Текст книги "Ноль"

Семь

За окном качаются кроны пожелтевших берез, порывы ветра, сотрясая деревянные рамы, ломятся в комнату. Ставший привычным дождь сменило осеннее солнце – яркие лучи назойливо светят в глаза. Сладко потягиваюсь и, задержав дыхание, прислушиваюсь – на кухне тихо работает радио и льется вода. Бабушка дома.

Ногой выдвигаю из-под кровати весы, сбрасываю футболку, встаю на их стеклянную поверхность и с тревогой слежу за циферками на экране – ровно столько же, сколько и вчера…

Мое увлечение дисциплинирует – я повторяю ритуал несколько раз в день, и от заветных цифр зависит, буду я радоваться или же проклинать себя.

В телефоне установлены сразу три программы для подсчета потребленных калорий, я обожаю ту, что дает долгосрочный прогноз. Я стараюсь не есть, до последнего заглушаю голод литрами выпитой воды или кофе, тщательно взвешиваю яблоки, хлебцы, капусту, обезжиренный йогурт и вношу данные в счетчик. Моя норма – 1500 ккал в сутки, но вот уже месяц я укладываюсь в 600 и даже в 300. Болит голова, часто хочется прилечь, настроение ни к черту. Но я чувствую, что все делаю правильно. Наташа стройная. Соня тоже была стройной.

Но вчерашний обморок нехило меня испугал.

Снова откидываюсь на подушку и задыхаюсь от яркой картинки, выпавшей из прошедшего дня… Урод держит меня за руку, смотрит мне в глаза.

Я упала без чувств в его объятия и лежала у него на плече…

Интересно, а что он думает по этому поводу?

* * *

К завтраку появляюсь заторможенной и захмелевшей, бабушкины слова доходят с задержкой в пару секунд.

– Оля говорит, что вы с Сашенькой совсем перестали общаться? – тревожится она. – Почему?

– Ему неинтересно… – пожимаю плечами, косясь на завтрак – рассыпчатую гречку и кусочек подтаявшего масла сверху.

Но меня не воротит, желудок не превращается в камень, тошноты нет – я думаю совсем о другом. Беру ложку и принимаюсь за еду.

– Как же так, Соня? Вы же хорошо дружили! Завидный жених! – сокрушается бабушка, а я смеюсь:

– Какой еще жених, ба? Мне же еще рано о женихах думать?!

Бабушка глядит укоризненно, но через секунду тоже смеется:

– Рано… Но Сашу упускать никак нельзя!

В углах ее глаз появляются добрые морщинки, и я виновато отворачиваюсь – она не догадывается о спрятанной под матрасом тетрадке. И о диете. И о том, что в моем подточенном голодным психозом мозге только и мысли, что о порождении ее ночного кошмара.

Пока бабушка моет посуду, я удираю в комнату. Я не знаю веса съеденных продуктов, но исторгать их из себя прямо сейчас не хочется. Меня не тошнит. Вряд ли я сильно поправлюсь из-за какой-то там каши.

* * *

Полдня мы заняты генеральной уборкой, прерываемся лишь на обед, и я без зазрения совести съедаю суп.

По второму кругу прохаживаюсь по квартире с пылесосом, с тоской поглядываю на улицу. В груди вибрирует ток. Надоело быть музейным экспонатом, сидеть дома невыносимо. Хочется вырваться из-под стекла и бежать изо всех заметно прибавившихся сил… Куда? Все равно. Лишь бы теплая рука с нарисованными костями держала меня за руку.

Стук в дверь, неожиданный и абсолютно нетипичный для раннего вечера, приводит нас в замешательство.

Удивленно переглядываемся, и бабушка идет в прихожую. Раздается щелчок замка. Встав на цыпочки, я заглядываю за бабушкино плечо и вижу в проеме Сашу. Еще неделю назад я бы все отдала за то, чтобы он обо мне вспомнил, но сейчас чувствую только недоумение и странное разочарование.

– Здрасте, теть Галь! – чинно кивает Саша и машет мне: – Привет, Сонь! Что делаешь?

