Текст книги "Небо – моя обитель"

– Вы должны сказать ему это, – предложил Браш.

– Не могу. Почему-то не могу. Он очень гордый. Он так мечтает о собственном доме в приличном районе. Он очень гордый. Иногда мне кажется, он думает, что депрессия – его личная вина. Он может убить себя ради страховки. Честное слово, может. Мне страшно думать об этом.

– Если не считать кошмаров, он спит хорошо?

– Я... я не знаю. Я по ночам прислушиваюсь к его дыханию, и порой мне кажется, что он притворяется, будто спит, лишь бы не волновать меня.

В этот момент на склоне холма появился совершенно мокрый девятилетний мальчик, который бежал вниз и кричал:

– Мама, я черепаху поймал. Я черепаху поймал, мама. Смотри. – Заметив слезы на глазах матери, он поперхнулся словами. Переводя взгляд с матери на Браша и снова на мать, он наконец тихо продолжил: – Посмотри, мама, какую я черепаху поймал, видишь?

– Джордж, это мистер Браш. Он живет в той же палатке, что и вы с отцом. Поздоровайся, пожалуйста.

К ним подошла величественная женщина со значком на груди.

– Не забудьте, что завтра вечером костюмированный бал, – сказала она. – Маскарадный костюм можно сделать, добавив к обычному какие-нибудь оригинальные детали. Если у вас нет собственных идей, приходите к нам, и мы будем счастливы помочь вам советами и предложениями. Ах, какая прелестная черепашка! Какой счастливчик – поймал черепаху. Мистер Маклин занимается зоологией, он тебе все объяснит.

Она проследовала дальше. Браш сказал ей вдогонку:

– Кажется, я кое-что придумал.

– Тогда молчите. Никому не рассказывайте, ладно?

– Ладно, постараюсь.

Браш пошел в главное здание. На веранде большой краснолицый человек что-то громко внушал смущенным детям.

– Здравствуйте, судья Кори, – сказал Браш.

– Ни с места! – закричал судья. – Я знаю ваше имя не хуже своего – не подсказывайте.

– Меня зовут Джордж Браш. Я приехал, чтобы договориться с вами о включении нескольких учебников Колкинса в рекомендательные школьные списки.

– Хорошо. Прекрасно. Всегда рад поработать для общего блага. Мы поговорим об этом после ужина.

Браш тут же начал расписывать достоинства своих книг, но судья стал явно скучать.

– Звучит убедительно, приятель. Хорошие учебники. Не хочу лишиться ни одного из них. Напишите мне письмо.

– Я написал вам уже три письма, судья.

– Хорошо. Значит, секретарь хранит их для меня... В каких штатах уже побывали, приятель? Только что были в Техасе? Как там Билл Уиндерштедт?.. С Биллом знакомы?.. Слушайте, Браш, я хочу вас познакомить со своей женой и дочерью. – Он огляделся. – Куда они подевались? Моя дочь Миссисипи здесь еще мало кого знает. Слушайте, у меня идея. За каким столом вы сидите? Молчите! Я скажу, чтобы вас посадили за наш стол. Они устраивают сегодня необычный ужин. Вам понравится. В этом лагере умеют такие вещи делать. Да, сэр, они стараются, чтобы каждый отдохнул хорошо. Стол М. Запомните: стол М.

– Спасибо, судья. С удовольствием поужинаю с вами.

Судья подошел ближе и сказал доверительным тоном:

– У меня есть еще одна идея. Что, если мы вдвоем отправимся в Морганвилл, в вокзальную гостиницу, около десяти, и сыграем партию в покер? Идет?

– Я не играю в азартные игры, судья.

– Ах вот как, не играете?

– Нет.

– По правде говоря, мне покер тоже надоел. Игра безобидная, но уж больно много времени сжирает. Понимаете, что я имею в виду?.. А вот мои жена и дочь. – Судья повернулся спиной к своему семейству, словно боялся, что они смогут разобрать его слова по движению губ, и зашептал: – Слушай, сынок, если ты здесь останешься на какое-то время, пригляди за моей дочкой. Она здесь почти никого не знает. Поплавай с ней в лодке полчасика... без грубостей, конечно... только полчасика.

