Текст книги "Гарпун дьявола"

Я как-то взял деньги без спроса у отца. Война тогда только началась, и с британского острова к нам стали пребывать эвакуированные семьи. У одной была потрясающая коллекция памятных жетонов с изображением скандинавской архитектуры. Их сын втайне продавал эти медяшки местным мальчишкам, а у меня на тот момент не было лишних денег, только то, что причиталось на еду. Как-то раз отец навестил меня и деда перед тем, как был отослан в Северную Африку, вот тогда-то я и залез к нему в карман.

Я погорел на этом деле. Когда несовершеннолетний торговец фамильными драгоценностями попался на горячем, его семья ходила по домам и скупала жетоны обратно. Мне было до того стыдно, что я отдал жетон бесплатно. Я не смог оценить то, что имел, потому что не заработал заплаченных за жетон денег, и не сильно страдал. Лишь по окончании войны с первых своих заработков, когда я устроился укладывать брусчатку на набережной, я отдал долг отцу.

Теперь, когда мои честь и достоинство восстановлены, вернусь к рассуждению по поводу Джона Макэвоя. Откровенно говоря, мне слабо верится в то, что Макэвой – банальный вор. Ещё слабее – что он мог убить из-за долга.

Допустим, месть. Джон Макэвой за что-то отомстил Рэю Кампиону. Гм. Оставлю эту мелодраматичную гипотезу на проверку мисс Вудс.

Или страх. Макэвой совершил что-то противозаконное, а Рэй знал это и шантажировал Джона. Глупости! По натуре Кампион не был похож на шантажиста. Он был крепок и масштабен, психологически больше напоминая тяжеловеса, которому для выгоды или удовольствия требовалось нечто большее, чем шантаж. Он не опустился бы до таких мелких гнусностей. И Джон Макэвой хоть и никуда не годится против Кампиона, но навряд ли способен на… Тут я не придумал ничего такого, в чём можно было бы обвинить доктора, если бы его стали шантажировать. Сам я в такой ситуации не бывал, а Макэвой всё-таки вызывал у меня симпатию.

Остаётся любовь. Или страсть. Хотя вряд ли там могло дойти до страсти. Плод любви, Билли, докторский сынок, и тот вышел на редкость чахлым. В возрасте старшего Макэвоя, мне думалось, ни о каких страстях уже и речи быть не может. Длинноногая пациентка, похоже, отпадает.

Последнее я озвучил вслух, и Адам сказал:

– Я не думаю, что мы многое здесь найдём.

– А можно спрятать гарпун в докторском чемоданчике? – озадачил я Адама.

– Смотря в каком.

Гарпун длиною в три с лишним фута. Чемоданчик Джона Макэвоя в диагонали составлял дюймов тридцать, не больше. Абсурд на ровном месте.

– Я всё думаю о словах мисс Гилберт, – сказал я. – Что имела в виду эта грымза, говоря о несчастьях Макэвоев?

Адам поднял рисунок, сравнивая с натурой. Недовольное выражение легло на его бледнокожую гладковыбритую физиономию. Клок блондинистых волос упал ему на лоб, свесившись на правый глаз под круглыми очками. Ничто не могло отвлечь Адама от его мыслей. Через некоторое время он опустил тетрадь и произнёс обычным голосом:

– Без понятия. Но в таком месте, как это, тайны имеют обыкновение выходить наружу.

– Стоит оказаться где и когда надо. – Я докурил и потушил сигарету о ножку шезлонга. – Может, и в самом деле наш Стэнли что-то видел, и его хотели кокнуть, а не старика Кампиона?

Адам посмотрел искоса, и я прекрасно знал этот взгляд, он означал, что вести диалог со мной можно только будучи очень снисходительным.

– Ты и в самом деле в это веришь? – сказал Адам. – Что на лавке свиданий произошло нечто такое, за что наблюдавший был обречён на такой конец?

– Нет, конечно, – неуверенно сказал я, запустив руку в свои патлы, зачёсывая их со лба.

Ближе к вечеру мы состряпали настоящий мужской ужин – отварной картофель с репой и чёрным перцем, говядина в пиве и собственно само пиво. Стэнли подтянулся к нам лишь когда его позвали.

Ужин шёл, понятное дело, нерадостно.

