Текст книги "Остров дьявола"

Глава XIII. ОТКАЗ

Я не могу высказать всех мыслей, которые пришли мне в голову по поводу Ната Брадлея и его странных действий. Я помню только, что эти мысли были мрачны и горьки. Не раз я чувствовал приступы страшной злобы против этого человека, который покушался меня убить и который, вероятно, нашел средство заставить мисс Корнелию Вудлей полюбить его. Я не мог не чувствовать, что эта мысль причиняла мне особенную боль.

Исчезновение Брадлея легко было объяснено. Я не знал, куда он делся, но что-то говорило мне, что он ушел на плантацию. Я почувствовал это, как только убедился, что его среди нас нет. Мисс Вудлей оставалась одна дома. Ничего не было удивительного в том, что он не упустил такого случая.

Не более удивительно и то, что охота на голубей потеряла для меня всякую привлекательность, и я сам задумал пойти домой и посмотреть, что делается у Вудлеев. Не сообщив никому своего намерения, я вышел из леса и пошел по направлению к дому.

Я шел медленно, раздумывая, имею ли я право прервать это свидание, одна мысль о котором приводила меня в бешенство. Не найдут ли они оба, что я глупая и несносная личность? Но мое негодование и даже это опасение обостряли мое любопытство, и я пошел дальше с видом человека, идущего по своей воле навстречу большой опасности.

Около дома была небольшая площадка, сплошь засаженная зеленью и напоминавшая своим видом плодовый сад. Но там не было плодовых деревьев, росли только декоративные. Площадка эта была огорожена. Тропинки пересекали ее во всех направлениях, а в самых густых и тенистых местах были поставлены скамеечки.

Через этот садик проходила дорога, шедшая от вязовой рощи к дому. Бесшумно отворив калитку, я направился к нему, но вдруг услышал два голоса и сразу узнал их. Первый голос принадлежал Брадлею. Я остановился и прислушался. То, что он говорил, было так интересно, что я ничуть не стыдился своей роли шпиона.

– Так это решено окончательно? – говорил он.

– Да, – ответила мисс Корнелия. – Это бесповоротное и окончательное решение.

– Вы находите меня недостаточно богатым? Вы хотите выйти замуж за крупного землевладельца с громадным состоянием, который мог бы окружить вас той роскошью, какой вы достойны? Поэтому вы мне отказываете?

– Позвольте вам сказать, мистер Брадлей, что это как раз и не имеет никакого влияния на мой отказ.

– Ну, скажите правду, Корнелия! Если вы отказываете мне из-за этого, то я, может быть, сумею вас разубедить, может быть, я могу обещать вам кое-что…

– Всякие обещания бесполезны. Я сказала правду раз и навсегда. Бесполезно возобновлять этот разговор. Я сказала и повторяю: Нат Брадлей, я никогда не буду вашей женой.

Молодая девушка так энергично подчеркнула эти слова, что мое сердце радостно забилось.

Наступило молчание. Я с волнением дожидался ответа моего врага.

Он заговорил наполовину угрожающим, наполовину умоляющим тоном:

– Не говорите так, Корнелия, не говорите!..

Несколько секунд он помолчал.

– Так вы не хотите, не хотите? – заговорил он снова. – Хорошо же! Но клянусь небом, пока я жив, вы не будете женой другого, а если и будете, то сразу же овдовеете. Клянусь Богом, что даже если это будет стоить мне жизни, я все-таки убью того, кто на вас женится, в тот самый день, как он станет вашим супругом. Теперь выбирайте: или вы моя жена, или вдова какого-нибудь безумца. Если бы я думал, что это может быть тот господинчик, что гостит у вашего брата, я бы немедля с ним покончил, черт возьми… Еще до заката солнца…

– Нат Брадлей, – прервала молодая девушка дрожащим от негодования и презрения голосом, – извольте замолчать, я не хочу больше слушать ваших подлых речей! Ступайте вон, или мой брат узнает, какие вольности позволяете вы себе со мной в его отсутствие.

На эту резкую отповедь ответа не последовало. Слышны были только легкие удаляющиеся шаги да шуршание платья.

Я понял, что мисс Вудлей сразу же положила конец разговору, уйдя к себе.

