Текст книги "Власть пса"

V

Подходя к Роуз, Джордж хорошо понимал, что успокоить девушку ему не под силу. Кое-как он мог справиться со злобой, но со слезами сталкиваться ему не приходилось.

– Я бы хотел оплатить счет.

Оглянувшись, девушка покачала головой.

– Тогда… Пришлете мне его?

Коротко кивнув, она отвернулась, и Джордж решился на дерзость. С ласковой улыбкой он коснулся ее плеча, а после немедля ушел – прогуляться вдоль реки и подумать. Джордж, который на прогулки отродясь не выбирался! Никогда прежде не ходил он вдоль этой реки, никогда не слышал легкого журчания вод, что разбивались надвое, огибая песчаную отмель. Вдруг кто-нибудь застанет его? Увидит, как при свете луны он сидит на берегу реки, к которой раньше и близко не подходил? Что ж, кажется, так и случилось.

К изумлению Роуз, через пару недель владелец ранчо снова объявился в Биче.

Девушка привыкла к тому, что посетители входят без стука. Все-таки она управляла гостиницей и рестораном, а если уж взялся работать с людьми, будь готов попрощаться с неприкосновенностью частной жизни.

Однако Джордж Бёрбанк постучал.

– Решил вот заглянуть…

– Заходите, пожалуйста, – воскликнула она.

«Что же, – заволновалась Роуз, – заставило Джорджа Бёрбанка приехать сюда? Счет она отправила. Чек получила. Должно быть, в салунах уже заметили его машину: опять прощай репутация…»

– Мы ждем большую компанию к полудню. Мне нужно быть на кухне.

– Не хотел вам мешать, миссис Гордон.

Почему, спросите вы, он не ушел, раз не хотел мешать?

– Если вам угодно, можете подождать на кухне.

– Хорошо, спасибо.

– Посидите вот здесь? – показала она на столик у кухонного окна, их с Питером обеденный стол. – Я должна замесить тесто для бисквитов.

– Конечно, занимайтесь бисквитами. Я просто посижу.

Сев за стол, мужчина принялся изучать этикетки на бутылочках с соусами: специи и соусы были настоящей страстью Питера. Соус, читал Джордж, отлично подойдет к мясу, рыбе, сырам и к тому же чрезвычайно полезен для здоровья.

– Сухая выдалась осень, – заговорил он, обводя пальцем цветы, нарисованные на клеенке. – Вода очень низкая, как я заметил.

– Не поспоришь. На днях гости говорили, что это самая засушливая осень на их памяти.

– Они правы, – кивнул Джордж. – Очень сухая.

– Гости скоро приедут, можете их дождаться.

«Как красивы ее испачканные в муке руки. Конечно, ему нужно их дождаться, просто необходимо». О любви, подумал Джордж, он знал не больше, чем о слезах, но как нравилось ему сидеть на этой кухне и наслаждаться беседой, как будто бы все более и более оживленной. Другими словами, о любви он знал все, что и нужно о ней знать: это счастье находиться рядом с тем, кого любишь.

– Питер пока в школе, моет окна, – сказала Роуз и испуганно осеклась: не примет ли он это за намек.

– Слыхал о нем, вы можете гордиться сыном.

Глаза Роуз защипало от набежавших слез, ее охватило острое желание защитить сына.

– Слыхали? – переспросила она.

– Ну, говорят, он смышленый парень.

К гостинице подъехали две машины, гости из Херндона. Приоткрылась дверь, звякнул колокольчик, сообщавший о приходе посетителей, раздались оживленные возгласы людей, попавших с мороза в тепло.

– Пойду посажу их. Питер должен вернуться с минуты на минуту.

Компания показалась Джорджу довольно шумной.

– Принесли с собой вино, – сообщила Роуз, вернувшись на кухню. – Надеялась, обойдется без этого. Не уверена, что по новому закону так можно[8]8
  Речь идет о распространенной во время Сухого закона практике «приносить спиртное с собой» (BYOM – bring your own bottle or booze), не регулируемой законодательно.


[Закрыть].

– Мне сходить поговорить с ними? – приподнялся с места Джордж.

– О нет, не стоит! – испуганно хихикнула Роуз, представив, как (из кухни!) в зал ворвется сам Джордж Бёрбанк. – Разберусь чуть позже.