Дед спросил:

– Как ваши дела с Джуди?

Стэнли жевал и отвечал одновременно:

– Мы с ней не виделись с дознания.

После ужина Стэнли ушёл к себе в комнату. На маяк по-прежнему было запрещено подниматься. Мне вдруг стало немного жаль Стэнли – он остался совсем один.

Весь вечер было на удивление тихо и непривычно, и только когда дед разлил чай, мы вспомнили: сегодня к нам ни разу не заглянула Летисия. Ни узнать, как дела, ни принести сладкой выпечки.

Дед даже сказал насторожённо:

– Такое впервые за последний год.

Глава 11
Дом Летисии Вудс

В вечерних сумерках мы с Адамом решили пройтись до дома Летисии Вудс. Этот ничего не значащий визит был вызван смутной тревогой. Видно, на фоне нынешних драматических событий сознание воспринимало каждое из ряда вон выходящее событие как новую угрозу. Мы никак не могли отделаться от чувства, что что-то не так.

Летисия открыла не сразу. Впрочем, мы даже произнести ничего не успели, она с порога стала извиняться, что не пришла угостить нас овсяным печеньем, потому как попросту не успела его приготовить.

– Мисс Саллендж не хотела меня отпускать, засела в салоне и всё верещала про своё домашнее вино, приглашала выпить. Пришлось согласиться. Не могла от неё отделаться, – оправдывалась Летисия, взволнованно сжимая руки на груди.

Мы понимали мисс Вудс. Такое действительно случается. Мисс Саллендж как-то пыталась торговать своим вином из-под аптечного прилавка. Дед говорил, что Кампион жаловался на оскомину на зубных протезах от её гадкого пойла. Бизнес мисс Саллендж был в самом цвете, когда в аптеку по заботливой соседской наводке нагрянула инспекция. Не помню, кто и при каких обстоятельствах вызволил мисс Саллендж из тюрьмы.

Меня да, наверное, и Адама поразила музыка, вырывавшаяся наружу из-за спины хозяйки дома. Я почему-то сразу подумал о похоронах. Было ощущение, что в доме идёт отпевание, только вместо священника панихидные духовые и безотрадные струнные пассажи перекрикивал какой-то мужчина – он, казалось, люто ругался на немецком, а иногда переходил на пение. Мне представилось, что примерно так звучали бы похороны Летисии. Святой отец с монотонным надрывом читал бы «Отче наш» на немецком, и притом очень плохо, ведь мы бы нашли его в одном из худших драматических театров британского острова (исполняя, таким образом, последнюю волю мисс Вудс, пожелавшей бы наверняка подобной гротескной панихиды).

Летисия, кажется, даже не замечала, что в её доме сыплется какая-то иностранная брань. Её слегка повело вперёд, так что мы с Адамом разом подхватили её под локти, боясь, что она повалится со ступенек. Стало ясно, что Летисия, мягко говоря, немного навеселе.

– Всё в порядке, голова закружилась. Сейчас пройдёт. Это всё Цара, её вина, – сказала мисс Вудс.

Смысла последней фразы я не понял, и сказал:

– Мы как раз за этим и пришли, узнать, всё ли в порядке.

– Ах, Макс… Как это благородно! Входите, юноши. У меня остались кексы с поминок Джозефа. – Она пригласила нас в гостиную, а сама скрылась во мраке кухни в конце коридора.

Удивительно, но мы впервые находились в этом доме. Это было настоящее женское царство, я и представить не мог, сколь организованна Летисия. Светлые и просторные комнаты содержались в идеальном порядке, кремовые обои в цветочек обрамляли прихожую и гостиную и удачно гармонировали с тёмно-коричневой дубовой мебелью. Мне казалось, мисс Вудс из тех заядлых коллекционеров, что набивают дом всевозможными буфетами и боковыми столиками, а полки у них ломятся от немыслимого количества дрезденских ангелочков и Дев Марий всевозможных размеров и окрасов. Но в доме мисс Вудс всего было в меру, всё сверкало чистотой и заботой.

Я вдруг вспомнил, как радуюсь время от времени, что есть такая женщина рядом с моим дедом. Порадовался и в этот раз.