Что касается меня, то я был рад, что мне пришло в голову последовать за моим соперником. Окончательно успокоившись, я хотел пойти опять в лес, чтобы до наступления ночи убить хоть несколько голубей. Однако слово «господинчик» так и раздавалось в моих ушах, и при воспоминании о нем я снова слышал свист пули Брадлея. Я пошел к тому месту, где он разговаривал с мисс Вудлей и столкнулся с ним лицом к лицу.

Если бы это была моя тень, он, вероятно, не больше бы поразился и ужаснулся. Он был, по-видимому, убежден, что убил меня, – это и стало причиной его ужаса и смущения, когда он увидел меня целым и невредимым. Во всяком случае, его нахальство на минуту оставило его. Голос его слегка дрожал, и он смотрел на меня с боязнью и смущением.

– Позвольте осмотреть ваше ружье, господин Брадлей, – сказал я.

– Ружье?! – воскликнул он с наигранным удивлением. – С удовольствием. Но позвольте узнать, зачем оно вам?

– У меня в кармане лежит пуля, пролетевшая меньше чем на дюйм от моей головы. Мне хотелось бы узнать, не из этого ли ружья она послана…

– Боже мой! Как вы можете даже думать об этом?

– Черт возьми! – ответил я, приставив пулю к дулу ружья Брадлея и убедившись, что она к нему подходила. – Вы-то как раз и оказались так неловки. Позвольте же попросить вас: когда будете снова охотиться, стреляйте по дичи, а не по таким господинчикам, как я.

И, не ожидая ответа, которого, впрочем, и не последовало, я круто повернулся и, выйдя из калитки, присоединился к охотникам и стал охотиться с таким усердием и увлечением, что сам себе удивлялся.

Никто ничего не знал о случившемся, и я счел бесполезным рассказывать Вудлею, как мало было нужно для того, чтобы завтра ему пришлось готовить мне гроб.

Возвратившись домой, мы застали мисс Вудлей одну.

– Где Нат Брадлей? – спросил ее мистер Генри.

– Не знаю, – ответила она.

Расспросив слуг, мы узнали, что, вернувшись на плантацию, Брадлей приказал оседлать лошадь и уехал, ни с кем не простившись.

Генри не увидел в этом ничего странного. По его мнению, Брадлей был вообще человеком, привыкшим действовать свободно и по собственному усмотрению. Меня же этот неожиданный отъезд удивил еще менее. После разговора с хозяйкой дома Брадлею только и оставалось уехать, а после разговора со мной – и подавно. Вскоре этот отъезд перестал занимать нас. Я понял, что мисс Вудлей и не подозревала о моем присутствии при ее свидании с Брадлеем.

Я решил не говорить об этом даже ей. И до тех пор, пока соперник мой не потребует у меня ответа, я решил не поднимать никаких вопросов. Я стал думать о том, как теперь поведет себя этот негодяй. Подчинится ли он воле мисс Вудлей и примет ли мою угрозу, которую он, без сомнения, понял? По его характеру я ожидал, что он вызовет меня на дуэль на ножах или ружьях, по обычаю его соотечественников. Я не понимал даже, почему он не вызвал меня сразу. Правда, его ружье не было заряжено, потому что он разрядил его, стреляя в меня, а пистолетов он, вероятно, не взял с собой. Ни для голубиной охоты, ни для того, чтобы делать предложение, они ему не были нужны.

Однако я рано или поздно ждал от него секундантов или, по крайней мере, письма.

Но следующий день, а за ним и целая неделя прошли без всяких последствий. О Нате Брадлее не было ни слуху ни духу.

Я заключил из этого, что между нами все кончено, и что Нат Брадлей подлее даже, чем я думал.

Глава XIV. ОТЪЕЗД

Несколько дней спустя состоялась большая медвежья охота, о которой мне уже говорил мистер Генри, и я принял в ней деятельное участие.

Для меня это было настоящим праздником, тем более что Брадлея не было на охоте, и я не боялся, что меня примут за медведя и подстрелят.

Однако мой хозяин получил за это время несколько писем, и мне почему-то показалось, что эти письма были от Брадлея.

Однажды в принесшем письмо негре я узнал того, который сопровождал Брадлея в его последний приезд.

После этих писем хозяин мой казался расстроенным и убитым. Я догадался, в чем дело. Видно, Брадлей требовал немедленной уплаты карточного долга, о котором мне говорил Джек. Это огорчило и меня, но больше всего меня мучило, что я должен скоро уехать от этих милых людей, с которыми свел меня случай.

Мои планы сильно изменились. Насколько до этих пор я старался ускорить свой отъезд, настолько теперь я выдумывал какой-нибудь приличный предлог, чтобы задержаться.

