Текст книги "Желание"

Глава 16. Ты можешь убежать, но не можешь спрятаться

– Мне надо идти, – мямлю я и иду вперед по коридору, надеясь, что Хадсон просто даст мне уйти. Мне совершенно не улыбается и дальше копаться в себе.

Думаю, до этой минуты я продолжала надеяться, что ситуацию еще можно исправить. Что мы с Джексоном сможем снова быть вместе. Всю эту неделю я горевала об утрате наших уз сопряжения, но, несмотря на наш разрыв, не переставала думать, что мы найдем способ все наладить. Вот дура.

Мне следовало сразу понять, что магическая вселенная наверняка приготовила для меня еще одну подлянку.

Остается надеяться, что Хадсон позволит мне самой добраться до моей комнаты, чтобы я смогла без помех оплакать потерю всего того, что было между Джексоном и мной.

Но Хадсон, похоже, не просекает фишку, поскольку продолжает идти рядом. Ну конечно. С какой радости ему вдруг начинать делать то, чего хочу от него я?

Мои руки дрожат, я пытаюсь сдержать слезы, которые выдадут меня с головой, и жду, когда он спросит, в чем дело, или, хуже того, поинтересуется, все ли со мной в порядке. Но он не спрашивает, а просто шагает молча, затем наконец прерывает молчание:

– Я понимаю, что эта новость стала для тебя шоком, Грейс. Но в самом деле, неужели ты так уж удивлена тем, что малыш Джекси не сумел справиться даже с такой штукой, как узы сопряжения?

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему, чувствуя, как отчаяние, грозившее поглотить меня целиком, моментально сменяется яростью.

– Ты серьезно? Неужели у тебя совсем нет сострадания?

Он опять напускает на себя скучающий вид.

– Я же вампир. Сострадание – это не по нашей части.

Я щурю глаза.

– Если ты будешь продолжать в том же духе, я обращу тебя в груду камней.

– У-у-у, как я испугался. – Он картинно взмахивает руками, изображая панику. – О, погоди. Это мы уже проходили.

И я вдруг понимаю, насколько дурацким получается этот разговор, и моя злость испаряется.

Однако Хадсону это, похоже, невдомек, поскольку вид у него оскорбленный – вернее, я так думаю, пока не заглядываю в его глаза и не вижу в их глубине удовлетворение. И до меня доходит еще кое-что.

Хадсон затеял это нарочно. Он знал, что я убита горем, знал, что я прилагаю все силы, чтобы не разреветься прямо здесь, посреди коридора. И донимал он меня не потому, что он говнюк, а потому, что он старался быть милым, хотя он наверняка скорее бы умер, чем признался в этом.

Он делает это не в первый раз и, вероятно, не в последний. Но, может быть, когда-нибудь я все-таки перестану на это клевать. Может быть.

А может, и нет.

Потому что что-то во всем этом, в этих наших обменах колкостями, в нашей грызне иногда бывает ужасно похоже на… на любовную игру.

От этой мысли мне делается еще больше не по себе. Потому что любовная игра многогранна, она дарит радость и приятно щекочет нервы, но в конечном итоге она обычно приводит к чему-то иному, к чему-то важному, а я понятия не имею, как я к этому отношусь. Ведь прошла всего лишь неделя с тех пор, как Джексон разбил мое сердце… и всего лишь считаные минуты с того момента, когда я узнала, что исправить это нельзя.

Мы наконец доходим до моей комнаты, но прежде чем мне удается скрыться за дверью, бросив через плечо: «спасибо за странный вечер», Хадсон останавливает меня.

– С тобой все в порядке? – спрашивает он, подняв брови и преграждая мне путь рукой, упертой в косяк.

– Да, – отвечаю я, хотя я совсем не уверена, что это так, ведь внутри меня творятся такие странные вещи. Я даже представить себе не могла, что буду вот так реагировать на Хадсона. Может, он и моя пара, но он также и мой друг, однако весь этот момент и эта его поза определенно выглядят не по-дружески.

– Мне надо идти к себе, – говорю я, досадуя на то, что у меня пресекается дыхание. И еще больше на то, что в ответ у него расширяются зрачки… вот только это не совсем досада.