У входа в гостиную на невысоком комоде из тика стоял проигрыватель и кружил грампластинку-сорокапятку. Из-под иглы всё ещё слетала фарсово-печальная музыкальная трагедия, и мужчина по-прежнему мелодично ругался какими-то речёвками, походившими на фашистские лозунги. На конверте рядом с проигрывателем я прочёл незнакомое мне имя, написанное большими буквами – Zarah Leander[38]38
  Цара Леандер (1907–1981), шведская певица и киноактриса, в 1936–1943 гг. была кинозвездой, роковой женщиной фашистской Германии. В 1943 году разорвала все немецкие контракты и вернулась в Швецию, за что Геббельс назвал её предательницей.


[Закрыть]. А под ним был чёрно-белый снимок женщины лет сорока. Она глядела куда-то поверх меня, и взгляд её, тяжёлый и неуловимый одновременно, и выражение красивого лица, отрешённое и трагическое, словно говорили, что их обладательница очень несчастна.

Хотя, возможно, виной тому голос, что дала ей природа, – низкий, грудной, почти мужской. Зная теперь, что это поёт женщина, я чувствовал ещё больше мурашек на спине. Её пение пробирало меня до озноба. Я почему-то представлял себе, как в городе звучит сирена, возвещающая о начале бомбёжки, и меня, мальчишку, застаёт врасплох. А я не знаю, откуда придёт опасность и куда следует бежать и прятаться. Звук сирены разрывает воздух, грудной, вибрирующий голос Цары проходится по всем внутренностям, начиная с живота, и только в конце забирается под череп. Такой голос был вполне в духе того времени.

Война кончилась, а голос Цары остался как её, войны, эхо. Может, надо напоминать о том, что было, и делать это нужно с помощью искусства? Никто из нормальных ведь не станет слушать записи речей Гитлера, а пластинки этой инопланетной Цары слушает как минимум одна одинокая женщина. Хотя я не удивлюсь, если в этой песне поётся не о войне, а о том, что солнце взошло над водами Рейна и девушка в белом платье с букетом влажных эдельвейсов бежит по утреннему лугу и зовёт любимого. И любимый идёт навстречу. Живой, здоровый. Я не знаю немецкого. Но напряжённый трагический голос Цары даёт понять, что в жизни редко бывает как в песне, и куда бы вы ни направились, вас всюду настигнет злой рок, боль и смерть.

Мы присели в большие кресла с простыми холщовыми чехлами. Рядом на каминной полке стояло несколько фотографий. Одна сразу привлекла моё внимание, я встал, чтобы убедиться – точно, молодая Летисия и Кампион держат петуха, лица счастливые (конечно, не имею в виду петуха). Кампион ещё не полысел. Наверное, мисс Вудс хорошо помнит тот день и любит этот снимок, раз уж он здесь.

Рядом в золочёной рамке стояла выцветшая фотография молодого офицера, с по-мальчишечьи красивым гладковыбритым лицом и волевым подбородком, из-под стальной каски в мою сторону устремлён тревожный взгляд. На молодом офицере была непонятная форма из мутно-серого сукна, и отложной воротник обладал, очевидно, более ярким цветом, что можно было лишь угадывать, глядя на чёрно-белое фото. Я заметил заглавную букву «У» в нижнем правом уголке и то, что снимок был подпорчен водой с боков, из-за этого выходило, что у офицера были немного «вздутые» плечи.

Я обратил на это внимание Адама. Он оторвал задницу от кресла и подошёл к камину поближе. Я могу придумывать, но мне показалось, что при взгляде на подпорченное фото в глазах моего друга на секунду замаячила тревога.

– Не повезло.

Я запустил пятерню в волосы.

– Офицеру?

– Фотокарточке не повезло. Как знать, может, и офицеру тоже.

Адам поправил на носу очки и глянул на петуха в соседней рамке.

– Хотя для этого бедняги, должно быть, этот снимок стал последним.

– Скорее всего, – сказал я. – Уверен, у Летисии вышел отличный луковый суп в тот день.

Адам прошёл обратно на своё место. Подоспела хозяйка с подносом. Я помог убрать в сторону хрустальную вазу с тремя апельсинами, чтобы освободить место для чайной церемонии на журнальном столике, захватил пару кексов и плюхнулся в удобное кресло.

