Текст книги "Крым. Ханы, султаны, цари. Взгляд на историю полуострова участника Крымской кампании"

Первоначально Екатерина хотела отправиться в Крым в сопровождении митрополита, шести архиепископов, большого числа священников и множества придворных, чтобы короноваться с такими торжеством и великолепием, которые привели бы в трепет все народы, живущие у Черного моря, и соответствовали размеру ее честолюбивых намерений относительно этого края. Предполагалось также, что с ней поедут два ее внука – Александр, будущий император, и Константин, который позже приобрел печальную известность в Польше. В то время они были еще детьми: Александру было десять лет, а Константину восемь. Николай тогда еще не родился. Императрица мечтала, что со временем старший из братьев будет царствовать над Российской империей в Санкт-Петербурге, а младший править Греческой империей в Константинополе. Второго внука старательно готовили к его предполагаемому будущему с помощью воспитания. Когда Константин был младенцем, его кормилицей была гречанка, специально привезенная с острова Наксос. Его одевали по-гречески и дали ему в товарищи греческих детей, чтобы он мог свободно говорить на греческом языке. Однако оба мальчика были оставлены дома из-за болезни, а поскольку поездка была действительно опасной из-за волнений среди населения юга, особенно среди татар, путешествие пришлось сократить.

В разгар зимы, 18 января 1787 года, Екатерина выехала из Санкт-Петербурга в сопровождении свиты, в которую входили ее придворные, официальные прислужники и послы Англии, Франции и Австрии. Английским послом тогда был господин Аллен Фицгерберт, позже носивший титул лорд Сент-Хеленс, французским граф Сегюр, а австрийским граф Кобенцль. Перед отъездом каждый из послов получил в подарок шубу-ротонду, меховую шапку и муфту. Они по очереди ехали в санях императрицы, где вместе с ней находились Мамонов, ее девятый официальный любовник, и первая фрейлина. Вдоль дороги через каждые тридцать фатомов (фатом – английская мера длины, 6 футов, то есть 182 см. – Пер.) были зажжены большие костры. Путешественники проезжали за день примерно сорок миль. Ели они, как правило, на почтовых станциях, оснащенных всем необходимым для такой остановки. Ночевали или тоже на почтовых станциях, или в домах местной знати. А там, где на подходящем расстоянии не было никакого пригодного жилья, были построены миниатюрные дворцы. После остановки в Смоленске путешественники направились в Киев. В этом городе они ждали, пока наступит весна и Днепр освободится ото льда: дальше собирались плыть по воде. Здесь к императрице присоединился Потемкин, который отправился в путь раньше ее, чтобы надзирать за подготовкой своего спектакля. Екатерину сопровождали также маршал Румянцев и князь де Линь.

И вот салют из всех пушек возвестил об освобождении реки от зимних оков. В начале мая Екатерина взошла на борт одной из пятидесяти галер, которые стояли на якорях на Днепре. Все галеры были украшены, обтянуты изнутри шелками и обставлены диванами. На каждом из главных судов этого флота находился оркестр из двенадцати музыкантов. Путь вниз по течению могучего Борисфена начался в прекрасный день: небо было ясным, воздух тихим, а берега зелеными. С кораблей спускавшегося по реке флота на обоих берегах были видны зрелища, подготовленные Потемкиным, – изобретения его плодовитого гениального ума. Однако то, что видели путешественники, не соответствовало действительности. Перед ними возникали – то на большем, то на меньшем расстоянии один от другого – красивые одиночные домики, поставленные с учетом рельефа так, чтобы получались живописные пейзажи. Или на берегах появлялись хорошо построенные деревни, размер которых заставлял зрителя предполагать, что их население многочисленно, а внешний вид говорил о достатке жителей. Там были группы людей – мужчин, женщин и детей, были отары овец и стада коров и быков со своими пастухами. Но на самом деле домики были хрупкими, наспех сколоченными фасадами без домов, а деревни – скоплениями таких же фасадов. Крестьяне, отары и стада были привезены из разных частей империи. Их перемещали с одного места на другое, часто под покровом темноты, и потому нескольких тысяч людей хватало, чтобы создать впечатление, будто этот край полон народа. Князь де Линь писал: «Императрица не может, как мы, передвигаться пешком, и ее уверили, что города, на строительство которых она выделила деньги, уже построены; на самом же деле это часто бывают города без улиц, улицы без домов и дома без крыш, дверей и окон». В нескольких из поддельных городов, куда, как ожидали, императрица-путешественница должна была заехать, были устроены пристани, уставленные мешками (предполагалось, что в мешки насыпана пшеница), склады, которые ломились от товаров, и лавки, полные промышленных изделий. Сырьевая продукция империи была поспешно привезена на эти остановки, чтобы служить декорацией для спектакля. За промышленными товарами посылали в Вену, Варшаву и в другие места. Но во многих тюках и мешках с товарными ярлыками были лишь солома, стружки или земля. Однако трудно сомневаться, что в этом обмане была и доля правды: купцы из Санкт-Петербурга, Риги, Москвы, Казани, Астрахани, Польши и Германии, разумеется, привезли свои товары в места, через которые должен был проехать многочисленный и богатый двор императрицы, который еще привлек бы к себе огромную толпу приезжих.