– Здравствуй, Сашенька! – Бабушка отступает от двери, и я, выходя на передний план, поясняю:

– Привет… У нас уборка.

– Не хочешь погулять? – как в недалеком, но почти забытом прошлом зовет Саша и улыбается бабушке: –Можно, теть Галь?

– Ну конечно! – сияет она.

Мой друг – единственный, с кем мне разрешено гулять по окрестностям. Бабушка доверяет ему и тете Оле и считает его «крайне положительным, обаятельным и добрым мальчиком».

Про него она тоже многого не знает.

* * *

Летом за домом ураган повалил дерево – оно так и лежит на месте своей кончины и медленно обрастает пустыми пивными бутылками, сигаретными пачками и прочим мусором.

Саша направляется к нему, я, перепрыгивая лужи, отстаю на пару метров.

Мой друг давно вырос, превратился в красивого парня: он клево одевается и модно стрижется, он умопомрачительно улыбается и в совершенстве освоил науку пускания пыли в глаза. Но он предал меня – сошелся с нынешними дружками, и я перестала видеть в нем принца. Едва ли принц будет похабно шутить, бить толпой слабых, лапать девчонок и выпивать.

Все наши общие интересы резко сошли на нет.

Он залезает на толстую ветку в метре от земли и подает мне руку:

– Давай!

Взбираюсь и сажусь рядом на сухую кору, молча разглядываю то синее полинявшее небо, то свои грязные туфли.

Мы сто лет не были наедине, и чудовищная неловкость сковывает плечи.

– Тебе не предлагаю! – кратко сообщает Саша, достает из-за пазухи фляжку, откручивает пробку и опрокидывает ее содержимое в рот. В воздухе зависает запах спиртного.

– А Наташа твоя где? – пытаюсь завести разговор.

Порыв ветра уносит с дорожки листья, над домом кружится стая встревоженных птиц, смутная тоска забивается под ребра.

– А, чтоб ее… – Смурной и нервный Саша прячет фляжку в карман. – С ней все. Гейм овер.

– Да ладно! Что случилось? – участливо спрашиваю я, подавляя злорадство.

Он бьет кулаком по стволу:

– Она мне как-то заявила, что татуху хочет сделать! Дура. Я ее целую неделю пас, но она все равно слиняла. И сделала! Сонь, ну что за фигня? Сегодня – татуха, завтра – панель… Я втащил ей за это. Не сильно, но она обиделась.

Ошарашенно поднимаю голову – тот, кто сидит рядом, похоже, бредит. Как мой друг мог стать таким?

– Вот это логика… – Я морщусь. – Ты мыслишь как гамадрил. Полегче на поворотах.

– А в чем я неправ? – искренне удивляется Саша и прищуривает слегка осоловелые глаза. – Вот ты никогда бы не поступила со мной так. Потому что ты чистая и верная.

Последние слова звучат тихо и вкрадчиво – его развезло, но я все равно пугаюсь до чертиков.

Тут же пытаюсь перевести зашедший не туда разговор в шутку:

– Саш, а ты, оказывается, помешан на контроле, – глупо хихикаю. – Не дай бог кому-то перечить тебе!..

– Да. Если узнаю, ноги повыдергаю! – пристально разглядывая мое лицо, перебивает он и снова лезет в карман за фляжкой.

Восемь

На улице снова зарядил дождь, в воздухе явственно чувствуется дыхание октября, по утрам все сложней заставлять себя выбираться из уюта теплого одеяла в холод и мрак выстуженной комнаты. Но по зову противно пищащего будильника нужно вставать и тащиться в ванную, превозмогая крупную дрожь, медленно чистить зубы, а потом, кутаясь в демисезонную куртку, плестись в школу, ненавидя весь мир.

В грязном дымном небе орут черные птицы – они кучкуются в стаи в радостном предвкушении свалить из этих проклятых мест.

Неделя в школе тянется адски долго – учителя и ученики с заспанными рожами уныло передвигаются по полутемным коридорам, на уроках зевают, ежатся и дремлют под мерное гудение люминесцентных ламп.

