Текст книги "Падение с небес"

– Что вам угодно, сэр? – спросила голубоглазая.

Из всех четырех она была самая хорошенькая, с золотистым ореолом тонких волос, окружающим ее небольшую аккуратную головку с рядом ровных белых зубок между улыбающимися губами.

Под пристальными взглядами девиц Марк почувствовал себя не в своей тарелке, особенно когда голубоглазая развернулась к нему в шезлонге и, не особенно торопясь, поменяла местами скрещенные ножки, ухитрившись продемонстрировать ему под коротенькой юбочкой беленькие шелковые трусики.

– Я разыскиваю мисс Сторму Кортни.

– О боже, – проговорила голубоглазая, продолжая улыбаться. – Это просто невыносимо… всем нужна Сторма – ну почему хоть кому-нибудь не нужна я?

Оглянувшись в сторону ворот, она позвала:

– Сторма!

Сторма как раз собиралась подавать, но оклик помешал ей, и она повернула голову. Увидела Марка, но даже бровью не повела и снова переключилась на игру. Высоко подбросив мячик, размахнулась и нанесла по нему изящный, быстрый и точный удар. Ракетка издала глуховатый звон, а резкое движение подбросило белую юбочку вверх, высоко обнажив бедра. Ноги ее смотрелись просто идеально: тонкие лодыжки, изящные полные икры, коленки, обозначенные лишь симметричными ямочками.

Она легко развернулась и поймала ракеткой ответный удар – длинная, слегка загорелая рука мелькнула на полный размах, и белым размытым пятном мячик отскочил от ракетки; юбочка снова подскочила, и Марк слегка отступил: земля у него под ногами опять покачнулась.

Коротенькими, аккуратными шажками она побежала к краю площадки, перебирая длинными узкими ступнями, и запрокинула голову, чтобы следить за высокой параболой летящего мяча на фоне синего неба. Темные волосы Стормы сияли на солнце металлическим блеском, словно крыло птички-нектарницы. Быстро примерившись, она вложила в удар всю силу своего разогнувшегося, как пружина, тела, включая и эти прекрасные длинные ноги, и напрягшиеся округлые, прячущиеся под юбочкой ягодицы, и твердые мышцы юной спины с тонкой талией.

Мячик даже загудел в воздухе, как выпущенная стрела; промчался низко над сеткой и, подняв облачко белой пыли, ударился о землю совсем близко к краю корта.

– Перестаралась! – горестно пожаловалась ее соперница.

Сторма торжествующе рассмеялась и пошла к высокому заборчику за новым мячиком.

– Эй, Сторма, тут пришел какой-то джентльмен, говорит, что хочет тебя видеть! – снова позвала ее блондинка.

Краем ракетки и боковой стороной стопы Сторма подбросила мячик и ударила по нему ракеткой; он отскочил от поверхности корта, и она поймала его свободной рукой.

– Да слышу, Ирен, – небрежно ответила она, – знаю. Это всего лишь продавец. Пусть подождет возле машины, мне надо доиграть.

Сторма и на этот раз даже не взглянула на Марка.

– Сорок, дорогая! – весело крикнула она и побежала к задней линии площадки.

Ее голос звучал для него небесной музыкой, которая тем не менее не смогла победить неожиданной вспышки охватившего его гнева. Марк мрачно стиснул зубы.

– Ну, если вы продавец, – тихо проговорила Ирен, – тогда и я у вас когда-нибудь что-нибудь куплю. А сейчас, дорогуша, слушайтесь Стормы, а то всем нам достанется на орехи.

Сторма пришла туда, где ее поджидал Марк, в сопровождении всех остальных девушек. Настоящая принцесса с фрейлинами, подумал он, и сразу обиды как не бывало. Разве можно не простить столь царственно прелестное, до сердечных спазм красивое существо? Такой девушке можно простить все.

Он стоял, учтиво поджидая, когда она подойдет, а дождавшись, увидел, насколько она высока ростом. Макушка ее почти доставала ему до подбородка.

– Доброе утро, мисс Кортни. Я доставил ваш «кадиллак», и все сотрудники компании «Наталь моторс» желают вам много удовольствия и радости за рулем этого автомобиля.

