Текст книги "Белый вождь"

Глава XLI

Желание Вискарры отомстить Карлосу возрастало с каждым часом. Недолго длилась радость, охватившая его, когда он избавился от страха смерти. Так же недолго радовался он, избавившись от беспокойства из-за пленницы. Его терзало совсем иное чувство. Превыше всего он ценил свою красоту – и теперь лишился ее. Он обезображен на всю жизнь!

Когда он увидел свое лицо в зеркале, сердце его запылало, как горящий уголь. И хотя он был трусом, он почти пожалел, что его не убили на месте.

Он потерял несколько зубов, но зубы можно вставить новые, а вот щека непоправимо изуродована. Пуля вырвала кусок мяса. Здесь будет отвратительный шрам, который останется навсегда.

Ужасен был вид Вискарры. Ужасны были его мысли. Глядя на то, что сделал с его лицом охотник на бизонов, он громко стонал. Он клялся отомстить. Пусть только Карлоса поймают – пытки и смерть ждут его! Смерть ему и его родным!

Порой Вискарра даже раскаивался, что отослал сестру охотника. Зачем он испугался последствий? Зачем не отомстил, убив ее? Он уже не любит эту девчонку. Ее язвительный смех до сих пор гложет его сердце. Она была причиной всех его страданий – страданий, которые прекратятся только с его жизнью, – причиной горечи и унижений, от которых он не избавится до конца своих дней! Почему он ее не убил? Это была бы сладостная месть ее брату, едва ли не лучшая награда за пережитое.

Терзаемый этими мыслями, Вискарра метался на своем ложе, стонал в тоске и отвратительно ругался.

Карлоса надо поймать. Он, Вискарра, всеми силами будет добиваться этого. И надо схватить его живым. Незачем торопиться с наказанием. Конечно, Карлос умрет, но смерть не должна прийти мгновенно. Нет, Вискарре будут примером дикари прерий. Охотник на бизонов умрет так, как умирают пленные у индейцев: его привяжут к столбу и сожгут. Вискарра клялся в этом.

А потом – его мать. Ее считают колдуньей. С ней и надо расправиться так, как расправляются с колдуньями. В этом случае ему не придется действовать одному. Уж конечно, отцы иезуиты поддержат его. Они охотно идут на такие фантастические жестокости.

А когда сестра Карлоса останется одна на свете, за нее некому будет вступиться. Она окажется всецело в его власти. Он поступит с ней, как ему вздумается, – ему никто не станет мешать… Не любовь говорила в нем, а желание отомстить.

Вот какие дьявольские замыслы проносились в голове этого презренного негодяя.

Не меньше жаждал смерти охотника на бизонов и Робладо. Его самолюбию был также нанесен удар: он больше не сомневался в том, что Каталина серьезно увлечена этим человеком, а, быть может, их уже связывает взаимная любовь и согласие. Робладо навестил ее как-то после трагического случая в крепости. Он заметил, что она держала себя совсем не так, как прежде. Теперь, когда «убийца» был так безнадежно опозорен, капитан надеялся восторжествовать над ним. Однако, хотя Каталина и не сказала ничего в защиту Карлоса – разумеется, она не смела, – она в то же время не поддержала и противную сторону и никак не показала, что возмущена его поступком. Оскорбительные эпитеты Робладо, присоединенные к тем, которыми, не скупясь, осыпал Карлоса ее отец, казалось, причиняли ей боль. Несомненно, она вступилась бы за него, если бы осмелилась.

Робладо заметил все это во время своего утреннего визита.

Но гораздо больше он узнал о ее поведении через свою шпионку. Одна из служанок Каталины, Висенса, почему-то невзлюбила свою госпожу, предала ее и с некоторых пор сделалась пособницей своего поклонника – военного. Немного золота, посулы, да еще солдат-возлюбленный – это был Хосе, – и Висенса стала послушным орудием Робладо. Через Хосе он получал сведения о Каталине, а та ничего и не подозревала. И хотя эта система шпионажа была установлена лишь недавно, она уже принесла плоды. Робладо узнал, что Каталина ненавидит его и любит кого-то другого. Кто этот другой – Висенса не знала, но Робладо догадался без труда.

Неудивительно, что он желал смерти Карлоса, охотника на бизонов. Он жаждал его смерти не меньше, чем Вискарра.