Когда флот встал на якорь напротив Канева, на борт императорской галеры приехал с визитом, под своим прежним именем граф Понятовский, марионеточный король Польши Станислав-Август. Два монарха не видели друг друга двадцать три года – с тех пор, когда король был знатным дворянином, а императрица великой княгиней и они были любовниками. Чтобы увидеть свою старую знакомую и попросить об увеличении своих доходов, король ждал ее три месяца и истратил три миллиона ливров, которые позже были ему возмещены. Едва не погибнув в Днепре во время сильнейшей бури, Екатерина сошла на землю в Кременчуге. В этом городе она жила в только что построенном и великолепно украшенном дворце, рядом с которым был разбит сад из экзотических деревьев. Приехав в Кайдак, бывшую столицу запорожцев, она приняла там флегматичного австрийского императора Иосифа II, который путешествовал под именем граф Фалькенштейн, и вместе с ним доехала до Херсона по суше: днепровские пороги не позволяли продолжить путь по воде. Этот город, которому было всего девять лет, уже выглядел богатым и густонаселенным. Склады и лавки с товарами, корабли в порту, адмиралтейство и верфь возвещали зарю торговли и флота. Но хотя Херсон действительно процветал, выставленные напоказ признаки его богатства были в основном случайными чертами. Словно от взмаха волшебной палочки чародея в городе выросли новые дома, в Херсон за счет государства привезли товары с далеких от него рынков, а толпы людей состояли не из местных жителей, а из иностранцев из разных стран Европы, которых привело в Херсон любопытство или интерес к городу. Среди приехавших были француз Леру, которого считали тайным эмиссаром Калонна (вероятно, речь идет о Шарле Александре Калонне, видном французском государственном деятеле, который в 1783–1786 годах был генерал-контролером финансов Франции. – Пер.) вместе с Диллоном и Ламетом (Александр де Ламет – видный французский военный и политический деятель, либерал. – Пер.), испанский беженец Миранда, англичанка леди Крейвен, гречанка мадам де Витт и пестрая компания поляков и немцев. Когда Екатерина проезжала через город, ее внимание обратили на надпись над воротами на той их стороне, которая была обращена к востоку: «Дорога в Византий».

Этими словами Потемкин напоминал ей о конечной цели их общих честолюбивых стремлений. Турецкий двор, которому сообщили заранее о посещении юга императрицей, легко понял ее подлинный смысл и воспринял ее как угрозу, хотя его и уверяли, что это просто поездка с мирными целями. Поэтому он направил четыре линейных корабля к устью Днепра. «Видите? – насмешливо спросила Екатерина своих придворных, глядя на эти суда. – Можно подумать, что турки не помнят о Чесме».

