Текст книги "Друиды"

Томас Даунинг Кендрик
Друиды

Эта книга посвящается памяти Фанни Соутер

Глава I
Традиция

Вряд ли следует напоминать об удивительной привлекательности, которой обладает образ друида в народном воображении. Исследователь древностей или любой любознательный дилетант неизбежно столкнется с чрезвычайной популярностью друидов, так как ее признаки на каждом шагу проявляются в рассказах гидов и в описаниях путеводителей, а также в географических названиях в сельской местности. К тому же часто можно слышать, что какие-то предполагаемые церемонии друидов с подобающей помпой возрождаются обществами, претендующими на звание продолжателей традиций этого древнего ордена. Из множества примеров, которые в этой связи приходят на ум, мы приведем лишь один – посетитель Чизлхерстских пещер в Кенте обнаружит, что искусственные галлереи, относящиеся к сравнительно недавнему времени, уже окружены сложной системой легенд, связывающих их с друидами, в которых они выступают в роли не только жрецов подземной часовни,[1]1
  Ср. описание пещер в Journ. Brit. Arch. Assoc, IX (1903), 147.


[Закрыть] но и создателей доисторических кремневых орудий, обнаруженных по соседству. В действительности можно с полным правом говорить о том, что необразованная публика пришла к простому решению загадок отдаленных эпох, разделив практически все древние находки, датируемые досаксонским временем, на «римские» и «друидические», так что имя друидов очень быстро стало синонимом древних бриттов, иными словами, доримского населения этой страны. Вопреки этому образованные люди время от времени обращают внимание на то, что общераспространенные представления о друидах ошибочны, однако несмотря на все их старания, древнее жречество не потеряло ни крупицы своего престижа и по-прежнему властвует над воображением.

Всеобщая вера в друидов, столь широко распространенная в Британии и с таким трудом поддающаяся развенчанию, заставляет нас открыть книгу, посвященную жречеству в том виде, в котором оно известно нам с древнейших времен, обсуждением этой темы. Ведь с полным правом можно задаться вопросами: не могут ли народные верования повлиять на подход к проблеме, не выводят ли они ее в некотором смысле за рамки чисто археологического исследования? Иными словами, не обладает ли народное сознание, народная память смутным и загадочным знанием о друидах, которое должно перевесить любые теоретические выводы, входящие в противоречие с популярными представлениями?

В сущности, нельзя серьезно утверждать, что подобное знание существует. Конечно, народная память может играть значительную роль в решении многих проблем, интересующих исследователей древности, но в данном случае было бы поразительно, если бы она продолжала свое существование, предоставляя точные и надежные сведения, на протяжении примерно 2000 лет до сего дня. Ведь речь идет не о сохранении случайных воспоминаний о прошедших днях, запечатленных в уже непонятных названиях и обычаях, благодаря которым мы могли бы проникнуть в глубь времен до эпохи друидов, но об осознанном и непрерывном знании, которое, к сожалению, проявило себя совершенно недавно (как мы вскоре покажем) и которое, опять же к сожалению, отчасти противоречит археологическим данным.

Самым весомым доводом, говорящим против возможности существования подобной народной памяти, являются находящиеся в нашем распоряжении позитивные знания о развитии этих верований, и в первой главе мы постараемся доказать их недавнее происхождение. Этой цели мы предполагаем достичь, во-первых, рассмотрев одно особенно глубоко укоренившееся представление о друидах, а именно теорию, согласно которой именно они воздвигли и использовали доисторические каменные памятники, и, во-вторых, в общих чертах проследив историю их появления в популярной литературе.

Одной из причин, по которым археологам не удалось исправить общее мнение, сложившееся о друидах, или показать смешные стороны некоторых его наиболее экстравагантных проявлений, является то, что современные представления взрастили они сами или, точнее, их предшественники. Несомненно, виновники не предвидели, насколько далеко зайдут результаты возвеличения загадочного жречества, но факт остается фактом: именно благодаря деятельности археологов друиды не только получили всеобщее признание, но и добились гораздо большего и, похоже, не собираются сдавать занятых позиций.

Конечно, не очень сложно высказывать эксцентричные теории относительно отдаленного прошлого, но, как правило, они находят поддержку лишь у очень ограниченной части общества; на некоторое или даже довольно длительное время они могут закрепиться в умах, но они пользуются популярностью лишь у узкого круга дилетантов и редко привлекают всеобщее внимание. Из этого следует, что если некая идея приобрела широкую известность и общепризнанность, в ней должно присутствовать здравое зерно или удовлетворительное разрешение определенной загадки; и именно потому, что этими преимуществами могла похвалиться теория о друидах, они по сей день удерживают столь высокое место в общей оценке нашей древней истории и предыстории.

