Текст книги "Змей и Радуга. Удивительное путешествие гарвардского ученого в тайные общества гаитянского вуду, зомби и магии"

Водун – не только кладезь духовных представлений, он предписывает простым верующим, как жить, как думать и как себя вести, формируя нормы общественной этики. О конгрегации водун можно говорить так же уверенно, как о конгрегации христиан или буддистов со всем набором сопутствующих дисциплин, куда входят живопись и музыка, обучение передаваемым из уст в уста песням и преданиям, широкий спектр медицинских услуг, а также судебная система, выстроенная по канонам туземной морали. На деле хунган является лидером общины, сочетая эту должность с функциями психолога, терапевта, гадалки, музыканта и целителя. От его духовно-нравственного авторитета зависит хрупкое равновесие космических энергий и то, «куда дует ветер».

В жизни адепта этой секты не бывает случайностей. Система нерушимых преданий определяет ход каждого события. Такова среда, превратившая Ти Фамм и Нарцисса в зомби.

* * *

– Глядите на небо… И что там видите? – спросила Рашель, пристально глядя в бесконечную темень. Между нами дымился очаг, и в огненных бликах кожа девушки отсвечивала бронзой, и она смотрела на меня ласковей, чем раньше.

– Звёзды, когда они видны на небосклоне.

– В детстве отец водил меня в нью-йоркский планетарий. У вас над головой миллионы звёзд, а ваши астрономы насчитывают их даже больше… – Она поднялась и отступила в тень, роняя слова, словно искры в ночи.

– Глядите на здешнее небо. У нас звёзд немного, а в облачную погоду ещё меньше. Но за своими звёздами мы видим Бога, а вы только новую порцию звёзд.

Это внезапное замечание обнажило пропасть между мной и её народом, и мне стало грустно. Я обвёл взглядом склон и мерцающую огнями долину, следя за фонарным лучом, который зигзагами карабкался на гребень скалы. Мне вспомнилась наша недавняя прогулка в обществе её отца. Мы поднялись на вершину, откуда была видна долина, выжженная солнцем дотла, марево поверх добела раскалённых камней, горстка узловатых деревьев в окружении вездесущей колючки.

Макс Бовуар глубоко вздохнул, словно само это зрелище причиняло ему невыразимую боль, что, скорей всего, так и было. Он блистал красноречием, пытаясь силою слова выжать каплю красоты из этой рукотворной пустыни. Там, где он видел ангелов, мне мерещилась только саранча, но кто из нас был ближе к истине?

Подобно большинству довольных жизнью людей, Бовуар достиг комфорта в среднем возрасте. Путь к нему был нелёгким. Покинув родные края ещё юношей, этот сын респектабельного врача очутился на улицах Нью-Йорка, затем в Сорбонне, и в конце концов оказался при дворе дагомейского короля. А через пятнадцать лет на Гаити вернулся инженер-химик с идеей выращивать сизаль для выработки кортизона.

Он уже высадил свой сизаль, как вдруг в судьбу резко вмешалась кончина его деда, который, будучи хунганом, успел рукоположить образованного внука в жреческий сан на смертном одре. Вскоре после инициации Бовуар отправился во второе путешествие, забросив коммерческие дела. Он исходил Гаити вдоль и поперёк, соблюдая обряды и беседуя с хранителями тайной и бережно хранимой традиции. На сей раз паломничество длилось пять лет. Одиссея по родному краю завершилась обретением духовного отца, в чьём святилище он и сам был провозглашён хунганом. Оккультные обязанности супруга с энтузиазмом разделила его жена – миловидная художница из Франции, и, не столь охотно, две дочери, которых смущали насмешки одноклассников из-за верований их отца. Вначале они их стеснялись, а со временем его религия стала главным предметом их гордости.

– У прапрадеда по отцовской линии были зелёные глаза, – сообщила мне Рашель, снова присев у костра. – И золотые часы. Он приехал с востока на лошади, и всё его имущество помещалось в тыкве, которую он носил на шее. Он мог взять часы, откинуть зеркальную крышку и раствориться в воздухе.

Она мельком взглянула на меня, испытывая – верю я или нет.

– Обойдя всю страну, он решил бросить якорь в Петит-Ривьер-дель-Артибонит, где его считали важной персоной.