– Как скажете.

– Где же Питер…

– Полагаю, еще не закончил с окнами, – предположил Джордж, вдыхая аромат бисквитов.

– Рановато они начали.

– И, судя по звукам, у них там даже не вино, а что покрепче.

Да, выпивать гости начали рано и вели себя все громче и громче. То были делец, разглядывающий всех с довольной ухмылкой Тедди Рузвельта, аптекарь и с ними две какие-то блондинки, а также главный стоматолог Херндона, совершивший недавно поступок буквально революционный. В один холодный осенний день в своем полотняном костюме, вертя в руках трость, он прошелся по Саус-Пасифик-стрит вместе с женщиной, – но не с женой, а с девушкой по имени Консуэла, чернокожей красоткой и любимицей херндонцев, которая во время приемов подавала ему инструменты. Что до жены дантиста – та увлекалась миссионерством и просвещением язычников, а по воскресеньям любила прокатиться с мужем по городу на вишневом «кадиллаке», с министром на заднем сиденье. Сейчас, впрочем, она была в отъезде: поехала навестить захворавшего друга.

Новые люди, люди действия, нового ритма жизни, они были в курсе всех свежих местечек: «Зеленых фонарей», «Красных петухов», придорожных ресторанов, что открывались и тут же прогорали, и темных накуренных заведений с их маленькими оркестрами, игравшими непристойные песенки. Это были новые люди с новенькими капиталами. Впрочем, попадались среди них и юные владельцы ранчо, каким-то образом заполучившие родительскую чековую книжку и тоже теперь разъезжавшие по пыльным дорогам на больших автомобилях. Порой на рассвете видели, как возвращались они домой после ночного кутежа: какая-нибудь хорошенькая девушка за рулем родстера и пьяная парочка на откидном сиденье, подбадривающая ее криками. Никто и представить себе не мог, чего от них ждать, от этих новых людей, гулявших ночи напролет под музыку далеких радиостанций.

– И зачем я только поставила туда пианино! Только взгляните!

Роуз вышла в зал, и сквозь распашные двери за ее спиной Джордж увидел, как гости, – не слишком, надо сказать, умелые танцоры – выплясывали. Аж пол трясло.

– Ох, господи. Скорей бы Питер вернулся. Мне нужно делать курицу, а он должен подавать салат. Все же, если на столе еда… – оборвала себя Роуз. – Я сбегаю за Питером, мистер Бёрбанк.

– Эй, куколка! – то и дело раздавалось из зала.

– Пошевеливайся там!

– Миссис Гордон, я отнесу им салат, – воскликнул Джордж и прежде, чем Роуз обрела дар речи, схватил со стойки пару тарелок и открыл сплеча распашную дверь.

Девушка успела заметить, как, сверкая длинными гагатовыми бусами, отплясывает чернокожая красотка, и в ужасе припала к двери.

Веселье продолжалось еще мгновение, громче зазвучали голоса и смех – как вдруг полная тишина воцарилась в зале, в воздухе повис незаконченный аккорд.

Раздался голос Джорджа:

– Приветствую. Похоже, официантом сегодня буду я. Салют, доктор.

Когда мужчина вернулся за остальными тарелками, Роуз стояла, склонившись над раковиной. Джордж бросился к ней, решив, что та снова плачет – и девушка действительно плакала, но на сей раз от смеха.

– Вы были великолепны, – прошептала она. – Как они рты разинули, да им и в страшном сне не… Просто великолепны!

«Ну что ж, – подумал Джордж, – неплохо справился. Никто раньше не считал его интересным».

– Мистер Бёрбанк, – поделилась Роуз, когда они с Джорджем сели пить кофе на кухне, – второй раз вы заставляете меня поволноваться. А волнуюсь я, скажем прямо, нечасто.

