Текст книги "Американские партизаны"

19. ДОН ЖУАН С ДЕРЕВЯННОЙ НОГОЙ

Диктатор просидел некоторое время неподвижно, затем, зажигая одну папиросу за другой, стал курить. Его лицо сделалось мрачно. В ту пору, если верить общей молве, Санта-Ана имел абсолютную власть над жизнью мексиканского народа, действуя то силой, то хитростью, не брезгуя никакими средствами. Перемена выражения лица диктатора была вызвана отнюдь не угрызениями совести. Скорее воспоминаниями. Сюда примешивался, может быть, страх разделить когда-нибудь участь своих жертв, ибо каждый деспот не без оснований опасается мести. Развращенное и развращающее правление Санта-Аны так бесцеремонно обращалось к кинжалу, что убийство стало в некотором роде обычным делом. Неудивительно поэтому, что и диктатор боялся погибнуть от руки убийцы. Как ни прочно утвердился Санта-Ана у власти, надеясь переменить кресло диктатора на королевский трон, он не мог чувствовать себя в полной безопасности.

Его тревожило еще одно обстоятельство. С помощью арестов, казней, ссылок и конфискаций ему почти удалось уничтожить либеральную партию. Но, как ни слаба она была, но все же существовала, ожидая лишь случая, чтобы проявить себя. Санта-Ана знал это по опыту собственной жизни, где так часто чередовались торжество и поражение. В одном из северных городов республики даже был раскрыт заговор. Это походило на отдаленные раскаты грома приближающейся грозы.

Однако мысли, омрачившие в эту минуту чело Санта-Аны, от политики быстро перекинулись к женщине…

К женщине не в общем смысле слова, а к одной из двух особ, недавно упомянутых им, и, как можно догадаться, к прелестной графине.

В молодости он был недурен собою и очень гордился своей внешностью. В жилах этого мексиканца по рождению текла чистейшая испанская кровь. Черты лица его были тонкие и выразительные, волосы и усы черные и блестящие (правда, усы он красил), цвет лица коричневатый, но не темный. Он и теперь, несмотря на годы, и серебристые нити в волосах, мог производить впечатление на женщин, если бы не зловещее выражение, появляющееся на его лице.

Одно огорчало его более всего – его деревянная нога. Когда он глядел на нее, то искренне страдал, точно чувствовал в этой деревяшке приступы подагры.

Как часто проклинал он принца Жоанвиля! Ведь он лишился ноги, защищая Веракрус от французов, которыми тот командовал. Однако по некоторым причинам он должен был благодарить его: деревянная нога немало способствовала популярности Санта-Аны, и не раз он пользовался своим увечьем, чтобы снова войти в милость у народа.

Однако с какой грустью разглядывал он ее теперь! В том, чего он жаждал, она едва ли могла принести ему пользу. Способна ли женщина, да еще такая, как графиня Изабелла, полюбить человека с деревянной ногой! Он, конечно, не терял надежды, уповая то на свою внешность, то на свое положение. Кроме того, он сумел устранить опасность соперничества, заключив в тюрьму человека, который пользовался благосклонностью графини. С трудом, но удалось захватить его, обвинив в разбое и воровстве. Он был помещен в Аккордаду, начальником которой был один из приспешников диктатора. Просидев некоторое время в раздумье и докурив очередную папиросу, он вдруг торжествующе улыбнулся. Улыбка эта была вызвана как раз сознанием своей власти над ненавистным соперником. Чего бы он не дал, чтобы распространить эту власть и на нее!

Из задумчивости диктатор был выведен легким стуком в дверь. Адъютант принес две визитные карточки сразу. При виде их выражение лица Санта-Аны снова резко изменилось. Форма и размеры карточек указывали на их принадлежность представительницам прекрасного пола. Имена посетительниц смутили диктатора еще больше. Адъютанту не приходилось еще видеть его таким взволнованным.

– Просите! – сказал было он, но вдруг одумался и отдал распоряжение ввести дам сначала в приемную и впустить их к нему лишь после звонка. Судя по выражению лица молодого офицера, он был очень доволен возможностью задержать на некоторое время посетительниц, показавшихся ему очаровательными: одна из них была Луиза Вальверде, другая – Изабелла Альмонте.

20. ПРЕЛЕСТНЫЕ ПРОСИТЕЛЬНИЦЫ

Едва адъютант вышел, как Санта-Ана направился к большому стенному зеркалу и осмотрел себя с головы до ног. Он закрутил усы, провел рукой по волосам, одернул шитый золотом мундир и снова уселся в кресло. Несмотря на изысканную вежливость, которой всегда кичился диктатор, он всех принимал сидя, даже женщин, предпочитая положение, позволявшее ему скрывать свой недостаток. Нажав кнопку звонка, он принял позу, полную достоинства и величия. Женщины вошли смущенные и взволнованные.