– Ещё бы, с такими часиками, – поддел я её.

– Часы могли сослужить службу, – улыбнулась Рашель. – Он был великим хунганом, и прожил очень долго, точно зная свой смертный час. Незадолго до смерти он роздал всё, что имел, и велел родным собраться. Они нашли его под старым деревом мапу. Подзывая каждого внука по имени, в том числе и моего будущего деда, он что-то им говорил, а потом просто уехал.

– Куда?

– Этого никто не знает. Уложил к ое-какие вещи в сумку на седле, и поскакал. Говорят, будто бы в сторону Доминиканской республики.

– И это всё?

– Представь себе, всё. Неизвестно где родился и где умер.

Я взглянул на неё через пламя костра, но промолчал. Которую неделю мы с нею, словно двое слепых, пробираемся на ощупь по одной тропе, преследуя разные цели. Я охочусь за явлением, которое любит прятаться от излишнего внимания, в чьё существование едва ли верю сам, а она ищет своё место в жизни. Она молода и, осознавая это сама или же нет, балансирует меж двух миров – давящим на неё как бремя наследием предков и неведомой судьбой, которая ждёт её за океаном. С первого взгляда было ясно, что она не прочь отправиться в новые края. У Рашель в голове кишела уйма скороспелых и необдуманных мыслей, и среди них были хорошие и правильные, которые могли стать её достоянием, только если она откроет их истину для себя сама, ведь мысли – просто пустые разглагольствования, пока их состоятельность не подтверждена твоим опытом. В то же время мне хотелось предостеречь её от излишней смелости – достоянием Рашель была красота, которая могла стать мишенью недобрых сил, способных разрушить её жизнь. Но жалеть Рашель не позволяла её природная гордость. А поскольку ничего страшного пока не случилось, она вела себя с дерзостью особы, не знающей поражений.

Пыльная дорога в Саванну Каре проходит через рыночную площадь Эннери, с её булыжником, толстостенной крепостью и всеми забытым памятником Туссен-Лувертюру, резко уходя вниз к богатой притоками речке Сорсье, прежде чем снова подняться на простор, пестрящий деревьями манго. Тамошняя земля богата кварталами белоснежных домов, фруктовыми садами и зеленью невспаханных склонов. Просо произрастает на краю долины, где обрываются луга, и горное подножие восходит к отвесным уступам, покрытым остатками здешней растительности. В местных зарослях водится дичь, а высоко в небе парит причудливая хищная птица. После бесплодных пустошей, окружающих западную часть города Гонаив[72]72
  Город на севере Гаити, центр департамента Артибонит. *


[Закрыть], здешняя природа дышит изобилием. Тем не менее именно в этом девственном краю обратили в зомби несчастную Ти Фамм.

Сразу за перекрёстком, засыпанным отходами утренней торговли, мы обнаружили молодца, распростёртого на каменистой почве в позе дремлющей ящерицы. Видимо, он тоже нас заметил, вскочив на ноги при нашем появлении. Тотчас подоспёл ещё один паренёк. Подойдя ближе, я разглядел востроглазого пострелёнка с большой головой и длинными, присущими деревенским детям конечностями. Его звали Ори́с, а приятеля – Рене, он был более молод и покладист. Так нас стало четверо.

– Конечно, я её знаю. Та, которая под землю ушла, – сообщил Орис моей спутнице, пока мы шагали по узкой тропе. – Она вроде как умерла, но не испустила дух. Дух там остался, – он ткнул пальцем себе подмышку.

– Но её похоронили?

– А то. А потом тот же, кто её убивал, пришёл за её телом.

Рене взбегал по тропе и скатывался вниз как разыгравшийся кролик. Время от времени его душил звонкий искристый смех.

– И кто с ней такое сотворил?

– А мы не знаем, – Рене бросил взгляд на товарища.

– Тётка её, – деловито пояснил Орис. – А потом её саму припахали шелушить кукурузу. На большее не годилась.

– А кто бокор?

– Не дознаетесь. Сначала выясните, кто её убил.

– Ты же сам сказал, её тётка, или мне показалось?

– У неё была куча тёток, в том числе и покойные. Да и кому какое дело?