Расскажи ей тогда Джонни Гордон, кто порвал ему рубашку и швырнул, словно тряпку, о стену, Роуз никогда бы не подпустила к себе Джорджа Бёрбанка. Но он не рассказал, ведь, наделяя человека именем, ты даешь ему и лицо, тогда как Джонни предпочел покориться безличной силе и принять унижение как испытание судьбы. Роуз наслаждалась тихой компанией владельца ранчо и даже ждала встречи с ним, а потому ей пришлось примириться и с историей с бумажными цветами. Может, мистер Фил Бёрбанк тогда не имел в виду ничего плохого? Какой толк взрослому мужчине издеваться над мальчиком? Может, она слишком ранимая, и обычный разговор напомнил ей о дразнилках на школьном дворе? Право, не будет же взрослый мужчина издеваться над мальчиком!

– Роуз, – решился Джордж на отчаянный шаг, – позволишь называть тебя так? Можешь звать меня Джорджем.

– Хорошо, Джордж.

Еще один решительный шаг он сделал спустя неделю.

– Ты выйдешь за меня?

– Будем честны, Джордж, – не удивилась девушка, – я любила своего мужа. Не знаю, может ли женщина полюбить дважды.

– Конечно, как тебе знать. Впрочем, если я тебе по душе… может, через некоторое время? Я мог бы устроить твоего мальчика в школу. В любую школу.

– Я и сама могу. Для Джона было так важно отправить его учиться. Должно быть, последнее, во что он верил.

– Пойми, выйдешь ты за меня или нет, я устрою его в школу. Или займу тебе денег, если угодно. То, как мы с тобой тут сидим, говорим, смеемся… Я готов ради этого все на свете сделать для вас с мальчиком.

– Мне твои деньги не нужны, ты знаешь.

– Забавно, раньше я думал, что, кроме денег, ничего у меня нет. А потом встретил тебя, мы начали болтать, смеяться… И мне так хорошо теперь, даже когда я один. Разве не забавно?

Роуз посмотрела на его крепкие стопы – старые ботинки были до блеска начищены, потом на ладони – широкие, длинные, всегда теплые, даже если он пришел с мороза – и как будто увидела того маленького мальчика, каким Джордж был в детстве.

– Не надо, пожалуйста, – прошептал он.

– Я не плачу. Просто подумала, как мне повезло встретить в жизни двух добрых мужчин.

За рулем старого «рео» Джордж всю дорогу напевал вальс из «Розовой леди». Может быть, Роуз научит его танцевать? Подумать только! Обернувшись к звездам, он увидел, как яркая светящаяся точка пронеслась по небу и как будто упала на землю. А как они справят все вместе Рождество!

Старшие Бёрбанки устроились куда лучше многих состарившихся владельцев ранчо – сломленных холодными зимами, промозглыми ветрами и безлюдными просторами, искалеченных ревматизмом и артритом, что превратил их загрубевшие руки в когтистые птичьи лапы, вынужденных смотреть, как их время проходит, как молодые скачут верхом, охотятся и делают все то, на что старики более не способны. Многие из них впадали в пьянство и сутками торчали в салунах Бича и Херндона, уставившись на свое старое озлобленное разочарованное лицо в зеркале за баром. За одним столом сидели теперь и самые честолюбивые, и те, кого всю жизнь они пытались превзойти, – искали забвения в вине и вместе погружались в дремоту старости. В конце концов, лишь хрупкая оградка отделяет кладбище «Маунтин-Вью»[9]9
  Кладбище «Маунтин-Вью» – кладбище в Окленде, Калифорния, известное как место захоронения миллионеров.


[Закрыть]от убогой скудельницы.

Дома они брюзжали, дулись, обижались и требовали подписывать чеки, а их дочери и сыновья только и мечтали, чтобы старики померли до того, как и сами они испустят последний вздох.

Бёрбанки отнюдь не были самыми богатыми, едва ли не полдюжины семей могли похвастаться сотнями тысяч долларов наличными. Среди них, несмотря на слухи о безудержном мотовстве и роскошных вечерах в номерах отелей, был и старина Том Барт. Однако изредка, когда Барты и Бёрбанки встречались на улицах Херндона, известный кутила Том Барт робел, мямлил и смущенно отходил в сторонку, пораженный манерами Старой Леди и фасоном костюма на Старике Джентльмене. Только Джордж втайне восхищался Томом Бартом. Фил же считал его дураком и деревенским болваном.

