отношению к другим. Теперь же от него требовалась безжалостность к самому себе. Он должен был отринуть страх и повторить путь, некогда проделанный простым трубочистом. Встав в углу двора под пустым водяным баком, Холмс снова дотронулся до камня. Строители непостижимым образом подняли такой крупный и тяжелый предмет, как металлическая емкость, на большую высоту и закрепили его без каких-либо опор, которые нарушили бы кладку. Никаких ступеней или впадин для ног и рук в стене, разумеется, не было. Но Генри Уильямс научил Холмса одной уловке – оказывается, используя малейшие неровности на вертикальной поверхности, можно удержаться на весу, если давить на ступни и ладони тяжестью собственного тела.

Невзирая на утренний холод, мой друг, босой, как акробат или подмастерье трубочиста, стоял перед стеной, которую собирался штурмовать. Даже Уильямс не владел искусством лазания по трубам и бегства из темницы так уверенно, как Холмс, его последний ученик. По словам старика, нужно было примоститься в углу и ползти вверх, по-крабьи перебирая руками, а ногами упираясь в стену. Перед смертью Уильямс успел похвастаться, что таким манером он однажды выбрался из огромной фабричной трубы. «Только вот чулки и туфли надобно снять, – предостерег он. – Кто полезет неразутым, свалится, как пить дать». Заинтересованный Холмс незамедлительно опробовал способ на практике, и у него неплохо получилось. Сейчас эта сноровка ему весьма пригодилась. Он нащупал за спиной несколько камней, поцарапанных или выщербленных при водопроводных работах. Холмс прислонился к холодной стене и приготовился подвергнуть премудрость старого трубочиста решающей проверке.

До сих пор из мрачного тюремного здания не доносилось ни звука. Значит, караульные не обнаружили ничего подозрительного. Заглядывая в камеру, они по-прежнему видели темноволосого человека, лежащего под одеялом. Стул надзирателя находился вне поля зрения того, кто смотрел в дверное оконце. Охранник, который не сомневается, что Креллин на своем посту, вряд ли войдет к узнику раньше положенного времени.

Отогнав от себя мысли о возможном преследовании, Шерлок Холмс занял исходную позицию. Обеими руками нужно было держаться за ту стену, что за спиной, а в другую – упереться ногой. Этот трюк тысячи юных трубочистов осваивали, не успев проститься с детством. Вторую ногу Холмс подтянул, чтобы действовать ею как рычагом. Оторвавшись от земли и почувствовав ступнями слегка бугристую поверхность камня, он на мгновение неподвижно повис в воздухе.

Трудность заключалась в том, чтобы двигать руками так, как говорил старый Уильямс, – на манер крабьих клешней. Отталкиваясь от одной стены ногами, Холмс стал подниматься по второй, переставляя ладони. Дети могут развлекаться подобным упражнением на небольшой высоте. Взрослый мужчина с крепкими нервами, который натренирован не хуже Генри Уильямса, способен таким образом подняться над землей на шестьдесят футов. Взглянув наверх, Холмс увидел плывущие по небу тонкие облака. В них тонули лучи рассвета.

С терпением, присущим ему в минуты крайней опасности, Холмс медленно, дюйм за дюймом, продвигался все выше и выше. Туман уже рассеялся, сменившись серым предутренним светом. Темнота постепенно отступала под натиском дня. Повиснув между двумя стенами, мой друг ловко нащупывал на камне царапины и сколы, за которые можно было ухватиться. Отсчитывая уходящие мгновения, Холмс чувствовал, как от волнения кровь ускоряет свой бег по жилам, но продолжал действовать с безошибочностью механизма. Прижимая ладони к шершавому камню, он до крови раздирал себе кожу, однако старался дышать размеренно.

Иногда под рукой не оказывалось удобной выщербины. Один раз пальцы Холмса соскользнули, но он сумел удержаться на весу, инстинктивно ухватившись за сколотый угол плиты парой дюймов ниже. Мой друг остановился и сделал несколько медленных вдохов, не глядя вниз. Он разбился бы насмерть, если бы упал с такой высоты. Изредка сыщик слегка поворачивал кисть, чтобы отереть об одежду кровь или пот. Наконец ржавое дно водяного бака оказалось прямо над его головой.

