Текст книги "Когда пируют львы. И грянул гром"

Когда на следующее утро Уайт Кортни вернулся домой к завтраку, солнце уже стояло высоко. Конюх принял у него лошадь и повел ее в загон. Уайт остался стоять перед сараем для сбруи, неспешно озираясь. Взглядом рачительного хозяина он обвел опрятные белые столбики загона, чисто выметенный двор, а затем и дом, полный изящной мебели. Быть богатым – чувство приятное, особенно когда знаешь не понаслышке, что такое бедность. Пятнадцать тысяч акров превосходных лугов и пастбищ; крупного рогатого скота столько, сколько позволяет прокормить земля; золото в банке. Уайт улыбнулся и зашагал через двор.

До его слуха донесся голос Ады, которая напевала в сыроварне:

 
Вот скачет хозяин,
Сядь, сядь поскорей,
Сядь, сядь поскорей,
Тра-ля-ля-ля-ля.
В Кейптауне девчонки
Кричат все сильней:
Целуй же скорей,
Целуй же скорей,
Тра-ля-ля-ля-ля…
 

Слушая ее чистый, необыкновенно милый голос, Уайт улыбнулся еще шире: приятно быть богатым, да еще вдобавок влюбленным. Он остановился возле двери в сыроварню. Благодаря толстым каменным стенам и плотной соломенной крыше здесь была сумеречная прохлада. Ада стояла спиной к двери и слегка пританцовывала в такт песне и вращению маслобойки. Уайт с минутку смотрел на нее, потом подошел и обнял за талию.

Она вздрогнула, повернулась к нему, и он поцеловал ее в губы:

– Доброе утро, моя красавица.

Она расслабленно прильнула к его груди:

– Доброе утро, сэр.

– Что у нас на завтрак?

– Ах, за какого романтичного дурачка я вышла замуж! – с ласковой улыбкой вздохнула она. – Ну пойдем, сам увидишь.

Ада сняла фартук, повесила его за дверью и, поправив прическу, протянула ему руку. Вот так, держась за руки, они прошли через двор на кухню. Уайт громко потянул носом:

– Пахнет заманчиво. А где мальчики?

Повар Джозеф понимал по-английски, хотя и не говорил на этом языке. Он поднял голову от плиты:

– Они на передней веранде, нкози[2]2
  Господин.


[Закрыть].

Джозеф обладал типичной для зулуса внешностью: круглое, как полная луна, лицо, широкий оскал больших зубов, ослепительно-белых на черном фоне кожи.

– Они с нкозизаной[3]3
  Маленький господин.


[Закрыть] Гарриком играют деревянной ногой.

Лицо Уайта побагровело.

– Как они ее нашли?

– Нкозизана Шон спросил у меня, где она, и я сказал, что вы положили ее в бельевой шкаф.

– Дурак чертов! – заорал Уайт.

Он выпустил руку Ады и бросился бежать. Добравшись до гостиной, он услышал с веранды крик Шона и сразу же – звук тяжело упавшего тела. Уайт остановился посреди гостиной, ему страшно было снова увидеть искаженное ужасом лицо Гаррика. Страх и злость на Шона парализовали его.

И вдруг послышался смех. Смеялся Шон.

– Слезай, черт, ишь устроился!

А за ним, что было совершенно невероятно, раздался голос Гаррика:

– Извини, зацепился за доску, здесь пол неровный.

Уайт тихонько подошел к окну и выглянул на веранду. В дальнем ее конце на полу лежали Шон с Гарриком, один на другом. Шон все еще смеялся, а на лице Гаррика блуждала возбужденная улыбка.

Шон наконец встал на ноги.

– Ну, что разлегся? Вставай! – приказал он.

Он протянул Гаррику руку и помог ему встать. Они стояли, прижавшись друг к другу, и Гаррик на своей деревяшке старался удержать шаткое равновесие.

– Да я бы на твоем месте просто взял и пошел, честное слово! Это же так просто! – заявил Шон.

– Черта с два, ты не представляешь, как это трудно.