– Хорошо. – Он делает шаг в сторону. – Но дай мне знать, когда тебе действительно захочется получить ответы.

– Какие ответы?

– Ответы на те вопросы, которые ты задаешь. Ты не можешь прятаться всю дорогу, Грейс.

Это так близко к тому, о чем я уже думала, к тому, что я говорила Мэйси, что меня опять охватывает злость.

– Я не какая-нибудь слабачка, – говорю я. – Я вполне способна справиться с трудностями.

– Ты способна справиться с чем угодно. Никто в этом не сомневается – а если сомневается, то он дурак, ведь ты уже доказывала это, и не раз. Ты самый потрясающий человек, которого я когда-либо знал.

Хадсон никогда не говорит того, чего не думает, наверное, именно поэтому его слова так действуют на меня. Но прежде чем я успеваю придумать ответ, он добавляет:

– Однако у тебя есть склонность уходить от конфликта, если это возможно.

– А что плохого в том, что я не хочу ссор? – спрашиваю я.

– Ничего. Но плохо продолжать прятаться, пока проблемы не становятся такими большими, что игнорировать их уже нельзя. Это что-то вроде того, как некоторые люди поступают со счетами – они складывают их в ящик, потому что не хотят платить. И продолжают набивать и набивать этот ящик, так что в конце концов новые счета перестают в него влезать – и к этому времени их жизнь уже пошла наперекосяк. Да, дела могут идти плохо, и поначалу кажется, что легкого решения нет, но потом, если ты слишком долго тянешь, из всех возможных вариантов у тебя остаются только те, которые тяжелее всего.

Его слова задевают меня за живое. Наверняка он говорит об узах нашего сопряжения. Он так и не сказал, какие именно данные он искал в библиотеке, но теперь я вдруг въезжаю. До сих пор я не позволяла себе задумываться над тем, как Хадсон может относиться к нашему сопряжению, или спрашивать об этом у него самого. Я была не готова ни к одному из возможных ответов – ни к тому, что он рад этому сопряжению, ни к тому, что он сожалеет о нем. Но пока я прятала голову в песок, Хадсон продолжал действовать.

– Ты сказал, что сегодня вечером изучал информацию об узах сопряжения, – шепчу я, чувствуя, как сильно бьется сердце. – А что именно ты пытался выяснить?

Несколько секунд он смотрит мне в глаза, затем отвечает:

– Каким образом их можно разорвать.

Глава 17. Противоречивые сигналы

Три часа спустя я все так же смотрю на потолок над моей кроватью, думая о словах Хадсона насчет того, что я всякий раз стараюсь уходить от конфликтов.

Я хочу, чтобы он был неправ, правда, хочу. Но чем дольше я лежу на ярко-розовом стеганом одеяле, которое мне не нравится – и никогда не нравилось, – тем больше мне кажется, что он прав. Особенно когда, перевернувшись на живот, я утыкаюсь лицом в ярко-розовую декоративную подушку.

Я делаю глубокий вдох.

И впервые позволяю тем вопросам, которые я игнорировала несколько месяцев, заполнить мою голову, подобно рою рассерженных пчел.

Каким образом Лия узнала, что я пара Джексона, еще до того, как я услышала о таком месте, как Кэтмир? До того, как мы с Джексоном коснулись друг друга? Ведь считается, что узы сопряжения возникают только после такого соприкосновения? Если уж на то пошло, то как она могла узнать, где меня искать?

Каким образом я смогла унести Хадсона из нашего мира и оказаться запертой вместе с ним в каком-то другом измерении? И почему там узы моего сопряжения с Джексоном исчезли?

Почему узы моего сопряжения с Джексоном были двух цветов, а не одного, почему они представляли собой переплетение зеленого и черного вместо того, чтобы иметь один цвет, четкий и яркий?

Откуда Кровопускательница узнала, как их можно разорвать? Как она поняла, что их вообще можно разорвать, если прежде никто этого не делал?