Вскоре я нашел этот предлог, хотя он был несколько странен. Я сообщил, что мне вдруг вздумалось плыть в Новый Орлеан на барже. Таким образом я мог лучше рассмотреть эти края и даже поохотиться. Лошадь мою можно будет прислать потом на пароходе.

Мне и раньше приходило это в голову, но я не привел бы свою идею в исполнение, не будь причины, которая заставила меня применить эту маленькую хитрость. Я знал, что баржа, нагруженная хлопком мистера Вудлея старшего, вышла из Тенесси и теперь медленно плыла вниз по реке. Она должна была прибыть сюда лишь через несколько дней и, остановясь на плантации, выгрузить корзины с яблоками, орехами и другими плодами, которые не росли здесь из-за тропической жары. Взамен же на нее должны были погрузить звериные шкуры, которые охотник ежегодно посылал в Новый Орлеан на продажу.

До прибытия баржи оставалась еще неделя или две, и я мог выиграть время.

Таков был мой план.

Он удался и никого не удивил. Таким образом я продолжил свое приятное пребывание в обществе мисс Корнелии и ее брата.

Прошла неделя. Она промелькнула для меня, как один день, и вот сообщили, что баржа из Тенесси подошла к пристани.

Первым моим движением было пожелать вслух, чтобы она была отсюда еще за тысячу миль. Но что было делать? Пришло наконец время уезжать.

Шкуры, которые отправлял мой хозяин, а также и мои собственные трофеи и съестные припасы, заготовленные на все время путешествия, были уже отправлены на баржу, а я все еще собирался.

Попрощавшись с мисс Вудлей, но вовсе не так, как прощаются навсегда, я отправился к пристани. Мистер Генри сопровождал меня.

Я был несколько удивлен, чтобы не сказать огорчен тем, что капитаном баржи был не кто иной, как подозрительный мистер Блэн, грубые манеры которого произвели на меня некогда весьма неприятное впечатление. Стингер в качестве лейтенанта тоже был здесь. Экипаж составляли четверо негров мистера Вудлея-старшего.

Это открытие заставило меня раскаяться в своей выдумке, так как путешествие в подобной компании не могло быть очень радостным. А мне ведь надо было проплыть с ними около четырех тысяч миль!

Но отступать было поздно, хотя капитан, кажется, тоже не очень был доволен, что я еду.

Все было уже погружено – и шкуры, и сундук с моими охотничьими трофеями,

– но мой собственный багаж и провизия лежали еще на земле под наблюдением негра, которому было поручено их сюда доставить. Экипаж, казалось, не обращал на них внимания и собирался уже убрать сходни.

– Мистер Блэн… так кажется? – сказал Вудлей, обращаясь к капитану. – Я привел вам пассажира. Надеюсь, вы сделаете все возможное, чтобы его путешествие было приятным. Пожалуйста, позаботьтесь о нем, как позаботились бы обо мне самом.

– Пассажира?! – воскликнул Блэн с притворным удивлением, так как негры должны были уже сказать ему, что я еду на барже. – Но у меня нет места для пассажира!

– Как это нет?

– Ей-Богу, нет!

– Ну, найдите где-нибудь, очистите от груза…

– У нас только и есть, что маленькая комната, но в ней едва хватает места мне и Стингеру. А негры вынуждены кое-как ютиться между тюками.

– Вынесите тогда несколько тюков на помост. Вы скоро приплывете, да и наконец, если пойдет дождь, можно их накрыть брезентом…

– У нас нет брезента.

– Тогда используйте шкуры.

– Но…

– Без всяких «но», мистер Блэн! Вы слишком много себе позволяете!

Это было сказано тоном, не допускающим возражений.

Впрочем, если капитан и не желал принимать меня на борт баржи, у него не было для этого никаких серьезных причин. Почему же он так этому противился? Я не мог этого понять так же, как и Вудлей, и его удивление перешло наконец в гнев.

– Послушайте, мистер Блэн, – сказал он. – Это баржа моего отца. Мой друг захотел воспользоваться ею для поездки в Новый Орлеан, и я ему обещал. Поэтому требую, чтобы вы приняли его на борт. Не смейте возражать и прикажите людям выкатить несколько тюков на палубу.

Блэн ответил, что хлопок намокнет, и от этого могут произойти затруднения при его продаже.