Шон отпустил его, сделал шаг назад и расставил руки, готовый в любой момент подхватить брата:

– Ну давай.

И он двинулся спиной вперед, а Гаррик, неуверенно ступая, пошел за ним, широко расставив руки в стороны, изо всех сил стараясь сохранить равновесие; лицо его было сурово-сосредоточенным. Он дошел до конца веранды и обеими руками схватился за перила. И на этот раз засмеялся вместе с Шоном.

Только теперь до Уайта дошло, что рядом с ним стоит Ада. Он скосил на нее глаза и увидел, как шевелятся ее губы.

– Пошли отсюда, – едва слышно проговорила она и взяла его за руку.

В конце июня 1876 года Гаррик вернулся в школу. После злополучного выстрела миновало почти четыре месяца. И теперь Уайт вез туда в своей двуколке обоих братьев. Путь в Ледибург по дороге с двумя параллельными колеями пролегал через редколесье. Растущая между колеями трава шуршала по днищу двуколки. Лошадки трусили по дороге почти бесшумно, копыта утопали в густой мягкой пыли. Преодолев первый подъем, Уайт попридержал лошадей и оглянулся на усадьбу. Утреннее солнце окрасило нежно-оранжевым цветом белые стены Теунис-Крааля, окруженного ярко-зелеными газонами. Во всех других местах трава высохла еще в начале зимы; сухие древесные кроны дополняли картину. Солнце висело еще не высоко, и вельд сиял всеми своими красками. Уже совсем скоро, ближе к полудню, прямые солнечные лучи почти обесцветят его. Деревья красовались золотой, багряной и темно-коричневой, как стада пасущихся между деревьями африканерских[4]4
  Африканеры – буры, потомки голландских колонистов в Южной Африке.


[Закрыть] коров, листвой. А за всем этим поднимался крутой откос, исполосованный, как шкура зебры, зарослями черно-зеленого кустарника, густо растущего в его лощинах и промоинах.

– Смотри, Шон, видишь там удода?

– Да, давно уже наблюдаю. Это самец.

Птица вспорхнула прямо перед лошадьми: шоколадно-коричневые с черными и белыми полосками крылья, маленькая головка, украшенная хохолком, словно этрусский шлем.

– Откуда ты знаешь? – не поверил Гаррик.

– А вон видишь белые полоски на крыльях?

– У них всех белые полоски на крыльях.

– Нет, только у самцов.

– А я вот ни одного не видел без белых полосок. У всех они были, – не очень уверенно сказал Гаррик.

– Наверно, просто самки тебе не попадались. Они очень редко встречаются. Все время в гнездах сидят.

Уайт Кортни с улыбкой повернулся к мальчикам:

– Гаррик прав, Шон, по оперению не понять, кто самец, а кто самка. Самец немного крупней, вот и все.

– Я же говорил, – сказал Гаррик. Почувствовав защиту отца, он осмелел.

– Ну да, ты у нас все знаешь, – язвительно пробормотал Шон. – Небось в своих книжках вычитал, да?

Гаррик добродушно улыбнулся:

– Смотри, поезд идет.

Поезд двигался вдоль склона, оставляя за собой длинный хвост серого дыма. Уайт пошевелил вожжами, и лошади перешли на рысь. Они подъезжали к железобетонному мосту через Бабун-Стрём – Бабуинов ручей.

– А я видел желтую рыбу.

– Это была палка. Я тоже видел.

Эта речка служила границей владений Уайта. Они пересекли мост и поехали дальше. Прямо перед ними виднелся городок Ледибург. Поезд бежал туда мимо огороженной площадки, где торгуют крупным рогатым скотом; паровоз громко свистнул и выпустил высоко в воздух густой клуб пара.

Городок раскинулся широко и привольно. Вокруг каждого дома располагался фруктовый сад с огородом. На широких улицах спокойно могла развернуться упряжка, запряженная тридцатью шестью волами. Дома из обожженного кирпича или выбеленные известкой венчали крыши, крытые соломой или гофрированным железом, покрашенным в зеленый или темно-красный цвет. В центре города находилась площадь, а центральная его точка обозначена шпилем церкви. Школа располагалась на краю Ледибурга.

