Текст книги "Обезьянья лапка"

Миггл держал дрожащей рукой свечу и напрягал слух. Кто-то поднялся по дальней лестнице, но стоило ему подойти к двери, как все стихло. Он снова сделал несколько шагов по коридору, и тогда кто-то проворно спустился по лестнице и трусцой побежал по нижнему этажу. Миггл вернулся к главной лестнице, и звуки опять смолкли.

Он облокотился на перила и некоторое время всматривался во мглу на первом этаже, прислушиваясь; затем медленно, шаг за шагом проделал путь вниз, поднял свечу над головой и огляделся.

– Барнс! – крикнул он. – Где вы?

Дрожа от страха, Миггл направился по коридору и, набравшись смелости, принялся одну за другой распахивать двери, с ужасом заглядывая в пустые комнаты. И вдруг впереди послышался звук шагов.

Миггл медленно последовал за ними, боясь, как бы свеча не погасла, и наконец оказался в пустой просторной кухне с отсыревшими стенами и проломанным полом. Только он вошел внутрь, как дверь, ведущая в боковую комнату, затворилась. Он бросился к ней и распахнул. Холодный ветер задул свечу, и он в ужасе замер.

– Барнс! – закричал он опять. – Не бойтесь! Это же я, Миггл!

Ему никто не ответил. Он остановился, вглядываясь в темноту и все время чувствуя, что кто-то стоит около него и наблюдает. Вдруг шаги опять раздались над головой.

Миггл поспешил назад и, пройдя через кухню, стал пробираться по узким коридорам. Теперь он мог лучше видеть в темноте и, оказавшись наконец у подножия лестницы, начал бесшумно подниматься. Он вышел на площадку как раз вовремя, чтобы увидеть, как фигура исчезает за углом стены. Осторожно, стараясь не шуметь, он пошел на звук шагов, пока они не привели его на верхний этаж, и в конце короткого прохода загнал своего преследователя в угол.

– Барнс! – прошептал он. – Барнс!

Что-то зашевелилось в темноте. Маленькое круглое окошко в конце коридора чуть смягчило черноту и высветило смутные очертания неподвижной фигуры. Вместо того чтобы сделать шаг вперед, Миггл застыл, и тогда им вдруг овладел ужас сомнения. Не сводя глаз с фигуры перед собой, он медленно отступил назад и, когда она шагнула к нему, разразился страшным криком:

– Барнс! Ради всего святого, вы ли это?

Отзвуки его голоса сотрясли воздух, но фигура перед ним не обращала на него никакого внимания. На миг он решился набраться мужества и выстоять перед ее приближением, но затем обернулся и с глухим криком бросился бежать.

Коридоры петляли, как лабиринт, и Миггл вслепую пробирался по ним в тщетных поисках лестницы. Если бы он мог спуститься и открыть парадную дверь…

У него перехватило дыхание: опять шаги! Звук тяжелой поступи разносился по пустынным коридорам, вперед и назад, вверх и вниз, как будто кто-то специально искал его. Он застыл от ужаса и, едва они приблизились, нырнул в маленькую комнату и встал за дверью, выжидая, пока они не минуют его. Тогда он вышел и как можно тише поспешил в противоположную сторону, но уже через мгновение шаги снова начали преследовать его. Миггл очутился в длинном коридоре и припустил по нему что было сил. Лестница, как он знал, находилась в конце, и, не обращая внимания на шаги, он кинулся вниз по ступеням. Шаги настигали его, и, не снижая скорости, он уклонился в сторону, чтобы пропустить их вперед.

И вдруг сорвался в бездну.

На другое утро Лестер проснулся и увидел, что комната залита солнечными лучами, а Уайт сидит на полу и с некоторым недоумением рассматривает свой палец, украшенный большим пузырем.

– Где же остальные? – спросил Лестер.

– Вероятно, ушли. Мы, должно быть, уснули.

Лестер встал и, расправив окоченевшие члены, смахнул руками пыль с одежды и вышел в коридор. Уайт последовал за ним. От шума их приближающихся шагов спавший все это время в другой части дома человек привстал, и они увидели лицо Барнса.