Он всегда произносил эту небольшую речь, когда доставлял покупателю машину, и теперь проговорил ее со всей теплотой, искренностью и шармом, которые всего за несколько месяцев работы превратили его в лучшего продавца «Наталь моторс».

– А ключи? – спросила Сторма Кортни и в первый раз прямо посмотрела ему в глаза.

Марк увидел, что ее глаза такие же синие, почти черные, как и у генерала. В том, кто ее отец, не могло оставаться никаких сомнений.

Она приоткрыла глаза немного шире, и в солнечном свете они приняли оттенок хорошо отполированного сапфира, столь же синие, как воды Мозамбикского залива в разгар жаркого дня, и такие же глубокие.

– Они в машине, – ответил он; у него возникло такое чувство, что он слышит свой голос со стороны.

– Ну так подайте их мне, – сказала она.

Он хотел было уже броситься торопливо исполнять ее повеление. Но тут вдруг его охватило неуловимое чувство, схожее с тем, что развилось у него на войне во Франции и предупреждало его о грозящей опасности. Ее лицо оставалось вполне безучастным, словно она считала, что усилия, которые приходится прилагать, удостаивая его разговором, потрачены впустую, как утомительная и скучная обязанность среди остальных увлекательных событий в ее жизни. Однако предостережение для него прозвучало ясно, как колокольный звон, и тут он вдруг заметил, как в глазах ее мелькнула какая-то тень, опасная и вместе с тем возбуждающая, словно очертания леопарда, который охотится за добычей, сам скрываясь в тени. Не вызов ли это, не провокация ли? Неожиданно до него дошло, что дочка Шона Кортни не должна быть до такой степени груба и высокомерна – не то воспитание. В таком поведении явно таился некий умысел.

На душе сразу стало легко до безумия, которое частенько рассеивало всякий страх в минуты опасных или отчаянных предприятий. И он улыбнулся ей. Улыбку вымучивать не пришлось, она явилась сама, естественная и дьявольски вызывающая.

– Разумеется, мисс Кортни. Конечно, я сию минуту подам вам эти ключи, как только вы скажете «пожалуйста».

Окружающие Сторму девушки громко и дружно ахнули и застыли от ужаса и восхищения, стреляя глазками то в сторону Стормы, то в сторону Марка.

– Скажи «пожалуйста» этому милому молодому человеку, Сторми, – покровительственным тоном, как разговаривают с маленькими детьми, проговорила голубоглазая Ирен, а остальные радостно захихикали.

Что-то вспыхнуло в синих глазах девушки, лишь на одно жуткое мгновение, и это был явно не гнев. Неспроста, подумал Марк; хотя он и не понял, что за этим таится, зато прекрасно уразумел, что это может иметь отношение к нему лично. Но вспышка погасла, и глаза девушки запылали уже непритворным гневом.

– Да как вы смеете! – тихо проговорила Сторма дрожащим голосом, и губы ее, словно мгновенно обескровленные, вдруг побелели.

Гнев ее вспыхнул слишком быстро, причем оказался несоизмеримо силен в ответ на его кроткую просьбу, и Марка охватил азарт: неужели ему удалось столь глубоко задеть ее? Он продолжал насмешливо, как бы слегка поддразнивая, улыбаться.

– А ты стукни его, дорогая, – продолжала подначивать Ирен.

В какой-то момент Марк подумал: чем черт не шутит, вдруг и вправду ударит.

– А ты закрой свой глупенький ротик и помалкивай, Ирен Лечарс.

– О-ля-ля! – злорадно проговорила Ирен. – Какие мы сегодня раздражительные!

Марк спокойно повернулся к машине и открыл дверцу.

– Куда это вы собрались?!

– Обратно в город.

Он сел за руль, завел двигатель и в окошко посмотрел на Сторму. Сейчас уже у него не оставалось никакого сомнения в том, что перед ним стоит красивейшее создание из всех, кого он когда-либо видел в жизни. Щеки пылают от гнева, тонкие темные волосы на висках после игры в теннис все еще влажны, крохотные завитки прилипли к нежной коже.

– Но это моя машина!

– Не беспокойтесь, вам ее доставят, но кто-нибудь другой, а что касается меня – я привык иметь дело с настоящими леди.