– Да вам-то что за дело! – окончательно взбесился Вудлей. – Я за это отвечаю, а не вы!

Я никогда не видел Вудлея в таком гневе. Эти возражения в ответ на его приказания в моем присутствии и в присутствии слуг приводили его в бешенство.

Я понял, что мне было бы неудобно предложить остаться на плантации. Это походило бы на то, что я хочу избежать столкновения между Генри и капитаном. Впрочем, я и сам вовсе не желал уступать этому субъекту. Я и так долго загостился у Вудлеев; нельзя же мне было оставаться все время у них. «Уезжать так уезжать», решил я и предпочел бы теперь скорее разместиться под открытым небом на палубе, чем вернуться на плантацию Генри.

Капитан перестал наконец ворчать и протестовать и согласился принять меня как пассажира.

Тогда оказалось, что места было даже больше, чем нужно, и не было никакой надобности трогать тюки. В каюте хватило места даже для моего чемодана и провизии.

Генри Вудлей извинился за то, что произошло; я обещал навестить его весной. Мы обменялись дружеским рукопожатием, и баржа пустилась по течению «Отца вод».

Глава XV. НЕОБЩИТЕЛЬНЫЕ СПУТНИКИ

Благодаря странным действиям кормчего, которым первые шесть часов был Стингер, мы подвигались весьма медленно. Вместо того, чтобы держаться течения, он его как бы нарочно избегал. То мы плыли вдоль одного берега, то вдруг сворачивали к другому.

Около десяти миль ниже плантации Блэн приказал причалить к берегу и, выйдя на берег с одним из негров, привязал судно к большому дереву. Здесь не было ни пристани, ни какого-либо жилья – ничего, кроме густого леса.

Прежде чем выйти из лодки, Блэн прошептал что-то на ухо своему помощнику, мне же не сказал ни слова. Выйдя на берег, он сразу же скрылся за деревьями, оставив экипаж на съедение москитам.

Он пропадал добрых два часа. А по его возвращении мы снова принялись тыкаться от одного берега к другому.

Может быть, это делалось из осторожности, ввиду водоворотов, которых мой неопытный глаз мог не заметить, а может быть, и по другой какой-нибудь причине, непонятной для меня.

Однако это меня заинтересовало. А так как мои отношения с капитаном были не из дружеских, то я не стал добиваться от него объяснений ни по поводу этого удивительного управления баржей, ни по поводу его прогулки по берегам реки.

Я обратился к негру, которого помнил по плантации Вудлея-отца. Но он понимал не больше, чем я. «Не знаю, чего это масса Стингер так правит. Вероятно, так надо. Может быть, тут водовороты или крокодилы». Объяснение, которое я было придумал, было очень правдоподобно, но оказалось, как я понял потом, тоже неудовлетворительным. Я думал, не хочет ли мистер Блэн наказать меня за мое насильственное вторжение на баржу. Он, может, нарочно будет делать столько объездов и остановок, что я сам попрошусь сойти с баржи в Начеде, или в Пуэн-Купэ, или на какой-нибудь другой проходной пристани.

Если его план таков, то он, без сомнения, имел бы успех. Не прошло и дня, как мои спутники вместе с их судном так мне опротивели, что я решил сойти на первой же пристани, где мог бы дождаться парохода.

Я подумал об этом еще до отъезда, но ничего не говорил Вудлею, чтобы не огорчать его. Теперь же, когда я был один, не было причин продолжать такое неприятное и скучное путешествие. Мне оставалось выйти в Начеде и только, а Вудлею потом уже не будет до этого дела.

Это путешествие зигзагами продолжалось бесконечно. Очевидно, хлопку моих прежних хозяев придется сильно опоздать на место назначения. Продолжая так плыть, мы не могли прибыть в Новый Орлеан ранее середины зимы.

Солнце уже село, а мы не отплыли и двадцати миль от плантации. Я вывел это заключение из того, что мы не миновали еще того острова, где я убил белоголового орла. Впрочем, может быть, я проглядел его, хотя смотрел довольно внимательно.

Днем, чтобы скоротать время, я брал ружье и занимался тем, что стрелял в птиц или в крупных рыб, которые плыли за баржей. Раз даже я убил довольно крупного ястреба, но он упал в воду, а капитан не захотел отвязывать лодку, и я вынужден был оставить свой трофей. Тем не менее эта бесполезная охота очень развлекала меня. Это было ведь одной из причин, почему я выбрал такой способ путешествия.