Как получилось, что в конце концов я оказалась сопряжена с Хадсоном? Одно дело обнаружить, что твои узы сопряжения разорваны – хотя считается, что это невозможно. И совсем другое – в тот же самый день получить новые узы сопряжения, узы сопряжения с другим человеком, ведь такое, по идее, еще более невозможно, не так ли?

Чувствуя, как во мне поднимается волна паники – такая знакомая, – я злюсь на Хадсона за то, что он заставил меня заглянуть в себя. Это было нечестно – ведь сам-то он понятия не имеет, каково это – терпеть панические атаки.

Нельзя сказать, что я вообще никогда не задумывалась над этими вопросами. Разумеется, я думала о них – много раз. И всякий раз тут же запирала их в стальной ящик. Но можно ли меня за это винить? Я готова на все, лишь бы избежать панической атаки. Утратить контроль над собой настолько, что я не могу управлять даже своим собственным дыханием, – это ужасно. Хорошо, ладно, возможно, мой способ борьбы с этими атаками и ущербен, но это не значит, что кто-то имеет право осуждать меня, и уж подавно такого права нет у Хадсона, которому из всего спектра эмоций доступен один только сарказм.

К тому же что бы я стала делать с ответами на эти вопросы, если бы даже смогла их получить? Разве это что-нибудь изменило бы? Или же это, наоборот, только все осложнит? Если за последние полгода я что-то и узнала, то это сводится вот к чему – всякий раз, когда я начинаю думать, что дела идут хорошо, всякий раз, когда мне кажется, что я решила какую-то проблему, на меня обрушивается новая проблема, еще более трудная, чем предыдущая.

Да что Хадсон вообще может знать о моей жизни? Я начинаю раздувать в себе праведный гнев, и весь он направлен на Хадсона.

После гибели моих родителей прошло всего полгода – полгода. К тому же более половины этого времени я провела в камне в обществе Хадсона. Но и за оставшиеся два месяца на меня свалилось столько напастей, что, не переживи я их все сама, я бы не смогла себе представить, что такое возможно.

Не хочу драматизировать, но после всего этого стоит ли удивляться тому, что теперь панические атаки случаются у меня по два раза на дню?

После гибели моих родителей я переехала в край, находящийся в тысячах миль от моего дома. Я нашла свою пару, узнала, что я горгулья, обзавелась изрядным количеством врагов, с боем завоевала себе место в совете, о существовании которого я еще недавно даже не подозревала, обнаружила, что единственное другое существо моего вида сидит на цепи в пещере, в которой я, ко всему прочему, еще и потеряла одного из своих друзей, затем я лишилась своей пары, едва не умерла от укуса одного из своих новообретенных врагов – и нашла себе новую пару. И все это происходило, пока я пыталась закончить старшую школу.

Хадсон может сколько угодно рассказывать, что я прячусь от своих проблем, но не лучше ли посмотреть на это с моей точки зрения? По-моему, проблемы находят меня сами, и совершенно не важно, прячусь я от них или нет.

Но тут я начинаю думать о том, что Хадсон сказал про ящик, в который засовывают счета, пока он не наполняется до отказа. Начинаю думать о гибели Зевьера, о том, что Джексон порвал со мной, о Коуле, которому, как я надеюсь, приходится сейчас несладко. О том, что Хадсону настолько не хочется быть сопряженным со мной, что по вечерам он ищет информацию о том, как можно было бы разорвать узы нашего сопряжения.

Последнее заставляет меня задуматься. И проглотить мой праведный гнев.

Из-за моего страха Хадсон был вынужден пытаться решить наши с ним проблемы в одиночку. Может быть, я не могу найти решение всех вопросов, но я могу попытаться отыскать ответ по крайней мере на один из них.

Но с какого начать?

И тут я начинаю думать о Кровопускательнице. И думаю долго и о ней, и о том заклинании, которое она откуда-то узнала и дала Джексону, чтобы он разорвал узы нашего сопряжения.

Если кто-то был готов пойти на такое – на то, чтобы нанести урон узам моего сопряжения с Джексоном… то что еще этот человек может сделать со мной? С Джексоном? С Хадсоном? И внезапно все эти вопросы вызывают у меня не паническую атаку, а злость. Если она знала, как разлучить Джексона и меня… то она обязана дать нам такое заклинание, которое все исправит. А также ответы на вопросы.