Нет, выделялись они не богатством, а хорошим образованием и умением заводить правильные знакомства. Вместо выпивки Бёрбанки находили забытье в книгах и размышлениях. Под аккомпанемент «виктролы», пение Нелли Мелбы и Галли-Курчи Старики углублялись в чтение «Таун энд Кантри», «Интернешнл Студио», «Ментор» и «Сенчури» – журналов, что грудились на столе, пока кто-то не отвез их в Бич и не пожертвовал школьной библиотеке. Серьезные беседы о текущих событиях приводили Бёрбанков в странное возбуждение на грани гнева и отчаяния – тогда, посмотрев друг на друга, они останавливались, и бурная дискуссия сменялась оглушительной тишиной.

Однако угодить Филу, чьи недовольные взгляды неизменно напоминали Старикам о тщетности их жизни, им не удавалось. Наконец после ряда не очень приятных историй они сняли номер люкс в лучшей гостинице Солт-Лейк-Сити, привезли свою мебель (хотя местная была отнюдь не плоха) и подружились с такими же престарелыми скотоводами, лесозаготовщиками и горняками, знавшими Австралию и Южную Африку не хуже родного края. Теперь Старики Бёрбанки писали письма на Восточное побережье, читали «Бостон ивнинг транскрипт», нежились на солнце и любовались покрытыми снегом горами, вид на которые открывался из их огромных окон на верхнем этаже гостиницы. Они подолгу молчали, и в этой тишине – раз и один обернется к другому, подбодрит короткой улыбкой, а другой улыбнется в ответ.

Брови Старой Леди изумленно взлетели вверх, стоило ей прочесть, что Джордж собрался жениться. Получив весть от Фила, она принялась сочинять письма Джорджу, однако раз за разом разрывала в клочки все написанное. Как глупо чувствовала себя старушка, умоляя взрослого мужчину повременить с женитьбой, пока его избранница не получит родительского одобрения. Все-таки, как написал Фил, она воспитывает ребенка, а в прошлом играла в баре – о бывшем муже в письме сказано не было. Наконец Старая Леди собралась с силами: она заклинала Джорджа «хорошенько все обдумать» (фраза, которая долгое время служила своеобразной максимой их семьи) и при любом исходе позволить им с отцом присутствовать на свадьбе. «Будет просто смешно, если нас там не будет», – написала она и поспешила с письмом к мужу.

Прервав блуждание по комнате, Старик Джентльмен оглядел записку.

– Сомневаюсь, что Джордж побоится показаться смешным. Он в жизни ничего смешного не делал, один раз может себе позволить.

– Фил переживает.

Старик обернулся к Старой Леди, чтобы задать вопрос, который давно крутился у него в голове. Сколько раз он пытался задать его жене, и сколько раз осекался, боясь, что та может принять это на свой счет.

– А тебе не кажется… – начал было он и вдруг с удивлением понял, что тот же вопрос мучил и Старую Леди.

Она и решилась его озвучить:

– Думаешь, это… это с Филом что-то не так?

Старик Джентльмен почувствовал внутри щемящую пустоту, однако в то же время был рад, что они смогли наконец поговорить.

– Если и так, это не твоя вина.

– И не твоя, – добавила старушка и, взглянув на часы, продолжила: – Да сколько же времени, Бог ты мой! Терпеть не могу эти крошечные часы: совершенно не вижу стрелок, да еще и отстают постоянно.

Отправив письмо, Старики тут же принялись исполнять описанные в нем намерения. Собрали чемоданы, наказали служанке следить за геранью и послали телеграмму, чтобы Джордж встретил их в Биче.

Ежась от ветра, гнавшего по платформе сухую поземку, Джордж ожидал их у поезда в громоздкой шубе из бизоньей шкуры и улыбался.

– Здравствуй, матушка, – сказал Джордж и наклонился поцеловать ее. – Здравствуй, отец. – Он сухо пожал его руку. – У нас, как видите, тут снег.

– Рады тебя видеть, – поприветствовал его Старик.

– Я тоже. Машина за углом, как вы знаете.

– Где и обычно?

Старая Леди мучительно придумывала, о чем поговорить – пара слов о том, как добрались, чем кормили в поезде, что видели в окне, не случилось ли какой забавной истории… Однако запомнила она только ревущего ребенка с раздраженной мамашей и запах апельсинов.

– Будет ли кто-то еще? – наконец спросила она.