Уайт повернул лошадей на Мейн-стрит. Редкие в этот ранний час прохожие, поеживаясь от утренней прохлады, шагали по тротуарам под густыми яркими древесными кронами, и каждый тепло приветствовал Уайта. Мужчинам он отвечал взмахом хлыста, перед женщинами приподнимал шляпу – впрочем, не слишком высоко, чтобы не обнажать лысеющей макушки. Магазины в центре города уже открылись, а перед банком на длинных тонких ногах стоял сам хозяин Дэвид Пай. Одет он был во все черное, словно владелец похоронного бюро.

– Доброе утро, Уайт.

– Доброе утро, Дэвид, – отозвался Уайт с излишне эмоциональной сердечностью.

Еще не прошло полугода, как он выплатил последнюю часть кредита на Теунис-Крааль, и память о долге была еще свежа в нем. Он все еще немного смущался перед банкиром, как вышедший на свободу заключенный, столкнувшись на улице с начальником тюрьмы.

– Закинешь своих мальцов, заходи ко мне, идет?

– Готовь кофе, – согласился Уайт.

Всему городу было известно, что у Дэвида Пая кофе никому не предлагали.

Проехав всю улицу, они пересекли площадь Чёрч-сквер, свернули налево и мимо здания суда направились под уклон к школьному интернату.

Во дворе уже стояло с полдюжины двуколок и четырехколесных экипажей. Вокруг них, разгружая багаж, суетились мальчишки и девчонки. В сторонке тесной группой стояли их папаши, с загорелыми лицами, аккуратно причесанными бородами, не вполне ловко чувствующие себя в костюмах с явными складками от долгого лежания в сундуках. Все они жили далековато от города, чтобы отвозить детей в школу каждый день. Их земли простирались до самых берегов Тугелы или через плато до половины пути в город Питермарицбург.

Остановив повозку, Уайт слез и ослабил упряжь. Шон спрыгнул на землю и бегом устремился к ближайшей стайке мальчишек. Уайт подошел к мужчинам, которые расступились перед ним и, приветливо улыбаясь, по очереди пожали руку. Гаррик остался один на переднем сиденье, выставив перед собой деревянную ногу и низко опустив плечи, словно хотел спрятаться.

Через некоторое время Уайт оглянулся. Увидев, что Гаррик сидит один, отец двинулся было к нему, но остановился. Взглядом прошелся по толпе ребятишек и заметил Шона:

– Шон!

– Да, папа!

– Помоги Гаррику с сумками.

– Ну, папа, я же с ребятами разговариваю.

– Шо-он! – нахмурившись, повысил голос Уайт.

– Хорошо, папа, уже иду.

Секунду помедлив, Шон вернулся к повозке:

– Давай, Гаррик, спускай сумки.

Гаррик поднялся и неуклюже полез в заднюю часть повозки. Он передал багаж брату, тот уложил его возле колеса и повернулся к мальчишкам, которые уже подтянулись к нему.

– Так, Карл, ты несешь вот это. Деннис, берешь коричневую сумку. Да смотри не урони, растяпа, там четыре банки джема.

Отдав распоряжения, он повернулся к брату:

– Пошли, Гаррик.

Все направились к интернату. Гаррик кое-как слез с коляски и быстро заковылял за ними.

– А знаешь, Шон, – громко сказал Карл, – папа разрешил мне пострелять из своей винтовки.

Шон застыл на месте как вкопанный.

– Врешь! – сказал он скорее с надеждой, чем с уверенностью.

– Точно, – подтвердил довольный Карл.

Гаррик скоро их догнал. Все стояли, уставившись на Карла.

– И сколько раз ты выстрелил? – спросил кто-то дрожащим от восхищения голосом.

Карл чуть было не сказал «шесть», но вовремя одумался:

– Да я и не считал, сколько хотел, столько стрелял.

– Это ты зря… мой папа говорит, если начнешь слишком рано, никогда не научишься хорошо стрелять.

– А я даже ни разу не промазал, – вспыхнул Карл.