Снова последовали дружное «ах!» и смешки.

– Да он просто душка! – всплеснула руками Ирен.

Сторма и бровью не повела в ее сторону.

– Я скажу отцу – и вас уволят с работы.

– Да, вероятно, так оно и произойдет, – согласился он.

Секунду подумав, Марк на прощание кивнул и выжал сцепление. Перед первым поворотом он глянул в зеркало заднего вида: девицы тесной кучкой все еще стояли в своих беленьких платьицах, застыв, как мраморная скульптурная группа. «Нимфы, вспугнутые сатиром» – самое подходящее название, подумал он и рассмеялся, все еще пребывая в шальном, бесшабашном состоянии духа.

– Черт меня подери, – прошептал Дики Лэнком, в ужасе схватившись за голову. – Какая муха тебя укусила?

Он медленно, недоумевающе покрутил головой.

– Черт побери, она грубо со мной разговаривала.

Дики опустил руки, ошеломленно глядя на Марка:

– Она… грубо разговаривала… с тобой? Боже мой, я этого больше не вынесу. Неужели до тебя не дошло: если она с тобой вообще разговаривала, ты должен быть бесконечно благодарен ей за это. Ты что, не понимаешь, что на свете тысячи таких, как мы с тобой, которые за всю свою жизнь ни разу не удостоятся чести даже услышать оскорбление со стороны мисс Стормы Кортни?

– Я не собирался это просто так проглотить… – рассудительно начал Марк, но Дики прервал его рассуждения:

– Послушай, старина, я учил тебя всему, что знаю сам, но, похоже, так ничему и не научил. Ты должен не только проглотить это, но, если мисс Кортни вздумается пнуть тебя в твой толстый и глупый зад, ты должен немедленно ответить: «Разумеется, мэм, но сначала, позвольте, надену чистые трусы: боюсь запачкать вашу прелестную ножку!»

Марк расхохотался, бесшабашное настроение еще не покинуло его, хотя постепенно сходило на нет, а физиономия Дики еще более помрачнела.

– Давай-давай, смейся! Ты хоть понимаешь, что произошло? – спросил он, и не успел Марк ответить, как он продолжил: – Нас с боссом вызвали на ковер туда, – он показал пальцем, – на самый верх, к самому председателю правления. И мы с ним мчимся через весь город, трясемся от страха и не знаем, уволят нас или простят, повысят в должности и поздравят с высокими цифрами продаж. А там уже собралось все правление до одного человека, уверяю тебя, и у всех лица сотрудников похоронного бюро, которым только что сообщили об изобретении вакцины Пастера…

Дики тяжело вздохнул и замолчал – воспоминание было слишком болезненным.

– Но ты же не потребовал от нее прямо, чтобы она сказала «пожалуйста», правда?

Марк кивнул.

– И не сказал ей в лоб, что она не леди?

– Нет, не в лоб, конечно, – ответил Марк. – Но намекнул.

Дики Лэнком медленно провел ладонью по лицу – ото лба до самого подбородка.

– Надеюсь, ты понимаешь, что я просто обязан тебя уволить…

Марк снова кивнул.

– Послушай, Марк, – сказал Дики, – я пытался, я сделал все, что мог. Я показал им цифры твоих продаж. Сказал, что ты еще молодой, импульсивный… я там целую речь толкнул.

– Спасибо тебе, Дики.

– Когда я закончил, меня тоже чуть не уволили.

– Тебе не следовало за меня подставлять свою голову.

– Да любого другого… ты мог бы прицепиться к кому угодно, старик, даже мэру по морде заехать, послать ругательное письмо королю, но вот почему, ради всего святого, скажи мне, почему тебе вздумалось наброситься именно на дочку Кортни?

– Знаешь почему, Дики? – спросил Марк.

Теперь настала очередь Дики молча качать головой.

– Я получил от этого жуткое удовольствие… каждой секундой наслаждался.

Дики громко застонал. Достав из кармана серебряный портсигар, открыл и протянул Марку. Они закурили и несколько минут молчали.

– Значит, я уволен? – спросил наконец Марк.

– Именно это я уже минут десять пытаюсь тебе втолковать, – кивнул Дики.