– Ты все время ворочаешься, – сонно говорит Мэйси. – Что случилось?

– Извини. Я не хотела тебя разбудить.

– Не парься. Теперь я вообще плохо сплю. – Слышится шуршание одеяла, затем загорается ночник с радужным абажуром. – В чем дело? Я заметила, что в последнее время ты почти не общаешься с Джексоном… Да и с Хадсоном, если уж на то пошло.

Я делаю глубокий вдох и срываю с раны пластырь.

– На прошлой неделе Джексон расстался со мной.

Мэйси ничего не говорит, а просто лежит в полумраке несколько минут, и я слышу ее ровное дыхание. Она не спрашивает меня, почему я не сказала ей об этом раньше, и за это я люблю ее еще больше. Затем она поворачивается ко мне, смотрит мне в глаза и говорит только одно:

– Мне так жаль.

Я качаю головой, пытаясь сдержать слезы. Я не могу говорить об этом сейчас. Я слишком измучена, чтобы вести разговор по душам с моей кузиной. И она, видимо, чувствует это, поскольку спрашивает:

– Ты собираешься что-то с этим делать?

Да, собираюсь, и в моей голове начинает брезжить мысль.

– Как ты думаешь, я могла бы как-то договориться о встрече с Кровопускательницей?

– С Кровопускательницей? – В голосе Мэйси звучит удивление, но она, видимо, быстро понимает, что у меня на уме, поскольку добавляет: – Не знаю насчет «договориться», но уверена, что ты могла бы убедить Джексона доставить тебя к ней.

– А что, если он не согласится? Я понятия не имею, как мне попасть туда без его помощи.

– Он доставит тебя туда. – В ее голосе звучит куда больше уверенности, чем есть у меня после того разговора с Хадсоном. – Ведь узы вашего сопряжения важны не только для тебя, но и для него.

– На прошлой неделе я бы согласилась с тобой, но теперь… – Я думаю о холодности в его глазах, когда он говорил о разрыве. – Теперь я уже не так в этом уверена.

– Ну а я уверена настолько, что моей уверенности хватит и на тебя, и на него. Напиши ему и попроси доставить тебя туда в эти выходные. Она обязана дать вам объяснение.

По-моему, она обязана сделать для нас намного больше, ведь это ее заклинание разрушило мою жизнь. Впрочем, возможно, только мою…

Я поворачиваюсь на бок и беру свой телефон. Но вместо того, чтобы написать Джексону, я пишу Хадсону.

Я: Привет, ты не хочешь кое-куда прогуляться со мной на этих выходных?

Ответа нет, и до меня доходит, что час поздний; вероятно, он уже лег спать. Но тут на экране появляются три точки, означающие, что он пишет ответ, и я ничего не могу с собой поделать – мое сердце начинает биться быстрее.

Хадсон: Кое-куда – это куда?

Я улыбаюсь. Ну конечно. Только так он и мог ответить.

Я: А это важно?

Хадсон: Если ты задумала совершить государственный переворот в какой-нибудь небольшой стране, то да. Если ты хочешь поваляться на снегу, то нет.

Я: Извини. Никакого переворота.

Я: Я хочу встретиться с Кровопускательницей.

Нет ответа. Я заставляю себя смотреть на экран, пока на нем опять не возникают три точки.

Хадсон: Я сейчас свободен…

Ну, конечно. Весьма оскорбительно, что ему настолько не терпится разорвать узы нашего сопряжения, что он ради этого готов бросить все.

Я: В субботу.

Хадсон: Или сейчас.

Я посылаю ему эмодзи, где человечек закатывает глаза.

Я: Я не передумаю.

Я: Я приглашу и Джексона.

Хадсон: Может, ты все-таки просто поваляешься в снегу?

Я не могу удержаться от смеха.

Я: Увидимся на уроке.

Хадсон: Как сказал Достоевский, «страдание и боль обязательны для широкого сознания и глубокого сердца».

Я: Мне казалось, что «Преступление и наказание» для тебя чересчур легкое чтение.

