Текст книги "Волчье кладбище"

Луна из-за облаков светила в открытое окно тускло и холодно. Я лежал и не признавался, что тревожно мне было будь здоров. Когда выходные? Через четыре дня. Четыре дня и четыре таких же ещё ночи.

Глава 10
Нападение кальмара

Утром на занятиях все клевали носом.

Преподаватель латыни мистер Треверс выдавливал из меня по слову – я стоял у доски, пытаясь осилить отрывок из комедии Плавта[59]59
  Тит Макций Плавт (ок. 254 до н. э. – 184 до н. э.) – древнеримский комедиограф.


[Закрыть]. Головы в аудитории никли в лучах раннего солнца, слышались зевки, а временами и лёгкий храп. Мои запинки каждый раз сопровождались резким ударом указки о кафедру. Плечи мои вздрагивали, я кое-как приходил в себя и продолжал читать, но уже скоро вновь сонно мямлил. Следовал сухой трескучий удар, как разряд молнии, и мне всё казалось, следующий уж точно придётся по мне.

Послышался храп и за ним – хохот.

– Silentium!

Смех прекратился, храп стал ещё громче. Мистер Треверс прошёл к развалившемуся на столе Тео и как следует треснул палкой в дюйме от его головы. Тео подскочил на месте. Глянул в растерянности на преподавателя, на меня. Я улыбнулся и помахал рукой. Вновь смешки. В лице Тео, с отпечатком рукава на щеке, читались досада и раздражение.

– Silentium!

Я продолжил вялую борьбу со стариной Плавтом.

Через полстраницы начало казаться, что кафедра странно завибрировала, несильно, чуть слышно. Вскоре я понял, что это бухали шаги в коридоре, разъярённая поступь нарастала, приближаясь. Я поднял взгляд на аудиторию и посмотрел в сторону дверей. Преподаватель и ещё несколько голов повернулись в том же направлении. Адам уставился на меня, хмуря брови.

Кто-то неумолимо топал, как каменный Командор[60]60
  Ожившая статуя в пьесе Мольера «Дон Жуан».


[Закрыть], и викторианский пол гулко выдавал чью-то ярость. Ближе, уже совсем близко. Я замер с текстом в руках, Треверс не знал, как поступить – треснуть по столу или ждать неясно чего.

Двери резко распахнулись и ударились о стены. Перед нами стоял Диксон, лесник, в руке он держал ружьё.

Вид его был дик и страшен. Грудь тяжело вздымалась, глаза мерцали злобным огнём, рубашка взмокла, и редкие волосы прилипли ко лбу. Прерывистое дыхание звучало в кромешной тишине. Цепкий охотничий взор уставился в середину зала.

Тео сразу забыл о сне и задрожал. Позади Диксона стоял Дарт. Он, видимо, вошёл вместе с лесником.

– Прошу, сэр… В чём дело?.. – тихо произнёс Дарт.

– Кальмар, – прошипел Диксон, переводя дух. – Большой кальмар изнасиловал мою дочь!

Книга почти выпала из моих рук. Я удержал её, мои ноги задеревенели.

Мистер Треверс, стоявший позади Тео, прижимал к груди ладонь.

– О чём вы говорите? – спросил он.

– Об этой падали, – гневно бросил Диксон.

Он подхватил ружьё второй рукой и прижал приклад к плечу.

– Чёрт! – затрясся Гарри и пригнулся к столу. Он наполовину загораживал Тео от выстрела.

Все заорали и бросились на пол. Дарт обхватил лесника сзади, пытаясь отобрать оружие. Грохнул выстрел. Раздался чей-то вскрик. Мимо открытого окна с шумом пронеслась стайка вспугнутых жаворонков. Дарт и Треверс сражались с Диксоном. На шум из коридора прибежал Секвойя. Ружьё выпало из рук Диксона, лесника скрутили и держали втроём.

– Врача! Срочно! – кричал Питер.

Я подбежал, рядом с ним лежал Робин с окровавленным плечом, в левом рукаве пиджака зияла дыра от выстрела. Робин шипел сквозь зубы, пытаясь превозмочь боль. Кто-то бросился в коридор за помощью.

В дверях показался Милек Кочински, его круглое лицо побледнело.

– Что произошло?

– Бастард у тебя родился! – рыкнул Диксон.

Кочински заметил на полу ружьё. Он начал лихорадочно высматривать сына. А я только сейчас понял – Тео не пострадал. Он лежал, скорчившись за столом, целый и невредимый.