Марк принялся освобождать ящики своего стола. Потом остановился.

– А генерал… сам генерал Кортни требовал мою голову?

– Понятия не имею, старик… но наверняка так оно и было.

Марку очень хотелось думать, что генерал здесь ни при чем. От столь большого человека трудно ожидать такой мелкой мести. Он попытался представить: генерал вдруг врывается в торговый зал, злобно размахивая хлыстом.

Человек, который способен мстить за столь ничтожную импульсивную вспышку, способен и на большее – например, убить старика, чтобы отобрать у него землю.

От этой мысли ему стало нехорошо, и он поскорее постарался ее отбросить.

– Ладно, думаю, мне пора идти.

– Мне очень жаль, старина. – Дики встал и смущенно протянул ему руку. – Как у тебя с деньгами? Могу одолжить десятку, перекантоваться на первое время.

– Спасибо, Дики, думаю, и так перекантуюсь.

– Послушай, Марк… – порывисто выпалил Дики. – Ты подожди, потерпи немного; пройдет месяц-другой, пыль осядет, и, если сам не устроишься где-нибудь, приходи. Постараюсь тебя втихаря пристроить… в платежную ведомость можно будет вписать тебя под чужой фамилией.

– До свиданья, Дик, и спасибо тебе за все. Это не просто слова, я говорю серьезно.

– Буду скучать без тебя, старина. Смотри впредь будь осторожней.

Ломбард находился на Солджас-уэй, почти прямо напротив железнодорожной станции. Маленькая передняя комнатка, где принимали посетителей, оказалась завалена огромным количеством ценных – и не совсем – вещей, да и просто хламом, много лет оставляемым здесь нуждающимися в деньгах людьми.

Грустью веяло от унылых, пожелтевших от времени подвенечных платьев, от пыльных витрин со старыми обручальными кольцами, часами с гравировкой, портсигарами и серебряными фляжками для спиртного – все эти вещи когда-то были подарены кому-то с любовью или в знак уважения, у каждой из них имелась своя печальная история.

– Два фунта, – сказал хозяин ломбарда, едва взглянув на костюм.

– Да ему всего три месяца, – тихо возразил Марк. – И я за него заплатил пятнадцать.

Хозяин пожал плечами, и очки в стальной оправе съехали ему на кончик носа.

– Два фунта, – повторил он и большим пальцем, казавшимся таким же серым и пыльным, как и весь его ассортимент, подвинул очки обратно.

– Ну хорошо… а что вы скажете об этом?

Он открыл небольшую синенькую коробочку и показал бронзовый диск, уложенный в обшитое шелком гнездышко и пришпиленный с помощью нарядной трехцветной ленточки белого, красного и синего цветов. Военная медаль «За отвагу», которую с гордостью носят военнослужащие младшего командного состава разных званий.

– У нас таких побрякушек полно… они мало кому нужны, – сказал хозяин и поджал губы. – Двенадцать фунтов десять шиллингов.

– Долго храните до того, как продавать? – спросил Марк; ему вдруг стало жаль расставаться с этим кусочком металла на шелке.

– Один год.

Последние десять дней непрерывных поисков работы вконец истощили его денежные запасы, да и бодрость духа тоже.

– Согласен, – сказал он хозяину.

Пока тот выписывал квитанцию, Марк успел побродить по закоулкам магазина. Обнаружил связку старых военных ранцев, выбрал себе один. Подошел к стойке с винтовками, в основном старыми, системы Мартини и Маузера – ветераны бурской войны, – но одна из них отличалась от остальных. Приклад выглядел почти как новенький, смазанные металлические части блестели, взгляд не находил ни царапин, ни следов ржавчины. Марк взял винтовку: и форма ее, и ощущение, когда держишь ее в руках, пробудили вереницу воспоминаний. Он постарался поскорее отбросить их. Там, куда он собирался отправиться, винтовка ему пригодится, и разумнее иметь оружие, которое хорошо знаешь. Само Провидение подсунуло ему здесь «ли-энфилд», а воспоминания… пошли они к черту, решил он.

