Текст книги "Ноль"

Десять

В детстве, с ревом и жалобами прибежав к маме, жгучую боль из души можно было выплеснуть со слезами, а сейчас мне некому выговориться.

Да и о чем рассказывать? О том, что я общалась с Уродом? О том, что он был со мной жесток? О том, что я уверена в его потусторонних способностях?

«По тебе плачет дурка», – ответят мне. И будут правы.

Я стараюсь вернуться в реальность – привычную и безопасную, выбросить из головы глупости и прекратить страдать.

«Гордость – главное достоинство девушки!» – всегда поучала бабушка, и с этой аксиомой я вполне согласна.

Именно гордость позволяет мне входить в класс с высоко поднятой головой, счастливо улыбаться и звонко смеяться на переменах, старательно избегая того, кто сидит за последней партой в третьем ряду.

Ненавижу общаться с девочками – едва взглянув на меня, они вывешивают на лицах картонные улыбки, растерянно таращат глаза и молят Бога, чтобы я поскорее отвалила, хотя из их ртов при этом приторной патокой льется лесть… Но я специально тусуюсь с ними в школе – пусть Урод видит, что он меня не сломал. Пусть видит, что он – изгой и лузер, что так и не смог меня достать, что достоин лишь игнора и презрения.

Однако все это дается мне тяжело – злости нет.

Каждое слово Урода, сказанное на пустыре, прошлось по сердцу острым лезвием, но все, что я чувствую, – мучительный стыд за себя – глупого и жестокого ребенка, и – за бабушку. Ее как бывшего педагога, долгие годы учившего математике местных ребят, уважают и ценят в городе, она по-настоящему добра ко мне, но в том далеком дне моего детства бабушка была ужасной.

А подозрение, что мальчик из одуванчикового сна и другой – из осеннего воспоминания – все же имели одно и то же лицо, за несколько дней превратилось в нерушимую уверенность.

Как же я могла плюнуть в глаза спасшему меня ангелу, доброму привидению, светлому, чистому созданию? Выходит, я тоже причастна к тому, что из него вырос угрюмый, жестокий и злой Урод…

Меня грызет совесть. Так что в сторону Лебедева я не смотрю лишь потому, что смотреть на него не смею.

* * *

К моему ужасу, Саша все же нашел способ подобраться поближе: в среду вечером бабушке звонит тетя Оля и сообщает, что сын собрался к нам в гости:

– Галина Федоровна, Саня сейчас подойдет, отпустите Софию прогуляться? Он все переживает, что девочка загружена домашними делами и учебой… Вы не беспокойтесь, он ее потом до квартиры проводит.

Надо было видеть лицо бабушки… На радостях она даже забыла, что мой комендантский час, начинающийся в пять вечера, уже наступил.

И вот мы сидим в сквере на сдвинутых лавочках, октябрьский ветер пронизывает насквозь тонкую куртку, но последние лучи уходящего солнца тут же согревают спину.

Сеня и Тимур притащились с девчонками из девятого – счастливицами, чья очередь быть их девушками подошла как раз сегодня. Они уже вовсю целуются, а мы с Сашей лишь неловко соприкасаемся плечами и молча разглядываем трещины в асфальте.

Как только мой друг перестал быть мне другом, я словно с цепи сорвалась: у принцессы Сони посмели украсть любимую игрушку!.. Я была одержима мыслью вернуть его, мечтала, чтобы он смотрел на меня так, как он в ту пору смотрел на Наташу, злилась и психовала, и Вселенная, похоже, услышала мои мольбы.

– Не замерзла, Сонь? – подает голос Саша, и я поднимаю голову.

Взгляд пронзительно синих глаз наполнен таким теплом и преданностью, что мне становится дурно.

– Не-а… – отвечаю и быстро отворачиваюсь.