– Моя жена.

Старики Бёрбанки расположились в своей старой комнате.

– Ну, что думаешь о ней?

– Часы снова пошли, – огляделся вокруг Старик Джентльмен, – а вот окна все еще дребезжат.

Он подошел к окну и выглянул на улицу.

– Ты что, не слышишь меня? Я спросила, что ты о ней думаешь?

– О ней? Что ж, очень любезно с ее стороны было разместить нас в этой комнате. Что еще я могу сказать после двадцати миль по темноте?

– Больше двадцати миль. Пока вы говорили с Джорджем в кабинете, она постучалась в дверь, и я пустила ее в комнату. Она сказала престранную вещь.

– Что же такого она сказала?

– «Зная Джорджа, я не сомневалась, что смогу рассчитывать на вашу доброту».

– И что?

– Меня порадовало, что она заметила доброту Джорджа.

– Подаришь ей что-то из своих побрякушек? – спросил Старик, обернувшись от темного окна, в котором отражалась стоявшая напротив лампа.

Слегка откашлявшись и похлопав себя по груди, Старая Леди подошла к мужу.

– Кажется, мисс Джонс погибла, – заметила она, глядя на горшок с завядшей геранью. – Думаю, нам лучше подождать, посмотрим, как все пойдет. Плохо, что у нее ребенок. Особые узы.

– Она завяла еще до того, как мы переехали, забыла? Дело не в ребенке, и ты это знаешь, – произнес он, резко развернулся, прошел немного по комнате и, столь же резко развернувшись, зашагал обратно. – Одно скажу: мне ее жаль.

– Не видела, чтобы ты так вышагивал, с тех пор как мы уехали.

– Тебе не кажется, что здесь жутко холодно, – подметила старушка, когда они принялись разбирать чемоданы. – Уже и забыли, каково это.

– Не помню, чтобы ты хоть раз заговорила о холоде, с тех пор как мы уехали.

Впервые оказавшись на ранчо, холод испытала и Роуз. Они поженились немногим после Рождества в пасторском доме, в Херндоне. Джордж сомневался, стоит ли приглашать кого-нибудь на свадьбу, однако Роуз решила, что из-за Питера будет лучше обойтись без гостей. Понял ли он ее? Кажется, да.

– Делай, как считаешь нужным, – сказал он, но при этом улыбнулся.

– Еще, разумеется, твой брат.

– Он не пойдет в церковь. Ненавидит одеваться.

Смог ее понять и Питер.

– Ты же знаешь, я всегда буду любить твоего отца. Если тебя ранит то, что я выхожу замуж, если ты не можешь понять… Но ты же понимаешь?

Питер улыбнулся. Стоя у окна, он смотрел на заросли полыни перед школой, на реку и на ивняк, где он так любил сидеть и любоваться на луну.

– Я все понимаю.

Неестественная манера речи мальчика, его «конечно» и «к примеру» давно смущали Роуз – равно как и то, что он называл ее по имени. Она никогда не спрашивала, почему он так говорит: должно быть, боясь услышать правду, раскрыть таящуюся в этой привычке извращенную форму любви сына к матери. Имя Роуз действительно больше подходило тому образу, что нарисовал себе Питер, – образу скорее возлюбленной, нежели матери. После смерти отца она стала единственным предметом его странного увлечения, единственным героем альбома, который пять лет служил его Библией, его путеводной звездой. Мальчик не ревновал к Джорджу Бёрбанку, а если что-то и чувствовал, ревность к нему была столь же взвешенной и безличной, какой была ненависть к тем, кто пытался разрушить его фантазии. Свадьба открывала для Роуз путь к достойной жизни, которую сам Питер смог бы обеспечить ей совсем не скоро, – а ведь это и являлось главным предметом его забот. Свадьба означала, что Роуз навсегда покинет «Красную мельницу», где ей приходилось обслуживать тех, кого он ненавидел и презирал, терпеть пьяные намеки и отражать двусмысленные улыбочки – все ради того, чтобы свести концы с концами и обеспечить достойное будущее тому, кто сам только и думал, как бы обеспечить будущее для нее. Гораздо раньше, чем Питер мог и мечтать, она будет путешествовать в каютах океанских лайнеров, наряжаться в платья из «Харперс базар», водить «линкольн» или «пирс» и составлять букеты из живых, а не бумажных цветов.

