Текст книги "Охотники за скальпами"

Глава седьмая
Фанданго

Вечером Я сидел в своем номере, ожидая Сент-Врейна.

Снаружи донесся его голос:

 
– Девушки из Дуранго
Будут со мной танцевать,
Прыгать…
 

– Вы готовы, мой смелый всадник?

– Не совсем. Посидите минуту и подождите.

– Поторапливайтесь, танцы уже начались. Я проходил мимо. Это что, ваш бальный костюм? Ха-ха-ха! – захохотал Сент-Врейн, видя, что я достаю синий пиджак и темные брюки в относительно приличном состоянии.

– Да, – ответил я, посмотрев на него. – А что в нем плохого? Но неужели это ваш бальный наряд?

Мой друг совсем не переоделся. Охотничья рубашка с бахромой, леггинсы, пояс, длинный нож и пистолеты – все это было передо мной.

– Да, мой денди, это и есть мой бальный наряд; и ничего другого; и если хотите прислушаться к моему совету, надевайте то, что носили в пути. Как будут выглядеть ваш широкий пояс и нож на синем пиджаке? Ха-ха-ха!

– Но зачем брать с собой пояс и нож? Вы ведь не пойдете на бал с пистолетами, прицепленными к поясу?

– А как по-вашему, я их понесу? В руках?

– Оставьте их здесь.

– Ха-ха-ха! Это было бы очень рискованно. Нет, нет. Обжегся на молоке – дуй на воду. Никто не пойдет на фанданго в Санта-Фе без шестизарядного пистолета. Идемте. Надевайте рубашку, оставьте все это и застегните пояс с пистолетами. Вот это настоящий бальный костюм в здешних краях.

– Если вы заверяете меня, что такой костюм не будет неприличным, я согласен.

– Вот синий пиджак с длинными фалдами был бы неприличным, уверяю вас.

Синий пиджак с длинными фалдами вернулся в мой чемодан.

Сент-Врейн был прав. Придя в помещение для танцев – большой зал вблизи площади, мы обнаружили в нем множество охотников, трапперов, торговцев и возчиков, все они были в своей обычной одежде. С ними смешивались пять-шесть десятков «местных» и такое же количество сеньорит, все в обычной для поблано одежде, все относятся к «низшему» классу. Но это единственный класс, который можно встретить в Санта-Фе.

Когда мы вошли, большинство мужчин сняли свои серапе, чтобы танцевать, и демонстрировали все разновидности вышитого вельвета, тисненой кожи и блестящих шляп. Женщины выглядели не менее живописно в своих ярких нижних юбках, белоснежных шемизетках и маленьких сатиновых туфельках. Некоторые были в костюмах для польки, потому что даже до этих далеких краев дошел знаменитый танец. «Слышали об электрическом телеграфе?» – «Нет, сеньор». – «Знаете, что такое железная дорога?» – «А что это, сеньор?» – «А полька?» – «А, сеньор полька, полька! Замечательный танец! Такой изящный!»

Бальная комната представляла собой длинную салу (зал) с «банкетками» вдоль стен. На банкетках в перерывах между танцами сидели танцующие, курили сигары и болтали. В одном углу с полдюжины сыновей Орфея бренчали на арфе, гитарах и мандолинах, иногда помогая музыке резкими индейскими песнями. В другом углу жаждущим горцам, заполнившим зал восклицаниями, подавали пурос и виски таос.

Были такие сцены, как следующая.

– Эй, моя маленькая мучача! Vamos, vamos на танец. Mucha bueno. Пойдешь?

Это произносит большой грубоватый парень шести с лишним футов ростом, обращаясь к строй маленькой poblana (мексиканке).

– Mucho bueno, Señor Americano! – отвечает дама.

– Ура! Пошли! Или сначала выпьем немного? Ты мне подходишь! Что хочешь выпить? Аквардент или вино?

– Copitita de vino, señor. (Небольшой стакан вина, сеньор.)

– Эй ты, проклятый мексиканец! Быстро давай вино! Ну, вот, моя малышка, за твою удачу и хорошего мужа!