Мы не только впервые пребывали в этом доме, но я не припомню и случая, когда бы выпадал шанс видеть Летисию Вудс слегка во хмелю. Она выглядела по крайней мере забавной, посмотрим, что будет дальше. Вскоре домашнее вино мисс Саллендж уже хорошо разогрело поостывшие страсти, и мисс Вудс была снова на авансцене. Но перед этим нужно было убрать со сцены другую женщину. Летисия подошла к проигрывателю и сняла иглу, и Цара, которая уже начала следующую песню, более радостную, покинула нашу компанию не простившись. Пока мисс Вудс возвращалась на своё место, я заметил некое сходство между хозяйкой дома и женщиной с конверта пластинки. Им обеим было что сказать. Возможно, думал я, Летисия говорит по-немецки?

Вначале шли новости. Про больную сестру мисс Саллендж и подозрение на корь, про приходского священника из соседней деревни, что во время войны съел всех собак вокруг, ещё было вроде про тайные любовные письма миссис Брекенридж, но я тогда мало слушал.

На десерт, как это бывает в любимых детективных книжках Адама, было припасено самое интригующее. Летисия даже оглянулась, словно Цара могла нас подслушать.

– На самом деле там были ещё люди. Но они не носили жёлтых дождевиков, вот я их и проглядела.

– Откуда вы знаете?

– Так Келли заходила, – сказала как очевидное мисс Вудс.

– Она была там? – удивился я.

Летисия улыбнулась и поводила пальцем.

– Разумеется, нет. Ей сказала Мэгги.

– Мэгги? Значит, она была там?

Мисс Вудс вновь всё отрицала, зачерпывая из берестяной сахарницы.

– Да как вы не понимаете! К ней в лавку заходила миссис Брекенридж, ей позарез был нужен палтус. Мэгги сказала, что палтуса пока нет, ведь он водится с северной стороны, зато есть окунь и гольян…

Рассказ Летисии обрастал всё больше и больше ненужными подробностями, а детали, как амёба, размножались на ходу, но перебивать Летисию не стоило, иначе эффект от финала её рассказа мог получиться не тем, коего она добивалась.

– Так вот, в разговоре с Мэгги миссис Брекенридж обмолвилась, что Саймон Рассел видел Ровену Макэвой около половины девятого. Представляете?

Я сказал с нарочитой прохладцей:

– И что такого, что он мог её видеть в это время?

Летисия выпучила глаза.

– Да, но где! На дороге перед вашим магазином!

– Оу!

Летисия была довольна. Эффект состоялся и оправдал ожидания мисс Вудс. Моё лицо выражало крайнее изумление вполне естественно.

– Значит, – сказал Адам, – мистер Рассел видел Ровену рядом с магазином в полдевятого?

Летисия кивнула.

– Именно так он сказал миссис Брекенридж в тот вечер. Он принёс ей по её просьбе вечернюю почту, которую она хотела получить из рук в руки, но раньше не могла. И вот он что-то без четверти девять постучал в дверь миссис Брекенридж, передал её корреспонденцию и сказал: «Видел сейчас миссис Макэвой недалеко от магазина Кампиона и Гарфилда. Мы поздоровались».

Мне не представлялось это таким уж странным, если учесть, что дом Макэвоев был буквально в двух шагах от того места, хотя странно, что Джуди, выходит, соврала? Отца не было дома?

Но, как подсказывал опыт, рассказ ещё не был закончен, и Летисия ждала неизменного «что же было дальше?». Давайте же, не тяните – ведь это вы жаждете знать, а не она рвётся всё вам выложить. Мы повиновались правилам игры, тем более что знать мы действительно хотели. Летисия самодовольно усмехнулась, понимая своё превосходство над человечеством в тот самый момент, и выдала последний аккорд:

– Мистер Рассел сказал, что Ровена шла со стороны маяка.

Тут, я признал, стало куда интереснее.

Мисс Вудс продолжила:

– Рассел подождал её на дороге, пока она не подошла, и поприветствовал. Она сказала, что ходила к Рэю справиться о его самочувствии.

– Вот оно что, – вставил я, недоумевая.

Как это возможно?? Но ведь Кампиона убили самое позднее в начале девятого, а от маяка до дороги десять минут… Миссис Макэвой никак не могла разговаривать с живым Кампионом, если она ушла от него в двадцать минут девятого. Он должен был быть уже мёртв. Если Ровена говорила с Кампионом, где она была ещё десять минут?