Он открыл затвор и, глядя через казенную часть на свет, попадающий через открытую дверь с улицы, проверил ствол. Канал безупречен, нарезка почти идеальная, отчетливо видны ее блестящие спирали, без порохового нагара или оспин коррозии. Прежний владелец умел ухаживать за оружием.

– Сколько? – спросил он хозяина.

Глаза этого человека за стеклами очков превратились в безжизненные пуговицы.

– Это очень хорошая винтовка, – сказал он, – я заплатил за нее кучу денег. Вместе с ней идет еще сотня патронов.

«Пожил в большом городе и стал каким-то совсем слабеньким, – думал Марк. – Прошагал всего-то пяток миль, а ноги уже болят, ремень винтовки и лямки ранца больно врезаются в плечи».

Во время первого ночлега, когда он лежал у костра, а потом уснул, у него возникло такое чувство, будто его избили палкой. А утром, пытаясь сесть, он застонал от боли: ноги не разгибались, то же самое происходило со спиной и с плечами.

Первую милю после ночлега он едва ковылял, будто старик, пока мышцы не размялись как следует, а когда достиг козырька нагорья и стал спускаться к прибрежной низине, дело пошло совсем хорошо.

От Андерсленда он старался держаться как можно дальше и через реку переправлялся на пять миль выше по течению. Раздевшись, сложил одежду, ранец и винтовку на голову и двинулся через реку вброд по мелководью между белыми песчаными отмелями. Потом, не одеваясь, растянулся на скале, словно ящерица. А когда подсох на солнышке, снова оделся и двинулся дальше на север.

На третий день он уже приноровился шагать размашистым охотничьим шагом, и ранец на спине больше не мешал. Идти по холмистой местности было нелегко, приходилось то подниматься, то спускаться, нагружая все мышцы. Чтобы пройти сквозь густые заросли колючего кустарника, приходилось постоянно менять направление, что отнимало много времени и почти вдвое увеличивало дистанцию между начальной и конечной точками похода. Вдобавок высохшая трава сыпала семенами; острые, как и шипы кустарника, они легко проходили сквозь шерстяные носки и вонзались в ступни. Чуть не каждые полчаса приходилось останавливаться и вытаскивать их; однако в этот день он прошел миль тридцать, не меньше. Уже в сумерках Марк преодолел еще один из бесчисленных кряжей. Далекие голубоватые очертания Чакас-Гейт почти сливались с темнеющими вечерними облаками.

В ту ночь он остановился на ночлег под деревом колючей акации и при свете костра поужинал мясными консервами с маисовой кашей. Сухие ветки акации горели характерным для этой древесины ярким белым пламенем, распространяя вокруг запах ладана.

Генерал Шон Кортни стоял возле посудного шкафа из тикового дерева с рядами гравированных стеклянных зеркал и наборами столового серебра. В одной руке он держал резную вилку с ручкой из слоновой кости, а в другой – длинный нож шеффилдского серебра.

Ножом он сейчас орудовал не по назначению, а для наглядности, обращаясь к почетному гостю за своим столом.

– Я прочитал эту книгу за день, пришлось не спать до глубокой ночи. Поверь мне, Ян, это его лучшее произведение. Он проделал огромную исследовательскую работу, это выдающийся труд.

– С нетерпением жду минуты, когда начну читать, – отозвался премьер-министр, согласно кивая в знак признания заслуг автора обсуждаемого произведения.

– Она пока еще в рукописи. Лично я не вполне удовлетворен, считаю, что надо еще кое-что причесать и подчистить.

Вспомнив про жаркое, Шон ловкими однократными движениями ножа нарезал розовую говядину на пять тонких ломтиков, щедро опоясанных кольцом желтого жира.

Вонзив вилку в один из кусков, он положил мясо на фарфоровую розенталевскую тарелку, и слуга-зулус, в ниспадающей складками накидке из легкой белоснежной ткани с длинными, завязанными крест-накрест на талии концами и с феской на голове, немедленно отнес тарелку к месту во главе длинного стола, где должен сидеть сам Шон.

Шон отложил разделочный нож в сторону, вытер руки о льняную салфетку и, пройдя за слугой к столу, сел на место.

– Мы тут вот о чем подумали… не могли бы вы написать коротенькое предисловие к книжке? – спросил Шон, поднимая перед премьер-министром граненый хрустальный бокал пылающего красного вина.