– Gracias, Señor Americano!

– Что? Ты поняла это? Ты так собираешься сделать?

– Si, señor!

– Ура за это!

– Послушай, малышка, а медвежий танец будешь танцевать?

– No entiende.

– Не понимаешь? Вот так.

И неуклюжий охотник начинает скакать перед партнершей, изображая медведя гризли.

– Эй, Билл! – восклицает его товарищ. – Если попадешь в капкан, не обижайся. Как твои почки?

– Я буду раздосадован, Джим, если не добуду эту добычу, – говорит охотник, прикладывая широкую ладонь к сердцу.

– Не запутайся в юбке, парень. Но она хорошая девчонка.

– Очень! Ты только посмотри на ее глаза! И на лодыжки!

– Отличное зрелище, очень красивые ноги.

– Интересно, сколько тот старик за нее возьмет. Мне нужна скво. Не было ни одной с той самой скво кроу в Йелоустоне.

– Ну, парень, ты не среди индейцев. Добейся согласия девчонки, если сможешь, и она будет стоит тебе не больше унции табака.

– Да здравствует Миссури! – кричит возчик.

– Пошли, парни! Покажем, что такое Виргиния! Очистим кухню, старики, молодежь!

– С носка на пятку!

– Виргинцы никогда не устают!

– Viva el gobernador! Viva Armijo! Viva! Viva!

Те, что появились в зале, вызвали сенсацию. Вошел крепкий, толстый, похожий на священника человек, сопровождаемый несколькими другими. Это были губернатор и его свита, несколько хорошо одетых жителей города, несомненно, элита общества Нью-Мексико. Некоторые из пришедших были явно военными, они были в пестрых, ярких и нелепых мундирах; вскоре они уже кружились по залу в вальсе.

– А где сеньора Армихо? – шепотом спросил я у Сент-Врейна.

– Я вам уже говорил. Она не выходит. Оставайтесь здесь, я ненадолго уйду. Найдите себе партнершу и повеселитесь. Скоро вернусь. Оревуар.

И без дальнейших объяснений Сент-Врейн протиснулся через толпу и исчез.

С самого прихода я сидел на банкетке в углу зала, Сент-Врейн сидел рядом с мной. А дальше, рядом с ним, но в тени, мужчина очень своеобразной внешности. Я заметил этого человека, когда мы вошли; видел также, что Сент-Врейн поговорил с ним, но нас не познакомили, а мой друг сидел так, что я не мог заговорить с этим незнакомцем, пока Сент-Врейн не ушел. Теперь мы сидели рядом, и я искоса посматривал на лицо и фигуру незнакомца; они меня заинтересовали. Он не американец, это очевидно по его одежде, но лицо не мексиканца. Для испанца слишком прямые черты лица, хотя кожа смуглая, загорелая. Лицо гладко выбритое, только на подбородке заостренная черная бородка. Глаза, если я верно вижу под свисающим краем шляпы, голубые и спокойные; волосы каштановые и волнистые, с редкими прядями серебра. Это не испанская внешность, тем более не испано-американская, и я бы отнес соседа совсем к другим людям, если бы не удивившая меня одежда. Чисто мексиканский костюм, куртка с пурпурными рукавами с кружевами, кружева на груди и по краям. Куртка закрывает почти все тело, так что я мог смог разглядеть только зеленые бархатные calzoneros[25]25
  Брюки (исп.)


[Закрыть] с желтыми пуговицами, и в разрезах видны белоснежные calzoneillos[26]26
  Трусы (исп.)


[Закрыть]. Низ у calzoneros отделан тисненой черной кожей; на ногах желтые сапоги с тяжелыми стальными шпорами. Широкий ремень, идущий от шпор вверх, придает сходство со старинными рыцарями, каких мы видим на картинках. На голове черное широкополое сомбреро с широкой лентой с золотой канителью. С боков шляпы свисает несколько кожаных полосок по моде этой местности.