За несколько часов до свадьбы, оставив Роуз в гостинице, Джордж повел мальчика в универмаг Грина, чтобы подобрать ему костюм.

– Подберите-ка молодому человеку все, что он пожелает, – обратился он к продавцу.

Питер улыбнулся, глядя, как Джордж красуется в своем новеньком костюме из голубой саржи и втягивает живот, чтобы застегнуть ремень.

– Пошли пообедаем вдвоем, мама твоя сказала. Наверное, хочет хорошенько подготовиться и удивить нас. Боже мой, она всегда так прекрасна! – И они отправились в «Шугар Боул».

– Ни в чем себе не отказывай, заказывай все, что хочешь. Я здесь всегда беру жареного палтуса. Но ты не стесняйся, выбирай, что пожелаешь.

Никогда прежде не доводилось Питеру съесть столько чили кон карне, сколько он хотел.

– Еще одну порцию молодому человеку, – говорил Джордж официантке. – У нас тут что-то вроде праздника.

Питер, что казалось мальчику совершенно правильным, был единственным гостем на свадьбе. На алтаре в медных горшках благоухали букеты из роз, составленные с подачи Джорджа суетливой женщиной из цветочного магазина. Они пришлись Питеру по вкусу, и он был по-настоящему тронут такой сентиментальностью. Всю церемонию он просидел почти не дыша и лишь слегка облизнул губы, когда Джордж взял его мать за руку, чтобы надеть на палец кольцо. Однако сердце Питера едва не выпрыгнуло из груди, когда, сияя улыбкой, Роуз обернулась и движением невероятно простым и элегантным поправила складки своего темно-синего дорожного костюма. То был жест очаровательной и богатой дамы – миссис Бёрбанк. «Она идет во всей красе, – вспомнил Питер строки отцовских книг. – Она идет во всей красе светла, как ночь»[10]10
  Питер цитирует стихотворение Д.Г. Байрона «Она идет во всей красе светла, как ночь…» (1814) в переводе С. Маршака.


[Закрыть].

Хорошо бы прихватить одну из роз. Пара сухих лепестков – то, что нужно, для последней страницы его альбома.

В Херндоне Роуз отыскала миссис Мюллер, опрятную чопорную диетсестру из местной больницы, которая согласилась предоставить мальчику комнату и стол до конца учебного года.

– Я постараюсь навещать тебя каждые выходные, – пообещала она сыну. – Или ты, может быть, как-нибудь приедешь на ранчо. Будет здорово, не правда ли?

Питер так не думал, однако ничего не сказал. Улыбнувшись своей еле заметной улыбкой, он взял Роуз за руку. Вскоре он покинул Бич – город, где над ним смеялись и презирали как отродье самоубийцы, – в школе Херндона его ждали настоящая библиотека, уроки химии и физики.

– Чудесная комната, – ответил он матери.

– Питер, мне порой кажется, ты меня не слушаешь. Никогда не могу понять, что у тебя на уме.

– Буду повнимательнее.

Какое облегчение, что думать теперь ему придется только о собственном будущем.

– Передавай привет… Джорджу.

– Понимаю. Не уверен, как его назвать, да? Но знай, он желает тебе только добра.

Роуз хорошо помнила холод первых минут, проведенных на ранчо. Они с Джорджем приехали зимним вечером, вошли в дом, а посреди комнаты стоял брат Джорджа. Пока муж загонял машину в гараж, Роуз ждала на ступеньках крыльца. От холма эхом отражался звук хлопков электрического генератора. Вокруг дома бегали и лаяли собаки, взбудораженные урчанием мотора и светом фар, а после, увидев мужчину с чемоданами в руках, принялись скулить и прыгать. Отворив дверь, Джордж пропустил Роуз вперед – и вот посреди комнаты стоял его брат.

– Здорóво, Фил. Помнишь Роуз?

– О, вот и ты.

– А что с печкой?

– Понятия не имею.