Продолжая свое путешествие, Екатерина и германский император въехали в Крым через Перекоп и добрались до Бахчисарая, где императрица поселилась во дворце ханов. В честь ее приезда звучали военная музыка и артиллерийский салют. В воздухе развевались знамена с надписями: «Екатерина родилась, и Россия обрела свой облик», «Екатерина приказала, и Таврида возникла». В первую ночь пребывания Екатерины в столице Крыма Потемкин развлекал императрицу видом искусственно освещенной горы, которая вдруг словно вспыхнула ярким огнем. Депутации, в которые входили мирзы, беи, имамы и аги, приветствовали свою новую государыню и подносили ей в дар хлеб, соль и сахар, как своим ханам в давние времена. Один раз отряд татар окружил императорские кареты, и какое-то время татарские воины скакали рядом с ними, выкрикивая свой боевой клич «Я Илла! Я Алла!». К императрице подводили местных жителей, одетых в роскошные длинные шубы и шелковые кафтаны, словно в Крыму были мир и процветание. Но это была лишь умело созданная видимость довольства и верности. Преданные императрице мурзы, беи, имамы, аги и солдаты на самом деле были цыганами, евреями, армянами и казаками, наряженными для этого случая в костюмы татарских знатных людей, чиновников и воинов. Императрица, должно быть, чувствовала, что устроенные перед ней демонстрации лживы, потому что оставалась в Крыму недолго. Это краткое пребывание на полуострове не было для нее безопасным. Татары в городах покушались на ее жизнь, хотя, куда бы она ни направлялась, ее окружали хорошо вооруженные батальоны охраны; а Селим-Гирей предпринял много яростных набегов из своих горных укреплений. Екатерина провела одну ночь в Старом Крыму и побывала в Актияре, точнее, Севастополе: в предыдущем году этому городу было дано новое имя. В конце Екатерининской улицы, возле гавани, до сих пор существует, если не был уничтожен англо-французскими снарядами во время обстрелов, симпатичный маленький домик, где она жила во время своего короткого пребывания в этом городе. Этот домик императрица поспешно покинула, когда узнала, что раскрыт заговор против нее. Германский император сопровождал ее на обратном пути до Москвы. В июле она вернулась в Санкт-Петербург после семи месяцев отсутствия.

Кроме допуска в воды Черного моря и контроля над его северным побережьем, Россия теперь надеялась завладеть Константинополем – воротами в это море. Во время своего фантастического путешествия императрица и император подтвердили ранее заключенное ими соглашение, по которому обещали, объединив свои силы, совместно напасть на турок, изгнать из Европы и разделить между собой их владения. Император должен был получить княжества Молдавию и Валахию и еще несколько территорий, а императрица брала себе остальное – львиную долю. Видимо, безразличие западных государств к расчленению Польши ободрило монархов-союзников и подсказало им план уничтожить Османскую империю, а ее владения присвоить. К Франции проявили особое отношение: ее пытались умиротворить и привлечь к дележу добычи, предложив ей Египет; однако приманка не была проглочена. Нет ни малейшего сомнения в том, что этот план действительно существовал, как и в том, что он был окончательно принят во время дерзкой поездки в Крым, хотя подробности этого неизвестны. В Санкт-Петербург приехали греки, желавшие оказать почет Константину как своему будущему императору. Потемкин страстно желал войны и решил устроить ссору, чтобы исполнить договор между двумя государствами. Он рассчитывал, что наступающие войска триумфальным маршем дойдут до Босфора, – и, может быть, предполагал, что сам будет править там как наместник императрицы до совершеннолетия ее внука. В 1787 году у него появилась новая причуда: он приказывал, чтобы ему читали Плутарха, и слушал чтение очень внимательно. На рассказе об Агесилае и его победах князь прервал чтеца, задумался, а потом спросил: «Как ты думаешь, могу я когда-нибудь в будущем поехать в Константинополь?» Чтец ответил: «Если это будет угодно государыне. Нельзя сказать, что нет никакой возможности помешать вам уехать». – «Достаточно! – прервал его князь и сказал: – Если кто-нибудь сегодня придет и скажет мне, что я не могу туда поехать, я прострелю себе голову».