Я подозревал, что этот человек не зря сидит в тени и спускает шляпу на лицо. Не хочет, чтобы его узнали. И однако он не производит неприятного впечатления. Напротив, лицо у него открытое и приятное; несомненно, в молодости он был красив, но меланхолическое выражение затуманивает это лицо и вызывает на нем морщины. Именно выражение этого лица прежде всего меня поразило, когда я его увидел.

Делая эти наблюдения и искоса поглядывая на него, я обнаружил, что он точно так же смотрит на меня и с таким же, как мой, интересом. Это заставило нас повернуться лицом друг к другу; незнакомец достал из-под куртки маленькую сигару и вежливо предложил мне.

– Quiere a fumar, caballero? (Не хотите ли покурить, сэр?)

– Спасибо, да, – ответил я по-испански, беря сигару.

Мы едва успели закурить, как этот человек повернулся ко мне и задал совершенно неожиданный вопрос:

– Не продадите ли свою лошадь?

– Нет.

– Даже за хорошую цену?

– Ни за какую цену.

– Я бы дал вам за нее пятьсот долларов.

– Я не расстанусь с ней и за вдвое большую сумму.

– Я готов дать вам вдвое больше.

– Я привязался к ней, деньги тут не важны.

– Мне жаль это слышать. Я проехал двести миль, чтобы купить эту лошадь.

Я удивленно посмотрел на своего нового знакомого, невольно повторив его последние слова.

– Должно быть, вы следовали за нами от Арканзаса.

– Нет, я приехал из Рио Абахо.

– От Рио Абахо! Вы хотите сказать, что ехали с юга до Дель Норте?

– Да.

– В таком случае, мой дорогой сэр, вы ошиблись. Вы считаете, что говорите с кем-то другим и торгуете какую-то другую лошадь.

– Нет, нет, это ваша лошадь. Черный жеребец с розовым носом и длинным пышным хвостом; наполовину арабская порода. Под левым глазом небольшой шрам.

– Да, это точное описание Моро.

Я начал испытывать что-то вроде суеверного страха перед своим загадочным собеседником.

– Правильно, – сказал я, – все правильно. Но я купил этого жеребца много месяцев назад у плантатора из Луизианы. Если вы только что прибыли за двести миль вниз по Рио Гранде, могу ли я спросить, откуда вы знаете о моей лошади?

– Прошу прощения, кабальеро. Я совсем не того хотел. Я приехал с юга, чтобы встретить караван и купить американскую лошадь. Вашу лошадь единственную во все табуне я бы хотел купить, и кажется, она единственная не продается.

– Мне жаль, но я проверил качества этого животного. Мы стали друзьями. Никакая обычная причина не заставит меня расстаться с ней.

– Ах, сеньор, совсем не обычная причина заставляет меня покупать эту лошадь. Если бы вы ее знали, может быть… – Он немного поколебался, произнося какие-то полуразличимые слова, среди которых я разобрал: «Buenos noches, caballero», и с этими словами незнакомец встал со все тем же загадочным видом, который меня удивил, и оставил меня. Я слышал звяканье маленьких колокольчиков на его шпорах, он постепенно смешался с толпой и исчез в ночи.

Место рядом со мной тут же заняла смуглая manola, в яркой нижней юбке, вышитой шемизетке, с загорелыми ногами и в маленьких голубых туфельках. Это было все, что я смог разглядеть; только время от времени видел сквозь разрез rebozo tapado[27]27
  Длинное пальто с поднятым воротником (исп.)


[Закрыть] очень черный глаз. Постепенно rebozo становился все снисходительней, отверстие расширялось, и я увидел маленькое, но очень привлекательное и очень озорное лицо. Конец шарфа был искусно сброшен с левого плеча, беззаботно повисла обнаженная полная рука, заканчивающаяся маленькими пальчиками в кольцах.

Обычно я застенчив, но при виде такой искушающей партнерши я не выдержал, наклонился и на своем лучшем испанском сказал:

– Не потанцуете ли вы со мной, сеньора?

Озорная маленькая manola сначала опустила голову и покраснела, потом, подняв длинные ресницы, снова посмотрела на меня и голосом садким, как пение канарейки, ответила:

– Con gusto, señor. (С удовольствием, сэр.)