Все идет наперекосяк с самого понедельника: Наташа бледной тенью скользит через закоулки в окружении трех верных подруг, ее разбитая губа замазана красной помадой, но замаскировать ее полностью не получилось – она неестественно свисает и сочится кровью.

Глядя на это, я чувствую дикую злость, сострадание и солидарность, но подойти и сказать об этом однокласснице не осмеливаюсь.

Саша с верной свитой ходит по школе королем, с удвоенным энтузиазмом шутит с девчонками в классе, громко гогочет и издевается над малолетками, оккупировав подоконники у раздевалки.

Слишком часто я перехватываю его пристальный взгляд, и сердце уходит в пятки. Противно и страшно осознавать, что некогда лучшего друга я теперь попросту боюсь.

– Сонь, а Сонь! Давай в столовку сходим? – предлагает он время от времени.

– Саш, не могу, надо в библиотеку. У меня же доклад по истории в четверг! – деловито сообщаю, проходя мимо, и прибавляю шаг.

– Может, до Города на выхах доедем? В кино? – не отстает он.

– На выхах мы с бабушкой на рынок пойдем, а потом будем заготовки на зиму делать…

– Ну, как знаешь. Значит, в следующий раз! – Он улыбается искренне и по-доброму, но я помню его перекошенное лицо в момент, когда он распинался о контроле, сидя субботним вечером на злосчастном поваленном дереве.

Отмазки не всегда получаются складными, но мне не до их сочинения – мысли заполнены совершенно другим.

После голодного обморока чувствую себя необычно – все выходные с блаженной улыбкой я торопила время и почти наяву видела, как Урод, широко улыбаясь, в понедельник утром при всех припадает на одно колено и клянется мне в вечной чистой любви, а розовые толстые амурчики, кружа под потолком, осыпают нас лепестками роз…

Как можно было быть такой дурой?

За неделю новенький лишь раз вскользь обжег меня полным ненависти взглядом, и я снова перестала для него существовать.

У Урода и без меня хватает проблем: Саша и прихвостни постоянно его достают, но обходятся малой кровью: подло ставят подножки, исподтишка толкают плечами, орут вслед всякую чушь. Но вчера в слепой зоне видеокамер он получил от Саши кулаком под дых, от удара согнулся пополам и привалился к стене. Я видела, как парень пытался восстановить дыхание, судорожно вдыхал через рот и морщился, но на урок пришел как ни в чем не бывало.

Стоя за углом, я задыхалась вместе с ним…

– Зачем вы постоянно его бьете? – поинтересовалась я у Саши на следующей перемене и чуть не спалилась, но он лишь самодовольно ухмыльнулся.

– Для профилактики. Чтоб боялся! И чтоб сразу к себе на район валил, иначе будет хуже… Кстати, как насчет прогуляться вечером?

– Саш, сегодня не могу… – картинно вздохнув, я в ужасе сбежала.

* * *

Бабушка в прекрасном настроении – в детском саду, где она после выхода на пенсию работает вахтером, к ней подошла родительница – ее бывшая ученица:

– Катенька Иванова… Прекрасная девочка. Разговорились. Оказалось, что ее старшенькому нужен репетитор по математике. Так что, Соня, после работы и по выходным я теперь буду на пару часов ходить к ним! – радуется она. – Кстати, я по пути зашла в магазинчик и кое-что тебе купила. Иди, примерь.

С деланым интересом углубляюсь в бабушкину сумку, влезаю в очередную белую блузку, с ненастоящим восторгом улыбаюсь, глядя на себя в зеркало. Высокая стройная блондинка, правильная до блевоты, хлопает огромными серыми глазами в слегка замутненном отражении.

Хочется упасть в грязь и вываляться в ней, хочется сделать что-то нетипичное, сойти с ума, слететь с катушек, выйти за рамки. За рамки собственного тела.