Миссис Кори оказалась высокой чопорной женщиной с испуганным выражением лица; дочь была копией своей матери. Мать носила пенсне на длинной золотой цепочке; на Миссисипи были массивные очки с сильными линзами.

– Девочки, – сказал судья, – познакомьтесь с Джимом Бушем, замечательным парнем. Джим, это моя жена. Она прелесть, терпит меня уже тридцать лет. А это – Миссисипи, самая симпатичная, умная и скромная девушка в Оклахоме.

– Простите, я ваше имя не расслышала, – вежливо призналась Миссисипи.

– Джим Буш! Джим Буш! – заорал ее отец.

– Вот смешно! У меня уже уйма знакомых Джимов.

– А этот Джим сегодня ужинает за нашим столом, – продолжал судья, подмигнув, – и чтоб никаких фокусов, как на прошлой неделе.

– Что ты, Леонидас! – вскричала миссис Кори, придерживая пальцем золотую цепочку. – Что может подумать мистер Буш?..

– Если он подумает то, что думаю я, то все будет о’кей, – громко ответил судья.

– Папа, слушай, – кокетливо воскликнула Миссисипи, выставив локти и спрятав руки за спиной. – Слушай, я знаю, что делать. Давай не будем ужинать здесь. Давай поплывем на лодке на ту сторону и поужинаем в ресторанчике с фонариками, который стоит на высоком берегу. Папа, сделай это для своей Сиппи.

– Девочка моя, я бы с удовольствием поехал, если бы только мог. Видишь ли, Джим, я один из держателей акций этого лагеря и сегодня за ужином должен сделать одно важное объявление...

– Скажи ему, папа... о своей идее. Слушайте, мистер Буш.

– Да, сэр... Я придумал, что каждый, упомянувший депрессию, должен уплатить штраф в пятнадцать центов. Как вам это нравится?

– Неплохо, – сказал Браш.

– Но вы, молодые, отправляйтесь-ка туда и веселитесь, а потом расскажете, как вам понравилось.

– Не задерживайся допоздна, Миссисипи. Ты знаешь, как я волнуюсь, – сказала ее мать.

– Я сегодня не могу поехать, миссис Кори, – сказал Браш. – Меня попросили спеть у лагерного костра в восемь часов. – В его словах сквозило удивление, что кто-то может предложить заплатить за еду в одном месте, когда она уже оплачена в другом.

– Да ведь еще только шесть часов. Вы вполне успеете туда и обратно, – сказала миссис Кори, и, пошумев, семейство судьи окончательно решило вопрос.

Судья Кори изобразил озабоченность.

– Не знаю, можем ли мы доверить нашу малышку такому увальню, как Джим, – сказал он, хлопнув с силой Браша по спине.

Браш спустился к воде, подготовил лодку, и через десять минут наша пара уже сидела в кафе «Венеция» в ожидании ужина с цыпленком за семьдесят пять центов. Миссисипи болтала без умолку, кокетливо, как ей казалось, касаясь пальцем локона на шее и складок платья у выпирающих ключиц. Она призналась, что Браш ей нравится все больше и больше.

– Так когда же вы приедете к нам в Окей-Сити, я хочу устроить для вас большую-большую вечеринку? Мой отец любит, когда я устраиваю вечеринки, и я уверена, что все мои друзья будут без ума от вас. Наша компания прекрасно проводит время. Глупостями мы не занимаемся, вы понимаете, что я имею в виду, мы просто хорошие друзья. Когда вы сможете приехать, мистер Буш?

– Я почти не хожу на вечеринки, – сказал Браш медленно, – но я как-нибудь обязательно заеду к вам, мне хочется поговорить с вами.

Миссисипи проглотила очередной кусок цыпленка и произнесла с подчеркнутым равнодушием:

– Я, конечно, не знаю, женаты вы или нет, мистер Буш, но, я думаю, это ведь и не важно, когда люди просто друзья, как вы считаете?

Браш не отрывал взгляда от тарелки.

– Я почти помолвлен, – сказал он. – Собираюсь жениться.