– Ладно, пошли, – сказал Шон и снова зашагал вперед – никогда в жизни он еще никому так не завидовал.

Карл поспешил за ним:

– А спорим, ты еще никогда не стрелял из винтовки? Спорим?

Шон только загадочно улыбался, думая, как бы сменить тему. Он понимал, что Карл не отстанет, пока не выговорится.

Тут со ступенек веранды сбежала какая-то девчонка и помчалась навстречу.

– Это Анна, – сказал Гаррик.

Худущая, с длинными загорелыми ногами, она бежала так быстро, что юбки трепетали, как простыни на ветру. Черноволосая, с маленьким личиком, остреньким подбородком.

– Здравствуй, Шон!

В ответ Шон пробурчал что-то неразборчивое. Она пристроилась к нему и пошла рядом, приплясывая, чтобы не отставать:

– Как каникулы? Хорошо провел?

Она каждый раз, увидев его, старалась завязать разговор, а Шон нарочно не обращал на нее внимания, особенно когда смотрели друзья.

– Смотри, Шон, у меня печенье, целая коробка. Хочешь попробовать?

Глаза Шона на секунду вспыхнули, он даже голову к ней повернул вполоборота – еще бы, ведь песочное печенье миссис ван Эссен славилось по всей округе, – но быстро взял себя в руки и с угрюмым видом продолжал шагать к зданию интерната.

– А можно я в этом году сяду рядом с тобой, а, Шон?

Шон сердито повернул к ней голову:

– Нет, нельзя. И вообще, шла бы ты куда-нибудь… не видишь, я занят.

Он пошел вверх по ступенькам. Анна осталась внизу, в глазах у нее стояли слезы, и Гаррик, смущаясь, остановился рядом.

– Хочешь, сядь рядом со мной, – тихо сказал он.

Она посмотрела на него, потом опустила глаза на его ногу. Слезы мгновенно испарились, она захихикала. Гаррик залюбовался: какая она симпатичная! Анна наклонилась к нему поближе.

– Инвалид-культяшка, – прошептала она и снова захихикала.

Гаррик покраснел как рак, глаза его вдруг наполнились слезами. Анна обеими ладошками прикрыла рот и захихикала сквозь пальцы, затем повернулась и побежала к подругам, стоящим перед входом в женскую половину интерната. Пылая как маковый цвет, Гаррик поднялся по ступенькам вслед за Шоном и успокоился, только подойдя к балюстраде.

У двери в спальню мальчиков стояла Фрейлейн. Ее очки в стальной оправе, прическа стального цвета придавали лицу излишнюю строгость, которая тут же смягчилась улыбкой, когда она узнала Шона. «А-а, Шон, явился наконец», – хотелось сказать ей, но она произнесла другое:

– Ach, mein Sean, you haf gom[5]5
  Фрейлейн хотела произнести: «Ah, my Sean, you have come».


[Закрыть].

– Здравствуйте, Фрейлейн. – Шон одарил ее своей самой ослепительной улыбкой.

– А ты снова подрос. – Фрейлейн измерила его взглядом. – Все время растешь, ты уже самый высокий мальчик у нас в школе.

Шон смотрел на нее настороженно, готовый в любую секунду сделать отвлекающий маневр, если она вдруг попытается обнять его, – она так иногда делала, не в силах сдержать нахлынувших чувств. Обаяние Шона в сочетании с приятной внешностью, его самоуверенность и гонор бесповоротно покорили ее тевтонское сердце.

– Ну, поторопись, поскорей распакуй вещи. Скоро начнется урок.

Она вдруг вспомнила, что у нее есть и другие обязанности, и Шон, облегченно вздохнув, повел свою команду в спальню.

– Мой папа говорит, что в следующие выходные мы будем стрелять не по мишеням, он возьмет меня на охоту. – Карл попытался вернуть разговор в прежнее русло.

– Деннис, сумку Гаррика положи ему на кровать, – сказал Шон, делая вид, что не слышал.