– Такой редкий случай, – сказал Санта-Ана, – графиня Альмонте делает честь дворцу своим посещением. Что касается сеньориты Вальверде, то не будь у нас с ее отцом официальных отношений, я еще реже имел бы честь ее видеть.

Говоря это, он указал им на кресла. Они сели, все еще волнуясь и слегка дрожа. Они не были застенчивыми по природе, их делали такими обстоятельства, приведшие сюда. В жилах той и другой текла благороднейшая кровь. Графиня, кроме того, принадлежала к старинной знати, в то время как диктатор оказывался просто-напросто выскочкой. Их смущало поэтому не собственное приниженное положение, но самая цель их посещения. Были у Санта-Аны какие-либо подозрения на этот счет или нет, но лицо его оставалось непроницаемым и загадочным, как у сфинкса. Любезно произнеся свое приветствие, он умолк, ожидая, когда заговорят посетительницы. Графиня решилась заговорить первая.

– Ваше превосходительство, – сказала она с напускным смирением, – мы пришли просить у вас одной милости.

При этих словах смуглое лицо Санта-Аны точно просветлело. Изабелла Альмонте просит у него милости! Что же может быть лучше? Диктатор с трудом скрывал овладевшую им радость, отвечая графине:

Если эта милость в моей власти, ни графине Альмонте, ни сеньорите Вальверде нечего бояться отказа. Говорите же откровенно, в чем дело. Графиня, при всей решительности своего характера, все еще медлила объясниться. Ведь об этой милости Санта-Ану уже просили утром, и он, не отказав окончательно, тем не менее оставил мало надежды. Читатель не забыл, вероятно, что в тот же день приходил просить о помиловании Флоранса Кернея и Руперто Риваса дон Игнацио, посетительницы не могли не знать этого, так как министр действовал по их настоянию и просьбе. Безнадежность и заставила их самих обратиться к диктатору.

Замешательство графини не ускользнуло от внимания диктатора, очень довольного, что представился случай показать свою власть интересовавшей его женщине.

– Должен сказать, что меня все это крайне огорчает, – сказал он, стараясь казаться опечаленным, каким он и был в действительности, когда узнал, что женщины, за которыми ухаживал, предпочли его другим.

– Но почему же, ваше превосходительство? – спросила графиня со страстью в голосе. – Почему вы отказываете в свободе людям, не совершившим никаких преступлений, заключенным в тюрьму за вину, которую вашей светлости так легко простить?

Никогда графиня не была так хороша, как в эту минуту. Ее лицо покрылось ярким румянцем, глаза метали искры негодования. Она поняла, что все просьбы тщетны, волнение, гнев, презрение придали ее лицу особое выражение, сделав его еще прелестнее. У Санта-Аны не оставалось более сомнения относительно чувств, питаемых ею к Руперто Ривасу. И он ответил с холодным цинизмом:

– Вы так думаете, но ведь это ничего не доказывает. Человек, за которого вы просите, должен сам доказать свою невиновность. То же я могу сказать и относительно интересующего вас узника, – прибавил он, обращаясь к Луизе Вальверде.

Женщины ничего на это не ответили, поняв, что их усилия напрасны. Они поспешили уйти. Дочь дона Игнацио шла впереди – это было именно то, чего желал Санта-Ана. Забыв о своей деревянной ноге, он поспешно вскочил с кресла и успел шепнуть Изабелле Альмонте:

– Если графиня пожелает прийти одна, ее просьба будет иметь больше шансов на успех.

Графиня прошла по залу, подняв презрительно голову, словно не слыша его слов. Она прекрасно поняла их смысл, и негодование отразилось в ее огненном взоре.

21. ЖЕНСКИЙ ЗАГОВОР

– Жизнь бедного Руперто в опасности! Теперь я в этом уверена и, может быть, даже буду виной его смерти! – Сидя в карете рядом с подругой, графиня произнесла эти слова как бы про себя.

Не менее удрученная Луиза, возможно, не услышала бы этих слов, если бы они не отвечали вполне ее собственным мыслям. Думая об опасности, угрожавшей дорогому для нее человеку, она с ужасом спрашивала себя: не она ли тому причиной?

– Мне кажется, я вас понимаю, – грустно сказала она.