Это признание вызвало у Миссисипи желание поделиться с Брашем своими мыслями о любви и браке. Браша начало очаровывать зрелище такого количества недостатков, собранных в одном человеке. От чрезмерного напряжения внимание его стало рассеиваться, и до него доходили только обрывки ее речей.

– Вы знаете, – говорила она, – мне все равно, бедный он или богатый, честное слово, но он должен иметь высокие идеалы. Мои подруги говорят, что я глупенькая, но у меня насчет этого пунктик. Я не могу выйти замуж за человека, у которого нет высоких идеалов. – Когда, однако, Миссисипи хвасталась тем, что пила джин и начала курить сигареты, Браш не выдержал. Губы против его воли сами произнесли:

– Хватит корчить из себя ребенка.

Оба были потрясены.

– Джеймс Буш, – сказала Миссисипи, – я и не знала, что вы такой грубиян. Я не корчу из себя ребенка. От нас не зависит, как мы говорим.

– Я... я прошу прощения. Это получилось против моей воли, – сказал Браш, поднимаясь и краснея. – Со мной такого никогда еще не случалось, мисс Кори. Я прошу у вас прощения.

– Но разве... разве я? Я действительно корчу из себя ребенка? Если вам что-то во мне не нравится, вы должны мне об этом честно говорить. Я человек прямой. Я люблю, когда люди говорят мне о моих недостатках. Честное слово, мистер Буш. Я не обиделась.

– Меня зовут Браш, Джордж Браш. Ваш отец все перепутал – Джордж Марвин Браш.

– Я действительно люблю, когда мне говорят о моих недостатках. Я понимаю, что далека от совершенства, честное слово.

Браш снова сел. Он наклонился вперед, упираясь локтями в колени, и смотрел в ее искаженные линзами глаза.

– Мисс Кори, я давно изучаю девушек. Где бы я ни был, я наблюдаю за ними и изучаю их. Я считаю их самыми прекрасными созданиями на свете. И к вам я тоже приглядывался... Могу я вас попросить снять на минутку очки?

Миссисипи побледнела. Дрожащей рукой она сняла очки. Перед ним было растерянное лицо с заостренным носом и скулами.

– Спасибо, – сказал он серьезно. Потом встал и сделал несколько шагов вокруг стола. – Можете снова надеть их.

Наступила тишина. Потом он опять сел, вернулся в прежнее положение и начал говорить с великой искренностью:

– Из своих наблюдений я вывел несколько правил для девушек. Могу я ими поделиться с вами? Нет ничего проще стать прекрасной девушкой – достаточно соблюдать эти правила. – Ее рука порывисто дернулась к губам, видимо, этот жест означал у нее согласие. – Во-первых, будьте проще во всем, что вы делаете. К примеру, никогда не смейтесь громко, не делайте неестественных жестов и не закатывайте глаз. Многие девушки не могут выйти замуж, поскольку у них нет друзей, которые могли бы научить их этим правилам. Во-вторых, разумеется, никогда не пейте спиртного и не курите. Когда девушки пьют и курят, они уже и не девушки вовсе. В-третьих, и это самое важное...

В этот момент с Миссисипи случилась истерика. Те десять минут Браш запомнил на всю жизнь. Миссисипи плакала, смеялась, задыхалась; у нее так перехватывало горло, что она не могла отпить глоток воды из стакана; она падала в гамак и вываливалась из него. Когда наконец девушка смогла взять себя в руки, она, опираясь на перила и держа Браша за руку, принялась говорить, всхлипывая:

– Какой ужас, так вести себя на людях! Я ужасная, ужасная. Но, честное слово, я не сумасшедшая. Я люблю, когда мне говорят о моих недостатках... Боже, что вы обо мне подумаете!

Браш отнес ее по лестнице на пристань и опустил в лодку. До середины озера они плыли в молчании. Миссисипи вымыла лицо. Похоже, она считала, что отныне всецело зависит от наставлений Браша. Когда он наконец доставил ее на берег, отдыхающие уже рассаживались под деревьями вокруг костра и пели кто во что горазд. Одна популярная песенка («На железной дороге») забивала другую («Индейская любовь»). Некоторые весельчаки забавляли компанию, перебрасывая зажженный фонарик с руки на руку. Браш извинился перед дамой и ушел распеться и прополоскать горло. Он попросил устроителей выпустить его первым, потому что любил уйти со сцены в разгар аплодисментов, чтобы побродить одному и насладиться странным возбуждением, в которое он приходил после каждого публичного выступления. Когда концерт начался, он объявил свой первый номер: «На крыльях песни» Феликса Мендельсона-Бартольди, 1809 – 1847.