Оба из кожи вон лезли, чтобы добиться своего. Во все стороны на розыски были посланы отряды солдат. На стенах города расклеили объявления – плод совместного творчества коменданта и его капитана, – в которых было написано, что за голову Карлоса назначена немалая награда; еще большую сумму обещали тому, кто приведет его живым.

Не остались в стороне и местные граждане; в доказательство лояльности и усердия они тоже сочинили объявление, сообщая, что жертвуют крупную сумму, целое состояние, человеку, которому посчастливится поймать Карлоса. Объявление подписали все именитые люди города, и имя дона Амбросио красовалось одним из первых. Поговаривали даже о том, чтобы собрать добровольцев, которые уж постараются помочь солдатам, преследующим еретика-убийцу, а вернее – заработать большие деньги, назначенные за его поимку.

Вот уж действительно загадка, долго ли проживет Карлос, когда голова его оценена так высоко!

Робладо, сидя дома, обдумывал, как поймать беглеца. Он уже разослал по долине своих самых надежных шпионов и велел им днем и ночью слоняться среди жителей. Они должны были немедленно сообщить ему все, что узнают о том, где бывает Карлос или те, с кем он прежде встречался, – за это им обещали хорошо заплатить. Установили наблюдение за домом молодого скотовода дона Хуана. И хотя Вискарра и Робладо собирались с ним расправиться на особый лад, они решили пока его не трогать: так будет легче осуществить их план. Нанятые шпионы были не солдаты, а городские жители и бедные скотоводы; появление военных в этой части долины, куда они обычно не заходят, могло бы расстроить замысел Вискарры и Робладо. Но и солдаты были наготове, однако они держались поодаль от ранчо Карлоса, чтобы не спугнуть птицу и не помешать ей вернуться в свое гнездо. Что ж, все это было разумно и логично.

Итак, Робладо, сидел у себя дома и обдумывал, как поймать Карлоса. Стук в дверь прервал его размышления над какими-то бумагами. Это были донесения его шпионов, только что полученные в крепости и адресованные ему и коменданту.

– Кто там? – спросил он, прежде чем разрешить войти.

– Это я, капитан, – ответил резкий, визгливый голос.

Робладо, несомненно, узнал голос, так как крикнул:

– А, это ты? Входи!

Дверь отворилась, и в комнату вошел человек небольшого роста, смуглый, с плутоватым лицом куницы. У него была вертлявая, скользящая походка, и, несмотря на мундир, саблю и шпоры, вид у него был приниженный. В словах его сквозило раболепие, и честь он отдавал офицеру раболепно. Именно таких и нанимают для подозрительных дел люди, подобные Вискарре и Робладо; и для этих целей он уже не раз им служил. Это был солдат Хосе.

– Ну, что скажешь? Ты видел Висенсу?

– Да, капитан. Я встретился с нею вчера вечером.

– Есть новости?

– Не знаю, новость ли это для капитана, только она сказала мне, что сеньорита отправила ее вчера домой.

– Ее?

– Да, капитан, белоголовую.

– Ага! Дальше!

– Вы ведь знаете, когда вы ушли, алькальд предложил ее любому, кто захочет взять. Так вот, вперед вышла одна девушка и сказала, что она ее знакомая. И еще была там женщина – мать этой девушки. Ее им сразу и отдали, и они увели ее в дом в зарослях за городом.

– Но там она не осталась. Я знаю, что она убралась оттуда, хотя еще не слышал подробностей. Как же это было?

– Так вот, капитан: только они вошли в дом, как подъехала повозка с возницей-тагносом, и девушка, дочка той женщины, Хосефа, забралась на повозку вместе с белоголовой, и они поехали. Но ни девушка, ни ее мать раньше не видели белоголовой. И как по-вашему, капитан: кто послал их и повозку?

– А что сказала Висенса?

– Их послала сеньорита, капитан.

– Ага! – воскликнул Робладо. – И Висенса уверена в этом?

– Это не все, капитан. Когда повозка тронулась, а может, чуть позже, сеньорита уехала из дому на своем коне. Она закуталась в простое серапе и надела на голову сомбреро, будто какая-нибудь дочь скотовода. Такой костюм, по-моему, совсем не к лицу важной сеньорите. Она поскакала окольной дорогой. Но Висенса думает, что она свернула на большую дорогу, когда проехала мимо домов, и, наверно, догнала эту повозку. Времени у нее было достаточно.

