Текст книги "Мемуары Муми-папы"

– Хемули – неприятные создания, – пояснил Фредриксон.

Он задумчиво достал из кармана кулёк с бутербродами и протянул мне половину.

– Ветчина, – сказал он.

Потом мы немного посидели рядом, глядя на исчезающее солнце.

В течение всей нашей долгой дружбы с Фредриксоном я не раз изумлялся тому, как ему удаётся успокоить и убедить собеседника, почти ничего не говоря и не прибегая к словам с большой буквы. Обидно, что я так не умею, но меняться я не собираюсь.

День закончился восхитительно. Советую всем, у кого тревожно на душе, понаблюдать, как крутится посреди ручья сделанное на славу водяное колесо. Искусству мастерить такие колёса я впоследствии научил моего сына Муми-тролля. (Делается это так: срежьте две небольшие рогатины и воткните в песок на дне ручья на некотором расстоянии друг от друга. Найдите четыре продолговатых плотных листка и проткните их в середине веточкой, так, чтобы из них, вместе взятых, получилась звезда. На картинке показано, как скрепить всю эту конструкцию тонкими прутиками. Наконец, положите веточку с листиками в развилки рогатин, и колесо завертится.)

Когда лес стал совсем чёрный, мы с Фредриксоном пошли на мою полянку и там заночевали. Мы спали на веранде моего дома, только Фредриксон об этом не знал. Зато я окончательно продумал узор с сосновыми шишками для перил. Я понял, как построить лестницу на верхний этаж. Я был убеждён, что дом совершенен и в некотором смысле готов. Теперь о нём можно до поры до времени забыть.

Главным сейчас было то, что я нашёл своего первого друга, а значит, моя жизнь началась всерьёз.

Глава вторая,
где я ввожу в повествование Шусселя, представляю читателю дронта Эдварда и красочно описываю «Морзкой оркестор» и его незабываемый спуск на воду

огда я проснулся, Фредриксон ставил в ручье сеть.

– Привет, – сказал я. – Здесь водится рыба?

– Нет, – отвечал Фредриксон. – Подарок на день рождения.

В этом был весь Фредриксон. На самом деле он просто хотел сказать, что сеть ему подарил племянник, который сам её сплёл и очень бы огорчился, если бы Фредриксон её не опробовал. Со временем я узнал, что племянника зовут Шуссель[5]5
  Шуссель – это такой маленький зверёк, который носится взад-вперёд очень быстро и бестолково, опрокидывая и роняя всё вокруг. (Примеч. автора.)


[Закрыть] и что родители его погибли во время генеральной уборки. Теперь он жил в банке из-под кофе – такой, знаете, синей – и собирал главным образом пуговицы. Не самая длинная история, правда? Но Фредриксон ни за что не смог бы рассказать её всю целиком за один раз.

Он слегка поманил меня ухом и двинулся через лес, указывая дорогу. Мы остановились перед кофейной банкой. Фредриксон достал кедровый свисток с горошиной внутри и свистнул два раза. Крышка слетела, из банки выскочил Шуссель и радостно бросился к нам, пища и суетясь.

– Доброе утро! – закричал он. – Как здорово! Кажется, ты говорил, чтобы сегодня я ждал сюрприза?! А кого это ты привёл? Какая честь! Жаль только, я не успел прибрать в банке…

– Не волнуйся, – отвечал Фредриксон. – Муми-тролль.

– Добрый день! – выкрикнул Шуссель. – Очень рад! Я сейчас… Одну секунду, мне только надо кое-что захватить…

Шуссель исчез в банке и стал с ужасным грохотом копошиться там. Вскоре он вылез, зажав под мышкой небольшую коробку, и мы втроём пошли через лес.

– Племянник, – вдруг сказал Фредриксон. – Ты рисовать умеешь?

