Текст книги "Дело сердца. 11 ключевых операций в истории кардиохирургии"

Когда подали газ и Лорен уснула, Гросс сделал надрез на ее груди с левой стороны. Разрезав расположенные под кожей мышцы, он рассек хрящ, соединяющий третье ребро с грудиной, и отодвинул ребро в сторону. Когда через разрез в грудную клетку попал воздух, левое легкое схлопнулось, что позволило Гроссу как следует разглядеть и само сердце, и его магистральные кровеносные сосуды. Теперь пальцы хирурга были всего в нескольких миллиметрах от артериального протока, однако ему понадобился еще целый час, чтобы найти этот проток и до него добраться. Для этого нужно было освободить аорту и легочную артерию от окружающих их тканей, не спровоцировав при этом обильного кровотечения и ничего не повредив. В статье, написанной Гроссом тринадцать лет спустя, когда у него за плечами было уже 412 подобных операций, он подчеркнул, насколько сложным был тот этап, заметив, что «в столь ограниченном пространстве любое неверное движение может обернуться катастрофой». В последующих операциях на эту кропотливую работу он стал отводить уже целых два часа.

Осторожно обнажив магистральные кровеносные сосуды, Гросс увидел проток, соединяющий легочную артерию с аортой. Его длина была всего пять миллиметров, однако из-за внушительного диаметра в восемь миллиметров через него каждую секунду проходило значительное количество крови. Поместив на сердце палец, он ощутил настораживающую вибрацию: не привычные мощные сокращения, а какое-то необычное дребезжание, которое продолжалось даже в перерывах между ударами сердца. Он приложил мембрану стетоскопа к легочной артерии и услышал оглушительный протяжный рев, который напомнил ему звук выходящего из огромного двигателя пара. Осторожно обхватив проток шелковой нитью, он плотно ее затянул. Вся хирургическая бригада взволнованно наблюдала за происходящим, внимательно высматривая любые признаки нарушения циркуляции крови. Подождав минуты три и убедившись, что нет каких-либо отклонений, Гросс решил завязать свободный конец нити, чтобы окончательно закрыть проток.

Когда он это сделал, странная вибрация тут же прекратилась. Почувствовав облегчение, Гросс закрыл грудную клетку Лорен и зашил разрез. Операция выдалась крайне напряженной, однако ребенок прекрасно ее перенес, и жизни девочки ничто не угрожало. На следующий день состояние Лорен было достаточно удовлетворительное, чтобы сидеть на стуле, а уже через двое суток она разгуливала по палате.

В клинических отчетах хирурги иногда отмечают, что послеоперационный период у пациента прошел «бурно». Это вполне нейтральное слово обычно подразумевает серию неприятных и даже порой смертельно опасных осложнений. В случае же с Лорен Свини этот эпитет можно было использовать в самом что ни на есть прямом смысле: пока она поправлялась после перенесенной операции, на Бостон обрушился сокрушительный ураган. Гросс пришел навестить ее в палату и обнаружил, что она в превосходном состоянии: больше всего девочка переживала, что ветер разрушит только что построенный ею замок из песка. Маленькая девочка, находящаяся на грани смерти, превратилась вдруг в веселого здорового ребенка, способного жить абсолютно нормальной жизнью, – Гросс был очень этому рад.

Правда, не все обрадовались такому успеху. Доктор Лэдд – все еще будучи на отдыхе в Европе – прочитал про операцию в газете и пришел в бешенство из-за своеволия Гросса. Когда он увидел Гросса по возвращении на работу, то поинтересовался первым делом, не хочет ли он ему о чем-нибудь рассказать. «Да нет, особо не о чем», – ответил его непокорный подчиненный. Отношения между этими двумя мужчинами так навсегда и остались прохладными. Что больше всего раздражало Лэдда, так это, пожалуй, то, что Гросс оказался прав. Все четверо пациентов чувствовали себя прекрасно после операции, и Лэдду скрепя сердце пришлось разрешить Гроссу брать новых. К сожалению, дальше все было уже не так гладко. Когда его двенадцатый пациент выписался из больницы домой, его родители устроили торжество в честь его возвращения. Но посреди праздника ребенок внезапно потерял сознание и умер. Вскрытие показало, что лигатура перерезала артериальный проток, вызвав обширное внутреннее кровоизлияние. После этого несчастного случая Гросс внес изменения в процедуру, и вместо того, чтобы просто перевязывать проток, он начал разделять его скальпелем, прежде чем сшивать концы. Это несколько усложняло ход операции, но зато давало более надежный долгосрочный результат.

