Текст книги "Власть пса"

«Ла-ла-ла-ла-ла», – подпевали они, ведь большинство погонщиков не знали слов. Но Фил-то хорошо их знал и, глядя в пустой стакан, едва заметно шевелил губами, бормоча настоящие слова песни. Он вспомнил о днях своей молодости, что пришлись на время испанской войны, как устраивали фейерверки на Четвертое июля и как играли духовые оркестры в каждом парке самого захудалого города. Славные былые деньки… Не в один ли из таких дней он впервые встретил Бронко Генри?

«…Жаркие деньки стоят сегодня в старом городе».

Фил вышел на улицу справить нужду и увидел, как с востока восходит луна. Застегнув штаны, он обошел вокруг салун со всеми его обитателями и побрел сквозь заросли полыни к гостинице – все той же «Красной мельнице». У стойки при входе никого не было, и Фил решил сделать всю работу самостоятельно. Он взял карандаш и вписал в книгу свое имя. И имя Джорджа, который, очевидно, совсем забыл о таком маленьком дельце.

Поднявшись наверх, Фил стал заглядывать подряд во все комнаты, однако нигде не находил брата. Добравшись до последней, он снял ботинки, штаны и улегся на сено. Он хотел дождаться Джорджа, чтобы позвать его в выбранную комнату, и потому не смыкал глаз, прислушиваясь к шагам на лестнице – к такой знакомой тяжелой поступи брата.

Комната залилась сиянием взошедшей луны. Свет выхватывал из темноты белый кувшин и таз для умывания, высокий узкий шкаф и кольцо пеньковой веревки под окном. Фил ворочался с боку на бок и, улегшись наконец на спину, задумался – сказал бы ему кто в молодости, что его так будет выводить из себя луна. Высокий и худой, в одном белье, он поднялся с постели и подошел к окну. Где, черт подери, Джордж? И вдруг, вспомнив слова Старой Леди, мужчина улыбнулся.

Иди найди Джорджа. Найди своего брата. Какими бы разными они ни были, они оставались братьями, и в жилах их текла одна кровь.

Наверное, сидит со своим дружком с телеграфа. В одних носках Фил подошел к другому окну. Ну, где же ты, Джорджи-бой…

В окнах над железнодорожной станцией не горел свет. Чтобы указать путь силе, когда та прибудет на станцию, крыло семафора было поднято. Луна спорила с висящим на стрелке мерцающим фонарем. Бледный свет заливал водной гладью поросший бурьяном холм за пределами города и выхватывал из темноты надгробия, разбросанные у его подножия, словно игральные кубики.

Он что, заснул? Неужели Фил задремал? Он увидел профиль стоявшего посреди комнаты Джорджа. Тот всего лишь стоял, но Фил как будто застал его врасплох – чего бы иначе ему стоять вот так посреди комнаты?

– Джордж?

– М-м-м.

Фил услышал, как заскрипела кровать под весом брата. Запыхавшись, Джордж наклонился, чтобы снять ботинки, а после встал, чтобы расстегнуть ремень.

– Где ты был? – прошептал Фил. – Остальные уже легли?

В комнате повисла тишина.

– То, что ты сказал сегодня про мальчика, – заговорил наконец Джордж, – довело ее до слез.

Ее?

Ее!

Вот как, значит. Мальчишка тут же побежал к мамочке, или та сама стояла-подслушивала за распашными дверями.

Ее!

Шмыгнув носом, Фил сглотнул слюну. Впрочем, как бы Джордж ни беспокоился о ней, Фила тот не винил, в этом можно было не сомневаться. Насколько он знал брата, Джордж никого ни в чем не винил. За это нечеловеческое качество никто и не выносил его присутствия. Его молчание люди принимали за недовольство, однако причин повздорить с Джорджем у них не имелось. Молчание заставляло их чувствовать себя виноватыми, но не давало повода излить вину со злостью. Однако Фил вины не чувствовал. Он не держал тузов в рукаве и всегда играл теми картами, какие ему выпадали.

Если она стояла за дверью – что ж, не нужно было подслушивать, а если она и услышала, то что? Так ли обидно узнать, что люди думают о ее дитятке? Сама бы ему намекнула, что неплохо стать нормальным человеком.