– Ещё бы! – воскликнул Шуссель. – Однажды я нарисовал именные карточки для застолья – всем своим кузенам, чтобы знать, где кто сидит! У каждого была своя, особая карточка! Хочешь, я и тебе такую сделаю, глянцевую, блестящую? Или выведу какой-нибудь афоризм? Прости, но что именно тебе нужно? Это как-то связано с твоим сюрпризом?

– Секрет, – ответил Фредриксон.

Тут Шуссель запрыгал от возбуждения, верёвочка, которой была перехвачена его коробка, развязалась, и в мох посыпались все его пожитки, а именно: медные спиральки, резинки для чулок, ролики для выкроек, серёжки, двойные розетки, баночки, сушёные лягушки, сырорезки, сигаретные окурки, множество пуговиц и прижимная пробка для бутылки.

– Спокойно, – сказал Фредриксон и собрал всё обратно.

– Раньше у меня был отличный шнурочек, но он потерялся! Простите! – сказал Шуссель.

Фредриксон вынул из кармана шпагат, перевязал коробку, и мы пошли дальше. Уши Фредриксона выдавали тайное волнение. Наконец он остановился у густого орешника, повернулся и серьёзно поглядел на нас.

– Там твой сюрприз? – благоговейно прошептал Шуссель.

Фредриксон кивнул. Мы торжественно заползли в орешник и вскоре оказались на полянке, посреди которой высился корабль, большой корабль!

Он был широкий и остойчивый, как сам Фредриксон, такой же надёжный и крепкий. Я ничего не знал о кораблях, но сразу прочувствовал саму, так сказать, идею корабля; моё жаждущее приключений сердце заколотилось, я ощутил запах новой свободы. Одновременно я представил, как в мечтах Фредриксона родился этот корабль, как Фредриксон продумывал и чертил его, как по утрам ходил на свою полянку и строил. Должно быть, он очень давно над ним работал, но никому ещё о нём не рассказывал, даже Шусселю.

Мне вдруг стало грустно.

– Как ты его назвал? – еле слышно спросил я.

– «Морской оркестр», – отвечал Фредриксон. – Так назывался сборник стихов моего пропавшего брата. Надпись будет ультрамариновая.

– Можно я напишу название?! Пожалуйста! – пролепетал Шуссель. – Что, правда? Клянёшься своим хвостом? Прости, а можно я покрашу весь корабль? Тебе нравится красный цвет?

Фредриксон кивнул и сказал:

– Осторожней, не закрась ватерлинию.

– У меня есть большая жестянка с красной краской! – вне себя от счастья закричал Шуссель. – И маленькая скляночка ультрамарина… Какое совпадение! Как здорово! Я домой, приготовлю вам завтрак и приберу в кофейной банке… – Усики его задрожали от волнения, и он убежал.

Я посмотрел на корабль и сказал:

– Вот это да.

И тут Фредриксон заговорил. Он говорил долго, не умолкая, и всё только о конструкции своего корабля. Потом достал бумагу и ручку и показал мне, как будут крутиться колёса. Мне было трудно уследить за его объяснениями, но я понял, что его что-то беспокоит. Кажется, это было как-то связано с винтом.

Я всей душой ему сочувствовал, но, к сожалению, не мог уяснить суть проблемы: увы, при всей разносторонности моего таланта, на некоторые области он всё-таки не распространяется, и одна из них – инженерное дело.

Зато посреди корабля высился маленький домик с ажурной крышей, который меня сразу очень заинтересовал.

– Ты здесь живёшь? – спросил я. – Похоже на беседку для муми-троллей.

– Ходовая рубка, – с лёгким неудовольствием ответил Фредриксон.

Я погрузился в раздумья. На мой вкус, домик был чересчур практичен и безыскусен. Наличники могли быть и позатейливей. На капитанском мостике явно не хватало резных деревянных перилец с морскими мотивами. А крышу неплохо бы украсить луковкой, которую вполне можно позолотить…

Я открыл дверь. Прямо посреди рубки на полу кто-то спал, прикрывшись шляпой.

– Знакомый? – удивлённо спросил я Фредриксона.

Фредриксон подошёл ближе.

