Текст книги "Островитянин"

Чайный год

Через три дня после того, как я отсутствовал дома по милости Пади Шемаса – Пади, лукавый ты дьявол, да простит меня Бог за такие слова! – рядом с Бласкетами густо плавали остатки кораблекрушения, множество всяких обломков, деревяшки и разные ящики, полные до краев. Никто не знал, что в них был за товар. Когда один или два из них разбивались, ящики разбирали по домам и всё из них вытряхивали. Потом, если островитяне видели, что в содержимом ящиков для них ничего полезного нет, просто выкидывали их в надежде найти что-нибудь еще. Но даже когда им не попадалось ничего стоящего, они брали домой по два или три ящика.

В то время женщины носили черные пальто, фланелевые. Они красили их в черное (вайдой то есть). А до того – в красновато-коричневый. И вот, представь себе, хозяйка, которая должна была покрасить два пальто в красное, решила для окраски использовать чай из этих ящиков. Коль уж она так решила, эта мысль ей пришла не напрасно, потому что прежде никакой другой красный краситель не пропитывал ткань так основательно. Эта хозяйка показала свою работу одной женщине, потом еще одной, и стыдиться ей было нечего, потому что с делом она справилась замечательно.

– Мой-то, дьявол здоровый, не принес домой ни крупинки, – сказала одна брюзга, увидав одежду, покрашенную в красное. – А у меня два таких пальто ждут покраски уже три месяца, а в красное их красить нечем. Ну ничего, недолго ему ждать, вот я до него доберусь! – сказала она.

– Ради всего святого, – сказала ей другая женщина, – оставь ты его в покое!

Совсем скоро эта зануда сидела у себя дома, как раз когда ее муж вернулся домой с холма с большим мешком торфа.

– Ох и чертова работа, Шивон, у меня от этакой тяжести в спине все жилы полопались, – пожаловался муж.

Он думал, что ей станет его жалко, но вышло не так, а как раз наоборот.

– День впустую прошел, коли у тебя от этакой тяжести бедренная кость из гнезда не выскочила! Ты давно уже ничего ценнее такого мешка мне в кухню не приносил, – пробурчала Шивон, сверкая глазами.

– Даже и не знаю, когда это я бросил какой-нибудь мешок, который стоило отнести домой, – удивился он.

– Да ну тебя, дьявол! А чай ты разве не бросил? Тот чай, без которого мои пальто дожидаются покраски уже три месяца?

– Ох и злобы же в тебе, а ведь такая маленькая женщина, – сказал он.

– А что удивительного, что я такая, когда в соседнем доме три полных ящика чаю, а у меня его и щепотки нет, чтобы курице бросить!

– Да тебе уже все равно, что у тебя есть, чего нет и чего тебе надобно, потому как ты чисто с ума сошла, – сказал ей муж.

– Да чтоб тебе пусто было! Вот же вещь, которая и у всех прочих есть, и у тебя должна быть! – завопила хозяйка. – Да пусть мне ухо отрежут, если тот, кто принес себе те ящики, сделал это без пользы для себя. И вообще: не бывает бесполезных товаров в таком изукрашенном ящике, законопаченном по шву изнутри, чистом и ярком, как шиллинг, и еще отделанным свинцом вокруг, – добавила она.

Шон-старший был покладистым, добродушным человеком, но когда жена выместила на нем всю свою злобу, он всерьез этой брюзге всыпал.

В один из дней на следующей неделе эта приставучая баба снова отправилась к соседке, у которой были пальто, безупречно крашенные чаем. Но у той для нее в этот раз была очередная история про чай и про новую пользу, которую она от него получила. У соседки водились две свиньи, которые едва не померли от голода, но с тех пор, как она принялась заваривать им чай и добавлять туда щепотку муки, они стали возиться в навозной куче брюхом кверху и «скоро будут жирными и здоровыми».

– Ну, стыд и позор моему мужу, который мне-то в дом ни чаинки не принес, – заявила брюзга. – И это притом, что у нашего очага две свинки, которые вынуждены поедать собственных поросят от голода, а сами они сплошь кожа да кости, и им всего год от роду!