В 1944 году, когда Альфред Блэлок выступал перед медицинским обществом Массачусетса с речью о последних достижениях хирургии, он сообщил, что Гросс успешно прооперировал более шестидесяти пациентов, заметив при этом, что только в США было приблизительно двадцать тысяч человек, которым данная операция могла бы пойти на пользу. К 1951 году количество пациентов Гросса перевалило за четыре сотни, причем более 97 процентов из них ему удалось вылечить. Другие хирурги также докладывали о потрясающих результатах с этой новой операцией. В 1943 году тринадцатилетнего мальчика прооперировали в Эдинбурге, и пять лет спустя его приняли на военную службу, дав максимально возможную оценку состоянию его здоровья. Он стал чемпионом по боксу в своем полку и утверждал, что способен пробежать сто ярдов (91,44 метра. – Прим. ред.) за десять секунд. Маленький кусочек шелковой нитки, мастерски размещенный и зафиксированный хирургом, превратил инвалида в спортсмена.

* * *

Успешная операция Гросса, сделанная в 1938 году, стала событием, побудившим Блэлока разработать свой собственный протокол операции на синюшных детях. Вместе с тем за шесть лет, разделяющих эти два эпохальных события в истории детской кардиохирургии, был нанесен еще один сокрушительный удар по врожденным порокам сердца. И хотя непосредственное участие в исследованиях, которые стали основой для триумфа детской кардиохирургии, принимали Гросс и Блэлок, прорыв все же совершил швед по имени Кларенс Крафурд.

Аорта – самый крупный кровеносный сосуд в организме человека: это артерия, через которую обогащенная кислородом кровь поступает ко всем основным внутренним органам. Диаметром где-то с садовый шланг, она берет начало в верхней части левого желудочка сердца, поднимается на несколько сантиметров, а затем загибается вниз петлей – ее называют дугой аорты. Затем аорта уходит где-то на тридцать сантиметров в брюшную полость и потом разветвляется на две части. Три ответвления, идущие от верхней части дуги аорты, обеспечивают кровью голову и верхние конечности: брюшная аорта снабжает кислородом нижнюю часть тела. Чрезвычайно важно, чтобы кровь по этой артерии поступала бесперебойно.

При коарктация аорты – довольно распространенной врожденной патологии – диаметр части этой важной артерии оказывается значительно суженным. Так как кровь с трудом проходит через место сужения, то давление выше этого участка повышается, а ниже – падает. Это приводит к поразительному симптому – если измерить давление на руках и на ногах, то в руках оно окажется выше. Кровеносные сосуды грудной клетки при этом, как правило, расширяются, так как организм стремится улучшить кровоснабжение брюшной полости, порой раздуваясь настолько, что вызывают эрозию ребер. Это естественный компенсационный механизм, сродни тому, что происходит в сети автомобильных дорог, когда по какой-то причине главная трасса между двумя городами оказывается перекрыта: машины вскоре начинают ехать в объезд по соседним небольшим дорогам, и в результате все добираются до места назначения окольными путями. Так и в нашем организме: магистральные кровеносные сосуды – не единственный путь к основным органам: кровь также может добраться до них по лабиринтам менее крупных кровеносных сосудов, называемых коллатералями. Еще у человеческого организма в запасе есть один фокус: между крупными кровеносными сосудами могут формироваться новые коллатерали, а маленькие сосуды способны расширяться, чтобы пропускать через себя больше крови.

Тем не менее, даже несмотря на эти механизмы приспособления, коарктация аорты – тяжелое заболевание, ставящее жизнь человека под угрозу. У людей, страдающих от этой проблемы, могут развиться различные осложнения, в том числе гипертония и сердечная недостаточность, а при условии отсутствия лечения их средняя ожидаемая продолжительность жизни составляет всего тридцать четыре года. Эта патология не диагностировалась на регулярной основе, пока не накопилось достаточно знаний о разных врожденных пороках сердца и не появилась возможность сравнивать их между собой. Так, один кардиолог заметил, что в 1930-х годах количество пациентов с данной проблемой резко возросло, хотя, скорее всего, дело было в том, что врачи просто стали более внимательными к разным настораживающим симптомам. Лечить коарктацию аорты тогда совсем не умели. Еще в 1944 году в одном из самых распространенных учебников говорилось лишь о том, что таким пациентам следует обеспечить дополнительную защиту от инфекций и предостеречь их от чрезмерных нагрузок. Автор этого учебника не знал еще, конечно, что радикальное лечение таких болезней уже вот-вот станет возможным – благодаря одному открытию, сделанному по ошибке.