Но вместо этого я сказал:

– А почему она часом ранее не пришла вместе с мужем?

– Ах, да разве ты не знаешь? – вскинулась мисс Вудс. – Билли приболел, Ровена оставалась с малышом, пока муж не пришёл. Потом он сменил её, она смогла пойти.

– Ясно.

– Билли – очень болезненный мальчик. Недавно я сама ходила за лекарствами для него. У Келли был выходной, а мужчины все отсутствовали. Вот Ровена и попросила меня сходить через холмы в аптеку, дала список. Конечно, я сама предложила ей свою помощь. Благо она женщина разумная, сразу согласилась. А как же! С больным ребёнком-то!

– Значит, Рассел рассказал об этом полиции, – бросил Адам, и я решил, что он просто бубнил под нос, ни к кому не обращаясь, но это оказалось не так.

Летисия замотала головой.

– Полиции он ни слова не сказал, – призналась она.

Мы, похоже, задались одним и тем же вопросом, пока молча таращились на хозяйку дома, и Летисия быстро считала с наших физиономий замешательство и поспешила сказать:

– Я виделась с Расселом сегодня, мы встретились, как раз когда я шла от мисс Саллендж. Я поблагодарила его, что он мне так вовремя сказал про своё колено. Это у него верный знак неприятностей. Ох, иначе не представляю, как бы я оказалась без денег. Сам он поставил и проиграл довольно много, как сообщил. Он азартен, это его подвело. Я спросила, правда ли всё это. Ну, про Ровену. Он стал отрицать, но при этом улыбался. Я поняла, что он прикрывает Ровену. Зачем? Не знаю. Но у нас ведь добрые люди живут. А нужна ли доброте причина?

Я ухмыльнулся и отправил в рот второй кекс.

– Я поняла, что полиции он ничего говорить не стал, – подытожила Летисия. – Зачем ему подставлять и без того страдающую душу?

– Мисс Вудс, – обратился Адам. – А когда вы несли Кампиону кранахан, по дороге вы никого, кроме Джона Макэвоя, не встречали?

Летисия сосредоточенно нахмурилась.

– Никого.

– А наверху?

– Только Кампиона, конечно же. Он сидел там один.

Но мой друг почему-то не отступал:

– Ну а пока вы были там, кто-нибудь поднимался?

На этот раз она задумалась и вроде бы не находила правильного ответа, разыскивая его глазами среди мебели. Ответ попался в районе комода с проигрывателем. Женщина снова перевела взгляд на Адама:

– Разумеется, нет. Я ведь инспектору так и сказала.

Мы распрощались с Летисией и уже в седом сиянии луны поплелись в сторону дома. Я первым нарушил безмолвие:

– Как же так? Рассел ведь подвергает себя опасности! Он заявляет, что был во время убийства в этом районе!

– Наоборот, – спокойно парировал Адам, – он подстраховывает себя.

– То есть как?

– Очень просто. Без четверти девять, когда Рассел приходит к миссис Брекенридж, ещё неизвестно об убийстве. Поэтому он может спокойно говорить о том, где был, кому угодно. Значит, если рассуждать логически, Рассел в это время ничего не знал про убийство.

Я вытянул губы трубочкой, соображая.

– Верно, – согласился я.

– Конечно, он может и врать… Но в таком случае он лихо придумал это оправдание. Заявить до десяти, что он был недалеко от места преступления. Да, умно. Может статься, что он заранее всё продумал.

– Почему же тогда Джуди врала?

– Это логично, Макс. Дочь защищает отца.

– Но… – здесь я прервался, потому что стало саднить в горле. То ли кексы Летисии вызвали изжогу, то ли ситуация стала горькой. Я всё-таки закончил мысль: – Если Джуди врала и Рассела не было дома, выходит, и Джуди могла быть во время убийства не дома, а где-то в другом месте?

Адам походил на давшего обет молчания монаха. С бесстрастным лицом он медленно двигался и о чём-то думал. Его руки держались за пояс спереди.

Я неожиданно для себя начал переживать.

– Значит, Ровена была последней, кто видел живого Рэя? Но ведь это невозможно.