– Ой, ну теперь-то уж время упущено, хорошие мысли всегда приходят поздно, чего и жалеть-то? – заметила соседка.

Склочница-баба явилась домой и просто не могла дождаться, пока вернется Шон, чтобы снова с ним сцепиться. Она устроила мужу настоящий разнос.

– Ну надо же, – сказал Шон, – а мало других, кто выбросил такой ящик?

– Если и нашелся еще один такой дьявол, он такой же дурак, как и ты!

В этот раз она наконец допекла Шона по-настоящему – так, что пришлось соседям прийти разнимать их.

На следующий день Шон взялся за дело. Он притворился, что едет в Дангян купить муки на корм свиньям. Попросил немного платья у одного, немного у другого, а затем пустился в путь и не останавливался, покуда не добрался до города. Один родственник оплатил Шону расходы на дорогу, и с тех пор он никогда больше не возвращался домой.

Сборщик с севера

Однажды поздно вечером неожиданно задул очень сильный северо-западный ветер. Выглянул я на улицу, чтобы пройтись немного по гостям на ночь глядя, да поморщился от такого холода, вздрогнул и отпрянул обратно в дом.

– Не мог бы ты сделать мне одолжение, – попросила меня мать, – откажись сегодня от своих гулянок: ночь холодная, дикая. А в компании старого Томаса тебе будет веселее некуда.

– Так и сделаю, мама, – сказал я ей, подвигаясь поближе к очагу.

Томас Лысый отродясь не держал во рту трубки. Но клубы дыма из трубки моего отца в этот раз уступали только дыму от очага.

– А ты правда потратил на табак больше, чем двое остальных вместе взятых? – спросил я его.

Двое остальных – это старый Томас и моя мать, у которых никогда не бывало трубок.

– Потратил, и еще как, – согласился отец. – Эта трубочка обходится мне в пятьдесят пять шиллингов каждый год.

– Ладно, это долгая история, довольно о ней. А вот ты можешь мне рассказать, кто бил пристава с севера прутом в тот день, когда на берегу собирали овец?

– Как раз мне об этом стоило бы рассказать, – вмешался Томас. – Ведь прут, который свершил это дело, был в моей собственной руке.

– Благослови тебя Бог! – воскликнула мать, прерывая меня. – Мне много раз доводилось слышать про этот день, но я никогда не слыхала, ни кто это сделал, ни как.

– Да неужели? – сказал Томас. – Ровно за месяц до этого он собирал ренту, и я ее отдал. Разумеется, потому что сумел ее заработать, и он еще был мне премного благодарен за то, что ее получил. Но когда в этот самый день всех овец и баранов вывели на пляж, был у меня среди них один на примете – превосходный валух[62]62
  Валух – большой кастрированный баран.


[Закрыть] размером с корову. И этот разбойник тоже высмотрел его среди всех прочих. Большинство овец уже согнали, когда какой-то человек подошел ко мне и сказал шепотом:

– Твой большой валух привязан среди овец бейлифа.

– Ты ошибся, – сказал я ему. – Я свою ренту выплатил в последний день, когда он был в деревне, а следующий месяц еще не прошел.

– А не пошел бы ты к дьяволу, я-то сам вчера ее выплатил. Твой баран привязан среди овец бейлифа.

– Но, Томаc, не хочу забегать вперед и прерывать твой рассказ, – сказал я ему, – однако, должно быть, это сильно тебя рассердило.

– Да я просто себя не помнил от ярости! И на того, кто мне это прошептал, я обозлился больше всех: решил, что он просто надо мной издевается, – ответил Томаc.

– Ну и, – снова оживился я, – что же ты тогда сделал?

– Я направился туда, где были привязаны овцы, и взял с собой большой прут с толстым концом. И как подошел к этому месту, так сразу увидал этого барана.

– Значит, тот, кто шептал, тебе не соврал! – сказал я.

– Ну конечно нет! – ответил Томас.

– И что же ты сделал потом? – спросил мой отец.