К середине 1930-х годов хирурги в Америке и Европе проводили сотни исследований на животных с целью определить вероятные трудности, с которыми можно столкнуться, оперируя на сердце и его магистральных сосудах. Так, помимо прочего, они переживали по поводу последствий временного прекращения кровоснабжения организма. Стало понятно, что, прежде чем резать аорту, необходимо остановить кровоток, идущий через нее, чтобы избежать обильной кровопотери. Это, в свою очередь, лишило бы основные органы кислорода, и это, как тогда считало большинство специалистов, привело бы к неминуемой смерти уже через несколько минут.

В 1935 году хирург из больницы Саббатсберг в Стокгольме по имени Кларенс Крафурд решил проверить это предположение с помощью серии экспериментов. Используя в качестве подопытных животных собак, он ставил им на аорту зажим, чтобы остановить кровоснабжение остального организма. К своему удивлению, он обнаружил, что можно безопасно останавливать кровообращение на целых двадцать пять минут при условии, что мозг в это время будет продолжать получать необходимое ему количество крови[10]10
  Это открытие, однако, на самом деле не было новым. Британский хирург сэр Эстли Купер (1768–1841) еще в свои студенческие годы провел практически идентичный эксперимент. – Прим. автора.


[Закрыть], что достигалось путем присоединения сосудов мозга к кровеносной системе второй собаки с помощью стеклянных и резиновых трубок.

Поначалу этот результат не сочли хоть сколько-нибудь значимым аргументом в пользу таких операций на людях, однако в итоге он оказался неожиданно важным. Несколькими годами позже Крафурд оперировал ребенка с открытым артериальным протоком. Шелковой лигатурой он начал перевязывать проток, но затянул нитку слишком сильно и она прорезала стенки сосуда. Началось обильное кровотечение, остановить которое Крафурд оказался не в силах. Отчаявшись, он поставил зажим на аорту, чтобы полностью остановить кровоток. Это позволило ему зашить оба конца разорванного протока, на что у него ушло почти полчаса. Помня о своих старых экспериментах на животных, он был уверен, что большинство внутренних органов ребенка от столь продолжительного отсутствия кровоснабжения не пострадают, однако переживал по поводу серьезных повреждений головного или спинного мозга, которые могли привести к параличу и даже смерти.

Когда ребенок очнулся от наркоза, Крафурд и его коллеги с радостью обнаружили, что страхи были напрасными: нервная система маленького пациента была в порядке. Это заставило Крафурда серьезно задуматься насчет коарктации аорты – диагнозе, который он обсуждал с Робертом Гроссом во время своей очередной поездки в США. Оба сошлись на том, что если суженный участок достаточно короткий, то его можно было просто вырезать, сшив между собой обрезанные концы артерии. Проблема была в том, что для этого на аорту нужно было установить зажим на все время операции, достаточно продолжительное – час или даже больше. Оба хирурга не сомневались, что лишить тело кровоснабжения на столь длительный период чревато катастрофическими результатами, – и действительно, большинство собак, на которых Гросс опробовал данную процедуру, в итоге оказывались частично парализованы.

То, что маленький пациент Крафурда выжил после получасовой остановки кровообращения, сделало очевидным, что задуманная операция не такая уж нереальная, как казалось сначала, особенно если учесть, что у пациентов с коарктацией аорты, как правило, есть развитая система коллатералей, снабжающих внутренние органы кровью в обход аорты. Итак, Крафурд попросил коллег подыскать ему подходящего пациента для проведения операции, и в октябре 1944 года ему представили идеального для нее кандидата – двенадцатилетнего мальчика.