Но Адама это как будто совсем не волновало.

– Интересно другое, – сказал он, пнув подвернувшийся камень. – Получается, Рассел ни слова не сказал об этой встрече с Ровеной инспектору, но он сказал об этом миссис Брекенридж, заядлой сплетнице. Интересно…

Как раз это мне было неинтересно. Чёрт знает, почему Адам сказал об этом. Мы подходили к дому, когда я заметил:

– Зря волновались только. Летисия в порядке. Вид по-прежнему цветущий, даже неуместный при таких обстоятельствах.

Адам, отворяя дверь, кинул на меня озадаченный взгляд.

– Разве? – сказал он. – А по-моему, у неё заплаканные глаза.

Глава 12
Похороны

Утром нам предстояло проститься с Джозефом и Рэем Кампионами. В Сент-Фоуи нет своего кладбища, и когда солнце вынырнуло из-за горизонта и скользнуло в отливающее металлическим полотно неба, ровной гладью выстланное над нами, мы уже добрались на дедовском «Форде» на окраину близлежащего города и теперь взбирались на пологий холм, где располагалась церковь, а за ней – кладбище. Люди стояли на подступах к тяжёлым створчатым дверям. Высокое здание церкви из серого камня украшали ступенчатые рёбра контрфорсов и узкие арочные окна. Витражи были расчерчены свинцом, с них глядели на нас лики святых. Одна створка дверей была открыта, и в проёме стоял священник.

Люди толпились разрозненно, как кучки листьев, которые дворник собрал в разных частях улицы. Пока я поднимался, родилось нестерпимое желание смачно плюнуть в сторону. Ну честное слово, кто вас держит? Я сумел перемочься только потому, что на меня смотрела Джуди. Она стояла дальше всех от входа, рядом с каменным крестом с кругом. Её голову покрывала старомодная шляпка из чёрного фетра. Наверное, от матери осталась. Чёрный шёл Джуди, как никому из всех, кто мрачно устремлял на нас сейчас свои взгляды.

Мы с Адамом чёрных костюмов на острова не брали, понятное дело, но не сильно переживали. С нас хватило горечи, что мы пережили, когда сдуру бросились в штормящее море, и все об этом знали, потому не косились особо. Дед предлагал мне надеть костюм из тёмного твида, взятый из гардероба Джозефа, а затем выяснилось, что это был единственный костюм бедолаги, и в нём теперь он лежал и ожидал, когда его похоронят.

Квадратные кладбищенские камни показались из-за церкви, когда мы взошли, и Летисия поспешила оторваться от своего места и обнять деда. Слова скорби, сорвавшиеся с её уст, отдавали кисловатым винным перегаром. Больше на явные выражения соболезнования никто не отважился, и все прошли внутрь, держась друг от друга на том же расстоянии. Мы прошли за дедом и расположились на передней скамье вместе со Стэнли. В нос ударил терпкий запах ладана и воска. Остальные расползлись от узкого прохода по рядам, как тараканы от полоски света. Было несколько человек, чьи лица я впервые видел, но в основном присутствующие жили в нашей деревне.

Мисс Саллендж расположилась в самом конце у выхода, рядом с ней сидела дама, чьё лицо скрывала тёмная вуаль, видать сестра, больная корью. Я помню парня из средней школы, который отказывался пить с нами отцовский виски за углом дома. Говорил, его старик покрывается красной сыпью, когда выпьет, и потому боялся, что унаследовал кожную реакцию и его вычислят с одного глотка. Судя по выхлопу, что доносился от сестёр Саллендж, «корь» была та самая. От такого пойла кто угодно сыпью покроется.

Отпевал священник, съевший всех собак. Не хотелось бы ёрничать, но его голос и вправду напоминал собачий лай, особенно когда он говорил «аминь» – слово выходило резко, немного визгливо, будто священник хотел наброситься на собравшихся.

Я стал гнать эти мысли, чтобы, не дай бог, не заржать, и начал рассматривать алтарную арку и роспись на стенах по бокам от неё. Я с детства хорошо помню эту церковь, здесь мы прощались с миссис Рассел, матерью Джуди, приходили на Пасху и однажды приносили сюда угощения во время Рождества. Меня всегда очаровывал каменный амвон, щедро убранный детальной резьбой, где сейчас находился священник и произносил речь. Дед говорил, это единственный старинный амвон у местных христиан, сейчас всюду ставятся кафедры или пюпитры, и теперь это местная достопримечательность.