Эти сведения, видимо, произвели большое впечатление на Робладо. Он помрачнел, нахмурился, глаза его блеснули – казалось, какой-то новый план пришел ему на ум. Он помолчал, занятый собственными мыслями, потом спросил:

– Это все, Хосе?

– Все, капитан.

– Может быть, Висенса еще что-нибудь узнала. Повидай ее сегодня вечером опять. Скажи, чтобы не спускала глаз с сеньориты. Если ей удастся разведать, что они переписываются, я ей хорошо заплачу, да и тебя не забуду. Узнай подробнее о той женщине и о ее дочери. Разыщи тагноса, который их возил. Не теряй времени, Хосе. Ступай!

Угодливый солдат раболепно поблагодарил, еще раз раболепно отдал честь и скрылся за дверью.

Как только он вышел, Робладо вскочил с места и взволнованно зашагал по комнате, разговаривая сам с собой:

– Черт возьми! Как же я об этом не подумал? Они переписываются… Ну конечно! Дьяволы! Что за женщина! Он наверняка уже все знает, если только он и сам не поверил, будто мы спасли его сестру от индейцев. Надо установить слежку за домом дона Амбросио. Может быть, это и будет та ловушка, в которую мы его поймаем? Любовь – более надежная приманка, чем братская привязанность. Ага, сеньорита! Если это правда, тогда у меня найдется козырь, какого вы никак не ждете. Я заставлю вас принять мои условия, не прибегая к помощи вашего глупого папаши!

Еще несколько минут Робладо обдумывал свои планы, мечтая о мести и победе, затем он вышел из комнаты и отправился к коменданту, чтобы передать ему сведения, которые только что получил от Хосе.

Глава XLII

Дом дона Амбросио де Крусес не был городским особняком. Он находился в предместье – вернее, на самой окраине города, примерно в восьмистах ярдах от площади. Стоял он одиноко, на довольно большом расстоянии от других домов. Его не назовешь виллой или коттеджем – в Мексике нет ни того, ни другого, ни даже чего-либо похожего. В этой стране на протяжении тысячи миль, от ее северной границы до южной, архитектура однообразна и однотипна. Небольшие дома, ранчо бедняков, различаются в зависимости от трех разных климатов – жаркого, умеренного и холодного, которые, в свою очередь, зависят от высоты местности. В жарких краях – иначе говоря, на побережье и в некоторых долинах в центре страны – ранчо – это легкая постройка из камыша и жердей, крытая пальмовыми листьями. На Равнинах, лежащих выше, на плоскогорьях, – а надо сказать, что большинство населения живет именно там, – все ранчо без исключения глинобитные. На лесистых склонах гор, высоко над уровнем моря, ранчо сложены из бревен; у них широкий свисающий карниз и крыша, крытая дранкой; они нисколько не похожи на бревенчатую хижину американских глухих лесов и намного опрятнее и живописнее тех.

Это о ранчо. Как видите, тут есть некоторое разнообразие. О домах богачей этого не скажешь. На протяжении тридцати градусов широты, от одной границы Мексики до другой, и, пожалуй, по всей Испанской Америке, все они строятся на один лад. Если же вам изредка встретится дом необычной архитектуры, то, расспросив, вы узнаете, что его хозяин – иностранец: англичанин – владелец рудников, фабрикант-шотландец или же немец-коммерсант.

Все это относится лишь к домам в сельской местности. В маленьких городишках дома такие же, как и загородные, с очень небольшими изменениями. В больших же городах, хотя и там сохранились некоторые чисто мексиканские черты, архитектура зданий приближается к архитектуре европейских городов, разумеется, главным образом испанских.

Дом дона Амбросио мало чем отличался от других богатых загородных особняков. Он был похож на тюрьму, крепость, монастырь или казармы – что вам больше по душе; все же вид его заметно оживляла окраска стен – перемежающиеся красные, белые и желтые вертикальные полосы. Благодаря этому чисто восточному сочетанию веселых красок мексиканское жилище кажется не таким угрюмым. Такой стиль широко распространен в некоторых частях Мексики.