– Nos vamos[28]28
  Идемте (исп.)


[Закрыть], – радостно воскликнул я, и вскоре с замечательной партнершей мы кружились среди танцующих.

Потом вернулись на место, освежились стаканом «альбукерке», бисквитом и сигаретой, и снова стали танцевать. Такую приятную программу мы повторили с полдюжины раз, только меняя танцы от вальса до польки, потому что моя manola танцевала польку так, словно она цыганка.

У меня на пальце был бриллиант в пятьдесят долларов, и моя партнерша, по-видимому, считала его muy buenito[29]29
  Красивый (исп.)


[Закрыть]. Ее огненные глаза смягчились; шампанское и на мою голову производило свое действие; я начал подумывать о том, как бы переместить бриллиант с моего мизинца на ее самый большой палец, где он, несомненно, будет по размеру. Но тут я заметил, что за нами наблюдает рослый, свирепого вида леперо, настоящий пеладо[30]30
  Пеладо и леперо – презрительные названия представителей самых низших классов Мексики. Пеладо означает «голый», «оборванец». Леперо – не прокаженный в библейском смысле, хотя в испанском языке слово lepero означает проказу. Но в разговорном языке жителей Испанской Америки леперо – этот того, у нас называют «рванью».


[Закрыть], который следил за нами, в какую бы часть зала мы ни направились. На его смуглом лице была смесь ревности и мстительности; моя партнерша заметила это, но, как мне показалось, не собиралась менять поведение.

– Кто это? – шепотом спросил я, когда этот человек в своем клетчатом серапе прошел мимо нас.

– Esta mi madiro, señor (Это мой муж, сэр), – был хладнокровный ответ.

Я поглубже надел кольцо на палец, крепко сжав его.

– Vamos a tomar otra copita! (Давайте выпьем еще стакан вина!) – сказал я, решив поскорее попрощаться со своей хорошенькой poblana.

К этому времени виски начало производить свое действие на танцующих. Трапперы и погонщики стали вести себя шумно и буйно. Leperos, которые теперь заполнили зал, под влиянием вина, ревности, старой ненависти и танцев казались все более свирепыми и мрачными. Отороченные охотничьи рубашки и домотканые сюртуки пользуются вниманием мексиканских красоток, отчасти из уважения, но и страха, который часто лежит в основании их любви.

Хотя торговые караваны привозят в Санта-Фе почти все необходимое и жители явно заинтересованы в хороших отношениях с торговцами, англо-американцы и испано-индейцы ненавидят друг друга[31]31
  Эта ненависть к другим нациям характерна не только для англосаксов и испанцев. Думаю, ее можно встретить на границах всех государств. И объяснений это не требует.


[Закрыть]; и это ненависть сейчас проявлялась в танцевальном зале, с одной стороны, как презрение, а с другой – в виде проклятий и мстительных взглядов.

Я по-прежнему болтал со своей хорошенькой партнершей. Мы сидели на банкетке, там, где я представился. Небрежно посмотрев вверх, я увидел какой-то яркий предмет. Это был обнаженный нож в руках su marido[32]32
  Мужа (исп.)


[Закрыть], который возвышался над нами, как тень злого духа. Я едва успел заметить этот опасный метеор и решил «обнажить сталь», как кто-то схватил меня за руку, и, повернувшись, я увидел своего недавнего знакомого.

– Прошу прощения, сеньор, – сказал он, вежливо кивая, – я только что узнал, что ваш караван отправляется в Чихуахуа.

– Верно, там хороший рынок для наших товаров.

– Вы, конечно, отравитесь с караваном?

– Конечно. Я должен.

– И возвращаться будете тем же путем?

– Весьма вероятно. Сейчас у меня нет других намерений.

– Может, тогда вы согласитесь расстаться с вашей лошадью? В долине Миссисипи очень много хороших лошадей.

– А вот это маловероятно.

– Но если передумаете, сеньор, сообщите ли мне?

– О, это я могу вам пообещать.

Наш разговор прервал огромный сухопарый пьяный миссуриец, который, грубо наступив незнакомцу на ногу, сказал:

– Эй ты, старик, уступи мне место!