– Где Тео? – вскрикнул Кочински.

Тео встал, оправил лацканы пиджака.

– Я здесь, сэр, – сказал он ровно. – Что ты хотел от меня?

Прибежал врач.

– Сюда! – подозвали мы.

Кочински, наконец, увидел Робина, лежавшего в крови.

– Что ты натворил?

– А с чего ты взял, что это я? – огрызнулся Тео. – Твой лесник – псих конченый. Глянь, всадил пулю в Робина!

– Ты мою дочь испоганил! – Диксон попытался вырваться, три пары рук сдерживали разъярённого отца.

Милек Кочински вздрогнул, глотнул воздуха.

– Тео! Что он говорит?

– Говорит, что дочь у него шлюха, – засмеялся Тео.

– Сукин сын! Я тебя в порошок сотру! – ревел Диксон.

Тео с ухмылкой присел на скамью.

– Кажется, твой лесник опять начал квасить. Врывается с ружьём и заявляет, что его дочь изнасиловал большой кальмар! Умора! В заявлении пусть так и укажет. Психушка обеспечена!

– Это был ты! – рвался к нему Диксон.

– Это не мог быть я. Aquila non captat muscas[61]61
  «Орёл мух не ловит» – латинская пословица.


[Закрыть], вам это по долгу службы должно быть известно, – продолжал паясничать Тео. – Отец, стоит показать беднягу психиатру, как считаешь?

– Помогите донести мальчика, – сказал врач.

Как можно аккуратнее мы подхватили Робина и понесли в медпункт. Я слышал, как Кочински велел Тео отправляться в ректорский кабинет. За нами закрыли двери.

Рана оказалась неопасной, пуля лишь зацепила руку, но было много крови. После наложенных швов и бинтов Робину разрешили подняться и отправиться в комнату. Джо вызвался присматривать за ним.

Мы собрались в библиотеке. Что же всё-таки произошло? Что за история с каким-то кальмаром? Меня охватила бессильная ярость, я пнул стул, стоявший рядом. Почему я настолько скудоумен? Мог же предвидеть опасность для Шивон, а не трястись под одеялом в раздумьях. Но Тео про кальмара что-то знает. Не слишком удивило его обвинение Диксона.

После занятий Тео выпалил:

– Кому хочется набить мне морду, держите, – он достал из кармана и швырнул на стол собранные на спор фунты. – Эта грязь меня уже не интересует. А, Гарфилд! Держи, – к фунтам добавился мой коробок с павлинами. – Как ты и просил, возвращаю за ненадобностью. Может, станешь крёстным нашего с Шивон ребёнка?

Он покатился со смеху. Я пролетел над столом и с размаху вмазал Тео в челюсть. Повалил его, шакала, и продолжал мутузить. Гарри тут же вцепился мне в глотку ручищами сзади. Питер с Адамом кинулись на Гарри. Тео, ещё находясь под адреналином после выстрела Диксона, лихо отбивался, и нам всем здорово досталось по физиономиям, животам и по другим частям, пока Дарт не унял всей нашей прыти.

Агата нас не впустила, она вышла и велела отойти от крыльца, словно прокажённым, на несколько ярдов.

– Надеюсь, сейчас он выглядит хуже вас, – сказала она, оценивая потрёпанный наш вид.

Мою шею покрывали ссадины, а костяшки на пальцах в корочках спёкшейся крови горели адски. У Адама только причёска и одежда пострадали.

– Я не знаю, что именно произошло, – руки Агаты нервно сжимали плечи. – Мы думали, она спит в своей постели, а она соорудила из подушек под одеялом подобие фигуры и сбежала поздно ночью. Вернулась только утром. Зарёванная вся. Мы поначалу слова не могли из неё вытрясти.

Агата перевела дух.

– В общем, вчера Тео пообещал устроить ей ночной осмотр Роданфорда, сославшись, что это твоя идея, Макс!

– Червяк!

– По дороге Тео предложил Шивон свернуть к лесниковой сторожке. Мол, там Шивон ждёт сюрприз. Усадил её на тахту, а сам вышел из дома. Она сидела, ждала. Говорит, слышала какой-то шорох, что-то происходило в лесу. Она выглядывала в окно, но что в лесу можно увидеть в два часа ночи? Она села обратно, и тут… Говорит, что во входную дверь влетел монстр. Огромное чудище. «Меня, – говорит, – зовут Фредди». Потом бросилось на Шивон, повалило на тахту… Она кричала… В общем, дикий ужас!