– Юксаре, – сказал он.

Я внимательно посмотрел на Юксаре. Впечатление он производил мягкое, небрежное и почти что светло-коричневое. Шляпа – очень ветхая – была украшена увядшими цветами. Похоже было, что Юксаре очень давно не мылся и это вообще не входило в его планы.

Тут примчался Шуссель и завопил:

– Все к столу!

Юксаре проснулся и стал потягиваться, точь-в-точь как кошка.

– Хупп-хэфф, – приговаривал он, зевая.

– Простите, но что вы делаете на корабле Фредриксона? – грозно спросил Шуссель. – Вы что, не видели, что тут написано «Вход запрещён»?!

– Видел, конечно, – приветливо ответил Юксаре. – Потому я здесь.

Это происшествие многое говорит о Юксаре как о личности. Единственное, что могло пробудить его от полусонной кошачьей жизни, – это табличка с каким-либо запретом, закрытая дверь или стена; а если он замечал сторожа в парке, его усы начинали дрожать, и тут уж от него можно было ждать чего угодно. Всё же остальное время он, как вы поняли, спал, ел или предавался мечтам. В описанный мною момент Юксаре был преимущественно озабочен едой. Поэтому мы вернулись к банке Шусселя, где на видавшей виды шахматной доске покоился остывший омлет.

– Утром у меня был отличный пудинг, – объяснил Шуссель. – Но он куда-то подевался. Это так называемый скоростной омлет!

Шуссель разложил угощение на крышки от банок и стал напряжённо смотреть, как мы едим. Фредриксон жевал долго и с заметным усилием, и вид у него при этом был странный.

Наконец он сказал:

– Племянник. Что-то твёрдое.

– Твёрдое?! – вскрикнул Шуссель. – Наверное, что-то из моей коллекции… Выплюнь! Выплюнь скорей!

Фредриксон сплюнул на свою крышку два чёрных предмета с торчащими во все стороны зубцами.

– О, сможешь ли ты простить меня? – воскликнул племянник. – Это мои шестерёнки. Какое счастье, что ты их не проглотил!

Но Фредриксон ничего не ответил – наморщив лоб, он долго смотрел перед собой. И тогда Шуссель заплакал.

– Ты уж прости племянника, – сказал Юксаре. – Видишь, как он расстроился.

– Простить? – воскликнул Фредриксон. – Наоборот!

Он взял бумагу и ручку и показал, как надо соединить шестерёнки, чтобы винт и колёса заработали. Вот что нарисовал Фредриксон (я надеюсь, вы понимаете, что он имел в виду).

А Шуссель закричал:

– Не может быть! Неужто мои шестерёнки пригодились для твоего изобретения!

Мы закончили трапезу в приподнятом настроении.

Племянник Фредриксона так воодушевился, что надел свой самый большой фартук и, не теряя ни минуты, принялся красить «Морской оркестр» в красный цвет. Он старался изо всех сил: вскоре красным уже был не только корабль, но и земля вокруг. Скажу больше: такого красного существа, каким стал он сам, я в жизни не видел. Название корабля было выведено ультрамарином.

Когда работа была закончена, Фредриксон подошёл посмотреть.

– Красиво, правда же? – проговорил Шуссель, взволнованно заглядывая ему в лицо. – Я очень старался! Я с головой ушёл в работу!

– Заметно, – признал Фредриксон, глядя на красного племянника.

Потом он посмотрел на кривую ватерлинию и сказал:

– Хм.

Потом посмотрел на название и добавил:

– Хм, хм.

– Что, я неправильно написал? – встревожился Шуссель. – Говори же скорей, а не то я опять запла́чу! Прости! «Морской оркестр» – такое трудное название!

– «Морзкой оркестор», – прочёл Фредриксон.

Потом подумал с минуту и сказал:

– Успокойся. Сойдёт.

Шуссель облегчённо вздохнул и кинулся к своему дому, чтобы покрасить его остатками краски.