Подобная педантичность и название песни грозили провалом исполнителю, но стоило ему запеть – и все пошло как по маслу. Потом Браш спел «Утерянное согласие» сэра Артура Салливана, 1842 – 1900. Затем поклонился дважды и исчез за деревьями. Слушатели долго аплодировали, но, не вернув певца, стали скандировать и кричать: «Мы хотим еще, мы хотим еще!» Ответственный за развлекательную программу метался среди палаток и деревьев в поисках певца, но Браш спрятался за лодочным сараем и вышел оттуда, только когда объявили, что его преподобие мистер Кенвуд проведет философскую беседу на тему «Улыбки». Безлюдные площади и тропинки лагеря освещались полной луной. Браш остановился у книжной полки в общей комнате, но, поскольку «Британской энциклопедии» там не было, он пошел дальше. Заглянул в окно дома с вывеской «Первая помощь»: у лампы сидел врач в белом халате и читал. Ему захотелось войти и затеять с врачом профессиональный разговор, но, чувствуя непривычную усталость, он отвернулся и пошел вверх по склону. В ярко освещенных окнах кухни Браш увидел молодых мужчин и женщин, которые мыли посуду после лагерного ужина. Это были подрабатывающие на каникулах студенты колледжей. С мытьем посуды Браш был прекрасно знаком. Переполненный радостным волнением, он вошел в здание и предложил свои услуги. Ему вручили кухонное полотенце и поставили вытирать стаканы рядом с сероглазой девушкой, которая тут же произвела на него неизгладимое впечатление.

Глава IV

Веселая жизнь в лагере Моргана продолжается. Важная беседа с девушкой по имени Джесси Мейхью. Конец кошмаров Дика Робертса. Джордж Браш отказывается от денег

В кухне шло состязание. Студенты пели гимны тех колледжей, из которых приехали. Девушки у раковины с вилками, ложками и ножами спели гимн Техасского методистского колледжа. Парень и девушка, мывшие чашки и блюдца, спели «Висконсин, твои холмы прекрасны». Затем сероглазую девушку, работавшую рядом с Брашем, попросили спеть гимн колледжа Маккенна, штат Огайо. Она сначала сказала, что у нее нет ни слуха, ни голоса, но будь что будет, она споет, чтобы не выглядеть белой вороной. Пела она монотонно, но ее приятные манеры и решительность заслужили одобрительные аплодисменты. Потом пришел черед парня из Джорджийского технологического института и девушки из Миссулы. Затем повар-швед, который никогда не учился в колледже, но готовил для студентов в Упсале, спел одну из тамошних песен. Потом потребовали песню от директрисы столовой. Ее не любили, но с того вечера, когда она, зардевшись, спела, как могла, гимн Гаучеровского колледжа, мнение о ней улучшилось. Затем стали вызывать новичка Джорджа Браша. Когда он пел гимн своей alma mater, все затаили дыхание. Он же, закончив петь, как ни в чем не бывало вернулся к своим стаканам и полотенцу. Все сгрудились вокруг него с полотенцами в руках, и кто-то спросил, сколько времени он еще собирается пробыть в лагере. Тут директриса потребовала тишины, застучав по сковороде.

– Уже девять часов, – сказала она. – Так мы никогда не закончим. Давайте дружно все доделаем.

После чего с грязной посудой было покончено буквально за десять минут.

Браш прошептал сероглазой девушке:

– Можно, я к вам в гости зайду?

– Что вы сказали?

– Можно, я к вам в гости зайду, после того как мы кончим работу?

– Ну... – начала она нерешительно, – ну да.

– Мне очень хочется поговорить с вами.

Они продолжали мыть посуду молча. После окончания работы многие заторопились к дверям, чтобы успеть захватить лодки, предназначенные для персонала. Директриса подошла к Брашу с важным видом.