Огромная комната выглядела почти голой: на месте стульев, что забрали с собой старшие Бёрбанки, остались зияющие пустоты. Со времени отъезда Стариков уже много лет как рука здесь ничего не касалась. Все так же лежали коврики с традиционными мотивами индейцев навахо, чрезвычайно подходящие, по мнению прежних хозяев, для интерьеров ранчо, однако ничуть не спасавшие комнату от атмосферы сокрушенной элегантности. Хотя дрова были сложены, огонь в камине не горел. Над камином висел портрет Старой Леди, чей бостонский взгляд неизменно следовал за Роуз, куда бы та ни направилась.

– Ладно, я схожу тогда поворошу угли.

– Такая чудесная поездка выдалась, – начала было Роуз.

– Джордж, – обратился к брату Фил, – утром пришло письмо от Старика. Есть одно дело, за которое я не возьмусь. Посмотришь?

– Полагаю, до утра оно подождет.

– Да я весь день тебя ждал.

– Роуз, – позвал Джордж, опустившись на колени перед камином, и поднес к растопке спичку, – иди сюда, погрейся. Я схожу вниз, поворошу угли.

– Все в порядке, мне совершенно не холодно, – пробормотала Роуз, но все же подошла к камину.

Страшно было оставаться один на один с Филом.

– Давай-давай. Ну, я пошел, буду через минуту.

Дождавшись, пока огонь с растопки схватит упрямую неподатливую кору сырых поленьев, Джордж поднялся и зашагал прочь сквозь парадную столовую со всей ее тяжелой приземистой мебелью из красного дерева. Послышался скрип открывающейся, затем закрывающейся двери, а после – звуки шагов на лестнице.

Сколько еще предстояло Роуз узнать о подвале, который каждую весну заливался талой водой с жирными пятнами капающего с насоса масла. Увидеть в тусклом свете верхних окон мышиные гнезда и тушки захлебнувшихся грызунов, плывущих кверху брюхом по воде. Услышать ужасающий грохот железной двери и невыносимый скрежет лопаты по бетону, от которого в жилах стыла кровь. И почуять запах угольной гари.

У Роуз вдруг странно разболелась голова, а тело охватило дрожь. Фил сидел у стола посреди комнаты и читал журнал, неестественно вывернув руки, чтобы поймать свет лампы под бахромчатым абажуром. Губы его шевелились. Казалось, что бы сейчас ни произнесла Роуз, все будет лучше, чем молчание, однако слова застревали у нее в горле.

– Ну что, брат Фил, – заговорила наконец девушка, – рада повидаться.

Еще какое-то время мужчина продолжал читать и шевелить губами, потом поднял глаза над журналом и с едкой улыбкой уставился на девушку. Фил улыбался, когда на еще незнакомой Роуз лестнице вновь послышалась тяжелая поступь Джорджа, и улыбался, когда шаги его стихли. Наконец он отчетливо произнес:

– Я тебе не брат.

В комнату вошел Джордж.

– Смотрю, вы двое тут беседуете, – радостно заметил он.

В это время дверь кухни отворилась: миссис Льюис, мрачно бурча себе под нос, пришла накрыть стол на троих.

После ужина, еще немного почитав у лампы в гостиной, Фил резко поднялся, дошел до спальни, запер дверь и достал из шкафа банджо. Мысль о том, что Джордж привел эту женщину в дом да еще хочет, чтобы все прошло гладко, вызвала у него ухмылку. Как там сказал брат? Помнишь Роуз? Да, точно. То еще имечко – Роуз. Как у кухарки. Вспомнив, как Джордж стоял на коленях перед камином, Фил снова ухмыльнулся. Огонь он не разжег к их приезду, жалость какая. Ха-ха-ха. Не будет он делать то, что ему не по вкусу – Джорджу стоило бы получше узнать брата, если уж он на это рассчитывал. Фил вновь усмехнулся, вспомнив косой взгляд Роуз за ужином. Он прекрасно знал, как выглядит, и знал, что ее это смутит. Раньше подобное выводило из себя Старую Леди – мятая рубашка, нечесаные волосы, небритая щетина, немытые руки. Что ж, и этой Роуз не помешает понять, что он ведет себя не так, как все, ибо он и есть не такой, как все. А потому Фил нарочно не прикасался к салфетке, тянулся за едой вместо того, чтобы просить ее передать, и при надобности, не стесняясь, шмыгал носом. Если уж их изнеженные родственнички с Восточного побережья смогли такое проглотить, эта дамочка точно сможет. Если она не привыкла к тому, что, вставая из-за стола, мужчина не откланивается, не расшаркивается и не говорит «извините», то пусть привыкает. Ох, снова не сдержал улыбки Фил, сколько сюрпризов ее ждет впереди.