Итак, Россия приготовилась напасть в союзе с Австрией на ослабшую и находившуюся в упадке империю султана. Русский посол при Порте получил указания спровоцировать военные действия. Но турки догадались по оскорбительному и угрожающему путешествию своих врагов на юг об их подлинных намерениях и чувствовали, что не смогут сохранить мир. Поэтому, опережая противника, они предугадали желания русских и сами объявили войну России спустя месяц после возвращения Екатерины в ее столицу, назвав основанием нарушение Кайнарджийского договора. Порте надо было сделать это раньше или не делать вообще, поскольку за время их долгих колебаний оба северных государства смогли доработать свои планы и собрать войска. В манифесте, изданном по поводу этого события, есть фраза, правильность которой подтвердили последующие события: «Если русские останутся хозяевами Крыма, Порта не сможет в будущем оставаться в безопасности, ведь у них всегда будут какие-нибудь намерения, которых надо будет бояться». Тот, кто писал эти слова, мысленно видел перед собой грозные форты и просторные военные склады Севастополя. Крымские татары восстали, чтобы поддержать своего прежнего сюзерена, а Мансур-бей призвал кавказских горцев нападать на русские передовые заставы. Екатерина, со своей стороны, применила против османов и пророка-воина, кроме армий и артиллерии, духовное оружие. Она сделала так, что Мансура провозгласили лжепророком, мятежником и отступником как от христианской веры, так и от веры Мухаммеда. А в поддержку своих замыслов императрица велела опубликовать несколько пророчеств, в которых патриархи Никон и Иеремия предсказали скорое разрушение Константинополя, поражение и крах ислама и победу греческой религии. Эти изречения были переведены, и трудолюбивые агенты императрицы старательно распространяли их в Турции, в Персии, на Кавказе и в Крыму. В указе императрицы было написано: «Эти чудесные пророчества должны исполниться в наши дни под защитой справедливого Бога, который так долго и чудесно помогал оружию Московского государства». Во времена Петра Великого тогдашний епископ Иерусалима призвал себе на помощь пророчество, которое, как говорили, было найдено в гробнице Константина и обещало, что Константинополь будет освобожден от турок и вернется в руки греков. Это предсказание распространили среди греков, чтобы поднять их на восстание. Россия никогда не упускала случая, воюя ради своих честолюбивых целей, продемонстрировать всему миру, что ведет войну согласно воле Провидения, и завернуть агрессивное содержание манифестов в обертку из благочестивых слов.

Потемкин хвалился, что разобьет Османскую империю за две кампании, но его расчет оказался неверным. Армии союзников одержали блестящие победы. Ни один античный герой не был таким кумиром своего народа, каким был завоеватель Очакова во время своих приездов в столицу с театра военных действий. Императрица, окрыленная успехами своих войск и знавшая, что английский двор враждебно настроен к России, с иронией сказала английскому послу Уитворту: «Сэр, раз король, ваш повелитель, намерен прогнать меня из Санкт-Петербурга, я надеюсь, он разрешит мне удалиться в Константинополь». По всей Европе шли разговоры о том, какой великолепный, роскошный прием устроил наместник Тавриды в своем Таврическом дворце для своей императрицы. У князя было мрачное предчувствие (которое оказалось верным), что скоро ему придется навсегда покинуть сцену, на которой он играл свою великую роль, и он решил на прощание устроить празднество, не имеющее равных по стоимости и блеску. Приготовления к приему заняли больше месяца. В праздничном представлении были заняты артисты всех специальностей. Устроители пиршества опустошили магазины и лавки, чтобы доставить все необходимое. Каждый день они собирали сотни людей и заставляли их разучивать их будущие роли, и каждая репетиция уже сама была впечатляющим зрелищем. На само празднество были приглашены императорская семья, придворные, иностранные послы, знать и большинство живших в столице людей высокого звания. Для не допущенного на пир простого народа были выставлены высокие штабеля одежды, столь же высокие пирамиды еды и большой запас спиртных напитков, за которые простолюдины должны были бороться между собой после приезда императрицы. Потемкин помог Екатерине выйти из кареты. Он был одет в ярко-алый мундир, поверх которого был наброшен плащ из золотых кружев, расшитый драгоценными камнями и дополненный украшениями. Шляпа князя была так тяжела от множества украшавших ее бриллиантов, что он был вынужден приказать одному из своих адъютантов нести ее в руках. Как только Екатерина переступила порог, весь дворец зазвенел от музыки. Оба молодых великих князя, Александр и Константин, в сопровождении сорока шести одинаково одетых молодых дворян открыли шествие. Перед сидевшей на троне царицей торжественно прошли пышные процессии представителей различных подвластных ей народов в их национальных костюмах – казаки, черемисы, вогулы, пермяки, татары, башкиры, калмыки и кавказцы. Были зажжены 140 000 ламп и 20 000 восковых свечей. Посуда, на которой императрице подали ужин, была из чистого золота. Екатерина пробыла на празднике до ночи и покинула его под звуки гимна, который исполняли в ее честь, – как богиня. Потемкин, получивший все почести, которые были возможны, и растративший все свои силы в пьяном разгуле, страдал от дурного предчувствия и, находясь в столице, все время только играл своими алмазами, как ребенок горошинами, или бродил по своему дворцу, погруженный в мрачные мысли, и грыз ногти.