– Я, должно быть, заснул? – воскликнул он с удивлением. – Но я не помню, как пришел сюда. Каким образом я сюда попал?

– Хорошее же местечко вы выбрали себе для сна, ничего не скажешь! – отчитал его Лестер, указывая на пролом в перилах. – Посмотрите, еще шаг – и где бы вы тогда были, хотел бы я знать?

Он беспечно подошел к краю и заглянул вниз.

В ответ на его пронзительный крик к нему бросились остальные, и все трое в ужасе замерли при виде распростертого внизу покойника.

Исчезнувший корабль

Одним славным весенним утром в начале прошлого века в Тетби, маленьком порту на восточном побережье, намечался большой праздник. Торговцы оставили свои лавки, а рабочие – свой ежедневный труд, и все хлынули на улицы, вливаясь в поток людей, стекавшихся к пристани.

По своему обыкновению Тетби был тихим и скучным местечком: на одном берегу сгрудилась крошечная кучка жилищ, а утесы другого усеивали домики с красными черепичными крышами.

Теперь же на каменной пристани, заваленной корзинами с рыбой и мотками канатов, замерла в ожидании толпа людей: ведь сегодня самый большой корабль, когда-либо построенный руками жителей Тетби, должен отправиться в свой первый рейс.

Пока они ждали, обсуждая предыдущие корабли Тетби, их создателей, плавание и судьбу, на благородном барке, стоявшем в гавани выше по реке, шевельнулось маленькое белое пятно. Собравшиеся на пристани все больше оживлялись, по мере того как поднимались остальные паруса и новый корабль стал медленно и степенно приближаться. Легкий бриз расправлял паруса и подгонял судно, сидевшее в воде, словно утка. Высокие мачты взмывали в небо, пробиваясь сквозь белые облака из парусины. Корабль прошел метрах в двадцати от пристани, и мужчины возликовали, а женщины подняли на руки детей, чтобы те помахали ему на прощание, ведь весь экипаж, от капитана до юнги, состоял из сыновей Тетби, которые направлялись в далекие южные моря.

Выйдя из бухты, корабль несколько изменил курс и выгнулся, словно живой, под порывом морского ветра. Команда взобралась на такелаж и замахала бескозырками, посылая удаляющемуся Тетби воздушные поцелуи с покрытых сажей ладоней. В ответ им с берега послышались одобрительные грубоватые возгласы мужчин, в шуме которых потонули всхлипы расчувствовавшихся женщин.

Корабль провожали взглядом до тех пор, пока от попыток разглядеть крошечный белый треугольник на горизонте не стало темнеть в глазах. И вот, словно тающая снежинка, судно растворилось в воздухе, а жители Тетби – кто завидуя храбрости моряков, кто благодаря судьбу за то, что оставила их на безопасном тихом берегу, – разбрелись по домам.

Шли месяцы, и спокойная жизнь Тетби текла своим чередом. В порт приходили другие суда, с легкостью разгружались и загружались, затем снова отправлялись в путь. На верфи закладывался киль еще одного корабля, и постепенно пришло время, когда можно было с полным основанием ожидать возвращения «Гордости Тетби», как ее назвали.

Боялись, что судно прибудет ночью – холодной и безрадостной, когда жены и дети будут мирно спать и, даже если их поднять и привести на пристань, ничего не увидят, кроме отражения отличительных огней в воде и смутных очертаний корабля, осторожно крадущегося вверх по реке. Лучше, если он появится днем – сперва у горизонта, за которым когда-то скрылся, затем все больше приближаясь; славный крепкий корабль, пропитавшийся южными морями и южным солнцем. Вот уже видны члены его команды, столпившиеся у бортов и завороженно смотрящие на Тетби. Сыновья, которые так выросли с тех пор.

Но корабль не появлялся. День за днем жители напрасно ждали его возвращения. Наконец стали поговаривать, будто он задержался в рейсе, а позднее – правда, только в кругу тех, у кого не было на борту ни родных, ни близких, – что он исчез.