А что Джордж там делал так долго? Стоял с ней, беседовал? Может, она плакала на его плече? А он гладил ее и голубил? Фил аж вздрогнул при мысли об этом. Пока Джордж забирался в постель, Фил облизнул губы. Представить, чтобы Джордж дотронулся до женщины, ласкал ее – да будь он проклят!

– Что-нибудь слышно про силу?

– Нет, – ответил Джордж.

Она плакала.

Она!

IV

Фил видел Джорджа насквозь.

Небесно-голубые глаза Фила кому-то казались невыразительными, кому-то невинными, однако то были чуткие, невероятно острые глаза, с радужкой не менее чувствительной, чем роговица, и потому даже малейшие изменения света и тени не оставались без его внимания. Так же как руки Фила замечали затаившуюся гниль в сердцевине дерева, его тайную слабость, так и глаза его смотрели вдаль и внутрь. Он легко разоблачал защитный окрас животных – сей бесхитростный обман природы. Увидев смутные очертания дичи, притаившейся в сухих ветках, листьях или земле, Фил улыбался и стрелял без промаха. По более слабому следу одной из лап на песке или снеге он узнавал хромоту волка, а по колыханию травы – приближение змеи, что вот-вот разинет пасть и проглотит крошечных мышат, пока их мать будет носиться кругами и пищать от ужаса. Фил следил за неровным полетом сорок, кружащих в поисках падали, распухшего зверька или выброшенного за сарай подгнившего бычьего окорока. В резком изгибе ручья, где вспять поворачивали бурлящие воды, замечал укрывшуюся в тени камня форель.

Фил видел больше, нежели просто творения природы. В как будто случайном порядке естественного мира он замечал сверхъестественное. В уступах скал на холме, что возвышался перед ранчо, в зарослях полыни, рассыпанной по его склонам, он с поразительной четкостью видел контуры бегущего пса. Длинные задние лапы толкали вперед мощные плечи. Собака, опустив нос, рыскала в поисках испуганной жертвы, удиравшей в сторону тенистых оврагов и гребней северных холмов. Итог погони был ясен: пес настигнет свою добычу. Стоило Филу лишь поднять глаза к холму, как он чувствовал горячее дыхание собаки. Однако каким бы ясным и живым громадный пес ни казался мужчине, никто другой, кроме него, не замечал его – и уж точно пса не видел Джордж. «Что ты там увидел?» – как-то раз спросил Джордж брата. «Ничего». И губы последнего дрогнули в легкой улыбке посвященного в сокровенные тайны бытия. Таков был Фил: он наблюдал, подмечал, думал, пока другие смотрели и забывали.

Сейчас же Фил стоял у горна, глядя на ранчо из широких дверей кузницы. Опершись ногой на деревянную ступеньку очага, он раскачивал гладкую, отполированную ладонями рукоять мехов. Вслед за движением его торса раздувалось и опадало громадное кожаное легкое, а вслед за ним раскалялась полоска железа – будущий полоз для саней. Над кузницей поднимался черный дым, и копоть грязным покрывалом оседала на иссохшей траве. Потянув носом воздух, Фил почуял снег.

Шел воскресный день. Прошлой ночью юные работники ранчо уехали в город, сжимая в руках чеки, чтобы расплатиться в одном из салунов Бича или Херндона, – если они и забирались так далеко; надевали дешевые костюмы и укатывали прочь на подержанных машинах друзей. Фил улыбнулся: в понедельник к завтраку юнцы уже будут здесь – потрепанные и изможденные, с запавшими глазами и пустыми карманами, подхватившие какую-нибудь заразу.

Звякнула щеколда, на пороге барака возникла пара ковбоев постарше с лоханью в руках. Выплеснув воду, они смотрели, как растекаются по земле струйки и впитываются в почву, а за ними наблюдал Фил. Если чему и научил их возраст, то это воздержанию. Воскресенья они тратили на мытье и стирку – толкли носки и подштанники банкой из-под кофе, нанизанной на древко лопаты; брились и протирали лицо и шею лавровым лосьоном. Покончив со всем этим, сидели и покачивались в креслах. Кто умел, писал письма: щурясь и сжимая от усердия карандаш, втискивал непослушные буквы в широкие строки записной книжки. После ковбои шли метать подковы или, прихватив винтовку, отправлялись стрелять по сорокам рядом с ивовой рощицей, где тайно мылся Фил.