Вечером Фредриксон поставил в ручье сеть. И можете представить себе наше изумление, когда в неё попался нактоуз – маленький ящичек для судовых приборов, в котором лежал барометр-анероид! Я до сих пор не перестаю удивляться этим поразительным находкам!

Папа закрыл тетрадь и выжидающе посмотрел на слушателей.

– Ну как вам? – спросил он.

– По-моему, это будет замечательная книга, – серьёзно сказал Муми-тролль.

Он лежал на спине в сиреневой беседке и смотрел на шмелей. Было тепло и безветренно.

– Но признайся, многое ты просто выдумал, – сказал Снифф.

– Вовсе нет! – воскликнул Муми-папа. – То были совсем другие времена! Здесь каждое слово правда! Ну, разумеется, местами я добавил красок…

– Интересно, – проговорил Снифф, – где теперь папина коллекция.

– Какая коллекция? – не понял Муми-папа.

– Пуговичная коллекция моего папы, – повторил Снифф. – Хочешь сказать, Шуссель – не мой отец?

– Конечно, он твой отец, – ответил Муми-папа.

– Так куда же тогда девалась его драгоценная коллекция? Она должна была достаться мне по наследству.

– Хупп-хэфф, как говорил мой папа, – сказал Снусмумрик. – Почему ты так мало рассказываешь о Юксаре? Где он сейчас?

– Да кто же их разберёт, этих пап… – Муми-папа неопределённо взмахнул лапой. – Они приходят и уходят… Как бы то ни было, я сохранил их для потомков в своих мемуарах.

Снифф фыркнул.

– Выходит, Юксаре тоже не любил сторожей в парках, – задумчиво проговорил Снусмумрик. – Надо же…

Они вытянули ноги в траве и закрыли глаза, подставив лица солнцу. Было хорошо, слегка клонило в сон.

– Папа, – сказал Муми-тролль, – а неужели в те времена так странно разговаривали? «Представьте мое удивление», «послужат отрадой и уроком», «сие» и всякое такое.

– Что тут странного? – рассердился папа. – Думаешь, писатель может выражаться как попало?!

– Да, но иногда же ты выражаешься как все, – возразил его сын. – И Шуссель у тебя разговаривает нормально.

– Ерунда, – отмахнулся папа. – Это просто местный колорит. К тому же есть большая разница между тем, как мы о чём-то думаем, и тем, как мы об этом рассказываем. То есть, я хочу сказать, наши представления и рассуждения, когда мы начинаем о них рассказывать, звучат совершенно иначе, и всё это очень зависит от настроения… Так мне кажется.

Папа замолчал и принялся взволнованно листать мемуары.

– Думаете, я выбрал слишком необычные слова? – спросил он.

– Ничего страшного, – сказал Муми-тролль. – Ведь это было давно, к тому же в целом-то понятно, что ты хотел сказать. Ты что-нибудь ещё написал?

– Пока нет, – ответил папа. – Но сейчас начнётся самое увлекательное. Я почти дошёл до дронта Эдварда и Морры. Где моё перо?

– Вот, – сказал Снусмумрик. – И, послушай, напиши побольше о Юксаре. Со всеми подробностями!

Муми-папа кивнул, положил тетрадь на траву и продолжил писать.

Тогда-то во мне и проснулся интерес к столярному делу. Этот особый дар, вероятно, был врождённым – я как бы ощущал его в кончиках пальцев. Первая проба таланта была скромной. Я нашёл на верфи подходящую деревяшку, взял нож и принялся вырезать горделивое украшение, впоследствии увенчавшее крышу ходовой рубки. Оно имело форму луковицы и было покрыто аккуратной резьбой в виде рыбьей чешуи.

Фредриксон, к сожалению, почти ничего не сказал об этой важной детали оснастки судна, так как думал только о спуске на воду.

«Морзкой оркестор» был готов. Ослепительно красный в лучах солнца, он стоял на четырёх резиновых колёсах (которые призваны были спасти его на предательских песчаных отмелях) и радовал глаз. Фредриксон раздобыл где-то капитанскую фуражку с золотым галуном. Он ползал под брюхом корабля и взволнованно бормотал:

– Застрял. Так я и думал. Час от часу не легче.