– Не будем об этом говорить, это слишком ужасно! Нам нужно, не теряя времени, приняться за дело, призвав на помощь всю нашу любовь и все наши силы! Ведь так, Луиза? И помоги нам, боже!

Несмотря на вопросительный тон, Изабелла не нуждалась в ответе. Не менее озабоченная, чем графиня, и еще более грустная, Луиза лишь эхом повторила:

– Помоги нам, боже!

Они молчали некоторое время, погруженные в свои мысли, затем графиня снова заметила:

– Как я жалею, дорогая, что вы неспособны на хитрости!

– Святая Дева, но почему же? – удивилась ее подруга.

– Мне пришла в голову одна вещь, с помощью которой мы могли бы кое-чего достигнуть, если бы вы согласились мне содействовать.

– О Изабелла! Чего я не сделаю, чтобы спасти Кернея!

– Мне нужно ваше содействие, чтобы спасти Руперто, а не Кернея. О Кернее я уже сама позабочусь.

Удивление дочери дона Игнацио все возрастало. Чего хочет от нее графиня?

– Какую же роль вы мне назначаете?

– Роль ловкой кокетки, не более.

Кокетство было совершенно не в характере Луизы Вальверде. Имея немало поклонников, она не заслуживала все же упрека в легкомыслии. С того дня, как она полюбила Кернея, сердце ее принадлежало всецело ему одному. Многие даже находили ее слишком недоступной и холодной, не подозревая, как горячо билось это сердце, но для одного только человека. Средство, предложенное Изабеллой, глубоко смутило ее. Заметив это, графиня поспешила сказать:

– Ведь только на время, дорогая. Вам не придется играть эту роль настолько, чтобы быть скомпрометированной. К тому же, я не предлагаю вам вскружить головы всем вашим поклонникам. Только одному!

– Кому же?

– Карлосу Сантандеру, гусарскому полковнику, адъютанту его превосходительства. Его репутация не слишком почтенна, но он пользуется милостью Санта-Аны.

– Ах, Изабелла, как вы заблуждаетесь, предполагая, что я имею на него влияние! Карлос Сантандер никогда не пожелает спасти Флоранса Кернея, и вы знаете почему!

– Да, я это знаю. Но он может помочь мне освободить Руперто. Мои достоинства, к счастью, не оценены полковником, он видит только вас одну. Он преследует Руперто лишь из желания угодить своему начальнику. Если вы согласитесь исполнить мою просьбу, нам легко будет обмануть его.

– Что же я должна делать?

– Вы должны быть любезны с ним хотя бы с виду и до тех пор, пока мы не достигнем своей цели.

– Боюсь, что из этого ничего не выйдет.

– А я так напротив. Вам, конечно, это будет не совсем приятно, но ведь вы сделаете это для меня, не так ли? В благодарность я поступлю так же и буду играть ту же роль по отношению к другому человеку для спасения Флоранса Кернея… Вы понимаете меня?

– Не вполне.

– Я объясню подробнее в другой раз, только позвольте…

– Дорогая Изабелла, для вас я готова на все.

– И для дона Флоранса! Но какое странное стечение обстоятельств: я буду стараться для вас, вы для меня, а сами для себя мы ничего не можем сделать. Однако не будем отчаиваться!

В эту минуту экипаж остановился у дома Луизы. Графиня, отпустив кучера, вошла вслед за подругой, желая сказать ей еще несколько слов. Они выбрали уголок, где могли поговорить, не будучи никем услышаны.

– Время не терпит! – сказала Изабелла. – Надо воспользоваться случаем, если он представится, сегодня же, во время процессии…

– Мне даже подумать тяжело об этой процессии! Каково сознавать, что все веселятся, а он изнывает в тюрьме. Нам придется ехать мимо нее! Ах, я чувствую, что не справлюсь с безумным желанием выйти из экипажа и приблизиться к нему.

– Это был бы лучший способ погубить дона Флоранса и никогда более его не видеть. Этим вы разрушите весь мой план. Я дам знать, когда настанет время действовать.

– Значит, вы непременно хотите ехать?

– Конечно! И прошу вас взять меня с собой в экипаж. Не надо раздражать Санта-Ану. Я уже сожалею, что позволила себе быть с ним резкой, но разве я могла спокойно слушать, как Руперто называют вором! Впрочем, нет худа без добра. Итак, скорее идите переодеваться, выберите лучший наряд, украсьте себя драгоценностями и будьте готовы ко времени прибытия парадной кареты. Карамба! – прибавила она, взглянув на свои часики. – Нам надо торопиться. Я тоже должна переодеться.

Она сделала шаг к двери и вдруг остановилась.