Когда чудище слезло с сестры, то засмеялось. При свете ночника Шивон разглядела огромного кальмара… Футов десять в высоту со страшной головой и длинными щупальцами…

Агата прикрыла глаза руками.

– Потом кальмар исчез, а Шивон всю ночь там прорыдала. Я вызвала врача, он приходил утром, но она уже спала, я дала ей снотворное.

– Что отец намерен делать? – спросил Адам.

– Он во всём винит себя. Он не может доказать, что Шивон изнасиловал именно Тео. Потому что Тео из сторожки ушёл, а пришёл в неё кальмар Фредди. Господи, как глупо это звучит, – Агата вновь закрыла лицо ладонями.

– А что полиция? – нахмурился Адам.

– Час назад к нам приходили офицер с констеблем. Отняли ружьё у отца. Сказали, лицензии нет. Абсурд! Он владеет оружием по долгу службы. Но полиция решила иначе. Нельзя, мол, врываться в университет и стрелять в студентов. А офицер ещё и посмеялся, сказал, что у отца помутнение рассудка, если ему кажется, что его дочь изнасиловал кальмар… Вину Тео ничем не докажешь.

Агата всхлипнула, но потом выкрикнула с яростью:

– Но он всё равно поплатится! Рано или поздно ему зачтутся слёзы Шивон!

– И всё-таки отца твоего не задержали за нападение, – сказал Адам. – Может, несмотря на отсутствие улик, они тоже подозревают, что именно Тео виноват в случившемся?

– А кто ещё? На Волчьем кладбище разве водятся кальмары?

Агата сжала кулаки.

– Отец сказал, что всё равно отстрелит этому подонку… тестикулы.

И добавила, когда уже к двери подошла:

– Лучше бы вам пока не появляться здесь. Кальмар… Тьфу! Позор на всю деревню!

Дорогу обратно мы выбрали не через лес, а по тропинке. Я сыпал проклятиями, Адам молчал. Я всё ждал, когда он заявит, что мол, довыпендривался я, не оправдал доверия, не выполнил важного поручения. Но он подлейше молчал, что было ещё невыносимее. Откуда взялся этот чёртов кальмар? Я не верил ни в каких кальмаров.

Глава 11
Убрать со сцены Тео

О бессмысленнейшей в мировой истории театра рокировке мы услышали, как только началась репетиция. Милек Кочински объявил, что Себастьяна будет играть Тео. Питера как в зад вилкой укололи, выражение лица было примерно такое же. Я решил, что Кочински не желал видеть своего сына-злодея в роли злодея.

– Разумеется, дело в другом, – отмёл моё предположение Адам. – Разве не очевидно, Макс, что Тео сам потребовал себе эту роль, чтобы досадить Питеру? А Кочински согласился на это, потому что последовал моему совету занять Тео чем-то увлекательным. У Себастьяна больше всего текста, значит, недели на две Тео будет под контролем.

Тео поспешно нацепил повязку на бёдра. Его дерзкая нагота выглядела вдвойне неуместной, учитывая, что он натворил этой ночью. Вместе с бедуинской тряпкой Тео украл у Питера его свет. В зале как будто выключили огни рампы, отражавшиеся на лице Питера, – он потух в мгновение, как задутая спичка. Надо полагать, Тео достиг желаемого эффекта, но мы не могли ничего с этим поделать.

В небольшом перерыве к нам присоединились Секвойя – он теперь мыл полы между рядами – и Робин, бледный, но поднабравший сил. Джо помог ему, чтобы не зацепить плечо, облачиться в рясу молочного цвета.

Вторая часть лицедейства началась с разборок. Когда Дарт вошёл и отвлёк Кочински, Питер сделал Тео замечание по поводу роли, того, как нужно было сыграть. Тео подошёл к Питеру вплотную. Все вокруг напряглись.

Тео надменно скривил губы.

– Разуй глаза, Питер Секвойя. Твоё будущее не на сцене, а знаешь где? Во-он там, между рядами!

Тео указал на отца Питера.

– Когда я стану ректором Роданфорда, ты будешь уборщиком! И знай своё место!

Терпение у Питера лопнуло, от его молниеносного джеба[62]62
  Внезапный удар, тычок, один из основных ударов в боксе.


[Закрыть] говнюк Тео полетел навзничь на разостланный ковёр. Я никогда ещё не видел, чтобы столько гнева выплёскивалось из Питера. Мы кинулись разнимать. Все, кто находился в зрительном зале, поспешили к сцене, как муравьи на каплю сиропа.