Армии Российской империи добились успеха в боях, но эта удача оказалась для победителей почти такой же гибельной, как для побежденных. В Вене на престол взошел новый монарх, и политика австрийского двора изменилась. Волнения в Австрийской империи заставили ее правительство заключить сепаратный мир на условиях возврата к довоенному положению дел. Россия продолжала сражаться одна, но война оказалась для нее слишком тяжелым бременем. Ей стало не хватать людей, и власти были вынуждены обшаривать дикие пустыни Сибири в поисках ссыльных, пригодных для зачисления в армию. Затраты на войну были огромны, а казна была пуста, и кредит Российского государства так низок, что иностранные капиталисты, перед тем как иметь дело с казначейством империи, требовали гарантию от частного банкира или от ближайшего наследника престола. Великобритания угрожала, а Польша была ненадежна. При таких обстоятельствах Екатерина в душе горячо желала мира, хотя внешне держалась высокомерно и независимо. В 1792 году она в Яссах заключила с Портой договор, положивший конец войне, в которой Австрия потеряла 130 000 человек, Россия 200 000, а Турция 330 000. Никогда честолюбивый замысел не завершался более полным крахом, чем тот план, который путешествующие монархи составили, непринужденно беседуя, во время путешествия. Вместо того чтобы приобрести Болгарию, Румелию, Фессалию, Албанию, Пелопоннес и греческие острова, императрица получила Очаков – пропитанный кровью город, в котором дома были разрушены и пусты, и еще мрачные степи между Бугом и Днестром. Напрасно Константина приобщали к греческой культуре, напрасно он принимал почести от депутатов с островов архипелага. Его ждала необычная судьба: Константин, предназначенный для константинопольского трона, который надо было захватить силой, не занял трон в Санкт-Петербурге, на который имел законное право. Когда российский престол освободился после смерти Александра, Константина опередил и стал новым императором его младший брат Николай. Судьба, которая постигла Екатерину и ее внука Константина в XVIII веке, повторилась в веке XIX для Николая и его сына, тоже Константина: и те и другие злили своего соседа, «больного человека» (прозвище, данное Турции. – Пер.) В этом новом случае Россия, которая надеялась завладеть воротами Черного моря, потеряла само море и с трудом могла видеть его воды.

Обманутый крымский хан тяжело пострадал из-за покорного следования советам русских. Шахин-Гирей не был на полуострове, когда туда приезжала императрица. После того как хана лишили власти, какое-то время с ним обходились вежливо: ему пообещали дворец в Санкт-Петербурге, право иметь двор и восемьсот тысяч рублей пенсии. Но потом его перевезли в Калугу – город на реке Оке, который в то время был жалким поселком. Пенсию стали платить неаккуратно, а затем и вовсе перестали платить. Потемкина обвинили в том, что он присваивал ее себе. Неудачливый хан в крайнем отчаянии настойчиво просил, чтобы ему позволили самому явиться с жалобой к императрице и потребовать исполнения данных ему обещаний. Ему сказали, что разрешить этого не могут. Тогда несчастный Шахин-Гирей воскликнул: «Раз уж мои враги решили меня погубить, отдайте меня в жертву туркам. Они хотя бы не откажут мне в праве самому выбрать способ моей смерти». С варварской жестокостью, не имеющей себе равных, его поймали на слове и действительно отвезли на турецкую границу, где турецкие власти захватили его и отвезли на Родос. Там разъяренная чернь убила Шахин-Гирея, считая, что по его вине Россия захватила Крым. Его соперник Селим-Гирей увидел, что дальнейшее сопротивление его страны бесполезно, и согласился отступить. Он добился для своих сторонников разрешения уйти в Черкесию. Там, в тени Кавказских гор, он и умер, оставив многочисленное потомство. Представители боковых ветвей семейства Гиреев во время войны отличались доблестью в турецкой армии. Максуд-Гирей был губернатором Измаила во время ужасного штурма, когда войска Суворова захватили этот город. А Каплан-Гирей геройски сражался против австрийцев в битве при Шурше.