– Я наклонился, чтоб отвязать его поскорее, но, клянусь, это чудище бейлиф оказался рядом со мной раньше, чем я успел распутать барана хотя бы наполовину, и решительно велел мне держаться от него подальше. А я заявил, что это мой и я не хочу, чтоб его привязывали вместе с прочими овцами, потому как для этого нет никаких оснований; и если б я знал, кто его привязал, ему бы это просто так с рук не сошло. «Это я его привязал, – сказал пристав, – но не твое это дело, и не трогать этого барана я тебя тоже заставлю». И тут пристав вцепился в меня обеими руками, чтобы оттащить от барана.

– Небось опрокинул тебя вверх тормашками, – сказал я Томаcу.

– Клянусь, нет, – ответил тот. – Хоть он и был сильный, рослый детина.

– Ты тогда, должно быть, сильно разозлился, – сказал я.

– Никогда еще не бывал я в таком бешенстве, – подтвердил он. – И когда мне удалось снова схватиться за прут, то, думаю, первым ударом, какой я нанес бейлифу, я бы мог свалить с ног три команды гребцов, даже если бы в каждой лодке было по восемь человек. Потому что от первого же удара он рухнул навзничь и раскинул руки-ноги, да так, что все, кто там был, решили, будто он убился.

– Так ему и надо! – сказала моя мама.

Это был первый раз, когда я слышал, чтобы она пожелала кому-то плохого, но, конечно, только дурной поступок пристава по отношению к Томасу вынудил ее так сказать.

Когда пристав пришел в себя, он снова попытался привязать барана, но второй удар, что нанес ему Томаc, едва не свалил его замертво.

– Немного овец они забрали в этот день, – сказал Томаc, – потому что их предводитель совсем обессилел.

Потом все стали читать розарий, а когда закончили, Томас от души рассмеялся.

Глава восьмая

Сон. – Смерть тюленя. – Из моей ноги вырван кусок мяса. – Путешествие на Камень в поисках тюленьего мяса для излечения раны. – Команда лодки приходит домой в шторм. – Удивительный план капитана Диармада.

Сон

От шумной болтовни Томаса и чтения семейного розария у меня в эту ночь кружилась голова. Первый сон, который я увидел сразу же, как закрыл глаза, был кошмар. Я закричал так, что матери пришлось встать с кровати и подойти ко мне. Я доставил ей немало тревог, прежде чем рассудок у меня успокоился. Наконец удалось ненадолго заснуть, и это было уже глубокой ночью. Но хоть я и заснул, выспаться по-настоящему не вышло, потому что мне приснился другой нехороший и странный сон.

Вот какой это был сон. Я на пляже, и в высокой воде утром мне повстречалась великолепная самка тюленя. Но, поскольку мне нечем было ее убить, она от меня ушла. Наутро мать сказала мне, что ночью я кричал еще трижды. И если я и впрямь кричал, точно знаю, когда именно: думаю, в тот раз, когда упустил тюленя.

Утром следующего дня я отправился на пляж. Тогда настало время собирать удобрения, и потому я оказался там спозаранку. Про тот сон я не забыл, но не думал, что увижу тюленя, пока там буду. Я нес с собой отличные новые вилы, чтобы собрать побольше водорослей, все, какие попадутся. Итак, я оставил дом позади и направился на пляж.

Добравшись до водорослей, какие нанесло на верхнюю часть пляжа, я оперся грудью о небольшую насыпь, но было еще недостаточно светло, чтобы хоть что-нибудь разглядеть сверху, – и потому я двинулся вниз, пока не дошел до само́й гальки.

Там вдоль всего уреза высокой воды осталось немного сухих водорослей, которые я своими отличными новыми вилами перекидал и собрал. Даже немного гордился тем, как здорово управился с полезной работой, пока другие еще спят. Но, думаю, такая гордость у человека задерживается ненадолго, вот и у меня самого тоже.

Вскоре я услыхал, как кто-то ужасно чихнул за моей спиной. Это был какой-то жуткий чих, от которого я со страху едва не взлетел над всей Ирландией.