– Питер! Оставь его! Синяки! На лице синяки будут! Ему же на сцену! – кричал Поттегрю.

– Зато за мученика сойдёт! – не унимался Питер.

Наша борющаяся куча-мала перевалилась со сцены на пол, кто-то случайно зацепил Робина, у того на левом рукаве проступила кровь.

– Остолопы! Смотрите, что вы наделали! – Дарт подбежал к Робину, усадил его в кресло в первом ряду. – Зовите врача!

Джо выбежал за помощью.

Мы разняли дерущихся. Я держал Питера, чтобы вновь не сорвался.

– Ты – труп, Кочински! Слышал? – обещал Питер.

Тео, держась за челюсть, скалился, как гиена.

– Займитесь ими, Поттегрю! – приказал Милек Кочински. Он с Дартом повёл Робина в медпункт.

Поттегрю хлопнул ладонью по сцене.

– Марш обратно!

Через пару сцен нас посетил отец Лерри, в руках его была квитанция. Как всегда, клянчить пришёл.

– Мне сказали, что мистер Кочински здесь.

– Был, но уже нет. – Поттегрю спрыгнул со сцены и рассказал о приключении с монахом Робином.

– Прострелена рука? – ужаснулся Лерри.

– Да, теперь ни писать, ни онанировать! – заржал Тео.

– В таком случае я не вовремя, – смешался священник.

Репетиция кончилась около семи, и, признаться, чёрт-те что выходило. Такое представление никуда не годилось.

Питер пребывал в унынии, это явно чувствовалось. Весь его годовой запас гнева был выплеснут тремя часами ранее. Без своего привычного света, с опустошённым резервом злости злодей-император из Питера получался неважный. Источник энергии, заключённый в его теле и душе, нуждался в искре, чтобы разгореться вновь.

По дороге на ужин я старался отвлечь Питера, вспоминал все мудрые дедовы советы, но он возвращался к происшедшему вновь и вновь.

– И что теперь, если уборщик?

– Да вообще ничего! – с жаром убеждал я.

– Мой старик столько раз его старику зад прикрывал, денег одалживал сколько. Отец рассказывал. Ну да, разорился. Разве в этом суть?

– Нет, не в этом.

– В человеческом плане это что-то меняет?

– Знаешь, по окончании игры и король, и пешка падают в одну коробку, – повторил я дедову любимую поговорку.

– Они дружат до сих пор. Вот что важно!

Я уже просто кивал.

– Кто-то поднялся, кто-то опустился вниз… Но старик мой никогда чести не терял.

Киваю.

– Важна суть человека – твоё отношение к другим, твои мысли…

– Чего завёлся-то так? – говорю. – Ну что с тобой! Впервые вижу, чтоб ты так от слов этого выродка заводился. Вспомни, кто ты, приятель – левый открытый! А говнюк у нас кто?

– Хукер[63]63
  Игрок в первой линии нападающих в регби, в американском сленге слово означает «проститутка».


[Закрыть]! – хором произнесли мы, и Питер повеселел.

Меня тоже слегка отпустило. Ведь если бы не Питер, в Роданфорде впору было бы предаться унынию. Игра, учёба, банальное завязывание галстука – я до сих пор свой ни разу не развязывал – короче говоря, действа, от которых у нас с вами оскомина, давались Питеру со щегольским лоском актёров немого кино.

Мне искренне жаль вас, потому что вы ни разу не бывали в душевой рядом с Питером. Его всякий поход на омовение торжественен, как Понтификальная петая месса. В душевой словно включается патефон, и по второму этажу нашего крыла льётся впечатляющее подражание голосу Энрико Карузо. Иногда мы слушаем баритон Тито Гобби, как правило, после ужина.

Однажды Тео листал учебник (такое случалось!), когда запела Мария Каллас. Тео прошёл к душевой и недовольно застучал кулаком по двери. Мария долго извинялась, но на смену ей ворвался драматический тенор Джованни Зенателло, затянув арию из «Мадам Баттерфляй». И это спровоцировало побоище. В тот раз, кстати, мы с Адамом только зубы чистили и даже пальцем никого не тронули, но Дарт в потасовке почему-то обвинил именно нас.

В столовой мы сели за наш стол, уставшие, предвкушая ещё долгий вечер по зубрёжке учебников. Экзамены – меньше чем через две недели, а мы занимались бог знает чем. Джо поел до прихода Тео с Гарри, с собой наверх он прихватил поднос для Робина. Адам жевал и параллельно читал об эпохе царей-этрусков.