Он раскусил ее с первого взгляда. Фил знал, что девушка не осмелится встать между братьями и рассказать Джорджу про их обмен репликами у камина. Не рискнет разозлить его. Ей не хватит духу испытать на прочность его чувства к семье. Конечно, нет, ведь Джордж – ее билет в жизнь. Даже если она вдруг решит поплакаться, на что ей рассчитывать? Дом принадлежит Филу в той же степени, что и Джорджу, деньги – в той же степени, что и Джорджу. Как и ранчо – без финансовых передряг его не разделишь: тут и права на воду, пастбища и так далее. Если ей нужны проблемы, она получит их сполна.

И вот поздним зимним вечером Роуз впервые приехала на ранчо. В своем новом наряде, который, разумеется, купил ей Джордж, и напуганная до смерти. Фила нисколько не смущало, что он говорит и смеется сам с собой – «наслаждается собственной компанией», как он это называл. Ему нравилось повторять слова людей, потешавших его, смаковать их. Пугающе точным женским фальцетом он передразнивал теперь голос Роуз. Как там она сказала? Чудесная поездка выдалась? Можно себе представить, что это была за чудесная поездка: ветер и снег задувают через драные шторы, ноги замерзли, руки окоченели от холода, тусклые фонари старого «рео» мерцают на ледяных ухабах. Фил не выносил таких бесед и не терпел людей, которые сразу пытаются стать своими, втереться в доверие. Роуз прекрасно знает, что ей не место среди Бёрбанков. Вопрос лишь в том, сколько времени понадобится Джорджу, чтобы это понять.

А потом заявился и сам братец, поворошил печку и говорит такой с довольным видом: «Смотрю, вы тут беседуете». Ох, Джордж, как легко тебя порадовать. Да-да, он беседовал с этой женщиной, ну, разумеется.

Фил улыбнулся, глядя на опустевшую кровать напротив, и, прочистив горло, принялся наигрывать «Алое крыло». В темноте за окном виднелся загон для убоя. Скоро они будут забивать новую корову. В леднике осталась всего одна задняя четвертина.

Пальцы Фила все еще зажимали лады и пауком нависали над струнами банджо, как вдруг взгляд его уцепился за свет в щели под дверью ванной комнаты, которая разделяла их спальню со спальней Стариков. Джордж или Рози?

Когда в комнате напротив жили Старики, то, закончив свои омовения, они всегда открывали дверь, ведущую в спальню братьев. Если ему или Джорджу требовалось проскользнуть в ванную комнату – пожалуйста, желанны, как цветы в мае. Фил туда, конечно, никогда не ходил. Его смущали женские штучки, духи и одеколоны Старой Леди, аромат персикового мыла и полотенца с вензелями. С таким настойчивым женским запахом не под силу было справиться кружке для бритья и набору опасных бритв Старика Джентльмена. Пугали Фила и полупрозрачные одеяния, висевшие на сушилке. Кто бы мог подумать, что Старая Леди с ее манерной походкой и высокопарными речами оставляет такое на виду! Нет, Фил пользовался другой ванной, суровой и безыскусной маленькой комнаткой, пахнущей хозяйственным мылом и влажным серым полотенцем. Он не понимал, как Джордж мог ходить в ту большую ванную, пока в доме жила Старая Леди. Теперь же брату предстоит раздеться перед этой дамочкой. Погасит ли он сперва свет?

Фил прислушался. Кто-то запирал дверь в ванную.

Джордж повернул ключ или женщина? Должно быть, она: все-таки ванная довольно долго оставалась открытой. Видимо, ее рука осторожно дернула ручку, проверить, закрыта ли дверь. Даже если это был и Джордж, запереться, будьте покойны, точно придумала женщина.

Так, лежа в темноте, Фил представлял, как она возляжет вместе с Джорджем, даст покорпеть над ней и, может, даже зачнет его ребенка.