Рядом никого не было, в мою сторону тоже никто не шел, утро все еще было не слишком ясное. Я подумал: отчего бы мне не пойти в ту сторону, откуда доносился чих, и не посмотреть, что там, иначе никудышный из меня мужчина; к тому же у меня в руке такое великолепное оружие. Не успел я себя в этом убедить, как снова услышал: кто-то чихнул, а потом еще раз. Я быстро повернулся в сторону, откуда доносилось чихание, и, представь себе, увидел не что иное, как большого матерого пятнистого тюленя. Голова поднята, а тело вытянуто на гальке. Сердце у меня подпрыгнуло и заколотилось, но не от страха перед тюленем, потому что ты всегда в безопасности, стоит тебе только держаться от тюленя подальше и не трогать его. Но я испугался того, что у меня не выйдет его убить. В те времена люди предпочитали тюленя любой свинье, как бы она ни была хороша.

Он снова растянулся поспать. В этот раз я заметил, что это самка. Такое наблюдение прибавило мне мужества, потому что легче было убить семь таких самок, чем одного быка, то есть матерого самца. Она лежала в полосе высокой воды, а прилив был низкий.

Пока самка спала, я приготовил вилы. Я держал их железкой к себе, а рукоять выставил вперед. Потом стал понемногу приближаться к ней, чтобы огреть ее изо всех сил. Но как только тюлениха учуяла мой запах, она подняла голову, потом громко и страшно чихнула и стала просыпаться, а затем оставила гнездо, которое устроила себе в песке, и в глазах ее был страх.

Пока она отступала к морю, я наносил ей оглушительные удары, семь раз один за другим. Однако от всех этих ударов черенком вил толку было не больше, чем от битья вот этой ручкой, которую я сейчас сжимаю в кулаке. И в результате, стараясь ударить посильнее, я лишь сломал пополам вилы. Я хватил зверюгу по морде ближе к носу тем куском, что был у меня в руке, но она зажала его в пасти и раскусила в мелкие щепки. При мне остались только стебли водорослей. Я стегал ими тюлениху изо всех сил, но не мог причинить ей никакого серьезного вреда. Мне удавалось только замедлить ее продвижение к воде, но в ту минуту до воды ей было не слишком далеко.

Наконец, когда я уже выдохся и она утомилась не меньше, мне удалось стукнуть самку по макушке круглым булыжником. Этот удар опрокинул тюлениху кверху брюхом, но вскоре она вновь пришла в себя. В конце концов, когда я подумал, что она уже мертва, а при мне ничего, одни водоросли, я стал без остановки пинать ее ногами – и, представь себе, оказался слишком близко. Внезапно она попыталась меня укусить – и вот уж точно укусила: цапнула меня за икру ноги так крепко, как только позволили ей четыре передних зуба, и отхватила кусок мяса начисто. Я не сдавался, хотя кровь лилась из меня не меньше, чем из самой тюленихи.

Ну, она, в конечном счете, сдалась, да и сам я чуть было не отдал Богу душу. Едва не распрощался с жизнью, особенно когда внимательно осмотрел ногу и увидел кусок мяса, выдранный из нее, и ручей крови. Еще немного – и у меня, казалось, вытечет вся кровь из сердца.

Пришлось снять с себя короткую жилетку, обмотать ее вокруг ноги и сверху обвязать веревкой, что была у меня с собой. Вода прибывала, начинался прилив, и скоро уже весь тюлень должен был оказаться в воде. Я сказал себе, что в довершение всех моих бед море опять заберет у меня тюленя, а никто по-прежнему не идет мне на помощь. Утро уже в разгаре, и я все думал о своей ноге и о вытекавших из нее ручейках крови.

Наконец, когда мои силы уже были на исходе, я увидал где-то наверху человека, он быстро спускался ко мне. Это был мой дядя, Диармад Пчельник – такое было у него прозвище. Он изумился и сказал, что никогда еще не видал такого большого мертвого тюленя, как эта самка.

– Тюлень-то у меня есть, дядя, – сказал я ему, – только вот сам я без ноги.