Еще долго после того, как угасла всякая надежда, жены и матери, как и подобает их роду, смотрели и ждали на безрадостной пристани. Одна за другой они отступали и уходили, забывая о своих умерших и спеша позаботиться о живых. Младенцы выросли в крупных румяных мальчиков и девочек, мальчики и девочки – в парней и девушек, но, увы, ни весточки о сгинувшем корабле, ни слова о потерянной команде. Постепенно, год за годом, исчезнувший корабль стал легендой. Человек, который его построил, постарел и поседел, и время сгладило печали родственников пропавших моряков.

Темной промозглой сентябрьской ночью пожилая женщина сидела у камина и вязала. Огонь был слаб и горел скорее для компании, чем ради тепла, создавая тем самым приятный контраст свистевшему снаружи ветру, который нес на своих крыльях шум волн, разбивавшихся о берег.

– Боже храни тех, кто сейчас в море, – с пылом проговорила старушка, когда дом сотряс порыв ветра сильнее прежнего.

Она положила вязание на колени и всплеснула руками, ведь в тот самый миг входная дверь распахнулась. Лампа вспыхнула, задымилась и тут же погасла. Старушка поднялась с кресла, и дверь захлопнулась.

– Кто здесь? – вскрикнула она.

Она была подслеповата, да и темнота обрушилась неожиданно, но ей показалось, что у двери кто-то стоит, и, схватив щепку с каминной полки, старушка поскорее поднесла ее к огню и заново зажгла лампу.

На пороге показался мужчина средних лет с искаженным бледным лицом, поросшим густой щетиной. Одежда его изорвалась в клочья, волосы топорщились, а светло-серые глаза запали и выглядели устало.

Пожилая женщина взглянула на него, ожидая, что тот заговорит. В конце концов он сделал шаг ей навстречу и произнес:

– Мама!

Громко вскрикнув, она бросилась к нему на шею и прижала к своей увядшей груди, покрывая его лицо поцелуями. Она не могла поверить глазам, ей казалось, что чувства обманывают ее, и она судорожно цеплялась за него руками, упрашивая сказать еще хоть слово, и плакала, и благодарила Бога, и смеялась одновременно.

Затем она опомнилась и, ковыляя, повела его к столу, усадила в старый виндзорский стул, достала из серванта дрожащими от волнения руками еду и питье и поставила перед ним. Он с жадностью набросился на снедь, а старушка молча наблюдала за ним, стоя рядом, чтобы вовремя наполнять его стакан домашним пивом. Несколько раз он хотел заговорить, и тогда она жестом заставляла его помолчать и сперва поесть. От вида его бледного исхудавшего лица у нее наворачивались слезы и стекали по дряблым от старости щекам.

Наконец он отложил вилку и нож, допил эль и, поставив стакан на стол, дал ей понять, что закончил.

– Мальчик мой, – заговорила она надломленным голосом, – я думала, что ты давным-давно пропал вместе с «Гордостью Тетби».

Он покачал головой.

– Капитан, и команда, и славный корабль, – спросила она, – где они?

– Капитан… и команда, – начал сын, делая необъяснимо долгие паузы, – долгая история… эль ударил в голову. Они…

Он вдруг смолк и закрыл глаза.

– Где они? – не унималась мать. – Что случилось?

Он медленно открыл глаза.

– Я устал… до смерти устал. Совсем… не спал. Расскажу… утром.

Он снова клюнул носом, и старушка осторожно тронула его за плечо.

– Тогда ложись в постель. Твою старую постель, Джем. Она в том же виде, как и в тот день, когда ты ее оставил, все прибрано, и простыни свежие. Все это время она оставалась приготовленной для тебя.

Он неуверенно встал, покачиваясь из стороны в сторону. Его мать открыла дверь, взяла лампу и проводила его по крутой деревянной лестнице в комнату, которая была ему так хорошо знакома. Зайдя внутрь, он приобнял ее ослабевшими руками, поцеловал в лоб и устало опустился на кровать.

Пожилая женщина вернулась на кухню и, упав на колени, застыла на мгновение, исполненная благодарного и благочестивого экстаза. Когда она поднялась, то вспомнила о тех, других женщинах и, сорвав шаль с крючка у двери, выбежала на опустевшую улицу со своими вестями.