Всю ночь в голове творится кавардак из разрозненных снов – поляна, покрытая ковром из одуванчиков, и ржавые перила пожарной лестницы, темные глаза маленького мальчика, усталые и взрослые, и обжигающий взгляд школьного изгоя, детская ладошка, застывшая над шипящей гадюкой, и татуированные пальцы, зависшие над полусухим цветком. Тепло, покой и доверие, лишь дважды случившиеся со мной наяву, бесчисленное количество раз повторяются во сне и улетают вместе с ним в холодную муть пятничного утра…

Просыпаюсь с будильником, ненавидя все и вся, осматриваю хмурую комнату, встаю, и нога задевает что-то под кроватью. Наклоняюсь и выдвигаю электронные весы – их гладкая поверхность покрыта слоем пыли.

На задворках сознания что-то зудит и никак не может оформиться в осознанную мысль. Уже неделю я ем без всяких проблем – немного, но регулярно. Это столь же естественно, как дышать. Я больше не допускаю мысли, что поступаю неправильно, и раскаяние не жжет душу после каждого приема пищи.

Это, черт возьми, странно!..

Черные глаза и теплая рука. Доверие и покой.

Урод…

Все наладилось сразу после того происшествия на лестнице!

Девять

Сегодня я не могу соответствовать светлому образу Сони – улыбаться и быть со всеми милой нет сил, нервы натянуты и скручены в тугой узел.

Дергаюсь и психую: Веник второй урок кряду скачет у доски и трясется от злобы, Саша все перемены хохмит и натужно смеется, Лебедев черным пятном застыл на периферии зрения и не дает покоя, но, чтобы посмотреть на него, обернуться придется слишком явно.

После занятий с грохотом вскакиваю, быстро иду к месту нашей прошлой встречи и прячусь за вентиляционной трубой. От напряжения стучат зубы.

Мне нужно многое выяснить у Урода, припереть его к стенке и не поддаться глупому чувству, от которого в его присутствии предательски слабеют колени. Или же признаться ему в нем и наконец освободиться…

Я знаю, что каждый день во избежание эксцессов он сматывается по пожарной лестнице – все уверены, что та давно не функционирует, поэтому и не пользуются ею. Но Урод сломал одну ржавую дужку, и огромный навесной замок теперь болтается на второй, целой, лишь создавая видимость того, что проход закрыт.

По традиции парень выходит из класса последним, накидывает на плечи пальто и рюкзак и, оглянувшись по сторонам, быстро скрывается за железной дверью.

Выбегаю за ним на лестницу и хватаю его за рукав.

– Лебедев, подожди.

Он выворачивает руку и прищуривается.

– Что опять? – По лицу скользит досада.

– Мне нужно с тобой поговорить! – задыхаясь от ужаса, выпаливаю я.

– Да, мне тоже, – вдруг тихо признается он, и у меня кружится голова. – Но не здесь. Давай на пустыре? Минут через десять?

– Конечно… – Я поспешно отступаю назад и прислоняюсь спиной к холодной стене.

* * *

Я лечу к пустырю как на крыльях, от волнения не чувствую ни ног, ни в груди сердца.

Отдышавшись и похлопав себя по щекам, ровно десять минут спустя осторожно раздвигаю заросли сухого бурьяна и тут же натыкаюсь на непроницаемую черноту. Подсознательно я мечтала об этом с момента, когда рука обладателя этих глаз держала мою руку, а по коже бежали мурашки…

Но Урод не один – упираясь спиной в плечо Воробья, он развалился на бочках и смотрит на меня как на сумасшедшую.

Занятная парочка – сын маньяка и огромный хмурый панк, мирно о чем-то беседовавшие, замолкают и переглядываются, для чего моему однокласснику пришлось запрокинуть голову. Эти двое очень странно выглядят – слишком интимно смотрятся поза и теплый восторженный взгляд грозного шкафоподобного верзилы, устремленный на Урода.

Они пьют пиво из банок.

Боль волной вскипает внутри: утром, планируя наш разговор по душам, я сорок минут сидела перед зеркалом, надеясь произвести впечатление.

А Урод просто забыл о назначенной встрече.