– Еще одно слово. Когда вы будете разговаривать с Карлосом Сантандером, не делайте такого несчастного вида. Поборите себя, прошу вас, хотя бы на то время, когда будете находиться в обществе Сантандера. Кажитесь веселой, непринужденной, улыбайтесь. А я буду так же вести себя с Санта-Аной. Однако когда Изабелла Альмонте вышла, на лицо ее опустилось облако печали. Она не менее Луизы нуждалась в поддержке, делая неимоверные усилия, чтобы казаться беззаботной.

22. УЗНИКИ ЗА РАБОТОЙ

Отряд арестантов следует по улице Патерос. Доминго, надзиратель, сопровождает их, держа в руке огромный кнут. С ним несколько сторожей и солдат. Узники прикованы друг к другу парами, цепи колодок немного опущены, чтобы дать им возможность передвигаться. При такой системе нет надобности в многочисленной страже.

Плиты сняли, открыв канаву, наполненную вонючей грязью. Около нее свалены всевозможные орудия для чистки и лопаты. Доминго приказывает арестантам приниматься за работу. Отказ или непослушание немыслимы, даже простое промедление наказывается ударом кнута или ружейного приклада. Кернею и Крису Року поневоле приходится следовать примеру остальных. Но никто не приступает к работе с таким отвращением, как техасец. Он потрясает в воздухе лопатой с таким угрожающим видом, точно хочет размозжить ею голову ближайшему солдату.

– Проклятие! – восклицает он. – Хоть ты, подлец, и не виноват, но я с наслаждением рассек бы твою башку! Ах, почему я не в Техасе! Не пощадил бы я тогда ни одного встречного мексиканца!

Солдат не понял ни одного слова, но вид Криса Рока был так страшен, что он невольно отступил, и выражение его испуганного лица было настолько глупо, что техасец не смог удержаться от смеха. Поначалу работа довольно сносная. Выгребая обильную грязь, не приходится спускаться в канаву. Однако вскоре на дне канавы обнаруживается густая масса, выгрести которую возможно, лишь спустившись в нее, что и приказано сделать подневольным работникам. Это варварство, достойное дикарей!

Некоторые спускаются осторожно, погружаясь по пояс в грязь. Другие так долго собираются с духом, что Доминго приходится пустить в дело кнут. Из каждой скованной пары в канаву обязан сойти один. Несмотря на отвращение, испытываемое Крисом Роком к карлику, он все же не желает, чтобы тот утонул или задохнулся в нечистотах, и потому решительно спускается сам. Он погружается в грязь до бедер. Края канавы доходят ему до шеи, тогда как у других голова едва видна над поверхностью мостовой.

Ни Керней, ни Ривас еще не спустились. Как бы ни показалось это странным, но они чувствовали друг к другу симпатию и теперь спорили, кому спуститься на дно. Каждый, желая избавить товарища от этой муки, брал ужасную повинность на себя. Их пререкания, однако, прервал тюремщик. Схватив Риваса за плечо, он почти столкнул его в канаву. Если бы здесь оказался Сантандер, он заставил бы, конечно, спуститься в грязь Кернея, но тюремщик, помня дерзости, сказанные Руперто полковнику, выбрал его.

Работа подвигается. Одни арестанты выбрасывают грязь из канавы на улицу, другие уминают ее лопатами, чтобы не растекалась, – отвратительный, унижающий человеческое достоинство труд!

23. ПРОЦЕССИЯ

Как ни мучительна была работа, некоторые арестанты, однако, не могли удержаться от шуток в адрес прохожих, брезгливо сторонившихся. Достаточно было бросить ком грязи, чтобы испортить кому-то одежду или обувь.

Стража оставалась безучастной, так как подобные шутки были по большей части обращены на простолюдинов, привыкших ко всякого рода обращению. Впрочем, нашим героям было не до шуток, настолько униженными они себя чувствовали. Некоторые из арестантов не знали за собой никакой вины, а им приходилось видеть среди прохожих знакомых, выражавших им свою симпатию улыбкой или сочувственным взглядом. Однако в основном на чистильщиков никто не обращает внимания. Правда, на этот раз зрелище представляло определенный интерес, благодаря необычной паре: великан, прикованный к пигмею, точно Гулливер к лилипуту, не мог не привлекать внимания прохожих, выражавших громко свое удивление.

– Ay, dios! – восклицал один. – Giganto y enano! Великан и карлик! Как это странно!