Мне пришлось показать ему ногу, и он едва не упал без чувств, когда увидал страшные раны от укуса.

Довольно скоро к нам подошел человек, за ним еще один, мы перенесли тюленя выше полосы прилива, а потом отправились домой. Но пока добрались к домам, я был уже почти что одноногим. Моя мать потеряла рассудок, да и отец тоже, когда увидели, какой кусок мяса вырван у меня из ноги. И большой тюлень их не слишком-то обрадовал, раз тот, кто его добыл, не смог уберечь свои ноги.

Многие пошли разделывать тюленя, возглавил их Диармад Пчельник, поскольку был братом моей матери. Отец с ними не пошел, он был сам не свой из-за моей ноги, но дал дяде осла, чтоб привезти тушу домой. Велел оставить по кусочку каждому, кто поможет свежевать тюленя.

Приходили и уходили старухи, справлялись, как там моя нога, у каждой нашелся свой способ лечения. Ведьма из дома напротив тоже поспешила явиться и, увидав рану, сказала:

– Ой, да нога-то всего самую малость не в порядке.

Томас Лысый разделывал тюленя, и старая ведьма слегка хвасталась этим: она знала, что мужу перепадет принести домой хороший кусок. Когда она сказала, что нога совсем чуть-чуть не в порядке, клянусь, ее доброе слово значило для меня много. Я был ей очень благодарен за все сказанное, потому что намного отраднее слышать такие слова, чем речи всех прочих, кто говорил, будто я останусь одноногим. Старуха рассказала, что видела рану в два раза больше моей, когда тюлень откусил кусок ноги у человека с Иниш-Вик-Ивлина, но залечить ту рану заняло всего неделю. Мама быстро спросила, чем же лечили ногу.

– Ох, Дева Мария, я хорошо помню, – сказала она. – Разве не была я сама в тех местах, когда это случилось? Того юношу звали Шон Морис Лиам, и тогда тюлень выдрал ему большущий кусок мяса. Морис Лиам, его отец, убил еще одного тюленя, отсек свежий кусок мяса и приладил его к ране на ноге Шона. Крепко приложил, как вставляешь пробку в бутылку. Потом обмотал рану тряпкой и туго завязал. И после оставил так на семь дней.

– А потом, когда ее сняли, – забеспокоилась мать, – как это было?

– Дыра заросла настоящим мясом, а кусок мяса тюленя сполз в сторону, – ответила старуха.

– А скоро после этого появилась кожа?

– В тот день, когда сняли тряпку, он поехал на остров. А нога не была ничем прикрыта, она, напротив, была на солнце весь день. И к концу того дня на ней уже образовалась кожа.

До чего же обрадовался я, слушая, как ведьма все это рассказывает. И надо отдать ей должное, она никогда не относилась ко мне плохо, кроме тех случаев, когда подначивала меня, а я еще был маленьким любимчиком в серых штанишках. Пожалуй, в то время я был не слишком взрослым. И вряд ли моя мать думала, что все, о чем она когда-то говорила, я буду записывать, сидя у окна, и смогу поведать об этом людям в дальних странах.

Мама выглянула наружу и увидала Томаcа Лысого, тот подходил с большим куском тюленя на спине. Верхняя часть куска закрывала ему всю спину; сосед держал свою долю обеими руками, обхватив сзади, а нижняя часть свисала с зада до самых ямочек на коленях.

– Томаc идет, Айлинь, – сказала моя мать ведьме, потому что имя ее было Айлинь.

Та вскочила и опрометью кинулась наружу, а увидав солидную ношу на спине Томаca, громко рассмеялась. В этом смехе была издевка, потому что теперь у нее в доме были и рыба[63]63
  Конечно, речь идет о мясе тюленя, но для автора, как и для большинства островитян, живущий в море тюлень – тоже рыба.


[Закрыть], и масло, а раньше никакого соуса, кроме грубой соли. Не они одни жили так на этом Острове – в те времена так жило большинство.