– Y porque? (И почему?) – спросил мексиканец, освобождая ногу и глядя с удивленным негодованием.

– Пурку… дьявольщина! Я устал прыгать. Хочу посидеть, и все, старая кляча!

Его поведение было таким грубым и вызывающим, что я решил вмешаться.

– Послушайте, – обратился я к нему, – вы не имеете права прогонять этого джентльмена с его места, тем более в такой манере.

– Что, мистер? А кто просил тебя открывать рот? Вставай, говорю я!

И с этими словами он схватил мексиканца за воротник куртки, чтобы стащить его с места.

Прежде чем я смог ответить на эту грубую речь и жест, незнакомец вскочил на ноги и сильным ударом отправил грубияна на пол.

Это словно послужило сигналом, и в нескольких местах зала начались драки. Во всех частях зала слышались пьяные крики, сверкали ножи, извлеченные из ножен, кричали женщины, затрещали выстрелы из пистолетов, и помещение заполнилось дымом и пылью. Свет погас, звуки драки продолжали звучать в темноте, со стонами и проклятиями падали тяжелые тела, и в течение пяти минут это были единственные звуки.

У меня не было причины ни с кем драться, я остался стоять на месте, не применяя ни нож, ни пистолет, а испуганная женщина продолжала держать меня за руку. Боль в левом плече неожиданно заставила меня выпустить руку партнерши; испытывая необъяснимую слабость как всегда при получении раны, я шагнул к банкетке. Здесь я сел и оставался сидеть, пока драка не кончилась, чувствуя, как кровь течет у меня по спине и пропитывает одежду.

Наконец драка кончилась, зажгли свет, и я увидел, как с энергичными жестами расхаживают люди в охотничьей одежде. Некоторые выступали в защиту «кутежа», как они это называли; другие, самые респектабельные из торговцев, осуждали его. Leperos и женщины исчезли, и я видел, что сегодня победили американцы. На полу лежало несколько человек, мертвых или умирающих. Один из них был миссуриец, тот самый, что начал свалку, остальные – pelados. Моя напарница и ее муж тоже исчезли, и, посмотрев на левую руку, я увидел, что исчезло и мое кольцо с бриллиантом!

– Сент-Врейн! Сент-Врейн! – позвал я, видя, что входит мой друг.

– Где вы, Халлер, старина? Как вы? В порядке?

– Боюсь, не совсем.

– Милостивое небо! Что это? Да вас ударили ножом! Надеюсь, рана не тяжелая. Снимайте рубашку, посмотрим.

– Сначала давайте пойдем в мой номер.

– В таком случае пошли, мой дорогой мальчик, опирайтесь на меня. Вот так.

Фанданго кончилось.

Глава восьмая
Сеген, охотник за скальпами

Я имел удовольствие быть раненым на поле битвы. Я говорю «удовольствие». При некоторых обстоятельствах рана – это роскошь. Тебя уносят на носилках в какое-нибудь безопасное место. Адъютант соскакивает со взмыленной лошади и докладывает, что враг бежит, таким образом избавляя вас от опасений быть пронзенным каким-нибудь усатым копейщиком; к вам склоняется внимательный врач и, смотрев вашу рану, объявляет, что это «всего царапина» и вы через неделю-две выздоровеете; вы видите картины славы, объявление в правительственном вестнике; боль забыта в предвидении будущих триумфов; друзья поздравляют: одна улыбка вам дороже всех. Утешенный такими ожиданиями, вы лежите на своем грубом ложе, улыбаясь пулевой ране в ногу или удару саблей в руку.

У меня были такие чувства. Но совсем иные чувства испытываешь, страдая от раны, нанесенной рукой убийцы.

Вначале я тревожился из-за глубины своей раны. Что если она смертельная? Обычно это первый вопрос, который задает себе человек, обнаружив, что его ранили пулей или саблей. Раненый сам не всегда может ответить на этот вопрос. Жизнь может уходить с кровью из пробитой артерии, в то время как боль, возможно, всего лишь булавочный укол.