Шерлок Холмс со свойственной ему скромностью говорил, что он не сильнее большинства людей. И все-таки, хоть он и не походил на атлета в общепринятом представлении, в его жилистых руках заключалась невиданная мощь. Гениальный детектив не только мог придать кочерге форму дуги, но как-то раз даже распрямил ее, согнутую незадолго до этого разъяренным посетителем. Не обладай Холмс другими талантами, он вполне сумел бы зарабатывать на хлеб, исполняя роль ярмарочного геркулеса. В опасные моменты его не раз выручала недюжинная крепость собственных мышц.

Мой друг боролся за свою жизнь, медленно поднимаясь по тюремной стене. Двумястами футами ниже, по ту сторону ограды, жались друг к другу крыши лавок, где торговали географическими картами и корабельными снастями. В месте крепления бака стена была повреждена. Удачно ухватившись за нее, Холмс дотянулся до перекладины. Моля всех богов, чтобы металл не оказался насквозь проеденным ржавчиной, детектив оттолкнулся ступнями и, взявшись покрепче, повис на руках, будто под куполом колокольни.

Ноги беглеца остались без опоры. Но благодаря акробатической гибкости и длине конечностей он справился с трудным положением. Холмс раскачивался до тех пор, пока снова не уперся подошвами в стену. Затем, держась за перекладину одной рукой, вытянул другую вверх и в сторону. Поставив ногу на металлическую планку, Холмс сделал рывок и упал лицом на крышку бака. Значительную часть пути мой друг преодолел, однако впереди его ждало жестокое испытание.

От ближайшей крыши, с которой можно было спуститься на улицу, а значит, обрести свободу, сыщика отделяло немалое расстояние. Но он не сомневался в своих силах (качество, весьма раздражавшее многих врагов великого детектива). Холмс твердо знал, что сумеет повторить трудный и опасный опыт своего учителя.

Теперь нужно было встать, потянуться вбок и зацепиться за деревянную балку с колючей проволокой. Рубашка или любая другая тряпка, намотанная на руку для защиты от стальных шипов, помешала бы беглецу крепко хвататься за брус. «Колючки ранят, – сказал Генри Уильямс, – но не убивают. Разве только сам дашь себя убить. Надо крепко-накрепко затвердить, что ты должен проползти сотню футов. А это не так уж и много. Держишься что есть мочи и считаешь. Прошел десять – осталось девяносто, прошел сорок – осталось шестьдесят. Одолел тридцать, значит скоро будет полста, не вздумай сдаваться. А когда хоть на фут перевалил за пятьдесят, впереди у тебя уже меньше, чем позади. Если столько терпел, то теперь уж никак нельзя упасть, верно? Глупо проигрывать, когда ты, почитай, в дамки вышел! Это ведь всякому ясно».

На секунду Холмс задержался на крышке бака и улыбнулся мудрости старика. Во второй раз за утро мой друг сказал себе: «Фортуна любит храбрых». Между прочим, рассказывая мне о своих приключениях, он ни словом не обмолвился о последствиях возможной неудачи. А я уверен, что Холмс думал об этом. Генри Милвертон наверняка добрался бы и до моей персоны, и до той молодой особы, чей серебряный револьвер избавил мир от старшего брата этого мерзавца.

Каждый рывок на шесть дюймов приближал Холмса к цели, и с каждым движением кровь обильнее сочилась из ран. Колючая проволока раздирала руки, которые приняли на себя всю тяжесть тела. Да, боль сильна, но не вечно же придется ее выносить. Возможно, через несколько минут все будет позади. Отбросив прочь ненужные мысли и переживания, Холмс абстрагировался от происходящего, будто это не он, а кто-то другой далеко отсюда терпит физические страдания. Он сосредоточился на перехватах пальцев, безошибочно подсчитывая число пройденных футов. Перед его внутренним взором таяла цифра, обозначающая оставшееся расстояние. Перевалив через середину, он снова услышал голос старика Уильямса: «Если столько терпел, то теперь уж никак нельзя упасть, верно? Это ведь всякому ясно». Переставляя руки, Холмс думал только о крыше, до которой должен был добраться. Стараясь не замечать боли, он продолжал мысленно передвигать риску по стофутовой линейке.