Крафурд провел операцию 19 октября. Вскрыв мальчику грудную клетку и обнажив магистральные кровеносные сосуды, он смог отчетливо разглядеть дугу аорты – место изгиба аорты, в котором она, только выйдя из сердца, сразу же поворачивает вниз. Именно в этом месте и находился сильно суженный участок аорты, значительно ограничивавший количество проходящей через нее крови. Крафурд поместил щипцы с двух сторон от этого проблемного участка, тем самым полностью пережав аорту. Теперь кровь не могла течь через нижнюю часть аорты, однако кровоснабжение мозга через две сонные артерии (отходящие в верхней части дуги аорты) спокойно продолжалось, а это было самым главным. В дефектном участке аорты теперь не было крови, и хирург мог спокойно вырезать его, а затем соединить обрезанные концы аорты. Так как всего в нескольких сантиметрах от медицинских инструментов продолжало вовсю биться сердце, то эта задача требовала от Крафурда небывалой сноровки и сосредоточенности. Первым делом он сделал три стежка на равном расстоянии друг от друга вокруг аорты. Теперь, когда два куска аорты были зафиксированы вместе, он мог окончательно соединить их тонкими шелковыми нитками. К тому моменту, как он закончил, аорта оставалась пережатой уже более двух часов. Это был достаточно долгий промежуток времени, чтобы начать переживать, однако Крафурд знал, что мозг точно не пострадает, и был настроен оптимистично. Он надеялся, что коллатерального кровотока будет достаточно, чтобы обеспечить другие важные органы необходимым количеством кислорода. Разжав щипцы и пустив кровь по сшитой артерии, он с облегчением обнаружил, что она нигде не протекает: самая опасная часть операции была позади.

На момент, когда порядком уставший уже Крафурд накладывал последний шов на грудную клетку мальчику, операция длилась уже шесть часов. У пациента начался жар, а в грудной полости развилась инфекция, но в конце концов он выздоровел. Две недели спустя Крафурд сделал такую же операцию двадцатисемилетнему фермеру, который был не в состоянии работать из-за своего недуга. Эта операция тоже увенчалась успехом, и, когда в марте Крафурд осматривал обоих своих пациентов, он заключил, что они были безупречно здоровыми: фермер даже смог вернуться к своей работе.

Тем временем в Бостоне Роберт Гросс вместе со своим коллегой Чарльзом Хафнейджелом, независимо от Крафурда, тоже пришли к заключению, что коарктацию аорты можно исправить хирургическим путем, временно установив на сосуде зажим. Будучи не в курсе, что Крафурд уже сделал такую операцию, Гросс прооперировал двух пациентов. Первый, к сожалению, умер после того, как сняли зажим с аорты – к сожалению, слишком быстро, что привело к резкому скачку кровяного давления, перегрузившему кровеносную систему оперируемого. Во время второй операции Гросс, убирая зажим, был куда более осторожным, и на этот раз пациент перенес операцию хорошо. Полагая, что он добился чего-то совершенно нового, Гросс добавил заключение про «прорыв» в статью и отправил ее на публикацию. Узнав, что Крафурд на пару недель опередил его, он пришел в бешенство, думая, что тот воспользовался его исследованиями. Даже спустя пять лет Гросс выгнал из операционной приехавшего с визитом хирурга, как только узнал, что тот был ассистентом Крафурда. Стремление провести какую-то новую операцию первым, «установить приоритет», как тогда говорили, – было распространенным явлением в хирургии и наблюдалось с тех пор еще как минимум на протяжении нескольких десятилетий. Подобно космической гонке между СССР и США в 60-х годах, подобная конкуренция была двигателем прогресса, однако также приводила к ожесточенному соперничеству и неприятным спорам.

Разумеется, первенство в подобном деле имело смысл лишь в случае успешного результата. К счастью, операции на людях с врожденными пороками сердца действительно оказались эффективными. Один из первых синюшных детей Блэлока, мальчик по имени Самюэль Сандерс, стал впоследствии великим пианистом, выступал вместе с Ицхаком Перлманом и Мстиславом Ростроповичем и дожил до 1999 года. А Крафурд и в 1974 году, спустя тридцать лет после операции, по-прежнему поддерживал контакт со своим первым пациентом с коарктацией аорты. Еще более впечатляющим было то, что Лорен Свини Николи, чью жизнь Роберт Гросс спас в 1938 году, дожила до правнуков, произнесла речь на похоронах Гросса и летом 2015 года была все еще в добром здравии.

Это не значит, что все разработанные этими врачами методики стали последним словом в современной хирургии. Всего через пару лет после проведения первого шунтирования Тоссига – Блэлока Уиллис Поттс из Чикаго представил усовершенствованный вариант этой процедуры, который давал лучшие результаты. Позже Дентон Кули, присутствовавший в операционной во время проведения Блэлоком его исторической первой операции, усовершенствовал ее еще больше. Несмотря на все эти достижения, хирурги по-прежнему жаждали научиться именно лечить пациентов с тетрадой Фалло, а не просто облегчать симптомы. Чтобы добиться этого, нужно было найти способ оперировать внутри сердца; и если подобное оказалось бы возможным, то открыло бы дорогу для лечения множества других сердечных заболеваний.