Фредриксон говорил на удивление много – очевидно, он был чем-то серьёзно обеспокоен.

– Опять в путь, – зевнув, сказал Юксаре. – Хупп-хэфф! Что за жизнь! Вечно вам всё не так, переезжаете, мотаетесь туда-сюда, взад-вперёд, с утра до вечера. Такая бурная деятельность до добра не доведёт. Просто плакать хочется при одной мысли о тех, кто вкалывает день за днём в поте лица, – зачем это, спрашивается, нужно? Один мой родственник зубрил тригонометрию, пока усы не обвисли, а когда всё вызубрил, пришла какая-то морра и съела его. Вот и лежит он теперь в моррином брюхе вместе со своей учёностью!

Слова Юксаре невольно наводят на мысль о Снусмумрике, который спустя некоторое время родился под той же ленивой звездой. Загадочный папа Снусмумрика никогда не беспокоился о том, что действительно заслуживало беспокойства, и палец о палец не ударил, чтобы остаться в памяти потомков (причём, как уже говорилось выше, и не остался бы, не напиши я о нём в своих мемуарах). Юксаре снова зевнул и сказал:

– Когда отчаливаем? Хупп-хэфф.

– А ты с нами? – спросил я.

– Естественно, – удивлённо ответил Юксаре.

– Простите, пожалуйста, – запинаясь, начал Шуссель, – я, как бы это сказать, тоже не против чего-то такого… Я больше не могу жить в кофейной банке!

– Вот как! – вымолвил я.

– Эта красная краска не сохнет на жести! – объяснил Шуссель. – Простите меня! Она теперь повсюду – в еде, в постели, в усиках… Я сойду с ума, Фредриксон, я сойду с ума!

– Не сходи. Лучше собери вещи, – сказал Фредриксон.

– О! – вскричал его племянник. – Сколько всего мне надо продумать, ужас, да и только. Такое длинное путешествие… новая жизнь… – И Шуссель унёсся прочь, забрызгав всех краской.

Что ни говори, а надёжным наш экипаж назвать было трудно.

Правда, пока что «Морзкой оркестор» так и стоял на месте, резиновые колёса глубоко зарылись в песок, и корабль не сдвинулся ни на дюйм. Мы перекопали всю верфь (то есть лужайку), но это не помогло. Фредриксон сидел, опустив лицо в лапы.

– Прошу тебя, не грусти так душераздирающе, – сказал я.

– Я не грущу. Я думаю, – ответил Фредриксон. – Корабль застрял. Мы не можем спустить его на воду. Значит, вода должна прийти к кораблю. Как? Новое русло. Как? Запруда. Как? Кидать камни…

– Как? – услужливо продолжил я.

– Нет! – вдруг вскрикнул Фредриксон с таким пылом, что я подпрыгнул на месте. – Дронт Эдвард. Должен сесть в реку.

– У него что, такой большой зад? – спросил я.

– Ещё больше, – лаконично ответил Фредриксон. – У тебя есть календарь?

– Нет, – сказал я, волнуясь.

– Позавчера гороховый суп. Значит, сегодня у него купальная суббота, – рассуждал Фредриксон. – Отлично. Скорей!

– А они свирепые, эти дронты? – осторожно спросил я, пока мы спускались к реке.

– Да, – ответил Фредриксон. – Но раздавить могут только по ошибке. Потом неделю рыдают. И платят за похороны.

– Сомнительное утешение, если ты уже превратился в лепёшку, – пробормотал я, ощутив прилив бесстрашия.

Но хитрое ли дело – бесстрашие, дорогие читатели, если страх неведом тебе от природы?

Вдруг Фредриксон остановился и сказал:

– Вот.

– Где? – спросил я. – Он живёт в этой башне?