Наконец Холмс оказался над кровлей заброшенного тюремного корпуса. Теперь оставалось лишь выпустить край бревна и приземлиться, пролетев двенадцать футов. Отмечу, что большинство знакомых находили моего друга скорее вялым, чем быстрым и энергичным. Однако, когда того требовали обстоятельства, он демонстрировал феноменальную ловкость. Вот и теперь он спрыгнул на крытую свинцовыми листами поверхность аккуратно и мягко, словно кошка, даже не подвернув ноги́. С крыши этого строения можно было попасть на улицу.

Чуть помедлив, чтобы перевести дух, Холмс поднялся и стал прислушиваться. Тюремный двор до сих пор был погружен в сумрак. Голоса, доносившиеся издалека, наверняка принадлежали торговцам. Они, похоже, выкладывали товар на лотки и сновали туда-сюда с корзинами на голове, переговариваясь на ходу. Пригнувшись, мой друг спрятался от прохожих за парапетом крыши: не для того он одолел столько препятствий, чтобы кто-нибудь принял его за вора, схватил и притащил к воротам тюрьмы в надежде получить вознаграждение.

Перед Холмсом простирались плоские крыши тюремных корпусов и уличных строений, разделенных узкими проходами. Теперь нужно было соблюдать особую осторожность. Если верить Уильямсу, где-то поблизости находилась низкая кирпичная стена переплетной мастерской. Там заканчивалась тюремная территория и начинался город. Двое беглецов, последовавшие за трубочистом, совершили ошибку: они спустились слишком поспешно и очутились в западне, попав в старый давильный двор. Тут некогда до смерти пытали самых неподатливых подозреваемых. Чтобы выбить из них показания, им на грудь клали тяжелые железные грузы.

Разговоры и окрики, доносившиеся с улицы, стихли. Холмс полз вдоль парапета, прижимаясь к кровле и стараясь не выходить из тени, которую пока не рассеяло утреннее солнце. Время шло, но чуткий слух моего друга не улавливал звуков, которые свидетельствовали бы о переполохе или приближающейся погоне. Через несколько минут он приподнял голову и увидел невысокую, примерно ему по пояс, разделительную стену. На ней было белыми буквами выведено: «Переплетных дел мастер».

Детектив направился к прорубленному в крыше люку, надел ботинки и, никем не замеченный, быстро проскочил через мастерскую. Прикидываясь работником, спешащим по своим делам, он перешел улицу и исчез в прокопченном городском лабиринте. Желтый свет нового дня уже заливал улицы. И вдруг за спиной у Холмса холодное небо озарила вспышка – как будто где-то вдалеке сверкнула молния. И воздух, и даже мостовая под ногами затряслись от мощного удара, витрины лавок задребезжали. Через пару секунд следом за взрывной волной над Лондоном прокатился низкий и гулкий рев. Потом раздался шум, похожий на стук градин, будто камни посыпались с небес. Зазвенело разбитое стекло. Извозчики и уличные торговцы запрокинули голову, ожидая появления грозовых туч, но гром пророкотал и стих. Повисла тишина. Затем воздух наполнился едким запахом гари, послышалось потрескивание, явственно свидетельствующее о пожаре.

Обессилевший беглец в испачканной рваной одежде продолжал свой мучительный путь по грязным лондонским улицам, петляя между лотками со всякой всячиной. Он на ходу подсчитал, что фонари палачей, вошедших в камеру, воспламенили более тысячи кубических футов водяного газа. От взрыва такой силы каменные стены должны были разлететься, как от пушечного ядра.

Брат Майкрофт

Поведав читателю о злоключениях Шерлока Холмса так, как он описывал их самолично, я вынужден обратиться к обстоятельствам собственной жизни в пору его отсутствия.

Весна 1902-го, насколько вам известно, ознаменовалась большими торжествами. Чуть более года назад, после шестидесяти четырех лет правления, почила великая королева Виктория. Большинство подданных, за исключением глубоких стариков, жили под ее властью, сколько помнили себя, и им трудно было привыкнуть к мысли, что британский трон займет другой монарх. Прошлогодний январь стал месяцем народной скорби, пышных похорон и поминовения. Но теперь в ярком весеннем небе снова реяли высоко поднятые флаги: шли приготовления к коронации старшего сына Виктории. В августе его должны были провозгласить королем Эдуардом VII.