Я стал думать, чем буду заниматься в летние каникулы. Ничего в голову не шло, потому как на другом конце стола хрюшка Мэтью громко и плотно заправлялся бобами и котлетой. Тут Тео с Гарри прошли мимо хрюши, толкнув его под локоть. Бедняга завопил, уколов вилкой нёбо.

– Господи, Мэтью, даже свиньи едят аккуратнее, – покачал головой Тео.

Они заняли места в другой части, куда только что прошёл Адам за водой.

Прошлым летом я думал стажироваться в сервисе по подгонке деталей для воздушных судов. Ещё меня дед учил различать пение птиц. Может, из меня какой орнитолог выйдет? Но мне в спорте привычнее. Я решил, что пока останусь жиголо.

Послышался звон разбившегося стекла. Адам вцепился Тео в глотку.

– Бычий член!

Мы вновь нырнули в потасовку, третью за сегодня. Адам был значительно слабее. Куда его черти дёрнули ввязаться! Хотя старину Питера эта возможность вмазать Тео ещё разок явно очаровывала. Мы валяли друг друга по обеденному столу, сметая яства и утварь.

– Немедленно прекратить!

Я швырком сбросил с себя отморозка Гарри и разогнулся в дюйме от возникшего Дарта. Адам лежал у скамьи, очки его разбились, и во лбу на глазах наших росла основательная шишка.

Дарт переводил суровый взгляд с одного на другого, вычисляя, кого привлечь к ответственности. Естественно, выбор пал на меня и Адама.

– За мной!

Радовало, что я успел поесть хоть немного.

– Что это было? – спросил я у Адама в коридоре, плетясь за Дартом.

– Скотская шутка.

– Шутка?

– Про Агату, – нехотя поделился Адам.

– Что он сказал?

Адам раздражённо выпустил выдох через ноздри. Он так и не ответил, но позже я сам всё узнал.

Тео на днях встретил Агату в «Рожке» во время обеда. Он подсел и рассказал ей, что русские аристократы, те, что эмигрировали в Англию и Францию, нынче из блюдец пьют кофе, а иногда даже пиво. Он якобы сам это видел. И в доказательство подсовывал листок календаря с пьющей чай из блюдца русской купчихой с картины Кустодиева[64]64
  Борис Кустодиев (1878–1927) – русский художник.


[Закрыть]. Агата вроде бы не поверила, но потом сдалась и вылила кофе в блюдце, чем вызвала хохот у посетителей. Очевидно, Тео напомнил об этом Адаму, уточнив, что в России из блюдец пьют только прачки и дворники.

В коридорной мгле к стенам крепились литые чугунные бра, источавшие слабую желтизну. Над лестничным пролётом заходящее солнце бросало на пол тусклые краски сквозь большие рубиновые витражи. Всё это нагоняло тоску.

Я сделал глубокий выдох. Что на этот раз? Пересадить деревья в лесу? Дарт наверняка уже прокручивал и такой вариант в голове.

Глянув через плечо, он сказал:

– Вам нужен лёд, Карлсен.

– А вы к груди его прижмите, сэр, вашего сердца будет достаточно, – заметил я.

Дарт отвернулся.

Пройдя длинный мрачный коридор, мы оказались в небольшом и довольно узком кабинете.

– Садитесь.

Мы опустили задницы на облезлые стулья напротив стола у единственного окна. Дарт сел на своё место и обвёл нас тяжёлым взглядом. Нет, всё в этой комнате было против её хозяина. Стол куцый, стулья маленькие, помещение узкое, окно выходит на запад, а значит, до вечера сюда не заглядывает солнце.

Дарт открыл ящик и достал кипу писчей бумаги, разделил её на две части и с грохотом шлёпнул стопки перед нашими носами. Он вручил нам по вечному перу и издевательски спокойным тоном изрёк:

– Пишите – «Я больше никогда не нарушу порядок». Вперёд!

– И пока не раскаемся? – спросил я.

Дарт кротко улыбнулся:

– Пока страницы не кончатся. Беда в том, что вы и после этого не раскаетесь.

Я облизал нижнюю губу, уставившись на воронье лицо Дарта.

Адам, как фокусник, достал из кармана запасные очки.

– Господин Дарт, мы студенты, а вы обращаетесь с нами, как со школьниками.

– Только потому, господин Карлсен, что вы сами ведёте себя как школьники.

– У нас не будет времени на домашнее задание, – попытался увильнуть я.