Молодой принц Крым-Гирей, потомок крымских ханов, родившийся на Кавказе, отверг Коран и перешел в христианство при посредстве шотландцев-миссионеров, в Карассе (может быть, в турецком городе Карс? – Пер.). Благодаря заботам доктора Патерсона он побывал в Англии, а затем учился в академии Хомертона и позже в Эдинбургском университете. Он женился на шотландской даме и около 1817 года вернулся в Крым и поселился в Симферополе, где принца и его жену называли султаном и султаншей. Доктор Лайелл, побывавший у Крым-Гирея в гостях, писал: «Поскольку он теперь русский подданный, он, разумеется, был вынужден отказаться от прав на то имущество на Кавказе, наследником которого был. Император Александр назначил ему пенсию в шесть тысяч рублей. Эти деньги и маленький доход султанши позволяют ему жить с комфортом». Его дом в Симферополе был обустроен в английском стиле. В этом доме почти все передвижные и переносные вещи были изготовлены в Англии и господствовали английские обычаи и нравы. Одна из его дочерей вышла замуж за немца-протестанта. Странная судьба! Один из потомков семьи Чингисхана, которая когда-то наводила ужас на всю Европу и так испугала западное духовенство, что оно собралось на всеобщий совет, стал христианином и к тому же сделался протестантом в центре территории единственной блаженной греко-российской церкви.

Судьба Мансур-бея точно не известна. По сведениям из русских источников, человек, по описаниям похожий на этого грозного вождя, был пленен при захвате Анапы в 1791 году и отправлен доживать свои дни то ли в Соловецкий монастырь на Белом море, то ли в Шлиссельбургскую крепость у выхода из Ладоги. В других рассказах его отождествляют с почтенным затворником, который жил в уединенной долине на Кавказе и держал в своем доме странный набор вещей – карты и оружие, книги на иностранных языках и математические инструменты. У некоторых горных племен есть безумная легенда об этом пророке-воине: из-за того, что тот не был настоящим мусульманином, он осужден провести сто лет в недрах горы в качестве покаяния, а когда этот срок закончится, он снова появится, взмахнет своим карающим мечом и наведет ужас на московитов. Точно известно лишь одно – что он внезапно исчез, оставив после себя память об отважных делах и несгибаемой твердости своего духа, и что в ущельях и долинах Кавказа его почитают вторым после самого Мухаммеда.

Ни одна перемена не была такой резкой и не могла быть более печальной, чем та, которая произошла с Потемкиным через несколько месяцев после того, как он вернулся со своего валтасарова пира. Шестнадцать лет он был почти всемогущим в Российской империи, управлял императрицей, с наслаждением заставлял самых могущественных людей страны чувствовать свою власть и ни в чем не ограничивал свои страсти, как бы дорого или трудно ни было их удовлетворить. Генералы дрожали, когда он хмурился, генерал-майоры были счастливы прислуживать ему как лакеи. В городе его дворец, а в военном лагере его шатер всегда был двором, гаремом, притоном для мошенников и храмом для вакханалий. Зимой к столу князя подавали выращенные в оранжерее вишни, каждая из которых стоила рубль. Офицеры ездили из Херсона в Ригу, за тысячу миль, и дожидались там прибытия весенних кораблей, чтобы привезти ему апельсины, или отправлялись в Москву за супом из стерляди. Он был человеком большого ума, очень проницательным и дальновидным, но по беспечности совершенно забывал о подробностях. К примеру, в его лагере шампанское всегда было в изобилии, но часто у него не было ни капли воды, и, имея целые штабеля пирожков, он не имел ни куска хлеба. Хотя князю было всего пятьдесят два года, его организм был изношен. Потемкин присутствовал на конгрессе в Яссах, но не увидел заключения договора. Однажды осенним утром 1791 года из этого города выехала карета, в которой генерал-губернатор Крыма и Южной России направлялся в Николаев для поправки здоровья. До рассвета было еще далеко. Холод пронизывал тело, ветер завывал и стонал, летя над степью. Проехав всего несколько верст, карета остановилась, и того, кто сидел в ней, вынесли наружу. Адъютанты положили его на траву у подножия дерева. На этом месте он и умер – под открытым небом. Он был похоронен в Херсоне. После внезапной смерти Екатерины сменивший ее на троне Павел, ненавидевший фаворита матери, приказал разрушить склеп, бросить труп в первую дыру, которая окажется рядом, и тело было похоронено без всякого обряда в крепостном рву. Теперь никто не может показать на определенное место и произнести: «Здесь покоится Потемкин».