Разум, давно оставивший меня, медленно возвращается вслед за стыдом и злостью.

Одеревенев, заставляю себя развернуться и шагаю прочь, но слышу за спиной насмешливый голос:

– Выкладывай, принцесса, раз уж пришла! Пока мы тут грязными делами занимаемся…

– То есть выпиваем! – поясняет густой бас.

Соня бы убежала с пустыря, если бы второй шанс у нее был, но я останавливаюсь как вкопанная и распрямляю плечи. Оборачиваюсь – два самых стремных типа в городе криво ухмыляются; Урод впервые за долгое время выглядит расслабленным.

– При нем? – киваю на Воробья.

– А ему все пофиг – смеется Урод.

Он смеется…

Лебедев определенно мог бы стать самым симпатичным парнем в школе, если бы хоть раз там засмеялся.

Словно под гипнозом, подхожу ближе и неуверенно топчусь у бочек.

Воробей открывает и молча протягивает мне пивную банку, я растерянно принимаю ее из огромной ручищи. Урод не меняет своей позы и не двигается.

– Кстати, это – еще одна помешанная на мне девица. Между прочим, краса и гордость школы, – флегматично поясняет он другу. – А это Воробей.

– Помню я ее. Привет! – просто кивает Воробей и максимально осторожно, чтобы не уронить с плеча голову друга, снимает ноги в заляпанных ботинках с бочки напротив.

– Я? Помешана на тебе? – переспрашиваю, чтобы понять, не ослышалась ли. Толстые амурчики гнусно хихикают над рухнувшими мечтами, ненависть, сошедшая на нет под напором влюбленности, вновь добела раскаляется в мозгу.

– А разве не так? – насмешливо спрашивает Урод. – Или ты опять пришла умолять меня удалить то видео?

Быстро кошусь на Воробья, и мой одноклассник замечает:

– У меня нет от него тайн. Давай говори, чего хотела. Я тебя слушаю.

Язык онемел, злые слезы жгут глаза – этот парень снова унижает и провоцирует меня. Какая же я дура… Но если не выясню все прямо сейчас, бабушке точно придется вести меня к психиатру.

И я решаюсь:

– Это был ты? – получается слишком пискляво, но терять уже нечего. – Что ты сделал?

– Точно больная… – тяжело вздыхает Урод. – Это был я? Наверное… Я много где бываю! Что я сделал? Ну, например, покурил только что…

– Что ты сделал со мной?! – перебиваю его, и первые соленые капли устремляются вниз по щекам.

В последнее время я думала только о нем, ждала чего-то, сходила с ума… Зря. Боже, зря… Надо было слушать бабушку.

– С тобой я не делал ничего! – ржет он, а Воробей снисходительно скалится.

Он не нравится мне.

Меня воротит от Урода.

Я словно просыпаюсь. Какого черта я стою с ними и держу в руке это гребаное пиво? Какого черта я так раскисла перед главным городским ничтожеством?

Нисколько он не красивый – похож на психованного маньяка. Недалеко от папочки ушел.

Урод перехватывает мой взгляд.

– Ты хоть помнишь, кто я? – внезапно серьезно спрашивает он и подается вперед.

– Что?

– Как меня зовут? – повторяет парень.

Я растерянно верчу в руках скользкую холодную банку.

– Как меня зовут? – допытывается он, насквозь прожигая взглядом.

– Лебедев… Егор… – мямлю тихо.

Я. Произнесла. Его. Имя.

Одно из самых страшных ругательств для моей семьи.

– Надо же!.. – веселится Урод и тут же становится пугающе злым: – Не угадала. Я – никто. Пустое место. Ноль.

Он резко встает, с вызовом смотрит в упор, и заржавевшие колеса памяти со скрипом трогаются и разгоняются на полную мощь – я вспоминаю необычайно солнечный осенний день, паутинки, летящие по воздуху, шуршание кленовых листьев под красными яркими сапожками, зеленый шарф с бахромой. Бабушка встретила свою бывшую ученицу и ее сына, они о чем-то разговаривают на повышенных тонах, но мне неинтересно, ведь мальчик, поразительно знакомый, разглядывает меня невероятно красивыми, не по-детски серьезными глазами и улыбается:

– Привет, Соня!