– Что ты имеешь в виду? – вырвалось у Рашели. Она уселась на обочине, расправив юбку по земле покрывалом. Орис беспечно вертелся рядом, будто обращались не к нему. Навстречу нам приближалась здоровенная торговка мрачного вида, мальчик нарушил молчание, только когда она прошла мимо:

– Эта Ти Фамм была злюкой. Делала всё, чего делать нельзя, и людей она ненавидела.

– Вот как! И чем же она занималась? – спросила Рашель.

– Ну, например, ты ничего не сделал, а она стоит и ругается. Любила обзывать людей без причины. А у нас могут убить почти ни за что, – бесстрастно констатировал Орис. – Как недавно ту женщину на выборах, – он имел в виду недавние выборы в Национальную Ассамблею. – Не любили мы её. Неотёсанная, на митингах выражалась при ребятишках. Вот мы её и шлёпнули. Лично я пять раз проголосовал на выборах за лекаря нашего. Он обещал наше село аж жене президента показать.

Мы плелись за неунывающими проводниками сквозь плотные заросли, пока не вышли на узкую тропку, которая упиралась в домик на кургане. Под навесом крыльца двое толкли в ступе зерно, манипулируя пестиками с грацией танцоров. Орис кивнул Рашели, и оба наши спутника бесшумно растворились в камышах.

– Honneur! – приветствовала хозяев Рашель. – Наше почтение!

Мужчины переглянулись, и один из них велел ребёнку убраться в дом. Поглазев на нас, они продолжили свои дела. По стандартам крестьянского этикета встретили нас сурово. Став под дерево в гроздьях ещё незрелых апельсинов, мы дождались появления ветхой старухи. Её звали Мерсилия, и она была матерью той самой Ти Фамм. Назвав себя, мы проследовали в её хибарку, где продолжили беседу за кофе и сигаретами. После нескольких минут формальностей мы перешли к непосредственной цели нашего визита.

– Девочка умерла по Божьей воле, – настаивала Мерсилия. – По Божьей воле её и оживили. Нам не дано знать, почему. Неправда, что её кто-то убил. Человек просто умер, умер и всё.

– Именно так нам и рассказывали. Она, наверно, ещё и болела сильно?

– От горячки месяцами маялась, и давило у неё под сердцем. Она была доброй девушкой. Все её любили. И все пришли хоронить. Было две панихиды, – старуха доверительно кивнула Рашели. – Гроб так и не приехал, а потом пошёл дождь.

Рашель бросила на меня озадаченный взгляд и продолжила расспросы.

– А где она находилась в момент смерти?

– Да здесь же, под крышей дома, где я её родила. Посреди ночи. А на заре её похоронили. Мне показали могилу через три дня.

Старуха медленно раскачивалась на краю кресла.

– Ти Фамм никогда не утверждала, что просочилась сквозь грунт. Ей казалось, будто она спит, а вокруг о ней говорят как об умершей. Когда я ходила на кладбище, я не знала, что в могиле пусто.

– А где она сейчас?

– В клинике. Государство позаботилось. Я бы её забрала сюда, но мой муж тоже умер, а у неё никого нет и она как ребёнок. Когда её нашли, она была не в состоянии даже причесаться или умыться самостоятельно.

Дверь отворилась со скрипом, явив стайку любопытных детей, которых Мерсилия тут же прогнала. Две курицы успели проскочить мимо неё, и стали клевать цементный пол в поисках корма.

Беседа подошла к концу.

– У неё совсем не было врагов, – заверила нас Мерсилия, получив от меня за беседу небольшой гонорар. – Она ни разу ни с кем не ссорилась.

Как я и думал, наши словоохотливые гиды ждали нас в камышах. Орис растянулся под деревом момбен батар с огрызком сахарного тростника в зубах.

– Ну как? – заговорщицки поинтересовался он.

– Что «как»? – с усмешкой переспросила Рашель.

Возвращение к нашему джипу обошлось без приключений и, высадив детей в районе рынка, мы стали делиться впечатлениями.

– Знаешь, это странно. Панихиду всегда справляют по ночам, а если их было две, выходит, тело пролежало около полутора суток?

– Как минимум.

– И что же, никто из скорбящих не заметил, как оно разлагается?

– Выходит, что так. А как тебе показания паренька?