Все линии дома очень просты. Глядя на него спереди, с дороги, вы увидите длинную стену с огромными воротами посередине и тремя или четырьмя несимметрично расположенными окнами. Окна заслонены вертикальными железными прутьями. Это оконная решетка. Ни стекол, ни переплетов в окнах нет. Ворота тяжелые, деревянные, обиты железом и запираются железными засовами. Передняя стена – в один этаж, но она возвышается над крышей, образуя парапет высотою по грудь человеку, и благодаря этому кажется выше. Так как крыша плоская, снизу парапет не виден.

Заверните за угол справа или слева. Не рассчитывайте, что вы увидите фронтон, – у таких домов его не бывает. Вместо него далеко тянется глухая стена такой же высоты, как первая вместе с парапетом; а если вы пройдете вдоль нее до самого конца и снова заглянете за угол, вы обнаружите еще одну такую же стену – она замыкает прямоугольник.

Вам так и не пришлось бы увидеть фасад дома дона Амбросио, если подразумевать под этим наиболее нарядную часть здания. Мексиканец не придает значения наружному виду своего жилища. Только из внутреннего двора – патио – пред вами предстанет фасад, и, возможно, он поразит вас своим великолепием и изысканностью. Вот тогда-то вы и сможете судить о вкусе владельца дома.

Пройдемте в патио. Привратник, отозвавшись на стук или звонок, откроет нам небольшую калитку – часть упомянутых ворот. Мы проходим через сводчатый коридор – портал, прорезающий здание, – и вот мы во дворе. Теперь перед нами настоящий фасад дома.

Двор вымощен цветными кирпичами, выложенными наподобие шахматной доски. Посередине струей бьет фонтан, бассейн его украшен орнаментом. В больших кадках, чтобы корни не повредили мостовую, растут аккуратно подстриженные деревья. По сторонам этого двора вы увидите двери; некоторые из них застеклены и со вкусом задрапированы занавесями. Двери зала, столовой и спален расположены с трех сторон, с четвертой находятся кухня, кладовая, амбар, а также конюшня и каретный сарай.

Надо упомянуть еще об одной важной части дома: это крыша – асотея. Туда поднимаются по каменной лестнице. Крыша плоская и очень прочная, так как покрыта цементом и не боится дождя. Со всех сторон она обнесена парапетом такой высоты, что он не мешает любоваться окрестностями, но ограждает от назойливых взоров прохожих. После захода солнца или когда оно прячется за облака, асотея – самое приятное место для прогулок. По крыше дома дона Амбросио прогуливаться особенно приятно, так как она больше похожа на сад. Вокруг расставлены покрытые черным лаком горшки с редкими растениями, а зеленые ветви и яркие цветы, поднимаясь над стенами, удивительно украшают дом и снаружи.

Но это не единственный сад при жилище богатого владельца рудников. За домом раскинулся еще один, продолговатой формы, с двух сторон обнесенный высокими глинобитными стенами. Эта ограда тянется до берега реки. Вдоль реки нет забора; достаточно широкая и глубокая в этом месте, она заменяет ограду. Сад большой, а в конце его насажены еще и фруктовые деревья. Его украшают со вкусом проложенные дорожки, цветочные клумбы и зеленые беседки самой разнообразной формы и величины. Пройдясь по этому саду, можно подумать, что дон Амбросио, хотя он всего-навсего богатый выскочка, обладает изысканным вкусом – ведь такие очаровательные уголки не часто встречаются в Мексике. Но не им придуманы эти тенистые деревья и благоухающие беседки. Все это затея его красавицы-дочери, которая проводит немало часов в тени сада.

Дону Амбросио вид рудника – огромной выемки в скале, среди груд кварца, и в глубине ее вид богатой жилы – был милее всех цветов на свете. Куча слитков серебра приковала бы к себе его взор куда вернее, чем поле, сплошь покрытое черными тюльпанами или голубыми георгинами.

Каталина совсем не походила на отца. У нее был вкус возвышенный и утонченный. Ей были чужды мысли о богатстве и спесь богачей. Она охотно отказалась бы от своего вызывавшего так много толков наследства, чтобы разделить жизнь в скромном ранчо с человеком, которого она любила.

Глава XLIII

Солнце клонилось к закату. Его огненный шар спешил поцеловать снежную вершину Сьерра-Бланка, высившуюся на западе. Белую мантию, ниспадавшую с плеч горы, окрасили розовые блики, во впадинах ущелий она становилась алой, пурпурной и от контраста с темными лесами, росшими на склонах Сьерры, казалась еще прекраснее.