Всеобщее ликование лишь усугубляло мою тревогу. Колонки «Морнинг пост» ничего мне не сообщали, поэтому, признаться, меня мало занимали гербы и гирлянды, венценосные головы и фейерверки. После того как я поговорил о странном исчезновении Шерлока Холмса с нашими друзьями из Скотленд-Ярда, прошло около недели. Вестей по-прежнему не было. Чем бы смогли помочь Лестрейд и Грегсон, пойди я снова к ним и скажи о том, что Холмс все еще не вернулся? Кроме того, я столкнулся с печальной необходимостью сообщить Майкрофту Холмсу о его младшем брате, наверняка погибшем в результате несчастного случая или от рук преступника. Настала середина апреля, и откладывать встречу было уже неприлично. Мы договорились пообедать в клубе «Диоген» на Пэлл-Мэлл. Но о чем рассказывать брату моего друга, если я ничего толком не знал? Да и сможет ли Майкрофт Холмс (я не говорю уже обо всем правительстве страны) принять нужные меры?

Точными сведениями о наблюдении за моей скромной персоной я тогда не располагал и все-таки почти не сомневался, что шпионы не спускают с меня глаз. Если Холмс не ошибался, говоря о разветвленной преступной сети Лондона, мои враги, скорее всего, постарались приставить ко мне разных соглядатаев, чтобы я не обнаружил слежки. Они могли сменять друг друга через каждый час или через каждую милю моего пути. Поэтому пришлось распрощаться со старыми добрыми кебами и пользоваться новой подземной железной дорогой. За экипажем следить легче, чем за поездом: я приноровился входить в вагон, как только он подъезжал к станции, и высаживался в последний момент, поглядывая, не выскочил ли кто-нибудь сзади. Преследователь непременно должен был себя выдать. Иногда, сойдя с поезда, я успевал сесть в него снова, если не замечал ничего настораживающего, но порой стоял на платформе до прихода другого состава, а при малейшем подозрении пропускал и его. Однако при всех ухищрениях я ничего не выгадывал, если очередная «тень» поджидала меня на следующей станции.

Случалось, я выходил из подземки на дневной свет и видел человека, который читал газету у фонарного столба, но при моем появлении сворачивал ее и шел за мной. Конечно, с вероятностью сто к одному, это был честный малый, просто пожелавший узнать курс золотообрезных облигаций или ставки на фаворита эпсомских скачек. Так или иначе, откуда филеру знать, что я решил сойти именно здесь? Правда, на линии, идущей от Бейкер-стрит к Ватерлоо, всего шесть станций, почему бы не поставить по одному человеку на каждой? Впрочем, охоту за мной вполне могли поручить целой дюжине соглядатаев. Если Холмс верно оценил масштаб преступного заговора и я для этих бандитов достаточно крупная дичь, им должно быть под силу наблюдать за мной днем и ночью, к примеру, из окон противоположного дома на Бейкер-стрит.

Так, постоянно оглядываясь и никому не доверяя, я прожил несколько недель. Поначалу мне казалось само собой разумеющимся, будто все мои шпики – мужчины. Но однажды мне пришло в голову, что среди них могут быть и дамы. К такому повороту я был совершенно не готов. А если улучить момент, когда поблизости окажется полицейский, и бросить шпиону вызов, предложив играть в открытую?

Однажды я заметил субъекта, направившегося следом за мной, едва я вышел из дому. Кровь у меня закипела, и я хотел броситься на него без дальнейших рассуждений. Тем более что лицо этого человека было мне смутно знакомо. И тут я узнал в нем Фозергилла, студента-медика из Кембриджа, который практиковался в госпитале Святого Варфоломея. Несколько раз я видел его на регбийных матчах: он играл за «Арлекинов», я – за «Блэкхит». Мне стало ясно, что так продолжаться не может. Если за мной действительно непрестанно следят, лучше успокоиться и попытаться обернуть это в свою пользу.

В то апрельское утро я вышел из поезда на Трафальгар-сквер, чтобы встретиться с Майкрофтом Холмсом. Поднявшись по ступеням, я пересек залитую солнцем площадь, посреди которой над зацветающими каштанами возвышалась колонна Нельсона.