Хочу улыбнуться в ответ, но бабушкина твердая рука одергивает меня.

– Галина Федоровна, за что? Объясните: за что? – где-то над головой плачет женщина, и стальной голос бабушки разрезает наступившую тишину:

– Не приближайтесь ко мне и к моей семье. Никогда. Ты – никто. Пустое место. Ноль. Ты всю жизнь будешь страдать!

– Я не знаю тебя! – повторяю вслед за бабушкой. – Ты – никто. Пустое место! Ноль.

Собрав побольше слюны, я шагаю вперед и плюю мальчику в лицо. Потому что бабушка плюет в лицо его матери.

А мальчик лишь молча сверлит меня черными угольками глаз…

Реальность подергивается и плывет.

– Тот мальчик… На лугу… Ты… – шепчу потрясенно.

– Ты о чем вообще? Крыша поехала, принцесса? Я всегда знал, что у вас вся семейка не в себе! – глумится Урод, холодно усмехается и снова садится на бочку.

Я шла сюда, чтобы вновь почувствовать теплые мурашки, что бежали по коже в его присутствии, но сейчас меня колотит. Ребята громко ржут надо мной.

Трясу головой – проклятое воспоминание затуманило мозг.

Тот робкий мальчик из сна был добрым. И этот мрачный парень никак не может им быть.

Гордость и выдрессированное годами омерзение к нему занимают привычное место в сердце.

– Я знаю, почему тебя называют Уродом… – шиплю, задыхаясь от горечи. Черные глаза больше не смеются – их взгляд застыл на моих и держит на прицеле.

Вполне возможно, что он прямо сейчас меня убьет – сомкнет длинные пальцы на шее и будет давить до тех пор, пока мое безвольное, никому не нужное тело не затихнет, а Воробей все это время будет стоять на стреме. А потом поможет другу закидать остывающий труп сухими ветвями и лопухами.

Страх проходит по спине липкими щупальцами.

Концентрирую внимание на несущественных деталях – нужно собраться, нужно сохранить лицо.

Я замечаю сережку с большим красным камнем, оттягивающую мочку левого уха Урода, и вздрагиваю – точно такая же лежит в бабушкиной шкатулке. Бабушка много лет хранит украшение под замком в своей комнате и не раз показывала мне его.

Моя тетя возвращалась через пустырь в праздничном настроении и сережках с рубинами, когда на нее напал маньяк. Но когда Соню обнаружили мертвой, сережек на ней уже не было. Одну позже изъяли у убийцы – она и стала главным доказательством вины. Ее пару так и не нашли…

А теперь Урод, совершенно не стесняясь, носит в ухе вторую серьгу убитой его отцом девушки, развлекается, живет, дышит, смотрит в глаза людям. И издевается надо мной.

– Тебя зовут Уродом за твое врожденное паскудство и отсутствие совести! – кричу я.

– Девочка, вали отсюда…

Он больше не глядит в мою сторону, потерял интерес – тянется губами к предложенной Воробьем пачке, из которой торчит сигарета.

Крупная дрожь пробирает до костей, но я не знаю, что стало ее причиной: омерзение к Уроду и его семейке… или ревность.

На меня больше не обращают внимания.

Я никому здесь не нужна.

Бросаю пивную банку в траву и ухожу. А прорвавшись сквозь заросли бурьяна, падаю на колени и реву навзрыд от чудовищного унижения и разочарования.

* * *

Но что-то не сходится.

Я думаю об этом через боль, от которой трудно дышать, и за ужином, и за непринужденной вечерней беседой с бабушкой, и ночью, глядя в темный потолок… Я не нахожу себе места все выходные и совершенно точно схожу с ума.

А в понедельник утром, ковыляя на уроки, застаю Урода за странным занятием – это порождение дьявола кормит бродячих котов за школой и гладит их полосатые спины.

Быстро прохожу мимо – он им улыбается.