Ян Кристиан Сматс наклонил голову, сидящую на узеньких плечах; в этом его движении было что-то птичье. Он отнюдь не отличался высоким ростом, а руки, лежащие перед ним на столе, казались почти хрупкими; он походил на философа или ученого, и впечатление дополняла аккуратная остренькая бородка.

Впрочем, трудно было поверить, что этот человек мал. В нем чувствовались огромная жизненная сила и колоссальное личное обаяние, что несколько не вязалось с его резким, тоненьким голоском.

– С огромным удовольствием, – ответил он. – Почту за честь.

Казалось, он даже вырос в своем кресле – такова была сила его личности, которую он внушал окружающим.

– Это вы оказываете мне честь, – слегка поклонившись, подал голос сидящий напротив Гаррик Кортни.

Шон с любовью посмотрел на брата. «Бедный Гарри», – подумал он и ощутил укол совести. Но с другой стороны, так думать о нем теперь казалось привычным. Гаррик сильно постарел и ослаб, превратившись в согбенного, седого, высохшего старика, и выглядел даже ниже ростом, чем маленький человек, сидящий напротив.

– Название уже придумали? – спросил Ян Сматс.

– Думаю назвать книгу «Юные соколы». Надеюсь, звучит не слишком пафосно для истории Королевского летного корпуса, как вы считаете?

– Нисколько, – согласился с ним Сматс. – Превосходное название.

«Бедный Гарри», – снова подумал Шон. Много воды утекло с тех пор, как погиб сбитый в воздушном бою Майкл, и эта книга заполнила страшную пустоту, оставленную в душе Гаррика смертью сына. Но удар оказался силен, и Гарри сильно сдал и постарел. Книгу он написал в память о Майкле и, конечно, вложил в нее всю свою огромную любовь к сыну. «Эту книгу я посвящаю капитану Майклу Кортни, кавалеру креста „За летные боевые заслуги“, юному соколу, который никогда больше не взлетит в синее небо». На Шона тоже нахлынуло горестное чувство утраты, и ему пришлось сделать усилие, чтобы подавить его.

Это не укрылось от его жены, сидящей на другом конце стола. За долгие годы совместной жизни она прекрасно изучила его и по малейшим движениям мускулов на лице, как по книге, читала, что творится у него на душе. Она сочувственно улыбнулась ему и увидела, что он ей ответил: широкие плечи расправились, он тоже улыбнулся в ответ, сжав челюсти, скрытые огромной бородой.

Руфь искусно сменила тему:

– Гарри, генерал Сматс пообещал прогуляться со мной сегодня по саду, хочет посоветовать, куда посадить протеи[11]11
  Протея – южноафриканский цветок, символ ЮАР.


[Закрыть], которые он привез со Столовой горы. А вы ведь у нас тоже известный ботаник. Хотите пойти с нами?

– Я еще раз предупреждаю вас, дорогая Руфь, – быстро, но веско сказал Ян Сматс, – у меня мало надежды, что они приживутся.

– Может быть, только рядом с леукадендронами, – осмелился предложить Гарри, – если найдем там прохладное местечко посуше.

– Именно! – согласился генерал.

Они тут же пустились в оживленную дискуссию. У Руфи получилось это столь ловко, что казалось, она вообще тут ни при чем.

Шон приостановился на пороге кабинета и долгим, медленным взглядом оглядел комнату. Как и всегда, ему доставляло особое удовольствие снова входить в это святилище.

Стеклянные двери выходили теперь на многочисленные клумбы с цветами, орошаемые высокими струями фонтанов, и благодаря толстым стенам в комнате оставалось прохладно даже в дремотной тишине африканского полудня.

Он подошел к письменному столу, массивному, темному и отполированному так, что он светился даже в прохладном полумраке, и опустился в кресло с вращающимся сиденьем, с удовольствием ощущая под собой мягкую, податливую кожу.

Справа, аккуратно сложенная на серебряном подносе, его ждала дневная почта. При взгляде на нее Шон вздохнул: несмотря на тщательный отбор, проделанный старшим клерком в его городском головном офисе, тут еще оставалось не меньше сотни конвертов.