Над пожелтевшими деревьями в далекие страны безмятежно плывут облака… А здесь, под безбрежным чистым небом, чавкая и хрюкая, исступленно обжимаются две пары совершенно не заинтересованных друг в друге людей. Чтобы не видеть мерзкого зрелища, снова смотрю на Сашу.

Раньше мы часто оставались вдвоем в комнате, смотрели в потемках фильмы, тайком от родителей исследовали пустырь и овраги, ходили с классом в походы и ночевали в одной палатке, но мысль о том, что с ним можно поцеловаться, ни разу не посещала меня. На самом деле я никогда не мечтала о его губах.

– Что на каникулах будешь делать? – Саша снова «зондирует почву».

– Я к маме хочу, но бабушка вряд ли отпустит… А у нее репетиторство до самого Нового года. Так что придется неделю сидеть в четырех стенах.

– Эй, а я на что? – Он подталкивает меня плечом, и я тут же проклинаю себя за длинный язык.

– Ну да… Буду иметь в виду!.. – киваю и сразу меняю тему: – А как же Наташа? Не хочешь извиниться перед ней?

– Нет! – Саша хмурится и присматривается к ползущему по асфальту еще живому муравью.

Внезапно я чувствую тепло ладони, накрывшей мои пальцы, и холодный ужас обжигает грудь. Происходящее слишком странно и чужеродно – я резко отдергиваю руку и прячу в карман куртки.

Саша прочищает горло:

– Сонь, скажи: ты могла бы со мной встречаться? Чисто гипотетически? – спрашивает он вкрадчиво, и я замираю.

Готовый и заученный еще летом ответ на этот вопрос уже неактуален – в панике подыскиваю слова для нового и, кажется, близка к инфаркту.

– Саш, мы же друзья! – внушаю ему и натянуто улыбаюсь. – Как мы можем встречаться? Я даже не думала об этом никогда…

– Ну так подумай! – перебивает он, ухмыляясь, и эта ухмылка снова до чертиков пугает меня. – Кстати, че там Урод? Не достает?

– Нет! Мы так переживали на его счет, а он оказался безобидным. У бабушки, кажется, отлегло. Да и у меня – тоже. Я не в претензии к нему, можешь оставить его в покое… – Я излучаю энтузиазм, но сердце бешено колотится у горла.

– Ну-ну… – многозначительно тянет Саша, уставившись на мою руку. Поглубже просовываю ее в карман – лучше уж пусть пока побудет в нем.

Одиннадцать

Веник считает себя учителем от Бога – постоянно кичится тем, что у него нет любимчиков и есть принципы. А я считаю, что он – просто неудовлетворенный жизнью придурок, который работает в школе лишь с целью самоутвердиться и реализовать комплексы за счет бесправных учеников.

Я дико его раздражаю. Еще бы, ведь ростом он едва достает мне до плеча, другие учителя слезно просили его не портить мне оценки, в школе я на хорошем счету, а еще он однажды перехватил мой хмурый взгляд…

Ко всем проблемам добавилась еще одна огромная – теперь Веник каждый урок вызывает «лучшую ученицу Соню Наумову» к доске и упивается властью, глядя, как я «плаваю» в заданиях уровня «С».

Черт возьми, я стараюсь стать лучше, но не шарю в математике, сколько ни зубрю теоремы и формулы.

Словом, уроки алгебры и геометрии превратились в настоящий ад.

Найденные в интернете готовые решения – распечатанные и подложенные в учебник – спасали недолго: в одно из них вкралась досадная опечатка, и Веня только что подловил меня на обмане.

Лампы напряженно гудят под потолком, великие ученые укоризненно взирают со стен, весь класс молча пялится на шоу: Веник выхватывает учебник из моих рук, крючковатыми пальцами вытягивает припрятанную между страниц распечатку, рвет ее на мелкие кусочки и бросает мне в лицо.

Бумажки кружатся в воздухе, по затейливым траекториям приземляются на грязный паркет, оседают на волосах и ткани форменного пиджака.