– Пока никак. На берегу живёт торговка – подруга моего отца, спросим у неё.

Солнце клонилось к закату, когда мы подъехали к хозяйству на окраине Гонаива. Запылённое здание окружала сине-зелёная стена с огромной русалкой в стиле наив – примитивизм.

– Временами здесь у них что-то вроде клуба, – пояснила Рашель. – Русалку зовут Клермезиной, это один из духов-помощников этой женщины. А сама она сильный служитель лоа.

Рашель сказала несколько слов одному из местных. Он вошёл в дом и вернулся в сопровождении молодой женщины. Рашель нежно расцеловалась с ней в обе щёки. Пройдя цементную танцплощадку, мы уединились во внутреннем дворике за развалинами эстрады. Там уже происходило некое шумное действо под эгидой экзотической личности женского пола. При виде нас она приподнялась с царственным видом коронованной особы, осыпав Рашель потоком любезностей. И не успели мы занять свои места, как нам подали поднос густого кофе.

Через пару мгновений мы потерялись в шуме и гаме. Все вокруг галдели непонятно о чём. Председательствующая держалась серьёзно, один из мужчин лез на рожон, а Рашель тем временем покатывалась со смеху. Насколько я понял, этот человек не справился с каким-то поручением. В случае повторной неудачи старшая грозила сделать так, что его останки будут собирать пинцетом. Обвиняемый в свою очередь сулил ей встречу с оборотнем – луп гару. Она тут же парировала угрозу, заявив, что с её прытью оборотень ей не страшен, потому что ей не мешает кое-что, что между ног болтается. Обмен сальностями длился до тех пор, пока старшая не пресекла пререкания порцией отборной ругани, моментально заткнув противнику рот.

История Ти Фамм отвлекла её от перебранки. Несчастная приезжала в Гонаив за мукой, которую перепродавала с наценкой в Эннери и Саванн Каре. По мнению рассказчицы, она была грубой и неотёсанной особой. На креольском жаргоне таких именуют maloktcho. Как нам уже сказал маленький Орис, Ти Фамм обзывалась и была нечиста на руку.

– Она постоянно норовила обсчитать или обвесить, требуя семь за то, что стоит пять. За это её и убили.

– Говорят, там вся семья такая?

– На базаре торговала она. И все её там ненавидели. Забудешь сдачу – она её присвоит. Воровка, одним словом.

– Выходит, расправиться с ней мог кто угодно?

– Да все сразу. Кому то одному её заказать – роскошь не по карману.

На другое утро мы заехали в баптистскую миссию в Пассереине, рассчитывая пообщаться с Джей Ошерман, американкой, опекавшей Ти Фамм после её появления на рынке в Эннери в 1979-м. Нужного нам человека не оказалось на месте, но отъезжая, я заметил лысеющего здоровяка, скучавшего в одиночестве на ступенях бревенчатой церкви. Такие лица сложно не запомнить. Не кто иной, как Клервиус Нарцисс, подвизавшийся вблизи от миссии после выписки из психбольницы.

Нам удалось взять у него несколько интервью, в которых он говорит о выпавших ему испытаниях более спокойно, нежели в заведении доктора Дуйона. Будучи физически сильным и здоровым от природы, он никак не ожидал, что с ним случится такое. Всё началось со спора с братом, который, будучи колдуном, положил глаз на землицу, которую обрабатывал Нарцисс. Полное понимание тех событий пришло к Нарциссу только сейчас. Братец наслал на него порчу в воскресный день. Ко вторнику, находясь в Гонаиве, он почувствовал слабость и тошноту. В конце дня на приёме у врача его душил кашель. А к полудню среды он уже попросту умирал.

– И чем он тебя отравил? – перебила беднягу Рашель.

– Ничем, – ответил Нарцисс. – Если бы я принял яд, мои кости в могиле бы истлели. Он просто послал по мою душу. Так это делается у нас.

– В корыте?

– Да. Заливают водой, прокалывают кожу, и вода превращается в кровь.

Нарцисс пояснил, что его продали бокору по имени Жозеф-Жан, который держал его в кабале на своих плантациях рядом с Равин-Тромпетт, деревушкой вблизи от Гаитянского Мыса. Там он и пахал от рассвета до заката вместе с другими зомби, получая еду один раз в день.