– У меня есть свободное место, если вы, конечно, хотите поработать в столовой, – сказала она.

– Спасибо. Но завтра днем я должен уехать, – ответил он, не отрывая глаз от спины сероглазой девушки, уже выходившей на улицу. Догнав ее, он предложил: – Давайте посидим на скамейке в конце мола.

Она не ответила. Браш понял, что она передумала и теперь подыскивает слова, чтобы извиниться перед ним. Он выпалил с неожиданной страстью:

– Я знаю, вы очень устали после сверхурочной работы, но мне хочется, чтобы вы сделали для меня исключение. Наверное, мне лучше было бы зайти к вам в гости завтра, но днем я уже должен уехать, а утром, насколько я понимаю, и у вас и у меня много дел. Поэтому сделайте одолжение, разрешите мне зайти к вам в гости сегодня.

Она вскинула голову и посмотрела на него.

– Мы можем посидеть в клубной комнате, – сказала она сухо и пошла к ферме, которая служила спальней для официанток. Дом напоминал бедлам. Девушки перекрикивались из комнаты в комнату: «Луиза, дай мне твои сандалии», «Зачем тебе свитер? Ты в нем изжаришься». У крыльца несколько молодых людей ждали своих спутниц. В окне второго этажа появилась девушка и спросила:

– Где Джесси?

– Я здесь, – тихо ответила сероглазая девушка.

– Джесси, золотце мое, могу я взять твой шелковый платок?

– Бери. Только не шуми, когда вернешься, Хильда.

Парочки, громко беседуя, расходились, и вскоре дом погрузился в полнейшую тишину. Джесси привела Браша в клубную комнату на первом этаже. Комната была обставлена старой мебелью, собранной в других зданиях, расположенных ниже по склону. Там стояли ломберный стол, ножка которого была замотана изоляционной лентой, ветхий кожаный диван, несколько кухонных стульев. В комнате был большой беспорядок. Джесси начала машинально ставить вещи на свои места, собирать подушки, журналы с фотографиями кинозвезд, гавайские гитары и теннисные ракетки. Потом села на диван и стала развязывать ленту, стягивающую ей волосы.

– Как вас зовут? – спросила она.

– Джордж Марвин Браш. Я родился в Мичигане. Работаю коммивояжером, продаю учебники. В лагерь я приехал, чтобы встретиться по делу с одним человеком. На кухню зашел, потому что люблю студентов и люблю быть там, где работают. Я сам занимался такой работой почти всю жизнь.

Джесси откинулась на спинку дивана, сдернула ленту с волос и потрясла головой. Браша она слушала с рассеянной сдержанностью.

– У вас прекрасный голос, – сказала она. – Все надеялись, что вы останетесь здесь работать.

– Мне бы очень хотелось.

– Почему вы стоите? Садитесь.

– Спасибо.

Джесси положила голову на закинутые на спинку дивана руки и стала смотреть в потолок. Наступившее молчание настолько обеспокоило Браша, что он нарушил его, подвинув свой стул на несколько дюймов и начав с великой торжественностью:

– Я постоянно путешествую и встречаю много людей, но почти все они меня ужасно огорчают... вот только сегодня я встретил ужасных людей, и это уже начинает на мне плохо сказываться. А потом я увидел вас и сразу же понял, какой вы хороший человек, и вы себе не представляете, как это все сразу изменило... Вот почему эта наша беседа так важна для меня; а поскольку времени у нас мало... вы устали, да и... я прошу вас простить меня, если вам покажется, что я говорю о слишком личных вещах, хотя мы только еще познакомились. Я хочу, чтобы вы знали, кто я такой и что из себя представляю, – тогда я смогу писать вам письма.

Медленно и немного настороженно Джесси начала выпрямляться на диване. Она теперь смотрела ему в глаза удивленно, но без страха или отвращения.

– В мире нет ни одного человека, которому бы мне хотелось писать письма, – продолжал он. – Поэтому, встретив такого приятного человека, как вы, я спешу познакомиться с вами как можно лучше. А чтобы мы могли побыстрее подружиться, я хочу рассказать вам о себе и о своих увлечениях. Хорошо?