– У вас до рассвета вся ночь, Гарфилд. Вы и не такое успевали. – Дарт вновь улыбнулся.

Ну, будь по-твоему, антихрист! Придёт и для тебя время отмщения!

Я взял перо и принялся выводить абсурдное утверждение раз за разом. Адам повременил, думая о чём-то. Шишка на лбу красовалась, как третий глаз.

Я портил пятый или шестой лист, когда в кабинет вошёл Кочински, взмокший, как после часового матча. Шмекенбехерские ходики с кукушкой поприветствовали проректора, звякнув половину девятого.

– Завтра, – сказал он, тяжело дыша. – Министр будет у нас завтра.

Дарт приподнялся.

– Как завтра?

– Прибудет к обеду. Пьеса! С чёртовой пьесой что?

Дарт сглотнул.

– Ничего не готово, сэр. Это невозможно…

– Собирай репетицию, Дарт! Всех, немедленно… Где Тео?

– Понятия не имею, – устало признался Дарт. – Милек, я хотел поговорить о нём…

Кочински бросил на нас недовольный взгляд, словно знал уже, чем мы тут занимаемся, и коротко сказал:

– Выйдем!

Могли бы и в кабинете остаться, потому что дверь, как и всё у Дарта, была неважного качества. Мы с Адамом прекрасно слышали каждое слово.

– Грант серьёзный, без него Роданфорду будет тяжело начинать летний семестр, – сказал Дарт.

Кочински не ответил.

– То, что происходит здесь, не сможет оставаться лишь в этих стенах надолго. Если завтра ещё что-то произойдёт…

– Не говори так… Тео не посмеет сорвать спектакль… – сказал Кочински. – Он играет мученика, он будет стараться, Дарт, будет всю ночь репетировать.

– Что тебе важнее, Милек? – вдруг сурово произнёс Дарт, словно отчитывал одного из студентов.

Мы сидели тише воды.

– Не дать пойти прахом Роданфорду, доказать отцу свою состоятельность… – Дарт помолчал, – или скрыть причуды одного распоясавшегося студента?

Я открыл рот, но Адам пнул меня, не дав сказать. Дилемма, которую я наполовину мог пропустить через себя – сам был в контрах с отцом и сам стремился к независимости, – должна была разрешиться этой ночью. Какой-то замшелый министр держал в руках конверт со значительной суммой и судьбой Роданфорда. Для него самого, небось, эти деньги мало что значили. Всё равно что отец мне не давал на самолёт, хотя если б дал, не обеднел бы.

Все осознавали мягкотелость Кочински, понимали, к какому краху вели его неуверенные решения. А тут ещё мы с нашими ночными гуляниями бессовестно подливали масла в костёр, на котором коптился проректор.

Кочински мучительно вздохнул.

– Мой сын для меня важнее. И только он. Я слишком много поставил на карту, слишком… Всё!

– Ты слишком далеко зашёл со вседозволенностью, Милек. Должны же быть и для него какие-то рамки!

– Не выводи меня, Дарт! Не выводи. Ты не знаешь, что значит быть сиротой… Что значит жить без матери… Дарт, ты не понимаешь… У мальчика разбито сердце, его можно вылечить лишь добротой!

– Знаю я всё, – холодно парировал Дарт. – После отчисления из университета меня не приняли ни отец, ни мать. Я совершил ошибку: им я тоже не сказал, кто на самом деле был виноват…

– Хватит! – рявкнул Кочински.

Мы, как две статуи, замерли и с минуту не дышали вовсе.

Дарт снова заговорил, его голос приобрёл обычную чопорность:

– Верните роль Питеру, сэр. И грант у нас в кармане.

– Тео взбунтуется. Он сорвёт всё, Роданфорд на кирпичи пойдёт раньше, чем приедет министр…

– О Тео мы позаботимся. Отправим его на день куда-нибудь.

Кочински хмыкнул, как бы раздумывая.

– Он тебе не идиот, он всё прекрасно поймёт. Господи, что делать, Дарт, что делать?..

Дарт выдержал минуту, прежде чем дал ответ:

– То, что я уже сказал, сэр. Убрать со сцены Тео.

Милек Кочински промолчал, а затем как вскрикнет:

– Карлсен!

Дверь распахнулась.

Адам дёрнул головой, словно очнувшись от оцепенения.

– Да, сэр!

– Вы были правы.

– Прав, сэр?