По крестьянским понятиям – кормили их нормально, строжайше исключив из рациона только соль[73]73
  В фольклоре многих народов соль – атрибут пищи для живых. Пищу, которую оставляют на могиле (или готовят для мёртвых), не принято солить. *


[Закрыть]. Ему, конечно, хотелось вернуться на родину, к семье и друзьям, но происходящее с ним напоминало сон, где всё – предметы, события и ощущения – возникают и движутся как в замедленном кино. И всё это происходит независимо от твоей воли, поэтому осознанные поступки и решения в таком состоянии не имеют смысла.

Свобода вернулась к нему совершенно случайно. Один из пленников в течении нескольких дней отказывался от приёма пищи, за что неоднократно был нещадно бит. Во время одной из экзекуций этот зомби в припадке ярости убил мучителя мотыгой. Бесхозные рабы разбрелись по близлежащим деревням. В глубь страны вернулись только двое – Нарцисс и ещё один товарищ по несчастью, оказавшийся, как не странно, земляком нашего собеседника. Оказавшись на свободе, Нарцисс провёл на севере несколько лет, затем перебрался в Сен-Мишель, где жил ещё восемь лет. Несмотря на страх перед братом, он всё-таки пробовал установить контакт с остальными родственниками, но никто не отвечал на его письма. Наконец, узнав о смерти главного виновника своих бед, Нарцисс отважился посетить родное село. Немудрено, что его появление стало шоком для односельчан. Хотя, сказать по правде, встретили его неприветливо. Антипатия была так сильна, что власти поместили возвращенца в тюрьму, опасаясь, что тёмные крестьяне устроят над ним самосуд. Тогда-то он и стал подопечным доктора Дуйона. Временами он, конечно, наведывается в родную деревеньку Л’Эстер, вояжируя между столичной клиникой и приютом у здешних баптистов.

– Они произнесли моё имя трижды, – вспоминал Нарцисс, когда мы с ним прошли на кладбище в Бенетьере. Дорогу туда он помнил плохо, постоянно сходя на обочину, чтобы сориентироваться. Затем решительно бросился к уйме стоявших там надгробий, пока не замер перед своим собственным. На цементной поверхности всё же можно было разобрать несколько слов эпитафии, выбитой двадцать лет назад:

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ КЛЕРВИУС НАРЦИСС.

– Даже когда они засыпали гроб землёй, меня в нём не было, внутри лежало только моё тело, – настаивал бедняга, тыча пальцем себе под ноги. – Я плавал где-то в другом месте, откуда мог слышать всё, что происходит. А потом пришли они. Они схватили мою душу и погребли вместе с телом.

Нарцисс глянул на нас исподлобья. На краю кладбища маячили двое костлявых могильщиков-землекопов, тревожные и чуткие, как две газели. Нарциссу было явно в тягость то, что они его узнали.

– Они что, тебя боятся? – спросила Рашель.

– Нет. Если проблемы возникнут, то только у меня.

Сказав это, он надолго замолчал. Лучи предзакатного солнца высвечивали подозрительный шрам на его правой щеке. Её проткнул один из гвоздей, когда приколачивали крышку гроба.

– Они решили, что я убивец. Пустили бутылку по кругу, выпили по очереди и привязали мне руки к бокам.

– И ты не сопротивлялся?

– А потом я восемь дней ждал приговора, – произнёс он, словно не расслышав мой вопрос.

– Кто и где тебя судил? – оживилась Рашель.

Пропустив мимо ушей и этот вопрос, бывший зомби направился к выходу. Постояв у могильной тумбы большой высоты, он молча побрёл дальше. Возле нашей машины обернулся и прошептал:

– Они здесь хозяева, что хотят, то и делают.

* * *

– Моего брата приговорили прямо на кладбище, – Анжелина Нарцисс уселась в кресло, раскинув ноги.