– Это его нога, – объяснил Фредриксон. – Тихо, потому что сейчас я буду кричать. – И закричал что было мочи: – Э-ге-гей там, наверху! Тут, внизу, Фредриксон! Где ты сегодня купаешься?

И откуда-то сверху прогрохотал раскат грома:

– Как всегда, в море, песчаная блошка!

– Купайся в реке! Никаких камней! Хорошо, мягко! – проорал Фредриксон.

– Ложь и обман! – сказал дронт Эдвард. – Любая скрютта знает, какое каменистое дно в этой треклятой морровой реке!

– Нет! Песчаное! – крикнул Фредриксон.

Дронт немного поворчал себе под нос, а потом сказал:

– Хорошо. Я искупаюсь в твоей реке, морра её раздери. Отойди в сторону, я и так уже разорился на похоронах. Если ты меня обманешь, блошиная куколка, оплачивать свои похороны будешь сам! Ты знаешь, какие у меня нежные пятки. А про зад я вообще молчу!

Фредриксон шепнул лишь одно слово:

– Беги!

И мы побежали. Никогда в жизни я не бегал так быстро. Я представил, как дронт Эдвард садится своим огромным задом на острые камни, представил его несусветную ярость, и какую он пустит гигантскую волну, и каким всё станет страшным и опасным, и решил, что надежды на спасение нет.

Вдруг раздался вопль, от которого волосы на затылке встали дыбом! А следом жуткий грохот! Волна захлестнула лес…

– На корабль! – крикнул Фредриксон.

Волна гналась за нами по пятам. Мы запрыгнули на борт, споткнувшись о Юксаре, который мирно спал на палубе, и едва успели втянуть свои хвосты, как всё судно накрыла белая шипящая пена. «Морзкой оркестор» встал на нос, треща и постанывая от ужаса.

В следующий миг гордый корабль поднялся из мха, всплыл и стремглав полетел через лес. Заработали лопасти, радостно закрутился винт: выходит, наши шестерёнки не подвели! Фредриксон крепкой лапой взялся за штурвал и повёл судно, лавируя между деревьями.

Это был ни с чем не сравнимый спуск на воду! На палубу сыпался дождь из цветов и листьев. Украшенный, словно к празднику, «Морзкой оркестор» торжествующе плюхнулся в реку. С бодрым плеском мы вырулили прямо в фарватер.

– Ищи ме́ли! – крикнул Фредриксон (он нарочно хотел сесть на мель, чтобы испытать шарниры).

Я не сводил глаз с реки, но не видел ничего, кроме красной банки, прыгавшей по волнам перед носом нашего корабля.

– Это что ещё за банка? – спросил я.

– Что-то она мне напоминает, – проговорил Юксаре. – Не удивлюсь, если в ней окажется некий Шуссель.

Я повернулся к Фредриксону:

– Ты забыл своего племянника!

– Вот тебе раз, – сказал Фредриксон.

Из банки высунулась мокрая красная голова Шусселя. Он размахивал лапами, стучал зубами и от возбуждения чуть было не задушил сам себя собственным шарфом.

Мы с Юксаре перегнулись через борт и выловили банку. Она была изрядно тяжёлая, краска на ней до сих пор не высохла.

– Не испачкайте палубу, – сказал Фредриксон, когда мы затаскивали банку на борт. – Как ты себя чувствуешь, дорогой племянник?

– Ох, и не спрашивай! – запричитал Шуссель. – Только я начал собираться, а тут волна… Всё кувырком! Где мой лучший оконный шпингалет, где мой ёршик для чистки трубок? Вещи, нервы – всё вперемешку… Ужас, да и только.

И Шуссель с некоторым удовлетворением начал раскладывать свою коллекцию по новой системе, в то время как «Морзкой оркестор» скользил дальше по реке, медленно перебирая колёсами. Я сел рядом с Фредриксоном и сказал:

– Надеюсь, мы больше не встретим дронта Эдварда. Как думаешь, он жутко на нас разозлился?

– А то, – отвечал Фредриксон.