Спустя короткое время город был взбудоражен. Как дуновение надежды, молва перелетала из дома в дом. Двери, закрытые на ночь, распахнулись, из них выбегали удивленные дети, расспрашивая своих плачущих матерей, в чем дело. Размытые образы мужей и отцов, которых давно уже считали мертвыми, предстали перед ними настолько ясно, что они могли видеть на светлых лицах своих пропавших близких улыбки.

У дверей домика собралось несколько человек, остальные же поднимались по улице, принося с собой ненужную суматоху.

Но путь им решительно преградила старушка – та самая, на лице которой еще теплилась великая радость, вернувшаяся к ней на закате дней. Жажда новостей была неуемной, но она отказалась впускать соседей до тех пор, пока ее сын не поспит, и пусть в ее горле стоял ком, старушка теперь знала, что никто не оспорит ее вклада в «Гордость Тетби».

Женщины, которые ждали и наконец обрели спокойствие спустя столько лет, не могли выдержать еще и эти несколько часов. Их ожидание достигло пика отчаяния.

– О Господи! Живы ли остальные? Как он выглядел? Сильно постарел?

– Он был настолько измучен, что едва мог говорить, – ответила старушка. – Я расспрашивала его, но он не смог ответить. Дайте ему времени до рассвета, и мы все узнаем.

И они ждали, потому что не могли уйти домой и лечь спать. Время от времени женщины отходили вверх по улице, совсем недалеко, и, собираясь небольшими группами, с возбуждением обсуждали великое событие. Говорили, что остальную команду не иначе как выбросило на необитаемый остров и, без сомнения, скоро все к ним вернутся; все, кроме, возможно, одного или двух из тех, кто был совсем стар на момент отплытия корабля и, вероятно, за это время уже умер. Это произнесли в присутствии пожилой женщины, чей муж, если все еще жив, сильно состарился за это время, и хотя ее губы дрожали, она спокойно улыбнулась и лишь ответила, что только ждет о нем вестей, вот и все.

Ожидание стало почти невыносимым. «Неужели он никогда не проснется? Неужели никогда не наступит рассвет?» Дети продрогли от холодного ветра, но взрослые не почувствовали бы и полярного мороза. Они ждали с растущим беспокойством и временами посматривали на двух женщин, державшихся немного поодаль: эти женщины вышли замуж во второй раз, и их мужья, как это ни странно, ждали вместе с ними.

Медленно тянулась изнуряющая ветреная ночь, а старушка, глухая к их мольбам, по-прежнему держала свою дверь запертой. Рассвет еще не наступил, пусть и часы, с которыми так часто сверялись, возвещали о его приближении. Оставалось еще совсем немного, и собравшиеся столпились у двери. Несомненно, предметы вокруг стали чуть более различимы. Можно было лучше разглядеть хмурые напряженные лица соседей.

Люди постучались в дверь, и глаза старушки наполнились слезами, когда она открыла им и увидела их лица. Не спрашивая разрешения и не встречая отпора, они наводнили маленький домик и столпились у входа.

– Сейчас я его приведу, – сказала старушка.

Если бы они могли слышать биение сердец друг друга, то шум был бы оглушительным, однако стояла полная тишина, если не считать надрывных всхлипов одной из женщин.

Старушка открыла дверь, которая вела в спальню, и со свойственной пожилым осторожностью медленно поднялась по лестнице. Собравшиеся внизу услышали, как она тихо зовет своего сына по имени.

Прошло две или три минуты, и они увидели, как старушка спускается – одна. На лице ее не было ни улыбки, ни сожаления, она выглядела ошеломленной и сбитой с толку.

– Я не могу его разбудить, – жалобно пролепетала она. – Он так крепко спит. Он утомлен. Я трясла его за плечо, но он все не просыпается.