Гонимые утренним солнцем, мы удалились под тень соломенной хижины. Сочась меж хилых перекладин, лучи высвечивали дюжину портретов президента Дювалье и его супруги. Отретушированное лицо Мишель Дювалье выглядело недурно[74]74
  Супруга Жана-Клода Дювалье в 1980–1990 гг. Мишель Дювалье (Беннетт, р. 1950), сумевшая сохранить красоту и светские привычки даже после бегства из Гаити во Францию. *


[Закрыть]. Экспозицию дополняли красно-чёрные флажки в тон длинному платью Анжелины. Дома вокруг напоминали горсть камней, вросших в сухую глину. В углу торчали железные прутья, воткнутые в груду угля. Однажды Бовуар показал мне одержимого, который брался за такой же докрасна раскалённый прут, и вонзал его в землю, не чувствуя боли.

– Если, конечно, судилище не собралось ночью, втайне ото всех. В том числе и от нас.

Хриплым голосом Анжелина изложила нам свою версию того, что случилось с её братом. Клервиус успел рассориться с уймой своих братьев ещё при жизни родителей. Причём право на землю было не единственным предметом этих споров. Клервиус не бедствовал, однако не хотел делиться доходами с другими членами семьи. Так, например, однажды он решительно отказался брату Магриму дать взаймы двадцать долларов. Последовала перебранка, в ходе которой Магрим ударил скрягу бревном по ноге, а Клервиус – давай бросаться камнями. В результате оба спорщика оказались за решёткой.

Будущий зомби явно раздражал не только родню. Долина Артибонит буквально кишела детьми от его внебрачных связей и женщинами, которых он поставил в неловкое положение. Ни одного ребёнка Нарцисс не признавал своим и отказывался обеспечить жильём матерей-одиночек. Такое поведение позволило ему дожить до средних лет без особых трат, в отличие от более сознательных ровесников. Он завёл себе хату с жестяной крышей первым на селе. Кроме того, он наживался за счёт общины и, скорей всего, кто-то из обиженных им местных, по мнению Анжелины, это могла быть брошенная любовница, и продал его в лапы колдуна-бокора.

– Но нашей семье ничего не известно о ядах, – заверила она. – Мой брат проболел целый год. И это не было ни отравлением, ни Божьей карой, иначе он бы до сих пор мирно лежал в могиле.

Какова бы ни была причина братнина недуга, но родня немедля завладела его земельным наделом, на котором по сей день трудятся Анжелина с сестрой. Клервиус обращался в суд с просьбой вернуть отнятую землю, но сёстры не намерены ему что-либо возвращать. Для них братец юридически остаётся покойником, духу которого нечего делать на селе. Недаром, как только его опознали на рынке в 1980-м, ему было велено убираться. Правда, одна из сестёр предложила ему немного денег, но с условием, что его здесь больше не увидят. А потом собралась толпа, и полиция едва спасла выходца с того света от народной расправы.

Смерть близкого человека подобна падению камня в воду. Первый миг – камень просто врезается в её толщу, а потом волны скорби расходятся по периметру водоёма. В случае с Нарциссом камень ушёл на дно, не вызвав волн. Вскоре после того как мы уехали из родного села Нарцисса, причина этого нам открылась. Притормозив на обочине, мы предложили подвезти крестьянина, несущего в одиночку тяжёлый груз на полуденном солнцепёке. Совершенно случайно он оказался кузеном Нарцисса, и Рашель без труда внушила ему, что мы уже разузнали больше, чем успели пока узнать.

– Ясное дело, кто-то из его родни при делах. Больше некому, – рассуждал сельский мужик. – Но в точности узнать, за что и как, можно только у того, кто его приговорил.

– А хунган сказал, что никакого трибунала не устраивали, – подначивала его Рашель.

– В таких делах не бывает без трибунала, – настаивал кузен. – Они должны вызвать мертвеца. В противном случае, капкан не сработает.

– Чтобы поймать его душу? – спросил я, вспомнив, что говорил нам давеча Нарцисс.

– Её самую.

– Сестра считает, что бокор применил куп лэр[75]75
  Фр. coup l’air. То есть: передал проклятье, колдовской «удар» (coup) по воздуху (l’air).*


[Закрыть].

– Не, это куп пудрой сделали[76]76
  Фр. coup poudre. Poudre – «порошок». *


[Закрыть].

– Куп пудра? – переспросил я, не зная, о чём они толкуют.

– Колдовским порошком стрельнули, – пояснила Рашель.