Джесси слегка порозовела.

– Хорошо, – ответила она.

– Значит, как я уже сказал, меня зовут Джордж Марвин Браш. Мне двадцать три года. В позапрошлом году я окончил Силоамский баптистский колледж в Уэллинге, штат Южная Дакота. Я баптист и к религии отношусь серьезно. Вырос я на ферме в Мичигане... Могу я попросить вас рассказать о себе?

Девушка собиралась ответить резко, но передумала и сказала суховато:

– Меня зовут Джесси Мейхью. Мне двадцать два года. Учусь на последнем курсе колледжа Маккенна в Огайо. Собираюсь стать преподавателем. Я принадлежу к методистской церкви.

Серые глаза холодно смотрели в голубые.

– Могу я спросить у вас об... об отце и матери?

– У меня их нет, – сказала Джесси. Помолчав, добавила с подчеркнутой небрежностью: – Я воспитывалась в сиротском приюте, а потом меня удочерили, но мои приемные родители уже умерли. Я живу одна с девятого класса.

– Полагаю, что кое в чем мы очень похожи, – сказал Браш. На полке камина гулко тикал будильник. – Больше мне рассказывать о себе почти нечего. Я вырос на ферме. У меня есть отец и мать и двое братьев, оба старше меня. Один брат уехал на море – хочет стать моряком. Другой так и живет на ферме. На Рождество я езжу повидаться с ними, но... вы знаете, я тоже чувствую себя сиротой, почти. Я их, конечно, люблю, но между нами всегда что-то вроде стены. Они не хотели, чтобы я уезжал учиться в колледж. – Он вглядывался в ее лицо, пытаясь обнаружить эффект такого серьезного обвинения. – Поэтому я зарабатывал все своим трудом, как вы. Поверьте, я ни чуточки не преувеличиваю, когда говорю, что получал самые высокие оценки в классе и был капитаном легкоатлетической и баскетбольной команд. Я бы мог стать еще капитаном футбольной и бейсбольной команд, но из-за работы мне пришлось их бросить... Я знаю, хотя вы мне этого и не говорили, что вы получаете в колледже наивысшие баллы.

– Да, – сказала Джесси, снова краснея. – Я отличница.

Браш улыбнулся, что он делал крайне редко.

– Еще до того, как я попрошу вашего разрешения писать вам, – продолжал он, – было бы справедливо рассказать вам о моих недостатках. Вам непременно следует знать: во мне есть такое, что очень непросто любить. Я имею в виду те мои качества, из-за которых люди злятся на меня, а то даже и начинают... презирать. Но прежде чем рассказать вам о недостатках, надо, чтобы вы знали, что со времени моего обращения я ничего дурного не сделал намеренно. Естественно, я не лгал, только один раз – когда сказал человеку, что бывал в Нью-Йорке. На следующий день я поехал в тот город, где он жил, и признался, что в Нью-Йорке я не был. А что касается моих других недостатков, например невоздержанности в гневе или скупости, то я почти сразу же просил за них прощения.

– За что некоторые люди презирают вас? – спросила Джесси.

– За то, что я думаю не так, как все. Вот недавно меня посадили в тюрьму за то, что им не понравились мои мысли о деньгах. – И он рассказал ей всю историю своего ареста в Армине, добавив изложение своих теорий Добровольной Бедности, непротивления злу насилием, наказания преступников, а также историю предшествующего ареста. – Но даже если меня не сажают в тюрьму, – закончил он, – меня всегда называют сумасшедшим. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Да.

– Вам не кажется, что я... неудобный человек для знакомства?

– Нет, не кажется.

– Я не против, если мои друзья время от времени говорят мне, что я сумасшедший, – в шутку, разумеется, – но, как вы думаете... может, и вы почувствовали желание назвать меня сумасшедшим?

– Нет, – сказала Джесси. – На меня не влияет, что думают другие люди. Люди должны быть разными.