Однажды поздней весной Фил нашел здесь корявое сорочье гнездо с торчащими во все стороны прутьями, а в нем – четырех птенцов, едва вставших на крыло. Взрослые птицы, учившие их летать, носились вокруг и криками подбадривали молодых. Мужчина решил, что будет весело взять птенцов с собой. Сунув сорочат в мешок, он притащил их в амбар – и тут же потерял к ним всякий интерес. Считается, если надрезать сорокам язык, то они заговорят. Впрочем, Фил давно уже выяснил, что это неправда.

Тогда (дело было в воскресенье, как и сегодня) он отдал птенцов одному из ковбоев. «Мерзкие ублюдки, – прорычал работник, памятуя о том, как сороки садятся на спину лошадям и скоту и расклевывают раны, пожирая живую плоть; как по весне они ходят по земле, крутя головой, сверкая глазами, ничего не упуская из виду, готовые выклевать глаза даже новорожденному младенцу. – Промышлял я раньше одним взрывным дельцем». У ковбоя нашлись подрывные пистоны размером с патрон двадцать второго калибра. Добавив короткий фитилек, он засунул их в зад каждой сороке.

Все обитатели ранчо собрались за бараком, чтобы посмотреть на действо; позвали и тех, кто, пригревшись в лучах солнца, сидел у амбара и пожевывал спички.

– Что тут происходит? – поинтересовался Фил.

– Надираем задницы, – усмехнувшись, ответил один весельчак.

– Ну что, мерзкие ублюдки, – торжественно произнес взрыватель и одну за другой подбросил птиц в воздух.

Надежда на спасение придала птенцам сил, они воспарили в воздух – и взорвались, лишь горстка перьев пеплом осела на землю.

«Что ж, – размышлял Фил, – довольно быстрая смерть; быстрее, чем от выстрела, не говоря уж о свернутой шее. Да и не уж такая бессмысленная, как большинство смертей, раз привнесла в воскресный день немного веселья. Если говорить откровенно», – пробормотал он, едва шевеля губами. Фил часто говорил и смеялся сам с собой, нисколько не смущаясь. Его бормотание не было речами сумасшедшего, это был способ заострить, ухватить утекавшие мысли вместо того, чтобы записывать их на бумаге, как делали другие. Тем не менее затея ковбоя не пришлась ему по вкусу. После второго взрыва Фил нахмурился и ушел прочь.

– Что они там делают? – спросил брата Джордж.

– Да ничего особенного. По целям стреляют.

– Не очень-то похоже на звуки выстрелов.

Добравшись до спальни, Фил улегся на постель. Он злился на себя и заодно на Джорджа. Братья были очень близки между собой, как единое целое, и странным образом дополняли друг друга – один худой, другой коренастый, один проницательный, другой тугодум. Оттого-то Фил и впадал в злобу, когда не мог быть откровенен с братом; он чувствовал себя потерянным и раздраженным.

Теперь же, убрав ногу с приколоченной к горну подставки и взяв подходящий молот, Фил принялся стучать по наковальне, придавая железу необходимую форму. Он надеялся, что, услышав лязг молота, Джордж придет поболтать, если, конечно, дочитал свой бесконечный «Сатердей ивнинг пост». За чтение Джордж садился сразу после завтрака: разваливался в кресле в гостиной, закидывал ногу на ногу и погружался в истории. Недавно он просидел так целый день, слова из него клещами было не вытащить. Все равно ведь не читал ничего хорошего! В рассказах о животных и таинственных историях Фил не видел никакого смысла. О животных можно узнать гораздо больше, наблюдая за ними, а о тайнах – просто размышляя.