Когда она остановилась и с мольбой огляделась вокруг, другая пожилая женщина сжала ее руку и подвела старуху к стулу. Двое мужчин быстро поднялись по лестнице. Они отсутствовали совсем недолго, а затем спустились, огорченные и растерянные. В словах не было нужды. Женщины издали тихий, полный отчаяния стон, который подхватила, вторя ему, собравшаяся снаружи толпа. Ибо единственный человек, который мог вернуть упокоение их сердцам, избежав опасностей морских глубин, спокойно умер в своей постели.

Колодец

I

Двое мужчин, двоюродные братья, беседовали в биллиардной комнате старинного загородного дома. Унылая игра подошла к концу, и теперь они сидели возле открытого окна, глядя на раскинувшийся внизу парк, и вели праздный разговор.

– Осталось недолго, Джим, – произнес один из них. – Недель через шесть тебе все это наскучит, и ты будешь проклинать того, а точнее ту, кто выдумал медовые месяцы.

Джим Бенсон вытянул длинные ноги, устраиваясь в кресле, и что-то проворчал в качестве возражения.

– Никогда этого не понимал, – продолжал Уилфред Карр, зевая. – Такое мне не по нутру: на себя-то вечно денег не хватает, что уж говорить о двоих. Будь я богат, словно Крез, быть может, я придерживался бы иного мнения.

В последних словах заключался особый смысл, поэтому кузен предпочел воздержаться от ответа. Он продолжил смотреть в окно и медленно курить.

– Я не так богат, как Крез… или ты, – подытожил Карр, наблюдая за ним из-под прищуренных век, – я устремляю свою одинокую лодку по реке Времени и, привязывая ее у дверей то одного, то другого приятеля, вкушаю их обеды.

– Будто в Венеции, – заметил Джим Бенсон, по-прежнему глядя в окно. – Вот и славно, Уилфред, что у тебя есть эти двери, обеды… и друзья.

Карр хмыкнул.

– А все-таки, если серьезно, Джим, – медленно произнес он, – повезло тебе, очень повезло. Будь на свете девушка лучше Олив, хотел бы я на нее посмотреть.

– Да, – тихо согласился его собеседник.

– Она необыкновенная, – продолжал Карр, уставившись в окно. – Добрая, нежная. Думает, что ты – сочетание всех возможных добродетелей.

Он искренне и весело рассмеялся, но Бенсон промолчал.

– При этом она четко различает, что хорошо, а что – плохо, – задумчиво добавил Карр. – Знаешь, мне кажется, что если бы она узнала, что ты совсем…

– Что «совсем»? – с ожесточением переспросил Бенсон, поворачиваясь к нему. – Что «совсем»?

– …не такой, каким кажешься, – закончил его кузен с ухмылкой, которая противоречила словам, – думаю, она бы тебя бросила.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, – тихо предложил Бенсон. – Твои шутки порой не отличаются хорошим вкусом.

Уилфред Карр поднялся и, взяв кий со стойки, сделал парочку излюбленных ударов.

– Единственное, о чем я в данный момент могу говорить, так это о своих финансах, – медленно произнес он, огибая стол.

– Давай поговорим о другом, – резко повторил Бенсон.

– А эти две темы связаны, – заметил Карр и, положив кий, присел на краешек стола и поднял взгляд на кузена.

Последовала долгая пауза. Бенсон выбросил окурок сигары в окно и откинулся на спинку кресла, прикрыв веки.

– Понимаешь, о чем я? – наконец спросил его Карр.

Бенсон открыл глаза и кивнул в сторону окна:

– Хочешь отправиться вслед за сигарой?

– Ради твоего же блага я бы предпочел уйти обычным путем, – невозмутимо отвечал Уилфред. – Если я выйду через окно, люди начнут задавать разные неудобные вопросы, а ты ведь знаешь, я человек разговорчивый.

– Пока речь не заходит о моих деньгах, – возразил Бенсон, с видимым усилием сдерживаясь, – можешь говорить, сколько тебе угодно.

– Я в затруднительном положении, – медленно произнес Карр, – чертовски затруднительном. Если в течение двух недель не раздобуду полторы тысячи, то буду вынужден подыскивать новое жилье, причем лучше бесплатное.

– И что изменится? – спросил Бенсон.