Техасец не понимал причины смеха, который сильно раздражал его. Впрочем, и шутники не понимали слов, которые он посылал им в ответ, не оставаясь в долгу:

– Чтобы вас черт побрал, желтомордые пигмеи! Ах, кабы загнать миллион вам подобных в техасские прерии, я бы тогда показал вам!

Насмешливые взгляды выводили его из себя, и это также было одной из причин, заставивших его сойти в канаву: там, по крайней мере, он был укрыт от праздных взоров.

Солнце жгло немилосердно, но арестанты должны были работать до самого вечера. Надзиратель не давал им ни минуты отдыха. После полудня случилось обстоятельство, которое могло оказаться для арестантов благоприятным. Тротуар заполнили толпы одетых по-праздничному людей. Вскоре арестанты из разговоров вокруг узнали причину всеобщего оживления. Была назначена закладка первого камня новой церкви в Сан-Кормском предместье – церемония блестящая и торжественная. Процессия из Плаца-Гранде должна была проехать через Калье-де-Платерос. Ее приближение уже возвещали барабанный бой и звуки труб военного оркестра. Впереди ехали уланы, за ними следовали две кареты с высшим духовенством, а дальше золоченая карета Санта-Аны. Диктатор, как и сопровождающие его офицеры, в полной парадной форме. При виде одного из них Керней не может прийти в себя от изумления: это его бывший учитель испанского языка Игнацио Вальверде. Он еще не оправился от удивления, как был поражен еще более, увидев в другой карете дочь дона Игнацио – очаровательную Луизу…

24. МНОГОЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ВЗГЛЯДЫ

– Да, женщина, сидящая в карете, – Луиза, сомнения быть не может, -говорил себе Флоранс Керней. Но вместе с радостью душу его тут же заполняет беспокойство, как если бы любимому существу грозила опасность. Так и есть: рядом с ее каретой гарцует офицер, в котором он узнает Карлоса Сантандера, в шитом золотом мундире, с торжествующей улыбкой на красивом лице. Какой контраст с подлым трусом, облепленным тиной!

Однако грусть в душе его сменяется бешенством. «А вдруг они обвенчаны? Нет, муж с женой так не разговаривают. Может быть, они жених и невеста? Она любит его и отдала ему свое сердце! А я думал, что оно принадлежит мне…» Эти мысли с быстротой молнии пробегают в голове Кернея. И тут он замечает, что молодые женщины в карете оборачиваются в его сторону. Это движение было, по-видимому, вызвано замечанием гарцующего возле них всадника. Керней не мог слышать, как Сантандер говорил, указывая на арестантов:

– Взгляните! Ведь это, если я не ошибаюсь, один из ваших знакомых, донья Луиза? Вот странно, он прикован к преступнику! Впрочем, мне не следовало бы называть преступником человека, пользующегося симпатией графини Альмонте, если верить слухам. Правда ли это, графиня?

Ответа не последовало, никто его не слушал. Молодые женщины были слишком заняты теми, на кого указывал Сантандер. Одна не отрывала глаз от Кернея, другая – от Риваса. В глазах этих четверых можно было прочесть в тот миг удивление, радость, грусть, симпатию, гнев, но всего более глубокую, неизменную, преданную любовь.

Если бы Сантандер видел выражение этих глаз, его, может быть, взяло бы сомнение в успехе задуманного им коварства. Глаза Луизы, смотревшие на него лишь благосклонно, были устремлены теперь на Кернея с беспредельной нежностью и любовью.

Тот, на кого был устремлен этот взгляд, старался объяснить себе его значение. Чему приписать смертельную бледность лица любимой? Удивлению?

Сознанию своей неверности? Жалости, наконец? Это предположение было для него мучительнее самого заточения в Аккордаде. Нет, нет, это не могла быть только жалость!.. Ее невольная дрожь, пламя ее чудных глаз – все напоминало ему время, когда он верил, что любим! Опытный физиономист, который следил бы за всеми четверыми, определил бы сразу, что графиня и Ривас понимали друг друга лучше, чем Керней и Луиза. Лицо графини выразило сначала удивление, затем негодование. Ее глаза тотчас же сказали ему, что он ей дорог по-прежнему, что, несмотря на ужасную одежду, он остался для нее тем же благородным Руперто. Поверить, что он стал бандитом? Никогда! Взгляды Руперто Риваса, далекие от ревности, выражали полную веру в любовь графини.

Если повествование об этой сцене довольно пространно, то разговор глазами длился какое-то мгновение. Карета проследовала дальше, а за нею еще несколько, потом показалась кавалерия – уланы, гусары, драгуны – и, наконец, военный оркестр. Музыку заглушали крики толпы:

– Viva Santa Ana! Viva el salva della patria!