В тот вечер закат был особенно яркий. На западе громоздились разноцветные облака; золото, пурпур и лазоревая синева сочетались в пышном великолепии; облака принимали самые причудливые очертания, и могло показаться, что это сияющие, восхитительные существа из какого-то иного мира. Эта картина должна была радовать глаз, развеселить сердце, полное печали, а счастливое сделать еще счастливей.

Она не осталась незамеченной. На нее устремлены были глаза, очень красивые глаза, и все же в них была печаль, никак не гармонировавшая с картиной, на которую они смотрели.

Не сияние закатного неба омрачило эти глаза. Хотя они и были устремлены на него, не о нем была печаль, отразившаяся во взоре. Не тем полно было сердце.

Обладательница этих глаз – не юная девочка, а девушка в расцвете красоты. Она стояла на асотее великолепного дома и, казалось, любовалась пышным закатом, однако размышляла она не о закате, но о вещах далеко не столь приятных.

Даже отблеск пламенного неба, падая на ее лицо, не мог рассеять пробегавшие по нему тени. Сумрак в душе оказался сильнее, чем свет внешнего мира. Тени омрачали прекрасное лицо, потому что тень окутала сердце.

И все же лицо ее было прекрасно и прекрасна фигура, высокая, величавая, с нежной грацией и мягкими очертаниями. Эта красавица была Каталина де Крусес.

Она стояла на асотее одна, окруженная лишь растениями и цветами. Склонившись над низким парапетом, она смотрела на запад и видела заходящее светило.

Порой она поднимала глаза к небу и солнцу, но чаще смотрела в глубину сада, на тенистую рощицу диких китайских деревьев, сквозь стройные стволы которых сверкала серебряная лента реки. На этой рощице ее глаза время от времени задерживались с выражением какого-то странного интереса. Неудивительно, что это место притягивало ее взор. Здесь впервые она, точно завороженная, слушала обеты любви; оно было освящено поцелуем, и в своих мечтах она вознесла его с жалкой земли в небесную высь. Неудивительно, что для нее не существовало места прекраснее. В самых прославленных садах мира, даже в раю не могло быть такого прелестного тенистого уголка, как маленькая зеленая беседка, которую она сама устроила в листве этих диких китайских деревьев.

Почему же ее взгляд так печален? Ведь в этом прибежище сегодня же ночью она встретится с тем, кто сделал для нее этот уголок священным. Почему она так печальна? Ведь, предвкушая встречу, она должна бы сиять от радости.

Временами, когда она думала о предстоящей встрече, так оно и было. Но на ум приходила и другая мысль, это она вызывала тревожное чувство, из-за нее набегали на лицо тени. Что же это за мысль?

Каталина держала в руках бандолу. Она опустилась на скамью и стала наигрывать старинную испанскую песню. Но она не в силах была справиться с собой. Мысли блуждали далеко, пальцы не слушались.

Она положила бандолу, снова встала и принялась ходить взад и вперед по асотее. Прогулка не приносила успокоения. Порой сеньорита останавливалась и, опустив глаза, казалось, над чем-то глубоко задумывалась. Потом снова начинала ходить и опять застывала на месте. И еще и еще раз, все молча, без единого слова.

Один раз она прошла вокруг асотеи, заглядывая во все уголки между растениями и цветочными горшками, словно искала что-то; но поиски не увенчались успехом, ничто не привлекло ее внимания.

Она опять села на скамью и взяла бандолу. Но, едва коснувшись пальцами струн, отложила инструмент и вскочила, словно вдруг вспомнила что-то очень важное.

– Как же я не подумала об этом? Ведь я могла уронить в саду! – прошептала она и сбежала по лесенке вниз, в патио.

Узкий коридор вел из патио в сад. Через мгновение Каталина уже шла по усыпанным песком дорожкам, поминутно наклоняясь и заглядывая за каждое деревце, за каждый кустик – всюду, где могло бы остаться незамеченным то, что она искала.

Она обшарила все уголки, потом ненадолго задержалась в зеленой беседке меж китайских деревьев – ведь это место было ей особенно мило. Но вот она покинула сад; на лице ее по-прежнему тревога: видно, сеньорита не нашла то, что потеряла.