Он еще потянул время, медленно крутанулся в кресле, еще раз оглядывая кабинет. Трудно поверить, что все это убранство спроектировала и декорировала женщина, – разве что женщина эта так любит и понимает своего мужчину, что способна предвосхитить его малейшие прихоти и фантазии.

Бо́льшая часть книг стояла на полках в темно-зеленых кожаных переплетах, на корешках красовался оттиснутый сусальным золотом герб Шона. Исключение составляли три высоких стеллажа, до самого потолка, с первыми изданиями, посвященными Африке. Его агент в Лондоне и еще один в Амстердаме получили от Шона карт-бланш на поиски этих сокровищ. Тут имелись первые издания произведений Стэнли, Ливингстона, Корнуоллиса Харриса, Бёрчелла, Мунро, а также почти все другие когда-либо публиковавшиеся книги исследователей или охотников Африки с автографами авторов.

Деревянные панели между стеллажами были увешаны картинами ранних африканских художников; полотна Бейнса светились, как драгоценные камни, своими яркими красками и наивными, почти детскими изображениями животных на фоне дикой природы. Одно из них, вставленное в изысканную резную раму из родезийского красного дерева, содержало подпись: «Моему другу Давиду Ливингстону от Томаса Бейнса».

Эти узы, связывающие его с историей родной страны, с ее прошлым, всегда приятно согревали Шона; входя сюда, он частенько впадал в состояние тихой мечтательности и грез.

Толстое ковровое покрытие скрадывало шаги, но в воздухе уже распространился легкий аромат духов, предупреждая Шона об ее присутствии, и он снова развернулся к столу. Она стояла возле его кресла, все еще тоненькая и стройная, как девочка.

– А я думал, что ты отправилась погулять с Гарри и Яном.

Руфь улыбнулась, и ему показалось, что она все так же юна и прекрасна, как много лет назад, когда он впервые увидел ее. Прохладный полумрак комнаты скрывал тонкие морщинки в уголках ее глаз и серебристые прядки в темных волосах, зачесанных назад и прихваченных ленточкой на затылке.

– Они там ждут меня, а я вот удрала на минутку, хотела убедиться, что ты получил все, чего хотел.

Она улыбнулась ему, выбрала в серебряной коробке сигару и принялась обрезать ее.

– Мне понадобится час, а то и два, – сказал он, бросая взгляд на кучу писем.

– Что тебе действительно нужно, Шон, так это помощник.

Она аккуратно обрезала сигару.

– Этим молодым нельзя доверять… – проворчал он.

Она легко рассмеялась, вложив сигару ему в рот.

– Ты говоришь как какой-нибудь замшелый старик. – Она зажгла спичку и сперва отвела руку в сторону, подождав, пока прогорит сера, а потом поднесла огонь к кончику сигары. – Недоверие к молодым – признак старости.

– С тобою рядом я останусь молодым навсегда, – слегка конфузясь, откликнулся он.

Даже после стольких лет совместной жизни, говоря ей комплимент, он немного смущался, и сердце ее наполнилось любовью к нему – Руфь знала, каких усилий ему это стоило.

Быстро наклонившись, она поцеловала его в щеку, и тут же он подхватил ее за талию мускулистой рукой, по-юношески сильной и энергичной, что до сих пор изумляло Руфь, и она оказалась сидящей у него на коленях.

– А ты знаешь, что делают с нахальными юными дамами? – усмехнулся он, плутовато щуря глаза.

– Шон! – запротестовала она с притворным ужасом. – А слуги? А наши гости?

Руфь неохотно вырвалась из его объятий и поправила юбку и прическу, хотя он успел-таки оставить на ее губах влажный и теплый поцелуй, пощекотать ее усами и дать почувствовать, каков вкус сигары.

– Какая я глупая. – Она печально покачала головой. – Вечно тебе доверяю, а ты…

А потом они улыбнулись друг другу, на секунду потеряв голову от любви друг к другу.

– Ой, гости! – вдруг вспомнила она, и пальцы ее метнулись к губам. – Ты не возражаешь, если я накрою стол к чаю в четыре часа? На берегу озера? Погода сегодня прекрасная.