Получилось так, что появилось некое ядро, послужившее центром притяжения для друидических теорий и, в свою очередь, придававшее образу друидов ореол древности и таинственности. Это ядро образовали загадочные, но хорошо всем известные грубые каменные памятники, до сих пор в изобилии рассеянные по нашей стране, камеры, сложенные из огромных каменных плит, а также круги и ряды массивных стоячих или лежачих булыжников. Об их использовании и происхождении ничего не было известно, и когда их предполагаемыми создателями были объявлены друиды, притягательность этой точки зрения в немалой степени оказалась обусловленной тем, что таким образом образом в рамках единой концепции объединялись прежние жрецы без храмов и храмы без жрецов.[2]2
  Доктор Джозеф Андерсон обратил внимание на значимость упоминаний каменных кругов в ранних указателях к «Археологии»; в 1809 г. они обозначались просто как «Камни, круги из камней», но в 1844 г. это обозначение сменилось на «Камни, круги из камней, см. друиды».


[Закрыть] И таким образом сложилось такое положение, при котором все протесты современной науки не сумели переименовать Алтари и Храмы Друидов нашей сельской местности; эти названия даны народом по предложению ранних археологов: они одновременно обладают объяснительной силой и удовлетворяют жажду познания; поэтому очевидно, что такие названия, как дольмен, кромлех, мегалитический памятник и др., вряд ли когда-нибудь придут им на смену.

Широко распространенную веру в то, что каменные памятники воздвигнуты друидами, нам кажется удобным обсудить в первую очередь; а чтобы проиллюстрировать генезис этих представлений, т. е. друидическое возрождение в археологическом смысле, необходимо подробнее рассмотреть исторический аспект отдельной проблемы британской археологии, вопрос о знаменитом скоплении мегалитов в Стоунхендже. На сегодняшний день не существует более тесно связанного с друидизмом памятника, чем Стоунхендж; действительно, эта связь столь очевидна и неразрывна, что, по мнению некоторых современных друидов, часть пепла их усопших братьев следует погребать в его окрестностях. Поэтому тем более любопытно обнаружить, что долгое время никто не подозревал о его друидической природе, так как это, конечно же, лишит современные представления ореола традиционного установления.

Первое отчетливое упоминание о памятнике содержится в писаниях Генриха Хантингдонского XI в., который удовлетворился простым перечислением Стоунхенджа в ряду других чудес нашего острова, хотя в то же время отметил, что его происхождение неизвестно. Впрочем, столетие спустя мы наталкиваемся на рассказ о чудесном возведении Стоунхенджа, поведанный Гальфридом Монмутским, в котором говорится о доставке Мерлином камней из Ирландии для постройки памятного монумента, поставленного Аврелием Амброзием в память о жертвах вероломства Хенгиста в 470 г. Эта история не теряла своей привлекательности 500 лет. Она воспроизводится в поэтических произведениях Александра Некема (1157–1217), в хрониках Лангтофта (около 1300 г.) и в сочинениях нескольких гораздо более поздних писателей. Небольшое изменение в эту легенду в начале XVI в. внес Полидор Вергилий. Этот автор утверждал, что памятник является просто гробницей Амброзия; однако первая обнародованная теория, противоречащая рассказу Гальфрида, принадлежала Эдмунду Болтону, который в 1624 г. высказал мнение, что Стоунхендж является гробницей Боадицеи.[3]3
  Я признаю, что такую форму имени можно оправдать только соображениями благозвучия и популярности. Но хотя я не склонен слепо следовать общественному мнению, на данный момент мне кажутся безнадежными попытки вернуться к более правильной форме имени – Боудика или Буддуг.


[Закрыть] Очевидно, что легенда, связанная с Мерлином, к тому времени была почти забыта, так как даже такой пытливый и усердный ученый, как Камден, который наверняка собрал все доступные фольклорные материалы, не сумел объяснить происхождение памятника и был вынужден лишь очередной раз повторить слухи о том, что сами камни были искусственно приготовлены из клея и песка.