Честолюбивая государыня умерла на шестую осень после своего властного министра. Утром 6 ноября 1796 года она встала с постели в своем обычном состоянии здоровья, весело болтала за кофе, а потом ушла в свой кабинет. Через полчаса ее нашли лежащей без чувств на полу: с ней случился апоплексический удар. Похороны Екатерины не имели себе подобных в истории погребальных обрядов. Новый монарх, Павел, приказал вынуть останки своего убитого отца из безвестной могилы в монастыре Святого Александра Невского и велел поставить их рядом с телом своей матери в Зимнем дворце. После этого два тела, которые были разлучены больше тридцати лет, были вместе перевезены в склеп императоров в церкви Петра и Павла. Орлова и Барятинского, которые были главными орудиями Екатерины в убийстве ее мужа, Павел заставил идти за гробами в процессии.

Большинство зданий, воздвигнутых для удобства императрицы вдоль ее пути в Крым или в память о ее визите туда, пришли в упадок. Меньше чем через пятнадцать лет после ее поездки доктор Кларк обнаружил, что вилла в Старом Крыму внутри заставлена штабелями лакричного корня, который собирали в соседних горах для военных госпиталей. Екатеринослав – город на Днепре, который императрица основала в присутствии Иосифа II и назвала в свою честь, не стал процветающим. Его планировали огромным, в расчете на миллион человек, но за почти семьдесят лет в нем набралось всего несколько тысяч жителей.

Дворец, построенный в этом городе для путешествующей императрицы, был роскошным зданием с просторным парком вокруг, которое стояло на склоне возле реки. Теперь деревья парка выросли и стали могучими, река течет так же величаво и мощно, но жилище государыни испорчено местными крестьянами, которые разобрали часть его на материалы для постройки или починки своих хижин. Сейчас это куча бесформенных обломков – развалина, которая не представляет интереса для историков и не имеет того достоинства, которое старость придает руинам.

В царствование Екатерины население южной части ее владений находилось в постоянном движении. Эти переезды были иногда добровольными, а иногда вынужденными и приводили к огромным трудностям. Орда калмыков, кочевавшая в степи между Доном и Волгой, долго терпела вымогательство со стороны государственных инспекторов, которые отбирали у них скот для собственных нужд и тиранически вмешивались в их народные обычаи. В ответ на протесты глава калмыков, почтенный старик, уважаемый всем своим народом, был подвергнут телесному наказанию. Такого позора калмыки уже не могли стерпеть. Их священнослужители и старейшины объявили пост, собрались на совет, а затем поехали от одного стойбища к другому, от одной юрты к другой. Весь народ охватило одно и то же чувство, и внезапно все калмыки исчезли – старики и молодые, сильные и слабые, с юртами и вещами, со стадами и отарами. Не осталось даже ни одной собаки. Место, где жили калмыки, превратилось в голую пустыню. Тайна их побега охранялась так хорошо, что русские узнали о нем только через два дня после того, как он произошел. Тогда в погоню за калмыками были высланы несколько полков солдат, которые вернулись ни с чем. Беглецы отправились на родину своих отцов, которую их народ покинул примерно за сто лет до этого. Она находилась на территории Китая, и калмыкам предстоял утомительный путь длиной в 2000 миль. Им нужно было перейти реки, болота и песчаные пустыни, силой прокладывать себе путь через земли народов, которые не желали их пропускать. Многие калмыки погибли в пути от вражеской руки, лишений и усталости. Санкт-петербургский кабинет министров послал в Пекин меморандум с требованием вернуть беглецов в Россию. Но Киен-Лонг (Цянь-лун, тогдашний император Китая. – Пер.) ответил: «Я не такой несправедливый правитель, чтобы отдать своих подданных на разграбление иностранцам, и не такой жестокий отец, чтобы прогнать своих детей, которые вернулись в лоно своей семьи. Мне стало известно об их намерении покинуть Россию лишь в тот момент, когда они пришли сюда, и тогда я поспешил вернуть этим бездомным странникам земли, которые с древнейших времен принадлежали их предкам». Из-за этого переселения, которое произошло в 1770 году и было одним из самых необычных и удивительных в истории, Россия утратила по меньшей мере 60 000 домов (точней, юрт), в которых, если принять обычное среднее количество людей в семье, жило 300 000 человек.