– Тогда я расскажу вам о трех самых больших разочарованиях в моей жизни. Со временем они ощущаются все меньше, а когда я говорю о них с таким человеком, как вы, они кажутся и вовсе незначительными... Первое связано с... с тем, что товарищи в колледже никогда не избирали меня ни в одно из трех литературных обществ. Меня, лучшего студента колледжа, капитана двух команд, ни разу не избирали в общества «Филоматиан», «Эвностиа» или «Колвилл». Я это тяжело переживал, не мог понять, почему они меня терпеть не могут... А второе разочарование, Джесси, я пережил из-за слов одного моего преподавателя. Он был профессором теологии, и я любил его больше всех других. Я приходил к нему домой со своими вопросами, и мне казалось, что ему это нравится. Он часто на меня сердился, но не всерьез, вы, наверное, знаете, как это бывает. Но однажды он разозлился по-настоящему. Он заявил: «У вас, Браш, ограниченный ум, упрямый ограниченный ум. Я зря на вас трачу время, – сказал он. – Я умываю руки, из вас никогда ничего не выйдет». Вы представляете, услышать такое! «А теперь идите, – сказал он. – Убирайтесь отсюда. И больше меня не беспокойте». Это было ужасно. Иногда я переживаю это снова с той же остротой, что и раньше, и тогда на лбу моем появляется пот – я имел в виду испарину. Я не хочу жить, зная, что у меня ограниченный ум и что из меня ничего не выйдет. Но теперь я не верю в то, что он тогда сказал. Мне все время приходят на ум новые идеи. Я постоянно учусь новому, во всяком случае, мне так кажется. А что до третьего разочарования, то я пока не хочу о нем рассказывать, но когда-нибудь обязательно расскажу... Правда, Джесси, мне не хочется, чтобы вы думали, будто я несчастный человек или еще чего такое, поскольку в глубине души я самый счастливый человек из тех, кого я знаю. Иногда даже возникает мысль, что все вокруг несчастны, кроме меня. Как раз сегодня в этом лагере я встретил столько несчастных людей, что мне стало не но себе. Но потом я увидел вас и тут же почувствовал себя лучше. – Наступило молчание, и он наконец, запинаясь, добавил: – Значит... я думаю... вот такие дела.

Джесси заговорила уже не столь строго, в ее голосе послышался намек на улыбку:

– Вы любите поговорить.

– Знаю, – согласился он охотно, – но я вынужден говорить быстро по многим причинам. – Он посмотрел восторженно на ее лицо, потом встал и сказал: – Вы позволите сделать вам подарок па память? Эти наручные часы совершенно новые и лучшие из всех, что у меня когда-либо были.

Джесси вскочила с дивана.

– Нет, нет, – сказала она, – я не люблю получать подарки. Никогда не любила. Только не подумайте, что я людей не люблю... просто не люблю брать от них подарки. Но все равно спасибо... Потом, видите ли, мистер Браш, не делайте вид, будто мы с вами старые друзья, ведь это совсем не так... Мне было интересно послушать все, что вы о себе рассказали, – добавила она, заметив, что Браш упал духом. – Я говорю это не для того, чтобы отпугнуть вас, мне действительно понравилось то, что я о вас узнала.

– Расскажите мне немного, как вы росли, – произнес Браш печально, возвращая часы на свое запястье.

Джесси на диван не села. Она начала расхаживать взад-вперед, словно подчеркивая заурядность того, чем собиралась поделиться.

– Я уже говорила, что я сирота. Меня нашли в поле. Сначала я жила в сиротском приюте. Это было недалеко от Кливленда в штате Огайо. Некоторые люди считали, что я похожа на словачку. Не знаю, да это и не важно. В десять лет меня удочерили старый сапожник-немец и его жена. Они оба умерли, и с девятого класса я сама себя содержу, работаю в гостинице. Моя специальность – биология, и после окончания колледжа я буду либо преподавать биологию, либо постараюсь стать врачом.

– Вы не верите... – начал испуганно Браш, – вы, конечно, не верите во всю эту эволюцию?

– Но почему же? Конечно, верю.

Браш уже почти шептал:

– Так что же, по-вашему, Библия лжет?.. Вы что, не видите громадной разницы между человеком с бессмертной душой и мартышкой, которая прыгает по деревьям?

Повисла ужасная тишина. Затем Браш задал еще один роковой вопрос:

– Вы, надеюсь, не считаете, что женщина может курить?