Таким образом, в том, что касается традиции, можно опереться лишь на историю XII в., рассказанную Гальфридом. Поэтому важное значение приобретает вопрос, считали ли средневековые историки Мерлина друидом. Я не собираюсь уклониться от ответа, заявив, что Мерлин по большей части был созданием воображения Гальфрида; однако утверждение, что рассказ этого автора о возведении Стоунхенджа свидетельствует о традиционных связях Мерлина с друидами, кажется мне совершенно не подтвержденным фактическим материалом, даже если рассматривать эту легенду со всей возможной снисходительностью.

В сущности, легенды о Мерлине образуют повествование, в изначальном виде относившееся к двум разным личностям, валлийскому принцу VI в. Мирддину ап Морврину и прорицателю Вортигерна Амброзию, фигурирующему в «Истории бриттов» Ненния. Гальфрид наделил именем Мерлин обоих персонажей и совместил легенды о них, как если бы они относились к одному лицу. Валлийский принц определенно является героем позднего произведения Гальфрида, «Жизни Мерлина», однако в раннем сочинении «Истории королевства Британии» важнейшее место отводится Амброзию; на самом деле в своем первом труде Гальфрид открыто говорит о том, что Амброзии является другим именем Мерлина.[4]4
  Hist. Reg. Brit., VI, 19. По этому вопросу см. J. J. Parry, The Vita Merlini, Illinios, 1925, p. 113; Hans Matter, Englische Gründungssagen von Geoffrey of Monmouth bis zur Renaissance в: Anglistische Forschungen, Hft. 58, Heidelberg, 1922, p. 149ff.; W. W. Newell, Publications of the Modern Language Assoc, of America, XX (N. S. XIII), Baltimore, 1905, N 19 – Doubts Concerning the British History attributed to Nennius, p. 647ff.


[Закрыть]

Ни в «Истории…», ни в «Жизни…» нет ни слова о друидическом обучении и практике. В «Жизни Мерлина» о нем сказано, что он «был королем и прорицателем» (rex erat et vates); в «Истории…» же он является лишь прорицателем, отличающимся от других волшебников Вортигерна только странными обстоятельствами рождения и более проницательными суждениями. И следует отметить, что название волшебников (magi) является для них общим с другими мудрецами, жившими за пределами друидических стран, например с предсказателями троянских переселенцев в Италию.

Поэтому, чтобы придать этой легенде о Стоунхендже друидический оттенок, мы должны сказать, что она относится к Амброзию Ненния и что двойственная роль волшебника и советника, которую играл этот персонаж при дворе Вортигерна в V в., говорит о снижении функций, которые, возможно, входили в сферу деятельности друидов, если таковые еще существовали в Англии в столь позднюю эпоху. Однако следует помнить о том, что у Ненния для обозначения таких провидцев используется слово magi, а не друиды, так что, даже если бы мы приняли на веру, что этот Амброзии был друидом в позднем, сниженном качестве простого волшебника, повесть Гальфрида от последнего упоминания слова «друид» в Галлии все равно отделяют примерно восемь столетий. Таким образом, мы ни на шаг не приближаемся к пониманию подлинной друидической организации, которая процветала в этой стране до римского завоевания и о которой, очевидно, ничего не знали ни Гальфрид, ни Ненний.

Но это еще не все. Гальфрид сам называет своего Мерлина-Амброзия сыном христианской принцессы,[5]5
  Hist. Reg. Brit., VI, 17.


[Закрыть] которую посетил инкуб;[6]6
  Ibid., VI, 18.


[Закрыть] и если мы обратимся за сведениями о его рождении и его природе еще дальше, т. е. если мы посмотрим на Историю Ненния,[7]7
  Nennius, Hist. Brit., 42.


[Закрыть] мы окажемся еще дальше от друидов, ибо там говорится, что его родителями были римляне консульского звания.

Таким образом, в этой повести Гальфрида практически невозможно разглядеть следы, о которых можно было бы с какой-либо долей уверенности сказать, что они отражают традицию друидического происхождения Стоунхенджа. В действительности мы не можем даже сказать, что в легенде содержатся какие-либо сведения, позволяющие предположить, что этот памятник связывался в народном сознании с религиозными обрядами древних бриттов; ибо, как мы уже отметили, у Гальфрида он воздвигается в качестве памятника погибшим героям.