Многие лондонские джентльмены без преувеличения могли бы назвать улицу Пэлл-Мэлл своим вторым домом. Свернув с площади на Кокспер-стрит, я миновал роскошный ампирный особняк клуба Королевских вооруженных сил, в высоких георгианских[6]6
  Георгианский стиль сформировался в британской архитектуре в эпоху правления четырех сменявших друг друга королей по имени Георг (1714–1830).


[Закрыть] окнах которого виднелись парадные портреты генералов Крымской войны. Затем прошел мимо элегантного здания «Атенеума», собиравшего в своих стенах философов и литераторов, мельком взглянул на штаб-квартиру Общества путешественников и, наконец, вдохнул аромат свежей прессы и либеральных политических идей, витавший у «Реформ-клуба»[7]7
  Один из известных джентльменских клубов, созданных после принятия Билля о парламентской реформе 1832 года, которая предоставляла право голоса торгово-промышленной буржуазии.


[Закрыть]. Но даже на Пэлл-Мэлл ощущалось, что времена меняются, и, на мой взгляд, в нелучшую сторону. Если бы сэр Роберт Пиль или лорд Палмерстон мог пройти сегодня от Кокспер-стрит до Сент-Джеймсского дворца, он ужаснулся бы при виде такой суеты. Что бы подумали великие государственные мужи прошлого, если бы увидели здесь шарманщика, наигрывающего кафешантанный мотивчик «Цветочек мой Рози», и констебля в мундире, умиленно слушающего и будто благословляющего это представление!

Пока я шел по улице, некогда бывшей воплощением вкуса и благопристойности, ко мне трижды приставали попрошайки. Один из них преградил мне путь, обдав меня пивным духом, и принялся бормотать что-то о жене и трех малютках, которых он должен кормить. В ответ на его нытье я предложил ему найти работу в доках Уэппинга или Шедуэлла. Второй бродяга пожаловался на необходимость собрать кругленькую сумму до субботы: наверняка пропил жалованье и задолжал какой-нибудь таверне в Ламберте или Кларкенуэлле.

Потом я увидел однорукого нищего – он сидел, прислонясь к стене, между «Реформ-клубом» и «Диогеном». Я не был бы медиком, если бы не понял с первого взгляда, что вторая рука «инвалида» была тщательно замаскирована под лохмотьями. Гремя своей жестянкой, он призывал прохожих помочь «старому солдату, получившему увечье в Майвандской битве». Вероятно, читателю известно, что в Афганской кампании, в сражении при Майванде, мне нанесли рану, положившую конец моей карьере военного хирурга. И я бы съел собственную шляпу, если этот молодчик хоть раз путешествовал на юг дальше Клэпемского узла[8]8
  Крупная железнодорожная развязка в южной части Лондона.


[Закрыть]. Меня нелегко вывести из себя, но от такой наглой лжи я пришел в ярость. Ведь бессовестный жулик оскорблял память моих товарищей, павших на поле боя! Я крикнул ему, что он позорит отчизну и пятнает славу британского оружия, но на него найдется управа (уж не знаю, как я собирался это сделать), и мало ему не покажется. Выслушав мою речь, оборванец хитро и даже насмешливо проговорил:

– Подойдите-ка поближе, господин хороший, а то слышу я плоховато, не то что раньше.

Такого вопиющего издевательства не выдержал бы ни один человек из плоти и крови. Я подскочил к нищему и ощутил вонь давно не мытого тела. Теперь я мог во всех подробностях разглядеть эту бесстыжую физиономию: рыжие волосы, спутанную бороду, коварно прищуренные глаза и нос, почуявший возможность легкой наживы.

– Я немедленно…

Но, прежде чем я успел доложить о своих намерениях, попрошайка мягко произнес:

– Если вам дороги наши жизни, Ватсон, передайте меня тому полицейскому. Видите субъекта, который стоит на углу Сент-Джеймс-парка? Он уже полчаса следит за мной. Ступайте в «Диоген» и пожалуйтесь на меня швейцару.

Невозможно выразить, как трудно мне было сохранить самообладание, когда я услышал эти слова. Но очевидно, у Холмса были серьезные основания, чтобы заговорить со мной. Поэтому я выпрямился и воскликнул:

– Вы не солдат, вы негодяй! Вода и хлеб – даже это вам не по заслугам!