В просторном помещении спальни вдоль стен располагались тридцать кроватей, возле каждой стояла тумбочка. Аккуратно прибранная, спальня выглядела уныло, как тюрьма или школа. В дальнем углу сидела еще одна группа мальчиков, человек пять или шесть, они о чем-то разговаривали. Когда вошел Шон, все разом подняли голову, но не сказали ни слова, даже не поздоровались – они представляли враждебный лагерь.

Шон сел на свою кровать и покачался, так просто, чтобы попробовать, мягкая или нет. Нет, жесткая, как доска. Гаррик, громко стуча в пол протезом, прошел по спальне к своей кровати. Ронни Пай, главный во вражеском лагере, что-то прошептал друзьям, и те, глядя на Гаррика, дружно засмеялись. Гаррик снова покраснел и быстро сел на кровать, чтобы спрятать деревянную ногу.

– Думаю, сначала убью дукера, а потом папа разрешит подстрелить куду[6]6
  Куду – винторогая антилопа.


[Закрыть] или бушбока, – заявил Карл, и Шон нахмурился.

– А как вам новый учитель? Что скажете? – спросил Шон.

– Внешне ничего, – ответил кто-то другой. – Мы с Джимми видели его вчера на станции.

– Худой и с усами.

– Улыбается редко.

– Думаю, на следующие каникулы папа возьмет меня на охоту на тот берег Тугелы, – вызывающе заявил Карл.

– Надеюсь, не очень будет придираться к правописанию и все такое, – заметил Шон. – И десятичными дробями не станет мучить, как старый Ящер.

Все кругом согласились, и тут вдруг свое слово вставил Гаррик:

– Десятичные дроби… это же совсем просто.

Наступило молчание, все изумленно уставились на него.

– Я, может, даже льва подстрелю, – сказал Карл.

В школе имелась единственная классная комната, где занимались мальчики и девочки всех возрастов – от пяти лет и старше. Там стояли двойные парты, на стенах висели географические карты, плакаты с таблицей умножения и портрет королевы Виктории. Сидя за установленным на специальном помосте столом, мистер Энтони Кларк наблюдал за новыми учениками. В классе стояла тишина, все ждали, что будет дальше. Какая-то девочка нервно захихикала, и глаза мистера Кларка пробежали по классу, пытаясь найти того, кто осмелился нарушить тишину. Но не успел – хихиканье тут же смолкло.

– На долю мне выпала весьма незавидная обязанность: попытаться вложить в вас хоть какие-то знания, – объявил он.

Мистер Кларк отнюдь не шутил. Уже давно чувство призвания к своей профессии основательно притупилось тем, что он терпеть не мог юных существ, и теперь работал в школе только потому, что за это платили деньги.

– А ваша не более приятная обязанность заключается в том, чтобы, приложив к этому все силы, смириться с таковым положением, – продолжал он, с отвращением глядя на сияющие юные лица.

– О чем это он? – прошептал Шон, не шевеля губами.

– Тсс, – отозвался Гаррик.

Взгляд мистера Кларка быстро пробежался по классу и остановился на Гаррике. Он медленно прошествовал по проходу между партами, остановился возле мальчика, двумя пальцами, большим и указательным, подхватил прядку волос у него на макушке и дернул. Гаррик жалобно пискнул, и мистер Кларк вернулся на свое возвышение:

– Ну-с, продолжим. Первый класс, извольте открыть учебники на первой странице. Второй класс – на пятнадцатой…

И он продолжил говорить, указывая, что они должны делать дальше.

– Больно было? – единым выдохом прошептал Шон.

Гаррик кивнул, стараясь сделать это как можно более незаметно, и в груди у Шона сразу полыхнула лютая ненависть к этому человеку. Он смотрел на учителя, не сводя с него глаз.

Мистеру Кларку было уже за тридцать, его худощавое телосложение подчеркивалось тесным костюмом-тройкой. Из-за свисающих усов бледное лицо его казалось печальным, а нос был вздернут так, что видны были ноздри; они смотрелись на его лице наподобие двустволки, направленной на класс. Он поднял глаза от списка учеников в руке и направил свою двустволку прямо на Шона. Секунду они пристально смотрели друг на друга.