Добравшись до «Фонды», я устало лег на свою кровать. Сент-Врейн расстегнул на мне охотничью рубашку и осматривал рану. Я не видел лица друга, потому что он стоял за мной, и нетерпеливо ждал.

– Глубокая рана? – спросил я наконец.

– Ну, не такая глубокая, как колодец, и не такая широкая, как колея от колес фургона. Вам повезло, старина; слава богу, но не тому человеку, который это сделал: этот явно хотел вас прикончить. Это разрез от испанского ножа, дьявольский разрез. Клянусь господом! Халлер, было совсем близко! Еще один дюйм, и задело бы позвоночник, мой мальчик. Но сейчас вы в безопасности. Годе, давайте губку.

– Sacre! – пробормотал Годе с подлинно галльским произношением, подавая влажную тряпку.

Я почувствовал холодное прикосновение, потом мягкий сырой хлóпок – лучший материал для перевязки, какой был в нашем распоряжении, наложили на рану и закрепили полосками ткани. Самый искусный врач не мог бы это проделать лучше.

– Плотно, как зажим, – добавил Сент-Врейн, закрепляя последнюю булавку, и уложил меня в классической позе. – Но из-за чего началась драка? И как вы оказались в ней участником? Слава богу, я как раз вышел!

– Вы заметили необычно выглядящего мужчину?..

– Какого? В пурпурном плаще?

– Да!

– Который сидел рядом с нами?

– Да.

– Ха! Не зря вы говорите, что он выглядит необычно. У него не только внешность необычная. Да, я его видел, я его знаю, и, наверно, во всем зале никто не мог бы так сказать, – продолжал Сент-Врейн с улыбкой, – но меня удивляет, что привело его сюда. Армихо не должен был его увидеть. Но продолжайте.

Я пересказал Сент-Врейну весь свой разговор с незнакомцем; рассказал и об эпизоде, который привел к концу фанданго.

– Странно, очень странно! Зачем ему ваша лошадь? Проехал двести миль и предложил тысячу долларов?

– Enfant de garee, capitaine![33]33
  Сукин сын, капитан! (фр.)


[Закрыть] (После моей поездки на бизоне Годе стал называть меня капитаном.) Если мсье проехал двести миль и готов заплатить mille долларов, клянусь богом! Pourquois? Почему он ее просто не украл?

Я вздрогнул при этом предположении и посмотрел на Сент-Врейна.

– С разрешения капитана, пойду посторожу конюшню, – продолжал канадец и пошел к двери.

– Не волнуйтесь, старина, если опасаетесь этого джентльмена. Он лошадь не украдет. Но вообще предложение разумное, идите посторожите лошадей. В Санта-Фе достаточно воров, чтобы украсть лошади целого полка. Лучше привяжите лошадь у двери.

Годе пожелал Санта-Фе и всем его обитателям переместиться в гораздо более жаркое место, чем Канада, открыл дверь и исчез.

– Кто он, – спросил я, – этот человек, в котором как будто так много загадочного?

– Ах, если бы вы знали. Я вам кое-что расскажу, но вскоре, не сегодня. Вам сейчас нельзя возбуждаться. Это знаменитый Сеген, охотник за скальпами.

– Охотник за скальпами?

– А, вы слышали о нем, несомненно; ну, в горах вы о нем обязательно услышите.

– Слышал. Ужасный негодяй! Охотник на невинных…

Темная тень показалась у стены – тень человека. Я присмотрелся. Передо мной стоял Сеген!

Сент-Врейн увидев его, отвернулся и стоял, глядя в окно.

Я собирался продолжить тираду, превратив ее в развернутое обвинение, и приказать этому человеку убираться из моей комнаты, но что-то в его внешности заставило меня замолчать. Не знаю, слышал ли он мои слова, понял ли, кому предназначались оскорбительные эпитеты, но в его поведении ничего не говорило, что он слышал. Я видел только то же выражение, которое с самого начала привлекло мое внимание, – выражение глубокой грусти.

Неужели этот человек тот жестокий и бессердечный негодяй, о котором я слышал, виновник стольких жестоких преступлений?