– Про баптистов… Что, если ему исповедаться? – Кочински повернулся и пошёл прочь, продолжая что-то бубнить, оставив дверь открытой.

Мы уставились на Дарта.

– Продолжайте, – скомандовал он и вновь прошёл к своему столу.

К моменту, когда солнце село, моя рука окаменела и была не в силах продолжать. Спина и ноги ныли, зад от паршивого дартовского стула саднило. Дарт следил за нами, периодически поглядывая в окно.

Часы звякнули раз в половине десятого. Минут через пять на столе зазвонил телефон. Дарт снял трубку, его крупный нос вздрогнул.

– Слушаю… Да, сэр… Хорошо, сейчас же пошлю… Да, я понял… Хорошо… Куда?.. Я не знаю адреса… А, диктуйте… – Он вырвал из моей руки вечное перо с верхним листом. – Так… Да… Да, я понял… Не переживайте, сэр!

Он положил трубку.

– Мистер Кочински просит вас сходить к отцу Лерри и попросить старый деревянный крест для пьесы, тот, что раньше стоял у церковной калитки на месте теперешнего каменного. Он должен быть где-то в приходском подвале.

Мы встали, я как следует потянулся.

– Вы идёте к Диксонам? – спросил Адам, глядя на листок с адресом перед Дартом.

Дарт нахмурился.

– Я должен навестить их сейчас, пока не слишком поздно.

– Мистер Кочински боится за завтрашние смотрины? – не сдержался я.

– Пошевеливайтесь, Гарфилд!

Втроём мы вышли к западным дверям. Дарт свернул к тропинке влево, мы двинули к церкви направо. В сумеречной слепоте чернела полоска земли, ещё недавно усаженная чертополохом. Почему-то я по нему скучал. Как будто что-то важное у меня с ним отняли.

Туман стоял серебристыми клубами над игровым полем, леса не было видно. Минут через десять мы отворяли церковные ворота. У калитки маячком пританцовывал огонёк красного светильника.

Упрямая массивная дубовая дверь со скрипом поддалась. Внутри неуютного помещения церкви горели лампады и пахло мастикой и ладаном. В глубине у алтаря отец Лерри мыл полы, рядом было открыто окно для проветривания.

Неподалёку в узком алькове стояла в человеческий рост гипсовая статуя какого-то святого в коричневом подряснике. По бокам от неё горели свечи. Щербатыми руками святой держал перед собой развёрнутую книгу, на которой в эту самую минуту безбоязненно вили себе гнездо два белых голубя.

– Смотри-ка, – толкнул я локтем Адама. – Пернатые плевать хотели на приличия.

– Очень в твоём стиле, – буркнул очкарик.

Я хмыкнул:

– Это последнее место, где бы я стал вить себе гнездо.

Завидев нас, отец Лерри выпрямился, его лоб поблёскивал в испарине.

– Добрый вечер, молодые люди!

– Добрый вечер, сэр. Мистер Кочински просит у вас крест для пьесы.

– Крест?

– Большой деревянный, он у вас где-то в подвале, – сказал я и добавил: – Так мистер Кочински полагает.

Священник кивнул, оделив нас ласковой улыбкой.

– Да, должен быть в подвале. Разве ему отведена какая-то роль в Шекспире?

Пока мы рассказывали ему о замене пьес, голуби важно переговаривались, создавая назойливый шум и продолжая возводить свою незаконную постройку.

Отец Лерри удивился:

– Но великомученика Себастьяна не распяли, его пронзили стрелами, – сказал он. – Вам нужно дерево. Нельзя использовать распятие там, где его не должно быть.

Лерри наклонился и поднял сухую веточку, выпавшую из гнезда, затем бережно уложил её на нужное место. И это вызвало у меня несвойственное мне умиление.

– Мы отнюдь не против дерева, сэр, – сказал я. – Но нам поручено раздобыть и доставить крест, – и добавил: – воля проректора.

Лерри отставил швабру и отряхнул руки. Затем вывел нас через заднюю дверь. Вход в подвал находился снаружи с торца здания. Замка не было. Священник потянул на себя пропревшую дверцу, непонятно каким духом ещё державшуюся на петлях, отозвавшуюся ржавым рыком. Изнутри на нас глядела беспробудная тьма, до ноздрей доносились запахи плесени и мышей. Отец Лерри достал из кармана фонарик-жужжалку.

Вниз вела лестница. Мы спустились в катакомбы, пропахшие не то амброй из желудка кашалота, не то серно-аммиачными газами, то и дело вступая во что-то отсыревшее и рыхлое. Жёлтый луч фонарика принялся выхватывать серые фрагменты узкой галереи, покрытые слоями паутины. Мы понемногу двигались вглубь.