Однако вне зависимости того, придавать этой легенде сколь-нибудь важное значение или нет, мы должны будем признать, что она отражает единственное распространенное верование, связанное с этим памятником и имевшее хождение, насколько можно судить, до начала XVII в. В это время Стоунхенджем заинтересовался король Яков I, и расследование происхождения этих удивительных руин, инициированное им, привело к появлению длинного ряда теоретических изысканий, содержание которых имеет непосредственное отношение к предмету нашего рассмотрения, развитию современных представлений о друидах как строителях этого сооружения. Первую попытку разрешить загадку предпринял Индиго Джонс, главный архитектор, которому поручил эту задачу сам король. Джонс подготовил трактат на эту тему, который был написан в 1620 г. и опубликован через тридцать лет после написания. В начале он обсуждает вероятность друидического происхождения, но не выдвигает это предположение в качестве теории, снискавшей расположение других исследователей или подкрепленной какой-нибудь традицией; он упоминает его мимоходом как свою собственную догадку, а на следующей странице отклоняет ее как в высшей степени невероятную альтернативу его твердому убеждению, что памятник принадлежит римлянам.

За этим исследованием в 1663 г. последовало замечательное эссе доктора Чарльтона, придворного врача, который считался чрезвычайно образованным человеком, несмотря на то что всем была известна его склонность к «переоценке своих дел и свершений». Он утверждал, что этот памятник был воздвигнут датчанами для посвящения своих королей. Этот вывод должен был снискать особенную популярность в эпоху недавно восстановленной монархии.

 
Nor is thy Stone-Heng a less wonder grown,
Though once a Temple thought, now prov'd a Throne.
Since we, who are bless'd with Monarchy,
Must gladly learn from thy Discovery,
That great Respects not only have been found
Where Gods were Worshipp'd, but where Kings were Crown'd.
 
 
(Стоун-Хендж не стал меньшим чудом,
Хотя и оказался троном, а не храмом,
Ибо мы, благословенные монархией,
С радостью узнаем из этого открытия,
Что чтились не только те места,
Где поклонялись богам, но и те, где короновались короли.)
 

Однако доктор Чарльтон даже не стал рассматривать возможность друидического происхождения Стоунхенджа; он стремился лишь ниспровергнуть римскую теорию Индиго Джонса. Совершенно очевидно, что в его время друиды не считались серьезными претендентами на честь строительства этого памятника. Полным молчанием их обходит и Джон Уэбб, родственник по жене и бывший ученик Индиго Джонса, написавший чрезвычайно энергичное опровержение на сочинение Чарльтона и попытавшийся возвратить Стоунхендж римлянам; мне кажется это особенно важным, так как он цитирует доктора Эйлетта Сэммса, придерживающегося теории финикийского происхождения, епископа Николсона, считающего памятник творением саксов, Обри, приписывающего Стоунхендж бриттам, и Болтона, писавшего, что это гробница Боадицеи. Как мы увидим, на самом деле Обри полагал, что Стоунхендж построили друиды, но его взгляды и доводы не были опубликованы, и Уэбб ничего о них не знал; вследствие этого в его большом и сложном произведении нет ни слова за или против друидов.

Таким образом, первым ученым, приписавшим создание Стоунхенджа друидам, был прекрасный исследователь и удивительный человек Джон Обри (1626–1697). Голая констатация его воззрений была опубликована в Джибсоновском издании «Британии» Кэмдена в 1695 г., но его знаменитое исследование Стоунхенджа и Эвбери так никогда и не увидело света, очевидно, потому, что он не был удовлетворен своим знанием каменных памятников в других областях страны. Об этом остается только сожалеть, так как, по всей вероятности, мы лишились свежего и разумного документа, читать который было бы намного приятнее, чем злобную и тяжеловесную перепалку Джонса, Чарльтона и Уэбба. Обри писал: «Я стремлюсь ясно показать, что эти памятники (Эвбери, Стоунхендж и им подобные) были языческими храмами; что до сих пор не понято; и, оставаясь открытым для возражений, выдвинул предположение, что это были храмы друидов…Это исследование, как я должен признать, похоже на блуждание впотьмах; и хотя я не вышел на залитую светом дорогу, я могу утверждать, что выбрался из кромешной тьмы в легкий туман и зашел в этом эссе дальше, чем кто-либо до меня».[8]8
  Aubrey, Topographical Collections, ed. J. E. Jackson, Devizes, 1862, p. 317.