Церкви переживают не лучшие времена. Полотно, висевшее слева за амвоном, подрастеряло свои краски, но, возможно, раньше они просто казались мне выразительнее. В центре картины – бледный шар солнца, его оранжево-жёлтые лучи расходились веером, словно оно кружило на месте. С одной стороны от него – Дева Мария с младенцем, с другой Иисус – в набедренной повязке и с багряницей на плечах. Дева Мария была прекрасна и молода, из-под мафория её волосы, разделённые пробором, выглядывали только самую малость и отливали золотом даже в такой бледности красок.

Джуди сидела далеко позади. Мне хотелось повернуться и просто увидеть её лицо, но я ограничился воображением и начал вспоминать её сегодняшний облик в деталях. На ней был чёрный жакет и длинная юбка из тёмно-коричневого твида. Две янтарные волны спускались из-под шляпки над щеками и собирались в пучок, покрытый чёрной сеточкой. Наверняка под жакетом, чуть ниже ложбинки на шее, на тоненькой цепочке из серебра висел сейчас кулон в виде сердечка с белой эмалью, внутри которого хранился высушенный четырёхлистный клевер, подаренный Джуди её матерью, – символ удачи…

Плечо Адама, что всё время упиралось в моё, слегка толкнуло меня, и я поймал себя на том, что невольно улыбаюсь. И тут же заметил, как на меня с ненавистью косится Стэнли.

Я сменил улыбку на печаль. О чём я думаю? О невесте Стэнли – как мы венчаемся прямо здесь, на похоронах его отца и брата.

Я поспешил опуститься на колени вслед за остальными, когда началась молитва. Я вступал с запозданием каждый раз, когда следовало пропеть «аминь», потому что терялся в мыслях. В частности, я только сейчас сообразил, что Джуди не села рядом со Стэнли и вообще ни разу не выразила ему никакой поддержки с той самой минуты, как мы прибыли в церковь.

Всем сейчас плохо, сказал я себе, глядя на жёсткую подушечку под коленями, в которых от её содержимого, похожего на гравий, здорово свербело, и теперь мне ещё труднее было сосредоточиться на молитве, и я мечтал поскорее встать.

Началось пение гимна, и я смог наконец выпрямиться. Пока все доставали книжечки с текстом, я глянул через плечо, надеясь поймать взгляд Джуди. Напрасно. Она словно старалась как можно дольше делать вид, что ищет нужный текст. Повернувшись обратно, я заметил, как из боковой двери в сторону амвона скользнула служащая церкви, поднялась и что-то сказала священнику. Он кивнул ей и сообщил всем, что с неба вот-вот грянет и что лучше бы нам поторопиться. Гимн решено было не петь. Теперь мы несли гробы к свежевырытым могилам. Мы с Адамом и двумя ребятами из похоронного бюро несли тело Джозефа, Стэнли и трое других – тело Рэя Кампиона.

Когда мы отходили от места захоронения, я исподтишка принялся разглядывать двигавшихся в неспешном ритме.

Летисия Вудс подхватила под руку Стэнли. Вряд ли ему это было по душе. Но я вновь обратил внимание, что Джуди так и не подошла к нему, она шла рядом с отцом, и оба они держались немного обособленно от общей толпы. Хотя я могу и придумать.

Я приобнял деда, понимая, как тяжело ему. С кем он теперь останется жить? Со Стэнли?

С другой стороны от меня шёл Адам. В отличие от меня, его никто не интересовал, он, опустив голову, глядел в землю и витал в своих размышлениях. Позади нас беззвучно ступал Тёрнер. Перед нами разрозненным отрядом, походя на стадо, двигалось семейство Макэвоев в полном составе, из-под их туфель трава то и дело отлетала к нам под ноги, что ещё сильнее будило сравнение с пасущимися копытными.

Хмурое летнее небо, отливавшее свинцом, собирало тучи над нашими поникшими головами, но воздух, уже вовсю приятно насыщенный запахом почвы и растений, предсказывал грядущие осадки.