Когда Айлинь убежала, отец сказал:

– Что же, старуха советует поступить с больной ногой точно так, как сделали на Иниш-Вик-Ивлине?

– Наверняка. Когда у Шона болела нога, старуха была там как раз в то самое время.

Не успела мама это произнести, к дверям подошел Диармад, а при нем осел. Никто из местных с тех пор не видывал осла, на котором было навьючено больше, чем на этом. Из-под тяжелых кусков тюленьего мяса совсем не было видно его тела, только два уха и хвост, да и самого́ доброго малого не видать было – пара глаз разве что, и у него тоже не было видно ничего, кроме пары глаз.

В то время как раз варилась картошка, к ней на обед были молоко и рыба. Тогда отец сказал:

– Думаю, Диармад поест немного тюленьего мяса, когда будет готово?

– Ой, нет, оно еще слишком свежее, – ответила какая-то другая женщина.

– А к этому найдется кусочек соленой рыбы? – спросил Диармад.

– Тебе хватит, парень! – заверила она.

Потом, когда мы сели есть, мама сказала:

– Боюсь, мальчик теперь останется без ноги из-за этого тюленя!

– Ну уж точно не останется, – сказал Диармад, – раз он сумел убить тюленя. Вот кабы тюлень сумел уйти от парня живым, тогда плохо его дело. И даже сомневаться не надо: что покалечило ногу, то ее и излечит, стоит только съесть достаточно тюленьего мяса.

Неплохое он выразил мнение.

Потом мама пересказала историю Айлинь.

– Ну, вот и там дело было в том же самом, честное слово, – воскликнул Диармад. – Интересно, что за лекарство давали этому приятелю? – добавил он.

– Положили ему на рану кусок тюленьего мяса, – напомнила мама.

– Такое может случиться, это верно, – сказал он. – Дьявол побери мою душу! Если только на «Черном вепре» (это было название лодки) стоит мачта, завтра к этому же самому часу будет тебе, молодец, кусок мяса другого тюленя для твоей берцовой кости! – пообещал Диармад Пчельник.

На рассвете, в самом начале дня, Диармад был уже у дверей. Его впустили.

– Как день? – спросил отец.

– Неплох, но и не слишком хорош. Совсем здорово будет, когда все наладится, и мы тогда подадимся на Камень, к западу. Может, нам там попадется много всякого, – сказал Диармад.

Все из команды лодки уже изготовились, и все толковали, что пора собираться к отплытию. Вскоре Диармад, перекусив, вернулся.

– Давай, выходи! – сказал он отцу. – Начало дня – самое лучшее время!

Отец высунул голову из двери:

– Боюсь, что этот день не выйдет уж больно хорошим. Небо на западе выглядит не очень.

– Раз такое дело, – заметила мать, – то и не надо вам туда ходить. Может, завтра день будет получше.

Тут в дверях появился сам Диармад:

– Верти твою душу лукавый дьявол! – крикнул он моему отцу. – Ну и что еще там тебя держит? Лодка уже придет на Камень, пока ты будешь тут канителиться!

– Он опасается, что день перестанет быть погожим, – сказала мама.

– Чтоб дьявол все это побрал, если «Черный вепрь» не рванет к западу на всех парусах! Покажи мне свою ногу, парнишка, пока я еще не ушел из дому.

Я развязал повязку и убрал кашу из льняного семени, которую приложили к ране для припарки.

– По мне, так лучше бы к ней кусок тюленьего мяса, – проворчал Диармад.

«Черный вепрь» вышел из гавани Бласкета с командой из восьми человек: четыре весла, два паруса, две мачты, две остроги. Дул резкий, сильный северо-восточный ветер. Это была отличная большая новая лодка, а все, кто состоял в команде, обучены своему делу и по морю ходили не первый день.