[Закрыть] Такой подход можно только приветствовать, и вовсе неудивительно обнаружить, что и в описании явления, и в догадках он проявлял редкую тщательность и проницательность. Ибо он никогда не был одержим своей друидической теорией; на самом деле, по-видимому, однажды он решил, что эти памятники представляют собой всего лишь гробницы, и пришел к окончательным выводам под влиянием заметок Кэмдена о названии Керриг-и-Друдион. Однако наибольший интерес у нас должно вызвать то обстоятельство, что, по его собственным словам, он был первым, кто подумал, что Стоунхендж был друидическим храмом, так как представляется невероятным, чтобы мы имели такое скромное заявление, будь в его распоряжении хоть какая-то крупица фольклора, которую можно было бы привлечь для подкрепления его точки зрения.

Хотя выводы Обри никогда не были полностью опубликованы и разъяснены, по-видимому, они возымели гораздо большее действие, чем иногда пытаются доказать. Я полагаю, не может быть сомнений в том, что он оказал влияние на доктора Плота, историка Стаффордшира; а Джон Толанд (1670–1722), который написал любопытную и довольно бессвязную историю друидов, отдает ему должное, называя его единственным встреченным человеком, который разделял с ним правильное воззрение на эти вопросы. Таким образом, когда появляется следующий и главный протагонист друидов, уже не нужно было доказывать, что Стоунхендж является творением этих жрецов; эта точка зрения молчаливо разделялась многими учеными. Отчасти такую уверенность можно отнести на счет природной несдержанности и энтузиазма, присущего новому автору; однако если бы к тому времени в общественном сознании утвердились представления, отличающиеся от его мнения, он не обошел бы их молчанием, и я склонен полагать, что Уильям Стакли обязан частью необычайного успеха своих произведений о друидах все более благосклонному приему, который начала получать гипотеза Обри незадолго до времени, когда Стакли приступил к своим трудам. Мы не можем говорить о том, что Обри оказал на Стакли прямое влияние, так как Стакли было всего десять лет в 1697 г., когда умер Обри, а когда в 1740 и 1743 гг. вышли его знаменитые исследования, посвященные Стоунхенджу и Эвбери, он не упоминает о признательности предшественнику; и действительно, ссылки на Обри в обширных трудах Стакли немногочисленны и крайне лаконичны.

Рис. 1. Медаль с бюстом Стакли и Стоунхенджем

Если Обри был протагонистом, не до конца уверенным в собственной теории, то Стакли стал искренним и преданным ее защитником. Друиды поглотили его. Он даже построил свой частный друидический лесной храм в своем саду в Грантэме; а его друзья дали ему прозвище Хиндонакс. С великолепной изобретательностью он варил варево из домыслов и догадок, пока не создал легенду об общине всемогущих жрецов, ведущей свое происхождение в конечном итоге от финикийцев и исповедующих древнюю религию Авраама, которые строили каменные храмы в форме священных змей. По его словам, они назывались Драконтии, хотя он не смог бы найти употребления этого слова в смысле храма ни у одного древнего автора. Он не только искажал смысл слов, но, по рассказам, переставлял сами камни, когда пытался провести реконструкцию плана развалин, чтобы подогнать их под свою теорию; даже сэр Ричард Колт Хор, ставший последователем Стакли и принявший большинство его выводов, иногда был далеко не удовлетворен обзорами и описаниями своего учителя. Однако справедливость требует добавить, что хотя иногда его обвиняли в искривлении прямого ряда камней с целью придать ему форму хвоста или в обнаружении змеиной головы там, где другие не могли найти вообще ничего, тем не менее он заслужил признание в качестве полевого исследователя, так как относительно недавно по случаю был повторен ряд измерений, проведенных им, вследствие чего землемеры смогли представить недвусмысленное свидетельство точности ученого XVIII в.;[9]9
  См. заметки О. G. S. Crawford, The Observer, Sept. 23, 1923.


[Закрыть] и к чести его в этом отношении нужно отметить, что он достиг больших успехов, ибо именно он первым отметил существование в Стоунхендже каменной галереи и первым заинтересовался проблемой соотношения между памятником и прилегающими курганами.

Но даже несмотря на это, я не думаю, что современные поклонники друидов будут во всеуслышание превозносить человека, столь много способствовавшего возрождению их культа, так как имя этого пылкого и наделенного богатым воображением доктора-священника несет на себе печать достаточно сомнительного достоинства, и я сомневаюсь, что какой-либо современный друид сочтет необходимым прибегнуть к археологическому авторитету Стакли в вопросе о каменных памятниках; ибо вовсе несложно составить небольшой каталог его ужасающих ошибок и прямо высказанных претензий со стороны его современников[10]10
  Поэт Грей, например, не раз бескомпромиссно отзывается о «чепухе» Стакли.