Я стою лицом к классу и терплю из последних сил – плечи гордо расправлены, но щеки предательски горят.

– Вот истинное лицо мнимой отличницы! Давно пора развенчать этот миф, – каркает Веня голосом Гитлера, от него несет потом. – В классе есть действительно умные ученики, а вы лишь нечестно занимаете их место! Позор! Вам должно быть стыдно! Я бы на вашем месте просто умер от стыда!

Я ловлю злорадные ухмылки девчонок, наблюдающих, как раскачивается постамент под королевой, и умираю от головной боли. С молчаливым сочувствием Саша кивает мне и показывает «фак» Вениной сгорбленной спине.

Украдкой смотрю на Урода, но он, опустив лицо, старательно пририсовывает к неприличному изображению, что нацарапали на его парте Сеня и Тимур, нимб и крылышки. До меня и моего позора ему дела нет.

Звенит спасительный звонок, и Веня, вынужденный прервать экзекуцию, блеет:

– На следующем уроке проведу контрольную. Если не решите ее, Наумова, поставлю вопрос перед Марией Васильевной, вашим классным руководителем. Пусть вызывает родителей в школу.

* * *

С достоинством покидаю кабинет и решительно прохожу мимо лицемерных одноклассниц и их неискренних утешений. Я едва держусь на ногах от ужаса, слезы душат – не расплакаться при всех стоит огромных усилий.

Завернув за угол, хватаюсь за ржавую сломанную дужку железной двери, тяну ее на себя, выбегаю на пожарную лестницу и… оказываюсь в потустороннем мире, где спокойно и прохладно, пахнет старыми временами, краской, сигаретным дымом и плесенью; здесь тихо и нет лишних глаз.

Опускаюсь на пыльные ступени – черт с ней, с юбкой в яркую серо-синюю клеточку. Закрываюсь от дурацкого мира ладонями и в отчаянии принимаюсь реветь – сильно, навзрыд.

Будь проклят тот, кто придумал алгебру и геометрию. И тот, кто выдумал контрольные и сдвоенные уроки… И Соня со своей мечтой о матфаке – об этот камень я с пятого класса ломаю зубы. И Веник – зануда и наверняка импотент. И двуличные девчонки. И мой глупый, неразвитый мозг, не соответствующий говорящей фамилии!..

Бабушка не переживет, если узнает – она и так плохо спит и страдает от повышенного давления.

Я ною и всхлипываю, матерюсь и молюсь, бью себя по щекам и утираю сопли – десять минут перерыва подходят к концу.

Роюсь в рюкзаке в поисках зеркала, всматриваюсь в унылое отражение… Все поймут, что я плакала. Что ж, пусть порадуются. Пусть.

Сигаретами воняет слишком сильно, клубы сизого дыма проплывают перед глазами и устремляются к серому потолку. Еще одна подстава… Я нахожусь на лестнице не одна!..

Поднимаю голову и дергаюсь – в двух метрах от меня Урод отщелкивает в пролет окурок, закидывает в рот жвачку и молча проходит к выходу.

Медленно поднимаюсь, подпираю спиной стену, убираю со лба прилипшие пряди и пытаюсь дышать. Именно ОН стал свидетелем моей истерики! Но я чувствую облегчение, словно впервые за долгие годы нашелся кто-то, кто выслушал меня.

* * *

Под любопытствующее молчание и ободряющий вздох Алены возвращаюсь на свое место, вешаю рюкзак на крючок, достаю тетрадь и ручку. Веник с садистской улыбкой входит в класс и жестом разрешает всем сесть.

Доска позади него исписана черными закорючками контрольной работы – двумя вариантами трех заданий.

Обреченно понимаю, что сегодня мне снова придется плакать. Ведь последнюю задачу – только для тех, кто претендует на «отлично», – мне ни за что не решить.

Часы громко тикают, время, отведенное для урока, по капле ускользает, неумолимо приближая неотвратимый крах. Если бабушку вызовут в школу, случится катастрофа, о последствиях которой даже думать не хочется.