Я поднялся по ступенькам и дал указания привратнику. Он выглянул за дверь, и ему открылась описанная мною картина: полицейский все так же слушал шарманку, а «старый солдат, ветеран Майвандской битвы», сидел с безутешным видом у стены «Реформ-клуба» и протягивал прохожим свою жестяную кружку. По другой стороне улицы медленно прохаживался человек в длиннополом пальто, слишком теплом для апрельского дня. Он то и дело поглядывал на часы, как будто ждал кого-то.

Швейцар пересек Пэлл-Мэлл и направился к полицейскому. В эту секунду у меня за спиной раздался голос Майкрофта Холмса:

– Мой дорогой Ватсон! Почему вы пришли один? Разве Шерлок не с вами?

Как ни удивительно, оба брата носили первое имя Уильям, поэтому ни один из них им не пользовался. Высокий и плотный Уильям Майкрофт Холмс во многих отношениях был противоположностью моего друга. Его нескладная фигура наверняка приводила в отчаяние всю Сэвил-роу[9]9
  Лондонская улица, славящаяся дорогими ателье по пошиву мужской одежды.


[Закрыть]: тщательно скроенный костюм сидел на ней каким-то бесформенным комком. Круглое лицо Майкрофта составляло разительный контраст с суховатыми чертами Шерлока, отличавшегося орлиным профилем, хотя серые глаза смотрели столь же проницательно. Над необычайно широким лбом росли прямые волосы, подстриженные коротко, как у мальчишки-школьника. При всей несуразности телосложения Майкрофта такое строение головы, в сущности некрасивой, свидетельствовало об успехах, которых добился ее обладатель, изучая древние языки в Оксфордском университете, или математику в Кембридже, или и то и другое. Старший брат, как говорил мне мой друг, был членом совета колледжа Всех Святых и каждую неделю обедал в Оксфорде в обществе образованнейших людей Великобритании. Его приняли в этот круг за вклад, который он внес в классическую грамматику, представив на конкурс блестящее эссе об энклитике δε. [2] Иногда над Майкрофтом посмеивались, но он явно не понимал смысла этих шуток. По словам Шерлока Холмса, в студенческие годы на его брата написали эпиграмму, вошедшую в знаменитый сатирический сборник Бейллиол-колледжа:

 
Я Уильям Майкрофт Холмс, гигант средь крошек-гномов,
Мне мудростью дано блистать в кругу мужей ученых.
Неужто греческий глагол забыли вы опять?
Минуту: я подумаю, прошу не отвлекать.
 

– Где Шерлок?

Чтобы не тратить время на объяснения, я подвел Майкрофта Холмса к окну. Именно в этот момент шарманка смолкла, и мы увидели, как полицейский перешел улицу и, приблизившись к нищему, что-то проговорил. Тот, не вставая, воззрился на него.

– Не понимаю, – просто сказал Майкрофт.

Констебль схватил оборванца за руку и, заставив подняться, повел в сторону полицейского участка на Вайн-стрит.

– Это ваш брат.

Человек в пальто, стоявший на углу Сент-Джеймс-парка, еще раз посмотрел на часы (несомненно, лишь для правдоподобия) и зашагал в противоположном направлении.

– Мой брат? Шерлок? Тот бродяга?

Я кивнул. Потрясение, пережитое десять минут назад, и предшествовавшие ему недели тревожной неизвестности обессилили меня.

– Он самый.

– Переоделся нищим и попрошайничает на Пэлл-Мэлл? Но зачем? Разве ему не ясно, в какое положение он ставит меня?

– Скоро я расскажу вам все, что знаю.

Мое обещание не смягчило негодования Майкрофта Холмса. Он посмотрел на меня с высоты своего роста и медленно покачал головой. На его посуровевшем лице выразилось непонимание, смешанное с осуждением.

– Я столько раз терпел его выходки, Господь свидетель! – жалобно проговорил старший брат великого детектива. – Но должен же быть какой-то предел! На пути сюда я услышал, как он рассказывал о своем ужасном ранении. История так меня тронула, что я остановился и дал ему полсоверена. Нет, по-моему, это слишком!