[Закрыть] и потомков к его излишней самоуверенности; и хотя, конечно, свойства характера не следует подвергать осуждению, нелегко забыть, что Стакли поручился за подлинность документа, который позднее оказался одной из самых вредных подделок в истории науки, что не могло служить удачным предзнаменованием для его любимой теории.

Однако вопрос о том, хорошим или плохим ученым был Стакли, вряд ли имеет значение. Достаточно того, что он серьезно занялся друидической доктриной и успешно ее пропагандировал; такого внезапного и полного успеха, насколько мне известно, не добивался ни один другой археолог. По-видимому, никто не оспаривал его основные выводы, хотя в случае Стоунхенджа в 1771 г. была предпринята попытка рассмотреть памятник с астрономической точки зрения. Эта заслуга принадлежит вакцинатору из Глазго Джону Смиту, первому стороннику знаменитой теории, согласно которой памятник строился по обдуманному плану, связывавшему его с движениями небесных тел. Этот автор возражал Стакли в некоторых несущественных деталях; в частности, он не верил в то, что алтарный камень использовался для человеческих жертвоприношений, на том основании, что алтарь не выдержал бы огня. Он провел испытания над его частичкой в тигеле и обнаружил, что она прежде всего изменила цвет, а затем превратилась в порошок. «Очень неудобно для огненных жертвоприношений!» – пишет Смит.[11]11
  Бедный Стоунхендж! Джон Эвелин нашел камень столь твердым, что, приложив всю свою силу, не смог отколоть молотком ни кусочка. – Diary, July 22, 1654.


[Закрыть] Возникали и другие вариации теории Стакли, подобные воззрениям архитектора из Бата Джона Вуда, который утверждал, что хотя Стоунхендж и был друидической постройкой, но на самом деле это лунный храм богини Дианы. Прямо противоположное мнение впервые было высказано почти через 50 лет после того, как Стакли издал свою книгу о Стоунхендже; это была теория Джона Пинкертона, шотландского историка, который заявил, что памятник принадлежит готам.[12]12
  В действительности Пинкертон не был первым исследователем, высказавшим альтернативную точку зрения, так как в своем «Анализе древней мифологии» (1776 г.) Джон Брайент предположил, что Стоунхендж гораздо древнее, чем подразумевает друидическая теория, но посвятил этому пункту лишь пару строк, так что его вряд ли можно назвать сторонником противостоящей теории.


[Закрыть]

Воззрения Стакли снискали популярность не только в Великобритании. Толанд пишет, что в его время друидам не приписывали ни одного французского мегалитического памятника, но в 1805 г., когда Камбри издал свою знаменитую книгу «Кельтские памятники», он выступил с обоснованием друидического происхождения всех континентальных примитивных каменных монументов. Правда, он не признает открыто влияния Стакли, но имя преподобного доктора упоминается в таких выражениях, что у нас остается мало сомнений в том, что его труды легли в основу аргументации Камбри.

Можно сказать, что в науке того времени господствующее положение заняла теория Стакли, обаянию которой не поддался лишь Пинкертон. Никто не предпринимал серьезных попыток лишить друидов звания строителей Стоунхенджа и других памятников, и они безраздельно удерживали завоеванные позиции почти столетие после своего триумфа. Вполне естественно, что в течение этого времени народное воображение сделало друидов жрецами «ничейных» алтарей и храмов; таким образом, располагая достаточным временем для того, чтобы проложить себе дорогу по всей стране, не имея серьезных противников и подкрепленная доводами ученых, легенда, созданная Стакли, приняла устрашающие размеры, и в том, что к началу XIX в. она превратилась в устоявшееся и общепризнанное представление, нет ничего удивительного.

Мораль истории споров о происхождении Стоунхенджа заключается в том, что, как выясняется, знаменитая ныне друидическая теория, истинная она или ложная, не основана ни на какой традиции, но является порождением конца XVII в., с большим успехом распространившимся за последующие столетия. И действительно, до этого времени[13]13
  Конечно же, несколько раз предпринимались попытки провести ее испытания. В 1766 г. профессор Гарден из Абердина, описывая каменные круги в этой области, рассматривает вопрос об их происхождении в научном освещении. Он заключает: «До сих пор я не нашел ничего ни в названиях этих памятников, ни в традиции, повествующей о них, что относилось бы к друидам или как-то касалось их». – Archaeologia, I, 341