Хадсон: Похоже, сейчас у меня прилив оптимизма.

Я: Спокойной ночи.

Хадсон: Спокойной ночи, Грейс.

Я держу телефон в руке еще несколько секунд, чтобы посмотреть, не напишет ли Хадсон что-то еще. Когда он этого не делает, я начинаю думать о том, чтобы написать Джексону и поставить его в известность, но затем решаю, что смогу просто поговорить с ним завтра на уроке. Отправить парню сообщение через неделю после того, как он бросил тебя, слишком похоже на акт отчаяния, особенно после полуночи.

– Судя по твоей улыбке, он согласился, – говорит Мэйси.

Она думает, что я писала Джексону. Я понимаю, что мне следовало бы поправить ее, но, по правде говоря, сейчас я не нахожу в себе сил объяснять ей, что не только Джексон, но и Хадсон хочет порвать со мной.

Глава 18. Среди равных

Мы с Мэйси просыпаемся за десять минут до того, как звенит звонок на урок.

Мэйси это нипочем, она просто наводит красоту с помощью чар – и все, она уже готова, а вот мне пипец. Обычно мне нравится быть горгульей, но надо признать, что иногда мне здорово мешает тот факт, что на меня не действуют никакие магические чары… ведь это значит, что я вынуждена умываться ледяной водой, поскольку у меня нет времени ждать, пока она нагреется до приемлемой температуры.

– Хватит, Грейс, пошли! – кричит Мэйси, стоя у двери, и мне хочется послать ее к черту. Но не ее вина, что она не может придать мне пристойный вид с помощью своих чар – она пыталась, и не раз. Не виновата она и в том, что выглядит на все сто, в то время как я смотрюсь как жертва какого-нибудь чудовища из ужастика про монстров.

– Иду, иду, – говорю я, закинув на плечо рюкзак и быстро схватив из ящика письменного стола лиловую резинку для волос. Выходя в коридор, я стягиваю волосы в конский хвост и радуюсь тому, что мы вышли прежде, чем я успела посмотреть на себя в зеркало. Тем более что я уверена – я нацепила ту самую тенниску, которую бросила на дно моего стенного гардероба на прошлой неделе, когда убедилась, что мне не удалось отстирать с нее пятно.

Фантастика.

Потому что только одна вещь может быть хуже, чем войти в комнату, полную монстров, выглядя так, будто ты только что встала с кровати. Это войти в комнату, полную монстров, выглядя так, будто ты вообще не ложилась спать.

Они чувствуют твою слабость.

Мы с Мэйси вместе сбегаем по лестнице, затем, добравшись до первого этажа, расходимся. У нее сейчас урок актерского мастерства в одном из флигелей, а мне предстоит урок этики силы. Это шестинедельный семинар, обязательный для выпускников – думаю, потому, что, по мнению дяди Финна, нельзя выпускать в мир кучу сверхъестественных существ, обладающих немалой магической силой, не дав им представления о том, что такое хорошо и что такое плохо.

Это интересный предмет и единственный, в котором я делаю успехи, поскольку не пропускала уроков, но я все равно иду на него со страхом. Этот курс ведет блестящая преподавательница, но она та еще стерва. К тому же ее кабинет – это самое жуткое из всех помещений Кэтмира, а это о чем-то говорит, если учесть, что подземелья под нашим замком полны человеческих костей.

Я уже тысячу раз спрашивала, для каких целей это помещение использовалось прежде, но мне так никто и не ответил. Думаю, это потому, что они щадят мои чувства, но неизвестность только распаляет мое воображение… и отнюдь не в хорошем смысле этого слова. Откуда на камнях могли взяться эти пятна сажи и следы когтей? Тем более на нескольких уровнях здесь есть остатки того, что смахивает на вделанные в стены железные кандалы…

Быстро взглянув на свой телефон, я вижу, что до звонка осталась всего одна минута – под звонком я подразумеваю мелодию припева новой любимой песни дяди Финна – Bury a Friend[2]2
  Похоронить друга (англ).