С наступлением ночи поневоле пришлось прекратить это занятие и поискать другое. Но его не было. Разговаривать с такими спутниками было невозможно, книгами я забыл запастись, да и читать нельзя было при коптящей лампе, горевшей в так называемой каюте. Я не мог дольше оставаться в этой вонючей дыре в компании четырех болтливых и глупых негров, которым почему-то приказали не выходить на палубу. Двое белых, капитан и его помощник, остались наверху, и я вышел, захватив с собой одеяло и решив провести на палубе большую часть ночи.

Днем было очень жарко, а теперь стало довольно свежо, и нужно было укрыться. Я завернулся в плащ, надев капюшон на голову. Эта предосторожность была не лишней, так как с болот дул сильный ветер. Закурив сигару, я стал ходить вдоль и поперек по круглой палубе судна, но скоро почувствовал, что в этой прогулке не было ничего приятного. Было холодно, ночь темная, а пол так плохо сколочен, что я ежеминутно рисковал провалиться или, споткнувшись, упасть в воду.

Я остановился на краю баржи и стал смотреть на темные волны реки, на светляков, которые, точно падающие звездочки, носились вдоль заросшего кустами берега.

Я забылся на некоторое время, вслушиваясь в эти голоса природы, симфония которых словно охватывала меня со всех сторон. До меня доносился вой волков, слышалось как бы рыдание, похожее на мяуканье кошки – это был голос ягуара.

А ближе раздавались голоса ночных птиц, щебетанье крикунчиков, громкий, как труба, голос дикого гуся, жалобный призыв совы.

Я долго стоял и слушал. Вокруг меня все было тихо: ни одно человеческое слово не мешало мне вслушиваться в этот ночной голос природы. Четыре негра остались в глубине каюты, двое белых на палубе были молчаливы и неподвижны, как призраки. Они стояли рядом, опершись на длинную рукоятку руля, и разговаривали, но так тихо, что до меня не долетало ни звука.

Я стоял как можно дальше от них, не имея ни малейшего желания присоединиться к их разговору или дать им повод думать, что я дорожу их обществом. Однако, хотя я и не слышал звуков их голосов, но видел, что они говорили с большим воодушевлением. Я понял это по их жестам. Не говорили ли они обо мне?

Несмотря на темноту, я видел, что они обернулись в мою сторону. Я знал, что они недовольны моим присутствием на судне, но почему – это было мне совершенно неизвестно.

Кроме их обычной грубости и свинства, которое они демонстрировали на каждом шагу, я не мог ничего от них ждать.

Мне казалось смешным думать, что их общество грозило мне какой-либо опасностью.

Но теперь эта мысль внезапно пронеслась у меня в голове. Я вспомнил рассказы о лодочниках Миссисипи, способных на все, даже на убийство.

Но зачем им убивать меня? Багаж мой не имел ни малейшей ценности. У них не было основания предполагать, что у меня есть с собой деньги в таком количестве, чтобы из-за них стоило совершать преступление.

Наконец, здесь было четыре негра с плантации сквайра Вудлея, – подобная попытка не могла быть сделана без того, чтобы о ней не узнали.

Нет, эта мысль была просто смешна, и я ее отогнал. Однако мне все казалось странным, чего это они так долго разговаривают. Ни направление баржи, ни дела в Новом Орлеане не могли вызвать беседы с такой оживленной жестикуляцией.

С наступлением ночи они даже перестали пересекать реку, руль оставили неподвижным, и баржа неслась по течению со скоростью около десяти миль в час. В этом месте течение было чрезвычайно быстро.

Думая об этом, я успел выкурить сигару. И сунул руку в карман, чтобы взять новую, но вспомнил, что оставил портсигар в каюте. Идя за ним, я прошел близко от того места, где стояли Блэн и Стингер. Один держал руль, другой стоял рядом.

Сигара – остаток превосходной «Гаванны» – еще была у меня в зубах и не потухла. Мне захотелось взглянуть на их лица, и, проходя мимо, я несколько раз сильно затянулся; огонек сигары разгорелся. Никогда еще свет не освещал двух более свирепых лиц. На них лежала печать какого-то гнусного или преступного замысла. И если бы я мог предположить, что у них есть расчет убить меня, я поверил бы этому в данную минуту, я даже не сомневался бы, что они сделают это.

Они молча посмотрели, как я прошел, и не пошевелились.

Я тоже не проронил ни слова.