[Закрыть] единственным человеком, рассматривавшим ее в качестве маловероятной возможности, был Индиго Джонс, который, не тратя лишних слов, отвергает ее в начале своего исследования. Можно было бы привести другие примеры того, что можно назвать додруидическим взглядом на мегалитические памятники, такие как известный Китс-Коти-Хаус близ Мэйдстона в Кенте. Совсем недавно я еще раз встретил утверждение, что это сооружение принадлежало друидам, так как по виду оно представляет собой остатки небольшой камеры (рис. 30, с. 225), а подобный тип памятников считается современными сторонниками ордена либо древними обсерваториями, либо комнатой инициации. В этой связи я отмечу, что в этой точке зрения, по крайней мере, нет ничего традиционного, так как она полностью расходится с народными верованиями прежних времен; о них сообщают Кэмден и Стоу, и, по их версии, Коти был воздвигнут в качестве памятного знака на месте погребения бриттского принца Катигерна, который пал в сражении с саксами в V в. н. э. неподалеку от этой местности. Таким образом, друидическая теория является всего лишь альтернативной и поздней догадкой, а в ходе дальнейшего изложения мы покажем, что существуют превосходные археологические данные, доказывающие несостоятельность обеих теорий.

Едва ли нужно говорить о крайней скудности данных, которые могли бы служить подтверждением того, что воспоминания о друидах долгое время в том или ином виде сохранялись в народной памяти³. Например, мне не удалось обнаружить ни одного древнего географического названия в местах нахождения мегалитических памятников, заключающего в себе следы верований в их друидическое происхождение. В этой связи самым замечательным названием является Керриг-и-Друдион в Денбишире, так как второй элемент иногда неправильно пишут Друидион, из-за чего неизбежно возникает ассоциация с друидами, которую впервые сформулировал знаменитый исследователь Кэмден (1551–1623). На самом деле это название означает «камни героев», и ничего больше; мегалитические памятники, к которым оно относилось, уже исчезли, но традиция в отношении одного из них сохранилась, и она никак не связана с друидами. По легенде, этот памятник использовался в качестве темницы, в которой томились жертвы чудовищной Кинрик Рут. Я встречал также название Трер Дрью, переводимое как Друидстаун, на острове Англси. Недавно его опять приводили в доказательство друидической теории, так как, по мнению некоторых, поблизости находились каменные памятники; однако этот пример трудно признать доказательным, так как древнее значение слова Дрью – «крапивник», а не друид, которое является более ли менее современным осмыслением.[14]14
  Впрочем, между крапивниками и друидами существует определенная связь, так как крапивник считался пророческой птицей (см. Cormac's Glossary, 60; о слове dryw см. Rev. Celtique, XX, 340 и XLIII, 453). Роуленд (Mona Antiqua) придерживался написания Трер Дреу и переводил это название «Дом Друида», утверждая, что здесь находилось жилище главного друида. Конечно, слово Дреу появляется в названиях мест, где обнаруживаются мегалиты, таких как Стентон Дрью, но нет нужды повторять, что это всего лишь личное имя, а вовсе не вариант слова «друид». В нашем распоряжении имеются три примера, и в каждом из этих случаев можно наглядно показать, что земля принадлежала семейству по фамилии Дрью (см. преп. J. E. Jackson в Aubrey Topographical Coll. for Wilts, Devizes, 1862, p. 103 с упоминанием обо всех трех примерах; также Thurnam в Wilts. Arch. Mag., Ill (1856), 168; и Crawford, Long Barrows of the Cotswolds, 231). Насколько мне известно, единственное место, в котором, возможно, до сих пор сохранилась традиция, называющая его друидическим местом поклонения, находится в Шартре, но оно никоим образом не связано с мегалитическими руинами. Правда, в склепе собора можно найти углубление в основании каменной кладки, которое ныне назвается Гротом Друидов, и, что более важно, стелу галльской, т. е. друидической, эпохи. По легенде, в языческие времена в этом месте друиды поклонялись Богине-Матери (la Vierge devant enfanter или Virgo paritura), а до конца XVIII в. существовало деревянное изображение, которое считалось объектом их поклонения, хотя на самом деле оно датировалось началом средних веков. Согласно легенде, еще одно место этого друидического культа располагалось в Ферменкуре близ Дре (Cochin, Mem. Acad. Celt., IV, 1809), и это обстоятельство придает особое значение тому факту, что первая опубликованная книга о друидах (см. ниже с. 29) была написана священником из Дре. Следует также помнить о том, что именно в этой области друиды проводили свои ежегодные собрания (Цезарь, Записки о Галльской войне, VI, 13).