Она вернулась на асотею, опять взяла в руки бандолу и, как прежде, проведя по струнам, отложила ее, поднялась и опять заговорила сама с собой:

– Как странно! У меня в комнате ее нет… В зале, в столовой, на асотее, в саду – нигде нет… Куда она могла затеряться? О Господи! Что, если она попала в руки отца? Там все так ясно, нельзя не понять… Нет, нет, нет!.. А вдруг она попала в другие руки? В руки его врагов! Там сказано: сегодня ночью… Правда, не сказано, где, но упомянуто время, а о месте нетрудно догадаться… Если бы я знала, как предупредить его! Но я не знаю, и он придет. Горе мне, теперь уже ничего нельзя предотвратить! Только бы она не попалась врагам! Но куда же она могла затеряться? Матерь божия, куда же?..

Все это говорилось с таким волнением, что было ясно: сеньорита потеряла что-то очень для нее важное и дорогое. Это было не что иное, как записка, принесенная Хосефой, в которой Карлос писал, что придет сегодня ночью повидать Каталину. Неудивительно, что ее так встревожила потеря. Содержание записки не только могло погубить ее доброе имя, но подвергало опасности жизнь любимого ею человека. Вот почему черные тени омрачили ее лицо, вот почему она в тревожных поисках обошла весь сад и асотею.

– Придется спросить Висенсу, – продолжала она. – А очень не хочется. Я не верю ей больше. Она так изменилась! Была искренняя, честная, а стала лгуньей и лицемеркой. Уже два раза я уличила ее во лжи. Что это значит?

Каталина помолчала, словно в раздумье.

– И все-таки придется спросить ее. Может быть, она нашла бумажку, подумала, что это что-нибудь ненужное, и бросила в огонь. По счастью, она не умеет читать. Но ведь она встречается с теми, кто умеет… Да, я совсем забыла про солдата, ее дружка. Что, если она нашла записку и показала ему?.. Боже праведный!

Мысль о такой возможности была мучительна, сердце сеньориты забилось сильнее, она учащенно задышала.

– Это было бы ужасно! – продолжала она. – Хуже ничего быть не может!.. Не нравится мне этот солдат, в нем есть что-то хитрое и низкое… Говорят, он дурной человек, хотя комендант и благоволит к нему. Упаси Бог, если записка у него! Нельзя терять времени. Позову Висенсу и спрошу ее.

Она подошла к парапету и крикнула вниз:

– Висенса! Висенса!

– Что, сеньорита? – раздался голос откуда-то из дому.

– Поди сюда!

– Сейчас, сеньорита.

– Быстрей! Быстрей!

Девушка в короткой пестрой юбке и белой кофточке без рукавов вышла в патио и поднялась по лестнице на крышу.

Светло-коричневый цвет кожи выдавал, что она метиска – родилась от брака индейца с испанкой. Она была недурна собой, но, взглянув на ее лицо, никто не подумал бы, что она добра, честна, приветлива: лицо это было злобное и хитрое. И держалась она дерзко и вызывающе, как человек, виновный в преступлении, которое уже обнаружено, и готовый на все. Такой тон появился у нее недавно, и ее хозяйка наряду с другими происшедшими в ней переменами заметила и это.

– Что вам угодно, сеньорита?

– Я потеряла небольшой листок бумаги, Висенса. Он был свернут трубочкой… не так, как письма, а вот так. – И она показала девушке листок, свернутый так же. – Тебе не попадалась такая бумажка?

– Нет, сеньорита, – тотчас последовал ответ.

– Может быть, ты вымела ее или бросила в огонь? Она такая неважная с виду, да и в самом деле пустяковая, но на ней рисунок, который мне хотелось переснять. Не уничтожили ее, как ты думаешь?

– Не знаю, сеньорита. Только я-то ее не уничтожала. Уж я-то ее не выметала и не бросала в огонь. Как же я выкину бумажку, раз я не умею читать? Ведь так можно выкинуть что-нибудь нужное.

Была ли правдой или ложью вторая часть ее рассуждений, но вначале Висенса сказала правду. Она не уничтожила бумажку – она ее не вымела и не сожгла.

Она отвечала прямо и простодушно, даже как-будто сердясь немного, словно обижаясь, что ее заподозрили в такой небрежности.

Хозяйку ответ, казалось, удовлетворил, а заметила ли она тон Висенсы – об этом трудно судить, так как она сказала только:

– Ладно. В конце концов, это не важно. Можешь идти, Висенса.