– Комфорт будет не тот, – пояснил кузен, – да и адрес похуже. А если серьезно, Джим, одолжишь мне полторы тысячи?

– Нет, – коротко ответил Бенсон.

Карр побледнел.

– Это спасло бы меня от разорения, – хрипло произнес он.

– Я тебе так часто помогал, что мне надоело, – заявил Бенсон, поворачиваясь к нему лицом. – Все было без толку. Если запутался – сам и выбирайся. Не будешь в следующий раз направо и налево раздавать расписки.

– Глупо, признаю, – согласился Карр. – Больше не буду. Кстати, есть у меня кое-какие расписочки на продажу… Нечего усмехаться. Они не мои.

– И чьи же? – полюбопытствовал его кузен.

– Твои.

Бенсон встал с кресла и подошел к нему.

– Это что? – тихо спросил он. – Шантаж?

– Называй, как хочешь, – сказал Карр. – Я собираюсь продать несколько писем, цена – полторы тысячи. Более того, я знаю, что один человек выложит за них эту сумму, лишь бы получить хоть какой-нибудь шанс увести у тебя Олив. Первое предложение я делаю тебе.

– Если у тебя есть письма, подписанные мной, то будь любезен их вернуть, – очень медленно произнес Бенсон.

– Они принадлежат мне, – беспечно возразил Карр. – Получил их от особы, которой ты писал. Должен признать, что не все они выдержаны в рамках приличий.

Бенсон вдруг рванулся вперед и, схватив его за воротник, пригнул к бильярдному столу.

– Отдай письма! – выдохнул он прямо в лицо Карру.

– Они не при мне! – Тот попытался высвободиться. – Я же не дурак. Отпусти, а то подниму цену.

Бенсон приподнял его своими могучими руками над столом, намереваясь, по всей видимости, размозжить братцу голову. Его хватка внезапно ослабла, когда в комнату вошла испуганная служанка с почтой. Высвободившись, Карр поспешил сесть.

– Вот как это произошло, – произнес Бенсон, разыгрывая сцену перед служанкой и забирая у нее письма.

– Теперь меня не удивляет, что за такой поступок ему пришлось заплатить, – подхватил Карр.

– Отдашь письма? – с нажимом вопросил Бенсон, едва девушка покинула комнату.

– Да, по названной цене, – подтвердил Карр, – но я живой человек, и, если ты еще раз вот так схватишь меня своими ручищами, я ее точно удвою. Что ж, оставляю тебя на время, обдумай все хорошенько.

Он взял из коробки сигару и, неторопливо прикурив ее, вышел. Его кузен дождался, пока за ним закроется дверь, и в приступе тихой и оттого еще более ужасной ярости сел у окна.

Воздух из парка, напоенный ароматом свежескошенной травы, был нежен и свеж, теперь к нему добавилась нотка дыма сигары. Глянув вниз, Бенсон увидел, как двоюродный братец не спеша уходит прочь. Он встал и подошел к двери, а затем, будто передумав, вернулся к окну и продолжил наблюдать, как фигура Карра медленно удаляется в лунном свете. Затем он снова поднялся и стремительно вышел, после чего комната на долгое время осиротела.

Она была все еще пуста, когда немного позже миссис Бенсон по пути в свою спальню вошла к сыну, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Она медленно обогнула стол и, остановившись у окна, стала безучастно смотреть в него, пока не увидела фигуру Джима, который быстрыми шагами приближался к дому. Он поднял голову и взглянул на окно.

– Спокойной ночи, – произнесла миссис Бенсон.

– Спокойной ночи, – глухо отозвался сын.

– А где Уилфред?

– О, он покинул нас, – сказал Бенсон.

– Покинул?

– Мы обмолвились парой слов; он снова хотел денег, и я дал ему понять, что́ думаю по этому поводу. Не уверен, что мы снова его увидим.

– Бедный Уилфред! – вздохнула миссис Бенсон. – Вечно у него какие-то неприятности. Надеюсь, ты не был с ним слишком резок.

– Не больше, чем он заслуживал, – твердо ответил ей сын. – Доброй ночи.