[Закрыть] В Англии, в Глостершире, имеется географическое название Стоук Друид, и в этой местности находятся мегалитические остатки, так что, если бы существовала возможность возвести это название к эпохе, предшествовавшей археологической популяризации друидов, в нем можно было бы усмотреть определенное фольклорное свидетельство.

Однако на данный момент я не сумел не найти никаких следов подобной традиции, и на меня произвело глубокое впечатление то обстоятельство, что, по-видимому, она была совершенно неизвестна Сейеру, историку из Бристоля, который чрезвычайно подробно описал именно это сооружение в 1821 г.

До сих пор я пытался показать, что, оспаривая утверждение, будто каменные памятники были построены друидами, мы не вступаем в противоречие с какими-либо свидетельствами, сохранившимися в народной памяти. Конечно, можно было бы сказать гораздо больше по поводу археологического аспекта этого вопроса и, возможно, нет необходимости настаивать на полном отрыве друидов ото всех их «храмов». Но в данном случае меня интересует исключительно традиционная оценка теории друидического происхождения, и потому мне кажется уместным отложить дальнейшее обсуждение до одной из последующих глав.

Теперь я хотел бы обратить внимание на то, что теории Обри и Стакли, как бы хорошо они ни объясняли многие современные представления, не полностью ответственны за них. Чтобы раскрыть конечную причину возрождения интереса к этим жрецам и выявить секрет успеха подобных теорий, представляется существенным выйти за пределы рассмотрения высказываний отдельных личностей и перейти к оценке перемен, которые произошли в мировоззрении той эпохи, в которую они провозглашались. Я думаю, что лучше всего предпослать этому краткий обзор той роли, которую друиды сыграли в литературе.

В конце IV в. н. э. слово «друид» все еще употреблялось в литературе римской Галлии, так как оно дважды появляется в поэмах Авсония (см. с. 132) в форме прилагательного, которая, очевидно, была понятна, во всяком случае преподавателям грамматики и риторики, которым эти поэмы были адресованы. Однако после наступления упадка империи и перехода Западной Европы под власть германских завоевателей, традиционная история Галлии и произведения античных историков были вскоре полностью забыты; в итоге друиды перестали упоминаться в литературных источниках много сотен лет.

В конце концов это слово вновь появилось на страницах средневековых ирландских рукописей (по всей вероятности, оно никогда не исчезало из народного языка[15]15
  По моему мнению, гораздо менее вероятно, что оно было просто заимствовано образованными писцами из античных источников или что оно было в каком-либо смысле галло-римским заимствованием. Я готов поверить в то, что в той или иной форме слово «друид» могло сохраняться в обычной кельтской речи; однако начиная с V в. отсутствуют данные, которые позволяли бы делать вывод о том, что оно сохранило значимые традиционные ассоциации с древними друидами; оно стало обозначать человека, выдающегося своими познаниями в волшебстве или поэзии. Этимология слова до сих пор не ясна. Согласно ортодоксальной точке зрения (Турнайзен, см. Holder, Altceltische Sprachschatz, s. v. druida, D'Arbois de Jubainville, Cours de la littérature celtique, VI, 93, n. 2 и Revue Celtique, XXXI (1908), p. 83) dru является усилительной приставкой, a uid означает «знающий, ведающий», так что слово druid означало «очень мудрый человек». Впрочем, М. Камиль Жюльен замечает (Hist, de la Gaule, II, p. 85, n. 7), что не следует исключать возможной ценности слов Плиния, который возводит его к греческому 5pûç, ибо, спрашивает он, кто знает, не использовали ли галлы корень, подобный Spûç, для обозначения дуба. Доктор Р. Мух придерживается того же мнения и обращает внимание (Mitt. Anthr., Wien, XXXVIII (1908), p. 46) на валлийское derw (= «дубы») (ср. Evans, Welsh Diet., s. v. Derwydd). С другой стороны, доктор Голдмен предположил (Mitt. Anthr., Wien, ibid., p. 47) обоснование этрусского происхождения этого слова, которое в таком случае значило бы «сведущий в священном».


[Закрыть]), меж тем как в некоторых ранних поэмах валлийских бардов обнаруживается предположительно альтернативная форма, derwydd. Например, в XIV в. ирландский писец, переводивший «Историю бриттов» Ненния, использовал слово «друид» как синоним magi, т. е. «провидца» или «волшебника». Нет сомнений и в том, что и в те времена, и до того оно было хорошо известно ирландским церковнослужителям.