Джесси остановилась и посмотрела ему в глаза:

– Разве это так уж важно?

– Да, ужасно важно.

– Я так не думаю. Сама я почти не курю, но предпочитаю, чтобы к женщинам относились не менее серьезно, чем к мужчинам. – Она не сводила с него глаз и сразу заметила, насколько он убит. – Меня удивляет, что вы считаете, будто такие вещи важны. А я уже было подумала, что вот наконец встретила первого неглупого молодого человека.

Браш по-прежнему сидел, уставившись в пол. Он сказал:

– Отпуск у меня будет в ноябре. Можно мне будет приехать в колледж Маккенна повидать вас?

Джесси снова стала ходить взад-вперед по комнате.

– Вы можете делать все, что хотите, – сказала она. – Но приезжать не стоит. Говорить нам, судя по вашим идеям, совершенно не о чем. Кроме того... я живу совершенно одна. И все эти годы мне своего общества достаточно... Да и времени на новых друзей у меня нет. С первого курса колледжа я работаю старшей официанткой в столовой, а остальное время уходит на учебу.

– Но я могу приехать?

– Да, можете, как и любой другой человек.

– Я имею в виду... вы пойдете со мной погулять? Или поужинать, или что-нибудь такое?

– Да.

– Хорошо, до свидания, – сказал Браш, протягивая ей свою руку.

– До свидания... Я не понимаю, почему вы так серьезно ко всему относитесь. Мы знакомы всего полтора часа. А у вас такой вид, будто вы только что потеряли своего лучшего друга.

– Мне сейчас надо подумать, поэтому я и говорю «до свидания».

– До свидания.

Он вышел в прихожую в глубокой задумчивости. Потом вдруг резко повернулся и сказал через дверь:

– Обещайте хотя бы, что подумаете. Я не понимаю, как такая девушка, как вы, может верить, что Библия лжет и что мы произошли от мартышек и что ничего страшного, если девушки курят. Что станет с миром, если мы позволим возобладать этим идеям? Какой смысл жить, если мы станем похожи на глупых горожан, верящих в подобные вещи? С такими идеями вы... вы будете самым обычным человеком!

– Я подумаю об этом, – сказала Джесси устало и с некоторой горечью и вновь принялась наводить порядок в комнате. Крепко схватившись за спинку кресла, она уставилась в стену перед собой и время от времени бормотала: «Он сумасшедший». Потом вдруг поняла, что заснуть сегодня не сможет, переобулась и пошла по тропинке вдоль озера.

Браш вернулся в палатку «Феликс» и лег спать. Но едва он заснул, как сквозь сон услышал шум и тут же проснулся. Дик Робертс метался на своей постели. Придушенным голосом, который с каждым мгновением становился все громче и громче, он кричал: «Я не могу... Я не могу...» В слабом свете луны, проникавшем в палатку, Браш видел, что остальные обитатели палатки тоже приподнялись в кроватях и сердито смотрели на койку Робертса. «Что, черт возьми, происходит?» – говорили они. – С кем припадок?» Сын Дика Робертса плакал: «Папа, папа...»

Браш вскочил на ноги и, схватив руку Робертса, стал ее дергать вверх и вниз.

– Эй, Робертс! Эй, Робертс! – звал он. Потом добавил как бы между прочим: – Ничего особенного, ребята. Обычный кошмар. Все в порядке... Эй, Робертс, что с тобой?

Робертс сел в постели и вытер пот со лба. Потом – мрачный, не проронив ни слова – наклонился и начал надевать ботинки. Браш тоже торопливо оделся.

– Боже, ну и бедлам! – проворчал кто-то.

– Виноват, – сказал Робертс и, захватив банный халат, начал выбираться из палатки.

– Папа, ты куда? – в ужасе спросил его сын.

– Ш-ш-ш, спи, Джордж.

– Папа! Я с тобой.

– Нет, нет. Спи.

Браш взял одеяло и вышел из палатки вслед за Робертсом. Он догнал его на пыльной дороге, которая шла через лагерь. Робертс стоял в лунном свете, опустив голову. Он стоял совершенно неподвижно и, казалось, думал о чем-то важном и далеком. Браш остановился и стал ждать.