Действительно запахло снегом. Не слишком ли рано поднялся ветер сегодня? Фил услышал свист крюка и лебедки, на которых подвешивали свежезабитые туши. Оглянувшись, он увидел, как на коровью шкуру прилетели две сороки. Шкура висела на ограде загона для убоя скота мясной стороной наружу, и птицы жадно вычищали ее от остатков мяса и жира. И вот, на радость Филу, внезапный порыв ветра отнес сорок в сторону. Как смешно они копошились, прежде чем смогли подняться на лапы и продолжить пиршество!

Вернувшись к полоске железа в горне, Фил снова выглянул на улицу. За полосой дрожащих и колыхавшихся под натиском утреннего ветра плевел он увидел Джорджа. Определив, что тот идет к гаражу через дорогу, Фил оставил горн.

Куда это он?

Джордж открыл одну из створок гаражных ворот.

Меха со вздохом сжались, и пламя ослабло. Фил наблюдал за братом.

Что-то случилось со старым «рео»?

Х-м-м-м.

Раз Джордж пошел в гараж, то будет ковыряться в машине. Достанет свечи зажигания, почистит их перочинным ножиком, может, продует бензопровод. Бог знает что еще. Филу нравилось, что у брата есть свои дела, за которые тот несет ответственность. Так, помимо машины, ему можно доверить болтовню со скупщиками скота – следи только, чтобы не слишком выставлял себя дураком.

Как-то на днях Фил зашел посмотреть, чем там Джордж промышляет в гараже, и застал его сидящим на переднем сиденье.

– Что делаешь? – спросил Фил, залезая в машину. – Мечтаешь?

Удивленно взглянув на брата, Джордж откашлялся и склонился над приборной панелью, будто под ней что-то было.

– Предохранитель, – пробормотал он.

– Просто стало интересно, чем ты тут занимаешься.

– Да ничем особенным, как обычно.

Фил не мог припомнить, чтобы Джордж хоть раз в воскресенье чинил машину, а если в ней что-то и ломалось, – чтобы хоть раз упустил возможность об этом рассказать. Широко расставив ноги, Фил замер в дверях кузницы. Он не спускал своих небесно-голубых глаз с гаража, построенного когда-то им самим под холмом напротив дома. Джордж был внутри. Фил хотел было пойти к нему – но тут отворилась и вторая створка! Нечасто увидишь ворота открытыми в воскресное утро!

Джордж завел машину. Струйка дыма из выхлопной трубы, на миг окрасившись в голубой, стала серой и наконец побелела. Джордж дал задний ход, и унылый вид ранчо сверкнул бледным отражением в овальном окошке старого «рео». Не оглядываясь, брат вырулил на дорогу.

Фил стоял в дверях кузницы и не сводил с машины глаз, пока та не превратилась в крошечное черное пятнышко на горизонте. Когда пятнышко исчезло, он швырнул незаконченный полоз в стену и торопливо зашагал к дому. У себя в спальне он лег на спину, положив руки под голову. Пролежав так какое-то время, достал из шкафа банджо, снял с инструмента чехол и, задрав голову, начал неуверенно перебирать струны. Расстроилось, что ли? Откашлявшись, Фил попытался сыграть «Алое крыло» и «Джолли Копперсмит» и, когда стихли последние ноты, отложил банджо. Расстроенным оно не было. Фил снова лег.

Зазвонили к ужину. Хлопнула дверь, из задней столовой донеслись шум голосов и смех собирающихся к столу ковбоев. Затем раздался голос миссис Льюис: бухтела, должно быть, что работники все тепло из комнаты выпустят – старая добрая ее шутка. Фил встал – кухарка могла появиться в любой момент, а даже в воскресенье он не хотел, чтобы кто-то видел его в постели. Когда миссис Льюис вошла в переднюю столовую с блюдом жареного мяса, хозяин ранчо уже сидел за столом и взирал на сереющие поля небесно-голубыми глазами.

– Братец Джордж в отъезде, – сообщил он ей. – Отложите ему кусок мяса и пару теплых картофелин, чтобы поел, когда вернется.

– Скоро будет, значит.

– Думаю, да.