Быстро подняли два паруса, и лодка успела выйти в море еще до шторма. Один человек наблюдал за нею, стоя на холме с зажженной трубкой во рту, и «Черный вепрь» прибыл на Иниш-Вик-Ивлин прежде, чем трубка у него успела потухнуть. Человек на острове подумал сперва, что это останки корабля, потерпевшего крушение, которые сносит вниз течением. Потом у него мелькнула другая мысль: должно быть, половина людей на лодке мертвы, если только эта лодка из здешних мест. Он свесился по пояс с причала, потому что шел большой прилив, и сразу же задал им вопрос, что привело их сюда в такой день.

Диармад был на этой лодке переговорщиком и оказался человеком, подходящим для таких дел, потому что обычно заручался поддержкой своих маленьких друзей, какие у мужчины внизу сторожат ценное, чтобы добавили мощи его голосу. По-моему, на море стоит хвалить голос только тех переговорщиков, которые не пренебрегают подобной поддержкой.

– Вот что нас привело, – сказал Диармад человеку с острова, когда поведал ему всю историю. – И мы не покинем Камень, пока не заберем с собой то, зачем явились, – живым или мертвым!

– Клянусь своей душой, – сказал человек с Камня, – думаю, что работа тебе предстоит большая – больше любой, что ты переделал до сих пор.

Поднялся сильный ветер, а я тем временем ходил то в дом, то на двор. Нога у меня не болела, но в ней по-прежнему не хватало здоровенного куска мяса, такого, словно лошадь откусила от репы. Мама тоже бегала взад-вперед, как курица с яйцом, прислушиваясь к реву ветра, а через какое-то время сказала мне:

– Боюсь, моряки дорого заплатят за этот день из-за твоей ноги.

– Но ведь пока все не слишком плохо.

– Даже если так, все равно может быть опасно.

Как ни тревожился я за свою ногу, как ни боялся того, что мне придется ходить на деревянной, судьба «Черного вепря» и всех, кто был на нем, беспокоила меня гораздо сильнее – тем более что тогда был уже канун ноября.

Житель Камня пригласил команду с лодки в свой дом, и с его стороны это было доброе дело. Он предложил им еды, это само собой; выставил всю снедь, какая только нашлась в доме, и, когда с обедом было покончено, позвал нескольких наших пойти вместе с ним искать тюленя. Отправились четверо, и, хотя они осмотрели каждую дыру на острове, им не удалось найти ни единого тюленя.

Пришлось вернуться домой. Диармад поднял крик, что мальчик с больной ногой мог уже умереть. Пастух сказал, что осталась еще одна пещера, только, чтобы туда спуститься, нужна веревка длиною в двадцать саженей[64]64
  Сажень составляет 6 футов, то есть 182 сантиметра.


[Закрыть].

– А в доме есть какая-нибудь веревка? – спросил Диармад.

– Да, сынок, – ответил тот, – и в ней шестьдесят саженей. Такая всегда должна быть здесь, чтобы вынимать овец из трещин в скалах.

– Где веревка? – спросил Диармад. – Мы попробуем, и если у нас ничего не выйдет, тогда придется оставить это дело.

Он забросил веревку на спину и быстро вышел из дома, а вместе с ним все остальные. Капитана спустили вниз на веревке. Под мышкой у него была зажата палка, чтобы убить тюленя, а в зубах – нож. Спускали, пока капитан не оказался у входа в пещеру. Теперь веревку пришлось вытаскивать и спускать вниз еще одного человека ему в помощь. А тот, кто пришел ему на помощь, и был сам житель Камня.

Оба они отнеслись ко мне очень хорошо, и я оставался обязан им всем, что у меня есть, и всем, что когда-либо будет, покуда они были живы до самого дня, пока не оказались в Царствии Небесном среди святых. Они добыли тюленя и забрали его с собой. Добыв его, мужчины сказали, что ни одна открытая лодка не пройдет сейчас домой, в такой шторм. Диармад ответил, что если они поставят паруса, то лодка проскочит на восток так же, как и пришла с востока. «Черный вепрь» выбрался в открытое море и с первого захода в шторм капитан Диармад повернул его на Кяун-Шле, а со второго – направил в родную гавань. капитан не знал отдыха, пока не приладил кусок тюленьего мяса к ране у меня на ноге, и через неделю я был здоров, как ни в чем не бывало.