Точный его состав был кузену неведом. Туда могла входить крупная ящерица агамонти и, определённо, жабы двух видов – crapaud bouga и crapaud de mer – жаба «морская».

– И куда наносится яд?

– А его никто не наносил. Нарцисс вышел из могилы, а если бы его отравили, он бы в ней остался.

Мои слова явно озадачили крестьянина, и я понял, что сморозил глупость, назвав веществом то, что они именуют капканом или куп пудрой, ударом колдовским порошком. По здешнему поверью в зомби превращает не особое снадобье, а магическая процедура.

Было уже два часа ночи, когда святилище покинули последние гости. Рашель также удалилась к себе, и мы с её отцом остались одни на террасе. После церемонии неминуемо следует её бурное обсуждение, наступила желанная тишина, позволяющая ловить аромат лимонных деревьев и слушать писк летучих мышей.

– А вы сегодня не в своей тарелке, – заметил Макс, снова пытаясь заговорить мне зубы. Летучая мышь залетела под навес и так же быстро исчезла.

– Может и так, – рассеянно согласился я.

– Хотите выпить?

– Да, пожалуй. За компанию. Ром со льдом.

– Как ваша работа?

– Продвигается. Рашель вам не рассказывала?

– Кое-что. Похоже, та ещё парочка.

– Ти Фамм?

– Ну, да. И тот другой.

– А знаете, Макс, ведь кто-то нас дезинформировал.

– В смысле?

– Ти Фамм была отнюдь не безобидна. Соседи её ненавидели. И сестра едва ли станет просто так выпроваживать родного брата, с которым не виделась восемнадцать лет.

– Возможно, он её напугал.

– Чем может напугать существо, лишённое воли?

Бовуар рассмеялся, но смолк, когда я произнёс последнюю фразу. Теперь он смотрел на меня по-другому, лицо служителя культа застыло словно маска.

– И каким образом, – продолжал я, – такое существо может умышленно убить заранее намеченную жертву? А именно так, со слов Нарцисса, он оказался на свободе. Как-то нелогично выходит.

– Вы ему не верите?

– Я не верю в его невиновность. Рыльца в пушку у обоих. Нарцисс сам говорил, что его судили, а потом это подтвердил его кузен.

Несколько минут Бовуар сидел молча, затем спросил непривычным тоном:

– С его сёстрами говорили?

– Только с одной – долговязой Анжелиной.

– И каково ваше впечатление?

– Властная, в курсе всех дел. Брата не переваривает.

– И никаких странностей? Постарайтесь вспомнить.

– Никаких, – я задумался. – Кроме, пожалуй, единственной. Я предложил сфотографироваться всем семейством…

– И?

– Она зачем-то надела другое платье. Другие снимались, в чём были.

– Значит, вы всё-таки заметили.

– Да, но я не…

– Ваш визит стал неожиданностью для королевы.

Он не дал мне вставить слово. Грани бокала в его руке мерцали в свете лампы.

– Чтобы понять Гаити, – произнёс хозяин дома, – надо представить себе стеклянный сосуд с водой. Вы берёте в руки сосуд, но пьёте, томясь от жажды, то, что в нём находится. «Стеклянная», внешняя оболочка Гаити – это католическая церковь, правительство, полиция, армия, французский язык и свод законов, написанных в Париже. Но французский понимает менее 10 % населения, не говоря уж про умение на нём читать. Что до католической веры Рима, официальной религии Гаити, то мы на сей счёт говорим в шутку, что 85 % жителей Гаити – католики, а 110 % – вудуисты. Медицина у нас по идее западная, вот только на шесть с лишним миллионов населения приходится примерно 500 докторов, большинство которых практикует только в столице. Со стороны Гаити может показаться очередной сиротой, подброшенной развитым странам «третьим миром», которая напрасно мечтает вписаться в западную цивилизацию. Но, как вы заметили, это не более, чем фасад. А в чреве нации творится кое-что другое. Нет, обращение Клервиуса Нарцисса в зомби не было и не могло быть лишь уголовным казусом. Ведь он сам вам сказал, что его осудили, и кто на этой земле – настоящие хозяева. И тут он не солгал. Они существуют, и их-то вам и надо искать, ведь ответы на ваши вопросы знают только те, кто на вершине тайного общества.