Когда Руфь ушла, Шон еще целую минуту смотрел ей вслед – на проем двери, ведущей в сад. Потом еще раз удовлетворенно вздохнул и подвинул поближе поднос с письмами.

Работал он быстро, но сосредоточенно, карандашом приписывая внизу распоряжения и вместо подписи ставя свои инициалы: Ш. К.

«Нет! Но скажите им об этом помягче. Ш. К.».

«Пришлите цифры закупок за прошлый год – и отложите следующую отправку на основании предоставленных банковских гарантий. Ш. К.».

«Зачем это прислали мне? Перешлите Барнсу. Ш. К.».

«Согласен. Ш. К.».

«На отзыв Аткинсону, пожалуйста. Ш. К.».

Темы посланий были самые разные, как и их авторы – политики, финансисты, просители, старые друзья, проходимцы, попрошайки – кого здесь только не было.

Он взял еще один запечатанный конверт и уставился на него, не узнавая имени и не понимая, почему получил его.

«Марк Андерс, эсквайр, «Наталь моторс», Уэст-стрит, Дурбан».

Письмо было написано жирными буквами и цветистым почерком, какой ни с каким другим не спутаешь. Сразу узнав свой собственный почерк, Шон вспомнил, что он действительно посылал это письмо.

На конверте кто-то наискосок написал: «Адресат убыл, адрес для пересылки отсутствует, вернуть отправителю».

Шон зажал сигару в уголке рта и серебряным ножом для бумаги вскрыл конверт. В нем лежала карточка с тиснением – эмблемой полка.

Почетный командир и шеф, а также офицеры полка Натальских конных стрелков имеют честь и удовольствие пригласить МАРКА АНДЕРСА, ЭСКВАЙРА, на обед бывших военнослужащих полка, который состоится в Старой крепости…

В пропусках Шон своей рукой вписал имя этого парня, а в конце приглашения сделал приписку: «Обязательно приходите. Ш. К.».

А вот теперь приглашение вернулось. Шон нахмурился. Он всегда раздражался и расстраивался, если возникали препятствия в осуществлении его планов. Он сердито швырнул приглашение вместе с конвертом в мусорную корзину, но промазал: и то и другое, порхая, опустились на ковер.

Шон даже сам удивился, насколько резко у него упало настроение, правда работать он продолжал, но теперь уже сердито ворчал, разбирая письма, и распоряжения его стали гораздо более колкими.

«Этот человек либо глупец, либо плут – а скорее, и то и другое вместе, – и я ни в коем случае не стал бы рекомендовать его на такую важную должность, несмотря на все его родственные связи! Ш. К.».

Еще через час он закончил; в кабинете плавал сигарный дым – хоть топор вешай. Откинувшись на спинку кресла, он с наслаждением потянулся, как постаревший лев, и посмотрел на часы. Было уже без пяти минут четыре, и он встал.

Тут ему снова попалось на глаза испортившее ему настроение приглашение. Быстро нагнувшись, Шон поднял его и, пока шел к двери, прочитал еще раз. Задумчиво похлопал жесткой карточкой по открытой ладони. Медленно, тяжело ступая, вышел на солнце и зашагал по широкой лужайке.

На искусственном островке посередине озерца стояла беседка, к которой вела узенькая перемычка, соединяющая островок с лужайками.

Там уже собрались домочадцы и гости. Они сидели вокруг стола, установленного в тени под крышей беседки; эта крыша имела безумно мудреную конструкцию, с затейливой чугунной решеткой, раскрашенной карнавальными красками. Вокруг островка уже караулила стайка диких уток – птицы громко крякали, выпрашивая кусочки печенья или пирожных.

Сторма Кортни увидела идущего по лужайке отца; радостно пискнув, она выскочила из-за стола, где пила с остальными чай, и помчалась по перемычке, чтобы встретить его раньше, чем он дойдет до озера.

Шон легко подхватил ее, поднял, как ребенка, и поцеловал, и она всей грудью вдохнула его запах. Это был один из любимейших запахов в ее жизни, как запах дождя, падающего на горячую сухую землю, запах лошадей или моря. Отец для нее обладал особым, только ему свойственным запахом старой, блестящей от времени кожи.