[Закрыть] Билли Айлиш. Потому что она здорово создает атмосферу. Мэйси этот мотив выводит из себя. Что до меня, то после двенадцати лет обычных скучных школьных звонков это кажется мне приятным разнообразием.

Класс, где проводятся занятия по этике силы, отделен от остальной части замка длинным извилистым коридором, и я пускаюсь бежать по нему – отчасти потому, что опаздываю, а отчасти потому, что мне ужасно не хочется болтаться здесь одной.

В нем нет ничего такого, что наводило бы страх, но, проходя по нему, я всякий раз чувствую, как мороз бежит по коже, и не потому, что я на холодной Аляске, а потому, что в этой части школы что-то не так. Очень, очень не так.

Разумеется, ведь этот коридор ведет туда, где несколько веков назад – я в этом уверена – находилась камера пыток, так что это жуткое чувство не должно меня удивлять.

В конце концов коридор заканчивается, хотя я знаю, что я уже опоздала. Я останавливаюсь всего лишь на секунду, чтобы привести мысли в порядок – и пригладить волосы. Ведь этот класс наводит такую жуть не только из-за своей истории. То, что находится внутри него, тоже напрягает меня.

Именно поэтому, несмотря на то, что уже звучит мелодия звонка на урок, я мешкаю и делаю несколько глубоких вдохов прежде, чем наконец прошмыгнуть в большой круглый кабинет. Опустив голову, я направляюсь к одному из свободных столов в заднем ряду, но не успеваю я сделать и двух шагов, как слышу громовой голос учителя:

– Добро пожаловать, мисс Фостер. Так приятно, что вы явились на наш урок.

– Простите за опоздание, мисс Вираго, мне очень жаль. – Я хочу сказать ей, что это не повторится, но я учусь в Кэтмире достаточно долго, чтобы понимать, что лучше не давать таких обещаний. Особенно самой стервозной из всех здешних учителей.

– Мне тоже. – Она произносит эти слова отрывисто, злобно, будто каждое из них – ее враг. – Подойдите ко мне после урока, чтобы получить задание для наверстывания того, что вы пропустили.

Того, что я пропустила? Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, что я могла пропустить за десять секунд, но, похоже, никто еще не начал даже делать заметки. Мисс Вираго замечает, что я осматриваю класс, глаза ее зло сужаются, и она шагает вперед, сердито стуча каблуками.

– У вас какая-то проблема, мисс Фостер?

– Вовсе нет…

– Тогда, быть может, вы хотите нам объяснить, каким образом первый принцип Ролза можно применить к…

– Простите, что перебиваю, мэм, – говорит Хадсон умиротворяющим и… кажется, прямо-таки ангельским тоном. – Но не могли бы вы повторить, как бы Кант отнесся к магическим пыткам? Я не совсем понимаю его категорический императив…

Она испускает тяжелый вздох.

– Категорический императив не настолько труден для понимания, мистер Вега. Во всяком случае, если вы слушали меня внимательно.

– Я знаю. Простите. Но, по правде говоря, я нахожу трудной всю философию Канта. – В его тоне нет ни капли сарказма, он сладок как никогда.

– Что ж, тогда вам, вероятно, также следует подойти ко мне после урока. Вы и мисс Фостер можете провести предстоящие выходные, работая вместе над заданием, которое дает дополнительные баллы.

– Я…

Слышится громкий треск, и половинка переломившейся ручки Джексона, пролетев полкласса, ударяется о кафедру мисс Вираго и катится к ее ногам.

Она устремляет на Джексона и Флинта презрительный взгляд, и Флинт, да благословит его бог, разражается смехом. Хохочет, как гиена.

Потому-то я и ненавижу эти чертовы уроки, несмотря на то, что сам предмет мне интересен. И дело не только в том, что у нас кошмарный препод, но и в том, что каким-то образом я стала частью самого невезучего четырехугольника в истории.

И это еще до того, как мисс Вираго объявляет, что весь этот урок мы будем работать над разными этическими проблемами в группах – а затем ехидно улыбается и говорит:

– И вот еще что. Мисс Фостер, мистер Вега, второй мистер Вега и мистер Монтгомери, вы четверо будете сегодня отвечать первыми.