Когда Альфред Блэлок умер в 1964 году, Лорд Брок, президент Королевской коллегии хирургов, написал, что его работа «вдохновила и подтолкнула к дальнейшим достижениям в кардиохирургии, которые стали появляться с умопомрачительной скоростью». И действительно, уже через несколько лет после первой операции на ребенке с «синим» пороком сердца кардиохирургия преобразилась до неузнаваемости. Человечество оказалось на пороге эры операций на открытом сердце; а после выдающихся успехов Гросса, Крафурда и Блэлока хирурги по обе стороны Атлантики поняли, что впереди еще много неизведанного и еще более великие открытия в кардиохирургии могут выпасть на их долю.

3. «Отчетливое шипение»

Хьюстон, 5 января 1953 года

В июне 1725 года молодой человек из городка на севере Италии пришел домой к местной куртизанке и вскоре выбежал от нее встревоженный. Дальнейшие события были описаны врачом Джованни Баттиста Морганьи, который более пятидесяти лет был профессором на кафедре анатомии в Падуанском университете:

«Так как в следующие два-три часа женщина не появилась, соседи решили зайти к ней и обнаружили ее мертвой – она лежала в постели, в характерной позе, по которой нетрудно было догадаться, чем она недавно была занята, к тому же на ее половых органах были явно видны следы мужского семени»[11]11
  Когда работа Морганьи была впервые опубликована в Англии, выделенный курсивом текст постеснялись переводить с латыни, на котором он был изначально написан. Так как у современных читателей подобные детали вряд ли могут вызвать возмущение, я позволил себе этот отрывок перевести. – Прим. автора.


[Закрыть].

Рассказ Морганьи об этом безнравственном происшествии появился в 1761 году в книге «О местонахождении и причинах болезней, выявленных анатомом». В книге было собрано почти семьсот отчетов о проведенных Морганьи вскрытиях, и она имела большое влияние. Сопоставляя результаты патолого-анатомического исследования с симптомами, наблюдавшимися у пациента перед смертью, Морганьи надеялся повысить точность существовавших тогда методов диагностики. В данном случае ему не терпелось выяснить причину преждевременной кончины этой молодой женщины, и он отправил одного из своих коллег осмотреть тело умершей. Так как на улице стояла летняя жара, то каждая минута была на счету – Морганьи велел принести все органы этой женщины, на которых были видны признаки болезни. Тот сделал все, как ему было сказано, и доставил профессору пакет с внутренними и половыми органами покойной, которые Морганьи изучил на следующий день.

Рассмотрев сердце, он обнаружил, что орган был с дефектом. Обычно сердце покрывает перикард – мешочек из плотной фиброзной ткани, удерживающий его в грудной полости. Он не только обеспечивает сердцу дополнительную защиту от инфекций, но также содержит небольшое количество жидкости, облегчающей его не прекращающуюся ни на минуту работу. На этот раз, однако, околосердечная сумка не обхватывала плотно, как и полагается, сердце, а была растянута из-за черной свернувшейся крови. Никаких внешних патологий магистральных кровеносных сосудов не наблюдалось, однако, когда Морганьи разрезал самый крупный из них – аорту, – то понял, отчего умерла девушка. Рядом с местом выхода аорты из сердца он обнаружил признаки болезни: стенка сосуда ослабла и раздулась наружу – подобный дефект называют аневризмой. В данном случае аневризма была размером с крупный грецкий орех. Она лопнула, и большое количество крови попало в околосердечную сумку и грудную полость, вызвав практически мгновенную смерть. В отчете о вскрытии Морганьи сделал замечание, руководствуясь, как может показаться, больше соображениями морали, нежели медицинскими знаниями, и все же он оказался прав:

«Вполне очевидно, к тому же есть многократные доказательства, полученные в результате вскрытия, что при наличии определенных причин половые излишества способствуют скорой смерти за счет усиления кровообращения. Большое количество половых контактов вызывает разрыв спящих аневризм и повреждение сосудов головного мозга, которые, не будь такой активной стимуляции кровообращения, легко могли бы оставаться невредимыми гораздо дольше – возможно даже, вплоть до преклонных лет».