Две задачи я осилила, но нить решения третьей вьется и ускользает – пробую разные способы и подходы, но они ни к чему не ведут.

Ручка дрожит в пальцах, в висках пульсирует кровь, глаза ничего не видят от напряжения.

Позади слышится шум, поверх очков Веник глядит на его источник:

– Что, Лебедев?

– Выйти… – отвечает тот и под насмешки Саши и его прихвостней покидает кабинет.

Веня барабанит по столу маркером, призывая к порядку, вновь воцаряется тишина.

От провала меня отделяют пятнадцать минут. Стиснув зубы переворачиваю скомканный черновик и снова принимаюсь за решение.

Новенький возвращается – раздаются легкий скрип двери и шаги. Но они приближаются к моей парте.

– Урод, ты заблудился? – испуганно пищит Алена, и я отвлекаюсь от задачи.

В этот момент он, запнувшись о невидимое препятствие, валится между рядами, татуированная рука машинально сгребает со стола учебник, тетрадь, ручку, листки, телефон… Предметы с грохотом разлетаются по полу. Слишком близко сверкает рубином сережка, меня обдает теплом и запахом дыма с мятой. Черный взгляд цепляется за мой.

Взрыв хохота приводит меня в чувство.

Урод встает, отряхивает колени и, даже не потрудившись собрать с пола мои пожитки, проходит дальше и сворачивает к третьему ряду.

Удушливо покраснев, наклоняюсь, поднимаю и возвращаю на парту учебник и канцелярские принадлежности, раскрываю тетрадь, деловито ищу среди бесполезных бумажек черновик последнего варианта.

Желтый сложенный вчетверо листок выпадает из вороха. Разворачиваю его и подозрительно разглядываю – незнакомым ровным почерком на нем написано решение всех трех задач.

Неужели Урод подкинул его мне?..

Буквы слишком красивые. Но вполне могли выйти из-под его длинных пальцев.

Однако число в ответе второй задачи не сходится с моим. Ничего удивительного – Урод тупой. Или же слишком умный – снова собрался мне навредить, потому и подсунул вариант с ошибками. И думает, что я куплюсь?

Пробегаю глазами по своим аккуратным записям и застреваю на неверной цифре – по невнимательности я решила неправильно и вторую задачу. А вот Урод справился с ней идеально – хоть сто раз перепроверяй.

Кошусь на часы, на соседей по партам – отсмеявшись, они снова сосредоточились на контрольной.

Вздыхаю и на свой страх и риск переписываю ответы с листка в чистовик.

За две минуты до конца урока Веня, потирая руки, забирает у меня тетрадь, утыкается в нее носом, долго что-то выискивает в записях и кряхтит.

Я в оцепенении жду до тех пор, пока он сухо не произносит:

– Наумова? Вы наконец поумнели? Что ж, отлично. Вы меня удивили, но это – «пять».

Двенадцать

Мое шестнадцатое лето – сказочная пора любви, авантюр, развлечений и надежд – прошло в черте города, в четырех стенах Сониной комнаты.

Днем я смотрела сериалы, читала книги и отчаянно ждала, что Саша вспомнит обо мне, позвонит, заглянет в гости, вытащит погулять… Вечера проходили в звенящей тоске и мечтах о далеких краях, в которые мы направимся, если он когда-нибудь все же придет. Но он не приходил.

По ночам по шоссе пролетали мотоциклы и авто с сотрясающей салоны громкой музыкой, легкий ветер с реки задувал в открытую форточку веселые голоса, песни и смех… И я накрывала голову подушкой, чтобы не слышать, какой беспечной и счастливой могла бы быть. А по утрам все начиналось заново.

Стараниями бабушки я всегда свято верила, что сделана из золота и все в мире само падет к моим ногам.

Но Саша – единственный, кто всегда был рядом, – вдруг предпочел не меня.