Когда миссис Льюис отбыла на кухню и закрыла заднюю столовую, оставив шумное сборище работников за дверью, Фил подошел к блюду, стоявшему, как и положено, на месте Джорджа, отрезал кусок мяса и взял себе тушеной картошки с репой. Вернувшись на свой стул, он еще раз выглянул в окно и только после приступил к еде. Не успел Фил доесть мясо, как миссис Льюис принесла сочный персиковый коблер.

Пошел снег.

Когда ужин был окончен и миссис Льюис вернулась к себе, Фил снова улегся на кровать. Со стены на него пялились чучела животных, которых они подстрелили вместе с Джорджем – три оленя, лось, горная овца и горный козел. Антилопа висела здесь всегда.

Фил не смог сдержать улыбки. Когда они были детьми лет шести и восьми (а Фил был на два года старше брата), он любил подтрунивать над Джорджем, говоря, что антилопа эта живая: «Разве не замечал, как она покачивает головой иногда?» Выпучив глаза и скривив рот, Джордж отворачивался к стенке. «Тебе от нее не спрятаться, – продолжал Фил, – она и сейчас на тебя смотрит и трясет своей старой злобной башкой». От страха Джордж мочился в кровать, и над этим старший брат тоже не упускал возможности поиздеваться. Старой Леди даже пришлось подстелить ему клеенку. Наверное, до сих пор его можно пристыдить этой историей.

Остальных животных они подстрелили сами. Старик Джентльмен не убил ни одного, охотник из него был никакой. Впрочем, как и ковбой, он всегда оставался эдаким джентльменом, владельцем ранчо. Так что и антилопу ему наверняка кто-то подарил, желая подлизаться.

Стало так темно, что Фил даже подумал зажечь лампу. Однако он никогда не включал свет днем и привычке изменять не собирался. Снегопад набирал силу. Если так пойдет и дальше, Джорджи-бой застрянет в снегу. Интересно, взял ли он цепи на колеса?

Хотя соображал Джордж медленно, стоило ему что-то запомнить, как оно навечно оседало в его памяти. Брат никогда ничего не забывал. Спроси его, сколько тюков сена мы собрали в тысяча девятьсот шестнадцатом? И он ответит. Хочешь – проверь по записям в его кабинете. Джордж никогда не использовал закладок в книгах, всегда помнил страницу, на которой остановился. Вот такое забавное механическое знание, механическая память, присущая, как считал Фил, многим людям вроде его брата – их крепкая память является следствием тупости ума. Поскольку Джордж ни о чем не задумывался, он мог хоть всю голову наполнить ерундой.

Так, Джордж никогда не забывал подтягивать грузики на больших часах, что стояли у двери в гостиной. Каждое воскресенье, ровно в четыре пополудни, он поднимался с кресла, подходил к часам и, глядя на циферблат, доставал припрятанный на верхней крышке ключик. Вставив его в скважину на узкой стеклянной дверце, он поворачивал ключ, открывал дверцу и аккуратно, стараясь не задеть тяжелый латунный маятник, мерцающий на свету, добирался до механизма. Обхватив мягкими пухлыми ладонями цепи, он медленно и уверенно подтягивал одну за другой, точно взбирался по канату. Далее, закрыв дверцу и положив ключик на место, Джордж снова смотрел на циферблат и сверялся с неизменно точными часами у себя на руке.

Вот как будто и все. Но какое наслаждение было за этим наблюдать. Джордж не просто заводил часы. Он следил за тем, чтобы не прекращался ход вещей: такой, каким он был, и такой, каким всегда и будет.

Однажды посреди зимы, спустя неделю после ссоры с Филом, Старая Леди и Старик Джентльмен переехали в изысканный отель в Солт-Лейк-Сити, и часы на короткое время осиротели. Их всегда заводил Старик. «Что же теперь будет, – гадал Фил, – четыре часа наступят, а Старика нет?» Чтобы не выдать любопытства, старший брат пришел в гостиную заранее, в три пополудни, и принялся листать «Азию». Когда часы пробили три четверти, Фил только и мог, что перечитывать одну и ту же строчку снова и снова. Неужели в четыре Джордж не сдвинется с места, неужели так и будет сидеть со своим «Сатердей ивнинг пост»? Может, ему намекнуть? Может, самому встать и завести часы? Ну уж нет! Такую ответственность Фил не хотел и не считал нужным брать на себя.