Вполне вероятно, что смерть девушки стала следствием ее профессии: теперь развитие аневризмы аорты напрямую связывают с заражением сифилисом, и вплоть до 1940-х годов, до начала повсеместного использования пенициллина, большинство подобных случаев наблюдалось именно у больных сифилисом. Некоторые внезапно умирали из-за разрыва аневризмы – «так же молниеносно, как если бы их застрелили из пистолета», как выразился врач девятнадцатого века Рене Лаэннек. Их можно назвать счастливчиками: чаще всего аневризма разрасталась, сдавливая другие внутренние органы и разрушая кости позвоночника так, что ее можно было разглядеть через кожу. Иногда пациенты умирали медленной смертью от удушья, так как аневризма пережимала им трахею. В 1752 году к врачу Уильяму Хантеру обратился корсетный мастер, у которого на протяжении трех лет в груди росла аневризма, и в конце концов она проступила наружу между ребрами. Она лопнула, когда мужчина повернулся в кровати и собрался кашлянуть: «Кровь хлынула потоком так стремительно, что облила шторы и стены; он умер, не успев не только что-то сказать, но даже просто вздохнуть или простонать».

Аневризма аорты с самого начала, как только ее впервые обнаружили в шестнадцатом веке, стала для врачей сущим кошмаром – ее было сложно диагностировать и невозможно вылечить. Повреждение в стенке аорты – это настоящая катастрофа, особенно если учесть объем и давление находящейся в ней крови, а также тот факт, что это единственный канал, соединяющий сердце с основными органами. Мало того, что эта тридцатисантиметровая трубка очень важна для жизни, так еще до нее трудно добраться: верхнюю часть аорты защищает грудная клетка, и она находится в опасной близости к сердцу и легким, а брюшная аорта спрятана глубоко за внутренними органами и плотно прилегает к позвоночнику. Врач восемнадцатого века Генри Мэйсон заметил в своем трактате, с какими трудностями связано лечение такой аневризмы: «Так как добраться до расположенной глубоко внутри организма аневризмы невозможно, все, что можно сделать для пациента, – это попытаться ослабить движение крови посредством строгой диеты, а также регулярных кровопусканий… Пациенту при этом следует рекомендовать воздержаться от любых волнений тела и разума». То есть это было даже не лечение, а скорее паллиативный уход.

Впрочем, и двести лет спустя перспективы у таких пациентов были немногим лучше – в 1952 году американский хирург Майкл Дебейки назвал аневризму аорты смертельным заболеванием, сравнимым по уровню смертности с раком. Однако вскоре ситуации предстояло измениться. В последний день того года в больницу Хьюстона в распоряжение доктора Дебейки доставили 46-летнего шерифа из Арканзаса. Сравнение с итальянской проституткой восемнадцатого века ему вряд ли польстило бы, но с клинической точки зрения между ним и объектом вскрытия Морганьи разницы почти не было – ну, разве что шериф был все еще жив. Где-то за три месяца до этого его внезапно начала мучить сильнейшая боль в спине, которая отдавала в нижней части живота и в паху. Ему диагностировали аневризму аорты, и врач, поставивший диагноз, ничуть не удивился, когда узнал, что пациент ранее лечился от сифилиса.

К моменту прибытия в Хьюстон шериф был в весьма удручающем состоянии как с физической, так и с эмоциональной точки зрения. Подобно солдатам, вынужденным жить с куском шрапнели в сердце, он переживал, что аневризма может в любой момент убить его. Рентген обнаружил большое пульсирующее образование за сердцем – настолько большое, что оно сместило в сторону желудок и пищевод, а также начало разрушать позвоночник. Прогноз был неутешительным: никогда прежде ни один пациент с аневризмой подобного размера не выживал. И тем не менее три недели спустя шериф покинул больницу полностью здоровым, а через пару месяцев вернулся к своей работе. Исцелившее его хирургическое вмешательство стало первым в серии гениальных операций, которые обеспечили Дебейки известность и подготовили почву для стремительного прогресса кардиохирургии следующего десятилетия. Кроме того, на тот момент это было величайшее достижение в области медицины, которая насчитывала уже почти две тысячи лет.