– Сэр, – сказал он, видя, что я молчу, – я глубоко сожалею о том, что с вами случилось. Я стал невольной причиной ваших неприятностей. У вас тяжелая рана?

– Нет, – сухо ответил я; тон ответа как будто смутил его.

– Рад это слышать, – сказал он, после небольшой паузы. – Я пришел поблагодарить вас за ваше великодушное вмешательство. Через десять минут я уезжаю из Санта-Фе. Желаю вам благополучия.

Он протянул руку. Я сказал «Прощайте», но не стал отвечать на рукопожатие. Вспомнил рассказы о жестокостях, связанные с этим человеком, и почувствовал отвращение к нему. Он продолжал держать руку протянутой, и на лице его появилось странное выражение, когда он увидел, что я колеблюсь.

– Я не могу пожать вам руку, – сказал я наконец.

– Почему? – спокойно спросил он.

– Почему? Она в крови! Уходите, сэр, уходите!

Он печально взглянул на меня. В этом взгляде не было гнева. Спрятал руку под плащом, глубоко вздохнул, повернулся и медленно вышел из комнаты.

Сент-Врейн, который в конце этой сцены повернулся, пошел за ним к двери, выглянул и смотрел ему вслед. Со своего места я видел, как мексиканец пересек квадратный двор patio. Он плотно завернулся в плащ и шел в позе, выражающей глубокое уныние. Через мгновение он прошел через сагуан[34]34
  Проход или коридор, ведущий во двор мексиканского дома, называется сагуан. Сбоку от него помещение привратника – портеро; если такого помещения нет, есть каменная скамья, на которой обычно сидит привратник. Патио, двор, представляет собой закрытое пространство в центре; вокруг него располагаются комнаты дома, по сторонам тянутся галереи. Обычно в центре фонтан и три или четыре дерева – лаймовое или апельсиновое. Азотеа, или крыша, плоская и цементированная; здесь можно прогуливаться или курить, если солнце не слишком жаркое.


[Закрыть], вышел на улицу и исчез из вида.

– Что-то в нем есть поистине загадочное. Скажите мне, Сент-Врейн…

– Тшшш! Посмотрите туда! – прервал меня мой друг, показывая в открытую дверь.

Я посмотрел на лунный свет. Три человека шли вдоль стены к входу в patio. Их рост, поза и вкрадчивая неслышная походка убедили меня в том, что это индейцы. В следующее мгновение они исчезли в тени.

– Кто они? – спросил я.

– Более опасные враги бедного Сегена, чем были бы вы, если бы знали его лучше. Жаль, если эти голодные коршуны одолеют его в темноте. Но нет: он достоин того, чтобы предупредить и помочь, если понадобится. И он это получит. Спокойней, Гарри, я скоро вернусь.

С этими словами Сент-Врейн меня оставил; мгновение спустя я увидел, как он выходит за ворота.

Я лежал, думая о происходящих вокруг меня странных происшествиях. И размышления мои были печальны. Я оскорбил человека, который не причинил мне вреда и которого мой друг явно уважает. На камнях снаружи прозвучали подкованные копыта; это подошел Годе с моей лошадью; затем я услышал, как он забивает в землю колышек.

Вскоре после того вернулся и Сент-Врейн.

– Ну, – спросил я, – что с вами было?

– Да ничего. Этот горностай никогда не спит. Он сел на лошадь раньше, чем они его догнали, и вскоре стал для них недосягаем.

– Но не поедут ли они за ним верхом?

– Маловероятно. Уверяю вас, у него поблизости есть товарищи. У Армихо – а это он послал за ним индейцев – нет людей, которые решились бы последовать за ним в горы. Когда он за пределами города, о нем можно не бояться.

– Но, мой дорогой Сент-Врейн, расскажите мне, что вы знаете об этом удивительном человеке. Я вне себя от любопытства.

– Не сегодня, Гарри, не сегодня. Не хочу, чтобы вы волновались; к тому же мне сейчас нужно уйти. До завтра! Спокойной ночи! Спокойной ночи!

С этими словами мой непоседливый друг предоставил меня Годе и ночи, полной размышлений.