Раздался тихий щелчок, сцепились зубчиками крошечные шестеренки, и спустя мгновение часы пробили:

«БОНГ».

Фил громко шмыгнул носом, и звук будто повис в воздухе. Казалось, время остановилось. Тут Джордж поднялся, отложил «Сатердей ивнинг пост» и, не оглядываясь, подошел к часам.

Весь ритуал Джордж исполнил с достоинством Старика Джентльмена. Притаившись за журнальным разворотом, Фил улыбался. Он знал, что Джордж годами следил за Стариком и готовился ко дню, когда настанет время принять его пост. Не стоило и волноваться об этом. Порой, однако, бывает интересно, таковы ли на самом деле люди, как мы о них думаем, или же мы думаем, что они вот такие, а они такие, какие есть, и вовсе не такие, как мы о них думаем.

Филу захотелось подняться и поздравить Джорджа с тем, что тот его не разочаровал, оправдал его ожидания, поступил ровно так, как он и думал. Конечно же, Фил этого не сделал. Открытых проявлений чувств братья себе не позволяли. Отношения между ними зиждились не на словах. А среди тех, кто болтал слишком много, Фил едва ли знал хоть одного, кто не был бы конченым болваном.

Потому-то и не следовало беспокоиться, взял ли Джордж снежные цепи. Единственное – он уехал так внезапно… Чтобы цепи не спутались, они были натянуты между двумя крюками на стене гаража – да уж, в этом весь Джордж. Что, однако, если он не взял их, а снегопад не утихнет?

В любом случае проветриться не помешает. Достав шляпу с книжного шкафа, где хранились головные уборы и бинокли, и накинув старую джинсовую куртку, Фил миновал часы в гостиной и вышел на улицу. Он глубоко вздохнул, оглядываясь по сторонам – мело нещадно – и, отхаркнувшись, сплюнул. На холме жалась к ограде пара отбившихся от стада бычков.

От снега и ветра Фил укрылся в гараже. Под слоем земли, принесенной за столько лет старым «рео», пола почти не было видно, а на месте, куда въезжали колеса машины, выросло два покатых гребня грязи.

Цепей на крюках не оказалось.

Конечно, их не было. Фил прекрасно знал, что Джордж их просто не мог забыть. Как не забыл и завести часы: проходя мимо, Фил приметил, что грузики на них подтянуты. Завел часы перед тем, как уехать – значит, не собирался вернуться раньше четырех! Так ему и надо, если застрянет в снегу, если придется ползти пешком всю дорогу до дома, вот так ему и надо! А когда Джордж вернется, Фил, хоть ты провались, ни слова ему не скажет! Хоть убейте, ни слова! И, добравшись до дома, Фил снова улегся на кровать.

Немного за полночь во двор заехала машина.

Ага!

Но это были всего лишь работники, возвращавшиеся после кутежа. Пока Фил не услышал болтовню и пение, пока не разобрал крика одного из них «Христа ради, ну, бросай ломать комедию», он надеялся, что парни спасли брата из снежной бури и привезли его домой. Однако они вовсю распевали, значит, Джорджа с ними точно не было. Присев на край кровати, Фил принялся раскачивать ногами из стороны в сторону. Пойти, что ли, спросить у ребят, не слышали чего о Джордже? Хотя откуда им знать? Да и как это будет выглядеть? Нет, не их ума дело, куда брат уехал.

Фил вернулся в постель и, переплетя длинные пальцы, сложил руки за головой.

Часы пробили два.

Наконец Джордж приехал. Однако вместо того, чтобы пойти в спальню, раздеться в темноте и улечься скорее на сено, он задержался в гостиной. Фил ждал. Что он там делает? Сидит в кресле? Смотрит на портрет Старой Леди над камином? Курит?

Вскоре мужчина услышал, как Джордж прошел по коридору и завернул в комнату. Скрипнула кровать. Бормоча себе под нос, Джордж сел и принялся снимать сапоги. Нет, не сапоги. Ботинки. По звуку это были ботинки. Затем черная тень поднялась – Джордж расстегивал ремень.