Предательство грянуло громом среди ясного неба – с холодного истукана смылась фальшивая позолота, и я впервые поняла, что ничем не лучше других, а Наташе вообще проигрываю по всем статьям.

Думать об этом было больно, душа почернела и превратилась в тугой клубок шипящих гадюк. Она источала яд, бесшумно орала от одиночества, металась и мучилась в груди, мне нужно было наказать себя за никчемность, вернуть былую уверенность в себе, снова стать лучше всех… И выход – изнуряющая диета – нашелся.

Теперь я понимаю, что она могла меня доконать.

И организм включил защитный механизм: в один миг черные змеи уползли, их яд покинул кровь, тучи рассеялись, засияло солнце.

Я словно вернулась к исходной точке, и жизнь пошла по другому пути.

Причастен ли к этому Егор Лебедев? Нет. Не думаю. В том состоянии примерещиться могло всякое…

Зато он точно причастен к моей сегодняшней «пятерке». Облегчение, благодарность, счастье, ликование переполняют душу и проступают на лице стыдливым румянцем. Может, я и дура, но радуюсь вовсе не отличной оценке, а тому, что он первым сделал шаг навстречу.

Парень не смог пройти мимо моей беды, помог, значит, в его сердце нет ненависти.

Сижу как на иголках – мне необходимо его поблагодарить.

Кем бы он ни был. Кем бы ни была я…

Но возможность не представилась: сразу после алгебры Урод пропал. Под разными предлогами я несколько раз оглядывалась назад, он сидел, уткнувшись в телефон, а через пару секунд его место опустело, только рюкзак остался лежать на соседнем стуле.

Саша вернулся в кабинет чересчур счастливым – криво улыбался и переглядывался со своими шестерками, потирал кулак, озирался по сторонам. Узрев меня, он, к немому восторгу Алены, подвалил к нашей парте и остаток перемены распинался, что Веник доиграется – в скором будущем на него может упасть кирпич с крыши какой-нибудь пятиэтажки в Микрорайоне.

– Тише! – я пыталась его вразумить, но Саша довольно осклабился:

– Переживаешь за меня, да? – и подмигнул, будто у нас есть какая-то общая тайна.

Всю литературу проклинаю себя – возможно, я подаю Саше какие-то смешанные сигналы? Почему до него не доходит, что он не нравится мне как парень?

Мои мысли заняты не им…

Но кавалеры в городке почему-то уверены: раз девушка свободна, значит, к ней можно подкатить и увести силой, не спрашивая ее мнения.

Я хорошо знаю Сашу: он упертый и обидчивый, в детстве мне всегда приходилось уступать ему в играх и спорах. Мой друг детства легко увлекается, но быстро перегорает. Остается надеяться, что в скором времени его внимание переключится на кого-нибудь другого.

Русичка проходится по списку литературы, заданному к прочтению на каникулах, и моя соседка тут же вызывается зачитать доклад.

Делаю вид, что мне жарко – расстегиваю верхнюю пуговицу на блузке, распускаю волосы и снова собираю в хвост, попутно оглядываюсь – за последней партой в третьем ряду никого нет.

Но рюкзак на месте, значит, Урод не ушел из школы.

Честно пытаюсь слушать корявый пересказ «Мастера и Маргариты» в исполнении Алены, разглядываю затылок Саши, кошусь на загадочные рожи Сени и Тимура, и смутная тревога превращается в испуг.

Лебедев грохнулся возле моей парты, раскидал мои вещи и посмел не извиниться…

Поднимаю руку и прошусь выйти.

Оказавшись в коридоре, я сломя голову бегу к пожарной лестнице. Сердце выпрыгивает из груди, замирает и вновь разгоняется до бешеной скорости.

У меня есть десять минут, не больше. Хватаюсь за ржавую дужку, открываю железную дверь и застываю: Урод, запрокинув голову, сидит на бетонных ступенях и держится окровавленными пальцами за переносицу.