Девушка отошла с угрюмым видом и стала спускаться по лестнице. В последнюю секунду она поглядела на хозяйку, уже стоявшую к ней спиной, и злобная, насмешливая улыбка искривила ее губы. Конечно, она знала о потерянной бумажке больше, чем сказала своей госпоже.

Каталина вновь устремила взор на заходящее солнце. Через несколько минут оно скроется за снеговой вершиной горы. Пройдет несколько часов, а потом – радостная встреча!

* * *

Робладо, как и прежде, сидел у себя дома. И, как прежде, раздался негромкий стук в дверь. Опять он спросил: «Кто там?», и снова раздался ответ: «Я!». И, как прежде, он узнал голос и велел стучавшему войти. Опять, раболепно отдав честь, к офицеру подошел солдат Хосе.

– Ну, Хосе, какие новости?

– Только это, – ответил солдат, протягивая свернутый трубочкой листок бумаги.

– Что это? От кого? – поспешно спросил Робладо.

– Капитан разберется лучше меня – я ведь не умею читать. А взяли эту бумажку у сеньориты, и похоже, что там письмо. Кто-то передал его сеньорите вчера утром в церкви – так Висенса думает. Она видела: сеньорита, как вернулась от заутрени, читала его. Висенса думает, что его принесла в долину крестьянка Хосефа. Да капитан, наверно, и сам увидит…

Робладо был уже поглощен запиской, он не слыхал и половины того, что говорил Хосе. Дочитав до конца, он вскочил со стула, словно его ткнули шилом, и в волнении зашагал по комнате.

– Скорее! Скорее, Хосе! – крикнул он. – Пришли сюда Гомеса. Никому ни слова! Будь готов, ты тоже мне понадобишься. Сейчас же пришли Гомеса! Ну!

Солдат отдал честь на этот раз менее раболепно – уж очень он торопился! – и стремглав выскочил из комнаты.

– Вот удача, ей-богу! – пробормотал Робладо. – Не было еще случая, чтобы влюбленный дурак не попадался на такую приманку! И сегодня же в полночь! У меня хватит времени, чтобы подготовиться. Если бы я только знал место! Но об этом ничего не сказано.

Он перечитал записку.

– Не сказано, черт возьми! Какая досада! Что делать? Нельзя же действовать вслепую… Ага, знаю! Надо выследить ее! Выследить до самого места. Висенса может это сделать, а мы тем временем заляжем поблизости в засаде. Висенса скажет нам, где они встретились. Мы успеем их окружить – не сразу же они расстанутся. Мы их застигнем в минуту сладкого свиданья. Тысяча чертей! Только подумать, кто стал на моем пути – презренная собака, бизоний палач! Терпение, Робладо, терпение! Сегодня же… сегодня ночью!

Стук в дверь. Вошел сержант Гомес.

– Отбери двадцать солдат, Гомес! Лучших, слышишь! Будь готов к одиннадцати. Времени у тебя хватит, но чтобы был готов, когда я позову. Никому из чужих ни слова! Вели седлать коней, да скажи людям, чтобы помалкивали. Зарядите карабины. Будет для тебя дельце. Потом узнаешь, какое. Ступай, готовься!

Сержант, не сказав ни слова, пошел выполнять приказ.

– Вот проклятье! Знал бы я, где место, хотя бы приблизительно! Возле дома? В саду? А может где-нибудь подальше, за городом? Вполне вероятно. Вряд ли он рискнет прийти к самому городу – тут могут узнать его или его коня. Чтоб он сдох, его конь!.. Нет, нет! Я еще заполучу этого коня, не будь я Робладо! Если бы только разузнать заранее, где они встретятся, дело было бы верное. Но нет, ничего не сказано о месте. Как же, «старое место»! Тысяча чертей! Они встречались и раньше, и, наверно, часто… часто… О!

Мучительный стон вырвался из груди Робладо, и он заметался по комнате, словно теряя рассудок.

– Сказать Вискарре сейчас, – продолжал он, – или когда уже все будет кончено? Лучше подожду. Вот будет лакомая новость к ужину! А может быть, я подам к столу гарнир из ушей охотника на бизонов!

И негодяй разразился дьявольским смехом. Потом прицепил саблю, захватил пару тяжелых пистолетов и, проверив, хорошо ли укреплены шпоры, быстро вышел из комнаты.