– Ы-а-а-а! – издал Фил странный стон, похожий на звериный рев, будто он только что проснулся. – Эй! Кто здесь?

– Спокойно, – тихо ответил Джордж, – это я.

– Какой, черт тебя дери, сейчас час? – спросил Фил, чтобы проверить, не решит ли брат соврать на этот счет.

– Третий.

– Иисусе! Будить человека в такую рань!

– Давай спи.

– Нет, я, пожалуй, покурю, раз уж проснулся.

Темнота никогда не была преградой для рук Фила. На ощупь он достал табак и книжечку курительной бумаги. Вспыхнула спичка, и, сделав затяжку, Фил откашлялся.

– Не застрял там в снегу?

– Да вроде нет.

– Далеко смог добраться?

– До Бича. Собственно, я туда и собирался.

– До Бича?!

И тут Фил преступил через свои принципы. Полюбопытствовал. Впрочем, дабы не выдавать себя, он придал голосу невинный веселый тон:

– А что ты делал в Биче, Джорджи-бой? Неужто загулял малек?

В тишине в щели под дверью завыл ветер.

– Говорил с миссис Гордон.

– Ах, и она, должно быть, рыдала на твоем плече.

– Так и было.

Она!

Это могло стать концом света, как хорошо понимал Фил.

Когда они с братом были детьми, раз в несколько лет к ним наведывались родственники с Восточного побережья, которых вечно требовалось развлекать. С собой они тащили друзей, в основном девушек, и уже тогда стало ясно, что Филу с Джорджем придется нелегко. Несложно было догадаться, чего хотела от них Старая Леди. Не являлось загадкой и то, чего хотели девицы: обедневшие аристократы, как называл их Фил, приехали вернуть былую славу. Фил не видел смысла тратить время на этих людей, какого бы пола они ни были, и немедля смывался, стоило им замаячить на горизонте. Так что Джорджу одному приходилось занимать гостей на пикниках, которые устраивала Старая Леди, и водить их в Йеллоустонский парк. Бог ты мой, ведь когда Джордж только начал гонять это стадо родственников и обедневших аристократов в Йеллоустонский парк, у них еще был тот старый дилижанс, запряженный шестеркой лошадей!

Джорджу стоило лишь взглянуть в зеркало, чтобы понять: пронырливым девицам нужен совсем не он, а имя и деньги, сулившие безбедную жизнь до конца их дней. Сколько раз то одна, то другая приглашала Джорджа на прогулки под луной в надежде, что он обрюхатит ее и отпустит с миром. Подобные истории, однако, нечасто случались с людьми из высшего общества. Это было уделом низов.

Итак, Джордж устоял под натиском девиц и, насколько знал Фил, никогда не отвечал на любовные бильеду[6]6
  Бильеду (фр. billet doux) – любовная записка, письмо.


[Закрыть], которые приходили на ранчо из Бостона и окрестностей. Ах, как прелестно мы провели у вас время, как чудно было побывать на Западе, разве не будет замечательно, если в зимнюю пору Джордж… и так далее в том же духе. Фил невольно фыркнул, вспомнив Джорджи-боя в вечернем наряде – разодетый пингвин в прихотливой пляске с королевой томатного супа. «Новые люди» называла их Старая Леди…

«Никогда мне не забыть света Западной луны…» – писала Джорджу одна из этих дурынд. Вот только брат-то давно и думать о ней забыл.

А теперь попробуй-ка пойми, на кой черт Джордж, перед которым штабелями складывались отборные прелестницы с Восточного побережья, спутался с этой шалашовкой с ее мужем-суицидником, что играла для черномазых в дешевом хонки-тонке[7]7
  Хонки-тонк – разновидность бара с музыкальными развлечениями, были распространены в южных и юго-западных штатах США.


[Закрыть]? Полагаю, ему придется представить свою даму родственникам? Старая Леди будет в ужасе! Запасайтесь нюхательной солью! Фил знал цену положению в обществе: ладно еще подцепить такую девицу, но как Джордж осмелится вывести ее в свет, не сгорев при этом от стыда? Он что, не понимает, что она за женщина? Нужно прийти и все ему разжевать? Если же брату так захотелось порезвиться, то, ей-богу, для этого разрешения на брак не нужно.