Древние врачи не раз писали про кровеносные сосуды, правда, в основе их работ и лежало ошибочное представление, будто вены и артерии помимо крови переносят еще и пневму – живой дух, вдыхаемый вместе с воздухом. Как бы то ни было, греческие хирурги второго века нашей эры не только оставили описание аневризмы, но и разработали настолько замысловатую операцию для ее лечения, что осуществить ее впервые смогли только почти 1800 лет спустя. Очень мало известно про Антилла, которого выдающийся канадский врач и специалист по истории медицины сэр Уильям Ослер назвал «одним из самых бесстрашных и одаренных хирургов всех времен». В своем трактате «О медицине» Антилл обозначил различие между травматическими аневризмами и аневризмами, вызванными болезнью, а также дал совет относительно того, какие из них операбельные. Аневризмы артерий в шее, подмышке и паху он посчитал слишком опасными для хирургического вмешательства, объяснив это большим размером затронутых артерий, однако описал процедуру, которую можно применять для любых других сосудов в организме. Суть ее заключалась в том, что на коже, прямо над артерией, делался разрез, окружающие ткани аккуратно отодвигались, и артерию перевязывали с помощью нитей по обе стороны от аневризмы. Потом аневризму вскрывали, чтобы освободить ее от крови и кровяных сгустков, и обкладывали ватой. После такой операции перевязанный участок артерии навсегда терял свои функции, однако организм должен был вскоре компенсировать этот изъян. В любом случае это было определенно лучше, чем позволить аневризме прорваться. Альтернативный метод был предложен Галеном, почти современником Антилла. Он рекомендовал сжимать аневризму снаружи через кожу, пока она не исчезнет.

Это был чрезвычайно ценный вклад в медицину, но подобные методы лечения были применимы, увы, лишь к аневризмам небольших артерий, расположенных неглубоко. Более того, о том, что аорта тоже склонна к формированию аневризм, не было известно вплоть до 1552 года, когда французский врач Жан Фернель при вскрытии обнаружил, что аневризмы могут образовываться и внутри грудной полости. Его современник Андреас Везалий, величайший медик эпохи Возрождения, тоже описывал такие аневризмы. Считается, что он был первым, кто диагностировал аневризмы аорты у живого пациента.

Лечение же аневризм – это уже совсем другой вопрос. Амбруаз Паре, хирург французского короля Генри II, описал характерный звук, с которым кровь проходит через аневризму, как «отчетливое шипение, которое слышно, если приложить к ней ухо». Этот звук сегодня называют просто шумом, он вызван турбулентным течением крови внутри аневризмы. Когда стало возможно, Паре рекомендовал провести предложенную Антиллом операцию. Вместе с тем он признал тот факт, что расположенные глубоко внутри аневризмы неизлечимы, и привел в качестве примера историю портного, «который во время игры в теннис внезапно упал и умер из-за аневризмы артериозной вены [аорты], когда кровеносный сосуд прорвало». Отметив, что у людей, погибших такой смертью, в анамнезе нередко обнаруживались ранее перенесенные венерические заболевания, он рекомендовал диету из «творога и молодых сыров», а также употребление ячменного отвара с семенами мака.

Никакого реального прогресса в лечении аневризм не было вплоть до восемнадцатого века, пока этой проблемой не занялись братья Уильям и Джон Хантер из Шотландии. Уильям, старший из них, был врачом и анатомом. В своей подробной работе об аневризмах, в основе которой главным образом лежал его опыт по вскрытию трупов, он описал трагическую смерть корсетного мастера, про которого вы читали выше. Его брат Джон начал карьеру в качестве ассистента Уильяма в его анатомической школе в Сохо, и, вероятно, поэтому он заинтересовался возможностью устранять аневризмы хирургическим путем. Уильям был весьма выдающейся личностью, уважаемым учителем и опытным акушером своего поколения, однако его имя померкло в лучах славы младшего брата.

Джон Хантер был не только талантливым врачом, но и влиятельным ученым-экспериментатором – он проводил новаторские исследования по пересадке органов и изучал эффект плацебо. Глубочайший интерес к строению и функциям организма привел его к изучению различий в анатомии человека и животных, за долгие годы своей работы он собрал огромную коллекцию из более чем пятнадцати тысяч образцов, включающих несколько сотен видов животных и растений. После его смерти это собрание было приобретено британским правительством, и, хотя немалая часть коллекции погибла во время авианалета в 1941 году, анатомическая коллекция по-прежнему составляет основу экспозиции Хантеровского музея Королевской коллегии хирургов в Лондоне и считается одной из лучших в мире.