Лерри первым нарушил зловещую тишину:

– Странно, – его голос тут же отразился от низенького потолка и обволок наш слух гулким плотным звучанием. – Крест должен лежать неподалёку от входа. Но я его не вижу.

– Возможно, он дальше, – сказал Адам.

Помолчав, священник ответил с сомнением:

– Год назад рабочие после того, как установили ныне стоящий у калитки каменный крест, помогли донести старый крест сюда, но они сбросили его у входа, сказав, что слишком тяжёлый и дальше это не их проблемы.

– И всё же стоит поискать, – настаивал Адам. – Мистера Кочински сейчас лучше не расстраивать.

Под жужжащие лязги фонарика мы проволоклись вдоль нескончаемых коридоров, заполненных сыростью и кое-где мышиным писком.

– По-моему, в этом нет смысла, – сказал я.

– Это странно, – повторил отец Лерри. – Я не понимаю…

Мы двинули обратно. Когда перед глазами замаячили ступени, тускло освещённые выжимаемым из фонарика охряным лучом, Адам спросил:

– Когда вы в последний раз…

Его перебил истошный крик, донёсшийся сверху. Мы вздрогнули, а священник выронил жужжалку. Крик повторился. Орали во всю глотку, где-то вдали.

– Боже! – отец Лерри подошёл к лестнице. – Это в лесу!

Голос был явно мужской и вопил на последней грани отчаяния.

– Господи, что там происходит? – в голосе Лерри послышался ужас. – Кому-то нужна помощь!

– Что мы тут стоим? – Адам быстро овладел собой и первым взбежал по ступеням.

Я бросился следом, отец Лерри поспешил за нами.

Крики прекратились, но мы уже засекли направление и знали, куда бежать – к холму, что горбатился в самой чащобе, где я три ночи назад валялся с Джульеттой. Я быстро обогнал Адама, он мчал на всех парах, но я в моменты опасности был самим ветром.

Как и три дня назад, всё вокруг заволокло клубами лесного тумана, пару раз я чуть было не расшиб лоб о дерево. В физическом напряжении я топил своё воображение – не желая видеть ужасы, которые оно мне пыталось рисовать.

Я нёсся, узнавая в сумраке знакомые места, и когда преодолел неглубокий ров, давно высохший, мои ноги вдруг отказались нести меня дальше. Я обнял рукой тонкий клён и замер.

Адам догнал меня через полминуты, найдя в странном оцепенении.

На взгорке, усеянном синими анемонами, стоял крест в восемь футов, прислонённый к дереву. За него ленивым облаком цеплялась дымка, основание креста тонуло в плотной струящейся мари. В абсолютной тишине слышалось карканье спугнутых нами ворон и наше тяжёлое дыхание. Пелена тумана не спеша приоткрывала нам детали картины. Мы ясно понимали, что к кресту привязан человек в одной набедренной повязке, что руки человечьи, как у Спасителя, распростёрты, а в туловище вогнано около дюжины стрел. По телу – чёрные кровоподтёки.

В несчастном узнавались черты Тео. Его голова безжизненно свисала на грудь.

– Вот и убрали Тео со сцены, – ошарашенно выдохнул я. – Дарт ведь…

– Это не мог сделать Дарт. Он сначала с нами сидел, а потом пошёл Диксонов уговаривать.

– Это несерьёзно ведь? – сказал я, стараясь обрести привычный тон. – Розыгрыш, да?

– Макс, ты не видишь, что он мёртв? – сказал Адам, поправив очки.

Адам осторожно прошёл вперёд и остановился рядом с Тео. На склоне слышались шаги – отец Лерри, хрипло дыша, преодолевал последний подъём.

– Он действительно мёртв, – сказал Адам. – Мистер Кочински будет недоволен.

Я повернулся к Лерри. Он был похож на явившегося дьявола, только что в обличье ворона, наблюдавшего за нами с ветвей и вдруг обернувшегося на земле священником.

Мне было страшно, мне внезапно сделалось холодно.

– Тео… – сорвалось с уст Лерри. – Господи, помилуй нас грешных!..

Я думал, он кинется на колени, начнёт читать «Отче наш», а он лишь прошёл к взгорку и встал рядом с Адамом. Две фигуры безмолвно рассматривали истерзанное тело.

Рука Лерри потянулась к шее Тео.