Думаю, для каждого было очевидным, что гимнов мы бы успели исполнить с десяток до того, как должно было начать моросить. Но все были только счастливы поскорее проститься с Кампионами, и, по-моему, особенно этому радовалась добросовестная служащая церкви, та, что сулила скорое ненастье. Повернув голову, я увидел, как она присоединилась к сёстрам Саллендж, и теперь они втроём куда-то спешили. Надо понимать, им не терпелось хорошенько помянуть усопших.

Мы были у самой дороги, готовясь рассаживаться в машины, когда послышался вой. Я опять ёрничаю, но, клянусь, первая мысль моя была о том, что священник, отпев наших покойников, поймал где-то собаку. Мы огляделись – выл Дуглас. Он рыдал, всхлипывая, сквозь стоны его вновь проскальзывало что-то про морского дьявола в синих крестах, что сгубил Кампиона и его сына. Джон и Ровена пытались утихомирить Дугласа, затаскивая его в машину, но безрезультатно. Тогда Ровена попросила капитана увести Билли куда-нибудь, пока они не успокоят беднягу. Хью Макэвой взял мальчика за руку и повёл в ближайший парк. Даже не знаю, что меня так тронуло в этой картине, когда я смотрел в их спины. Контуженый молодой капитан и болезненное дитя. На Хью чёрный твидовый костюм, правая рука была сокрыта под пиджаком. На Билли чёрные шорты и вязаный джемпер вроде тех, что я сам носил когда-то.

Я заметил, как поспешили уйти Расселы. Тёрнер, принеся ещё раз соболезнования, заговорил с дедом о снастях и прочей требухе, явно желая как-то отвлечь старика. Тут меня кто-то с силой потянул за локоть. Я оглянулся – Адам кивнул в сторону парка.

– Пока деда есть кому занять, – сказал он, не объясняя ничего.

Мы прошли через ворота в городской сад и очень скоро увидели Макэвоев, которые сидели на лавке. Хью разъяснял интересовавшемуся племяннику Билли, как можно крепко завязать шнурки. Капитан, демонстрируя чудеса на своём ботинке одной рукой, говорил:

– Смотри, куда я направляю концы шнурков, чтобы сделать обнос[39]39
  Обхват тросом какого-либо предмета (бревна, столба, другого троса, кольца, рыма, скобы, гака и пр.), сделанный таким образом, что оба конца троса не перекрещиваются.


[Закрыть]. Это очень важно. Иначе ты получишь ненадёжный бабушкин узел, который легко развяжется.

– Девчачий! – скривил лицо Билли.

Хью засмеялся. Затем добавил:

– Если постараешься, то выйдет, как мы и задумывали, морской узел. Сможешь целый день бегать и лазать по камням, забыв про шнурки. А вечером легко развязать.

Его рассказ звучал столь увлекательно, что я хотел поэкспериментировать сейчас же на своей обуви. Билли принялся выполнять задание, а Хью Макэвой предложил нам присесть.

– Кошмарная история, – сказал он раздосадованно. – Даже не верится.

Что уж говорить о нас, простом люде, если даже контуженый капитан, повидавший на войне сотни смертей, не может поверить в происходящее.

– Когда ты узнал? – спросил Адам.

– Про убийство? От Ровены в тот вечер. Сказала, что Джуди прибегала. Я решил, что, должно быть, это какая-то ошибка. Не может случиться такого. Ведь только что вытащили из воды Джозефа, а теперь Кампион… Но потом Джон беседовал с инспектором и всё нам рассказал.

– Ты был дома, когда произошло убийство?

Макэвой сдвинул брови.

– А когда это было?

– Примерно с половины восьмого до начала девятого, – напомнил Адам.

Макэвой поглядел на Билли, борющегося со шнурками, чуть наклонился, чтобы помочь, затем спокойным тоном сказал:

– Да, я всё время был дома.

– У вас были гости? – спросил Адам.

Капитан Макэвой немного оторопел. На его месте я бы ответил: а тебе что за дело? Но в этом-то и было отличие меня от Макэвоя. Он произнёс немного сконфуженно:

– Гости? А при чём тут это?

– Просто подумалось.

Макэвой начал прикусывать губу, походя в этот момент на своего старшего брата, и в его лице читалось полное непонимание.