«Нехорошо, – подумал мистер Кларк, умеющий безошибочно распознавать этих хулиганов. – Срочно сломать, пока он совсем не распоясался».

– Ну, мальчик, как тебя зовут?

Шон нарочно повернул голову и посмотрел через плечо назад. Когда он снова повернулся к мистеру Кларку, на щеках учителя играл легкий румянец.

– Встань.

– Кто, я?

– Да, ты.

Шон встал.

– Как зовут?

– Кортни.

– Сэр!

– Кортни, сэр.

Они смотрели друг другу прямо в глаза. Мистер Кларк ждал, что Шон отведет взгляд, но не тут-то было.

«Очень нехорошо, гораздо хуже, чем я думал», – решил он.

– Ладно, садись, – вслух сказал мистер Кларк.

Облегченный вздох, едва слышимый в тишине, вырвался у всех учеников. Шон сразу почувствовал, как все его зауважали: они гордились своим товарищем, который с честью выдержал испытание. Кто-то прикоснулся к его плечу. Это была Анна, сидящая сразу за его спиной, – ближе к Шону ей подобраться не удалось. В обычной ситуации такая бесцеремонность вызвала бы у него только досаду, но теперь ее робкое прикосновение лишь усилило его чувство гордости за себя.

Час урока тянулся для Шона невыносимо медленно. От нечего делать он нарисовал на полях учебника винтовку, потом тщательно стер ее. Стал наблюдать за Гарриком, но через некоторое время брат, сосредоточенно погруженный в выполнение задания, стал его раздражать.

– Зубрила, – прошептал он, но Гаррик не обратил внимания.

Шон отчаянно скучал. Он то и дело ерзал на сиденье, разглядывал затылок Карла – на нем красовался зрелый прыщ. Шон взял линейку и собрался было ткнуть в него, но не успел. Карл, делая вид, что хочет почесать плечо, поднял руку, и Шон увидел зажатый между пальцами обрывок бумаги. Он быстро положил линейку и незаметно взял записку. Расправил ее на коленке: там было только одно слово.

«Комары».

Шон ухмыльнулся. Прежний их учитель уволился в немалой степени из-за его умения ловко подражать звону комара. Целых полгода старый Ящер был убежден, что в классе летают комары, потом еще полгода уже нисколько не сомневался, что никаких комаров в классе нет. Как только он не ухищрялся, чтобы поймать паразита, и в конце концов тот его достал. Когда раздавался этот однообразный писк, уголок рта бедного учителя все более заметно начинал дергаться.

Шон откашлялся и запищал. И сразу же по классу прошел сдержанный смешок. Головы всех учеников, включая самого Шона, прилежно склонились к учебникам. Рука мистера Кларка, что-то писавшего на доске, на секунду застыла, но потом, все так же спокойно, он продолжил свое дело.

Имитация комариного писка была чрезвычайно искусна: усиливая и ослабляя громкость звука, Шон создавал впечатление, будто по классу действительно летает комар. И заметить, кто именно создает этот эффект, можно было только по легкому дрожанию горла.

Мистер Кларк закончил писать и повернулся к классу. Но Шон не допустил оплошности и не сразу прекратил пищать, позволив комару, прежде чем сесть, еще немного полетать.

Мистер Кларк покинул возвышение и двинулся по самому дальнему от Шона проходу между партами. Пару раз он останавливался и, заглядывая в тетрадь то к одному, то к другому ученику, проверял их работу. В конце класса учитель повернул к ряду, где сидел Шон, и остановился возле парты Анны.

– Букву «L» не обязательно писать с такой закорючкой, – сказал он. – Давай покажу. – Он взял у нее карандаш и написал, как правильно. – Видишь, как надо? Выкаблучиваться в письме так же нехорошо, как и в поведении.

Он вернул ей карандаш. И тут же, развернувшись на каблуке к Шону, отвесил ему ладонью мощную затрещину. В полной тишине она прозвучала очень громко, а голова Шона от этого удара мотнулась в сторону.

– У тебя прямо на ухе сидел комар, – сказал мистер Кларк.