Фил усмехнулся. Он припомнил историю о пареньке в одном маленьком городе. Тот отправился к шерифу за лицензией на брак, а ему по ошибке выдали разрешение на охоту. Обнаружив оплошность, шериф помчался в гостиницу, где приютилась парочка, и принялся стучать в дверь с криками: «Не делайте этого, если еще не начали! Произошла ошибка!»

Ей-богу, разрешения для этого не нужно.

Или, может, он уже ее обрюхатил?

Что ж, выход находят и из такого положения. Тут главное не дать чувствам взять верх над рассудком. Впрочем, в случае Джорджа это как раз могло стать проблемой.

Старую Леди удар хватит.

На столе грудой скапливались коричневые свертки нечитаных выпусков «Сатердей ивнинг пост». Каждое воскресенье, после завтрака, ни слова не сказав брату, Джордж уезжал, а возвращался затемно. Один из работников как-то пытался сообщить Филу, что Джорджа видели в Херндоне с женщиной по имени Роуз, но тот отвернулся и сделал вид, что ничего не слышал.

Вот и ответ на вопрос, чего брат хочет от этой женщины. Будь он настроен серьезно, обязательно бы привез ее на ранчо. Разве стал бы Джордж тогда болтаться с ней ночами по улицам Херндона?

Фил же по воскресеньям занимался резьбой по дереву и немного плетением из кожи. В подарок Джорджу он задумал смастерить карту ранчо для стены в кабинете – хотел напомнить брату о его обязательствах перед семьей. Также он много играл на вистле и лежал, погруженный в размышления.

В начале декабря вслед за снегом резко ударили морозы. Солнце вставало поздно над зарослями полыни на холме, видневшемся с крыльца большого дома. Когда-то на самой верхушке холма Фил с Джорджем сложили каменную пирамиду из круглых булыжников и плоских сланцев – на том самом месте, где восходит солнце в день летнего солнцестояния. Когда же они ее строили? В ноль-первом? Сегодняшним морозным утром солнце заметно сместилось к югу от каменной груды. В гостиной даже после завтрака оставался гореть свет, и по окрестностям эхом разливались хлопки электрического генератора. Фил стоял на крыльце и принюхивался к морозному воздуху. За полями послышался вой койота – нечасто бывает в столь поздний час – и тут же загавкали треклятые собаки. Чиркнув спичкой о собственный ноготь, Фил взглянул на термометр, висевший на одном из увесистых деревянных столбов крыльца, и присвистнул от удивления. Пятьдесят шесть градусов ниже нуля! Надо бы рассказать Джорджу – отличный повод завязать утреннюю беседу.

– Джордж, представляешь, я думаю надеть сегодня перчатки.

– С чего бы?

– Пятьдесят шесть градусов ниже нуля, дружок! Прямо как в старые добрые!

– Фил… – оборвал его Джордж.

– Что такое, старина?

– Фил, ты писал Старой Леди?

– Ага, черкнул пару строк на днях.

– Ты рассказал ей про Роуз.

– Роуз? Ах, Роуз. Откровенно говоря, старик, ты не хуже меня знаешь, что Старая Леди скажет по поводу этой женщины. Знаешь, что она подумает, что почувствует. Джордж, мы всегда были близки, мы же семья. Только представь, как старушка к ней отнесется.

– Как одна миссис Бёрбанк к другой миссис Бёрбанк.

– Чего, прости?

Фил приподнялся, чтобы расслышать получше.

– Мы поженились в воскресенье. Гостиницу в Биче она уже продала.

Фил был настолько потрясен новостью, что молча вышел на улицу и направился в амбар. Закапризничала лошадь, нашла время: шарахнулась в стойле, будто впервые увидела хозяина. Вот же безмозглая скотина! Привязав лошадь на улице, Фил ударил ее по морде попоной – и бил снова и снова, желая проучить глупую гнусную тварь. Лошадь забилась, пытаясь освободиться от веревки, и закатила глаза.