Мгновение я вижу перед собой мальчика из далекого несбыточного сна – ангельского, солнечного, одуванчикового… И в бессилии сжимаю кулаки.

– Кто? – шепчу тихо.

Урод поднимает глаза и усмехается:

– Тебе какая разница?..

Подхожу ближе, опускаюсь рядом с ним на колени и пытаюсь разглядеть степень нанесенных повреждений, но он отворачивается.

– Почему ты никогда не сопротивляешься? Дай сдачи хотя бы одному! – умоляю я в тихой истерике, физически ощущая, как от удара хрустят кости, щекочет в носу и ломит лоб.

– В уличной драке на Заводской я бы их завалил, – расслабленно отвечает парень. – Но здесь – нельзя. Они же побегут мамкам жаловаться… А я и без того маньяк и урод.

Глотаю горький ком, отгоняю воспоминания, в которых кричала ему в лицо ужасные слова.

Только сейчас до меня доходит, что так сильно пугает в Уроде непосвященных: ледяное спокойствие.

Его жизнь – кошмарный сон обывателя, из которого невозможно выбраться, разве что попытаться спиться или убить себя. А Лебедев упорно идет вперед по известному только ему пути и сохраняет при этом ледяное спокойствие…

Нашариваю в кармане бумажный носовой платок и протягиваю ему.

– Егор… – я уверенно произношу его имя. – Спасибо тебе. За алгебру.

– Пожалуйста, – он коротко мотает головой и отказывается от платка. – Но это было не ради тебя. Просто кто-то должен был наконец заткнуть этого гондона.

Обида царапает по сердцу, но я беру себя в руки:

– Все равно спасибо. Ты меня спас.

Урод неопределенно хмыкает, но не произносит ни слова. Мы молча сидим рядом – еще миллиметр, и плечи форменных пиджаков соприкоснутся.

Голова гудит, в ней кружится наполненный звездами космос…

Похоже, на пустыре он поставил верный диагноз: я действительно неравнодушна к нему. Не знаю, что со мной, но я бы хотела стать его девушкой. Или, если школьные слухи про них с Воробьем все же правдивы, быть для него хотя бы другом.

– Можно вопрос? – набираюсь смелости, и он кивает.

– Валяй…

– Ты правда предпочитаешь парней?

Съежившись, я жду, что меня пошлют или поднимут на смех, но он только пожимает плечами.

– Никого я не предпочитаю. Ни парней, ни девчонок.

– Но почему?!

– Я не люблю людей. Все они смотрят сквозь меня. Смотрят и не видят… – Он утирает пальцами кровь под носом и достает из лежащей рядом пачки сигарету. – Возвращайся, тебя будут искать.

– А ты? Сколько ты еще пробудешь здесь? – Я не хочу уходить, но ловлю быстрый, обжигающий злобой взгляд.

– Обо мне не беспокойся! – взвивается Урод. – Вообще не думай. Забудь!

Ну конечно: он не будет светиться, чтобы не подставлять Сашу и его прихвостней перед директором. А завтра скажет, что получил по морде не в стенах школы.

Я смотрю на его припухшую посиневшую переносицу, длинные пальцы и снова выступившую кровь, и слезы раскаяния давят на горло.

Виновата во всем я…

Он прав: мне нельзя к нему приближаться.

Медленно поднимаюсь на ноги, отряхиваю юбку и устремляюсь к выходу, но замираю у самой двери и, не оглядываясь, выпаливаю:

– Знаешь, Егор, меня тоже никто не видит. Все будто смотрят сквозь меня…

– Мне как-то пофиг… – раздается за спиной, и едкая фраза прерывается скрипом петель и стуком ржавой дужки.

Выхожу в пустой школьный коридор, дышу ртом, пытаясь справиться с коротким замыканием в мозгах.

Кажется, я безответно и намертво влюбилась в того, кем меня пугали в детстве. И очень хочу доказать ему свою преданность и любовь.