Текст книги "Раскаты грома"

Глава 13

Они лежали бок о бок в траве, их рубашки намокли от росы. Ночь была тиха и неподвижна.

На небе ни облачка и очень яркие звезды. Впереди серебряная полоска Млечного Пути рельефно выделяла холмы над Тугелой, придавая им угрожающий вид.

Сол громко зевнул, и Шон тоже, невольно. Хотя они всю ночь не спали, это была не усталость – перед броском вперед, прямо на бурские ружья, давали себя знать натянутые нервы…

– До рассвета еще полтора часа, – прошептал Сол, и Шон хмыкнул. Что толку считать часы? В шесть сорок семь встанет солнце, и британская армия двинется за ними вперед по коричневой травянистой равнине.

Шон снова привстал на колени и обвел взглядом местность перед собой, медленно оглядывая берега Тугелы и стальной дорожный мост в ста ярдах впереди, проверяя, не прибавилось ли кустов у воды, не переместились ли они. Удовлетворенный, он снова лег.

– Боже, как холодно!

Шон почувствовал, как дрожит рядом с ним Сол, и с улыбкой ответил:

– Скоро согреемся.

Ясное ночное небо рассеяло вчерашнюю жару, трава мокрая, к холодным стволам ружей трудно прикасаться, но Шон давно научился не обращать внимания на неудобства. При необходимости он мог лежать совершенно неподвижно, позволяя мухам цеце садиться на шею и вонзать свои раскаленные жала в нежную кожу за ушами. Тем не менее, когда начало светать и настало время двигаться, он испытал облегчение.

– Ну я пошел, – прошептал он.

– Удачи. Когда вернешься, тебя будет ждать завтрак.

Предстояла работа для одного человека. Работа, которой Шон не радовался.

Они убедились, что на этой стороне реки буров нет; теперь, в последнюю минуту, когда бурам уже поздно менять расположение, кто-то должен переправиться и установить, какие силы удерживают мост. Пара бурских «максимов», накрывающих мост огнем, или даже заложенные заряды, готовые к взрыву, означали бы, что шансы на успех не просто незначительны – их нет.

Шон переместил ружье на спину и пополз в траве. Дважды он останавливался и прислушивался, но времени было мало – через час рассветет. Шон дополз до моста и залег в его тени, глядя на противоположный берег.

Никаких признаков движения. В сумерках холмы казались спинами темных китов в травяном море. Шон прождал пять минут – достаточно, чтобы шевельнулся даже самый усердный часовой.

– Начнем! – прошептал Шон и неожиданно испытал страх. Он даже не сразу узнал это чувство, потому что пережил его всего три-четыре раза за всю жизнь, но никогда по столь ничтожной причине. Он сидел у стальной опоры моста, чувствуя слабость в ногах и жжение в животе. И, только уловив в глубине горла вкус, похожий на вкус смеси рыбьего жира с чем-то давно сгнившим, он понял, что это.

«Я боюсь». Но удивление сразу сменилось тревогой.

Так вот как это бывает. Он знал, что такое бывало с другими. Слышал, как об этом говорили вечерами у лагерных костров, помнил слова и стоящую за ними жалость.

«Ja, слуга привел его в лагерь. Он дрожал как в лихорадке. Я подумал, он ранен.

– Дэниел, – спросил я, – Дэниел, что случилось?

– Сломалось, – ответил он; по его бороде текли слезы. – Сломалось у меня в голове. Я слышал, как оно сломалось. Бросил ружье и побежал.

– Он напал на тебя, Дэниел?

– Нет. Я даже не видел его, только слышал, как он кормится в буше. И тут у меня в голове сломалось, и я побежал.

– Он не был трусом. Я много раз охотился с ним, видел, как слон падал от его выстрела так близко, что едва не задевал ствол ружья. Он был хороший охотник, но слишком ушел в эту жизнь. И неожиданно что-то сломалось в его голове. Больше он не охотился».

«Я оброс страхом, как корабль обрастает ниже ватерлинии ракушками и водорослями, и теперь он готов утянуть меня под воду», – осознал Шон. И понял, что если сейчас побежит, как тот старый охотник, больше ему никогда не охотиться.

Он сидел скорчившись в темноте. Его сковал ледяной страх – он покрылся испариной, несмотря на холодный рассвет, и его затошнило. Это было физическое недомогание – Шон тяжело дышал разинутым ртом, маслянистая жидкость из живота рвалась наружу, он так ослабел, что ноги задрожали и ему пришлось ухватиться за стальную опору моста.

Так он простоял минуту, подобную вечности. Потом начал бороться со страхом, подавлять его, заставляя себя двигаться вперед, а ноги окрепнуть. И усилием воли, совсем близкий к бесконечному позору, не позволил сфинктеру расслабиться.

Он понял: старая шутка о трусах не лжет. И применима и к нему.

Шон пошел по мосту: не спеша поднять ногу, выдвинуть вперед, опустить и перенести на нее вес тела… Дышал он тоже спокойно и медленно, делая каждый вдох и выдох по команде сознания. Теперь он не мог доверить своему телу выполнение даже простейших функций – после того как оно так чудовищно его предало.

Если бы буры ждали на мосту, в то утро они убили бы его. Он не таясь медленно шел по середине моста в звездном свете, тяжелый и большой, и его ноги гулко ступали по металлу.

Металл под ногами сменился камнями. Противоположный берег.

Шон продолжал идти, спускаясь по середине дороги, следуя за ее мягким изгибом к темным холмам.

Он шел не один – ужас ревел в его голове, точно бурное море. Ремень соскользнул с плеча, ружье упало на дорогу. Шон стоял целую минуту, прежде чем решился наклониться и поднять его.

Потом он повернулся и пошел назад. Шел медленно, считая шаги, стараясь отсчитывать секунды и принуждая себя не бежать.

Он знал – если страх победит, с ним будет покончено. Он никогда больше не сможет охотиться.

– С тобой все в порядке?

Сол ждал его.

– Да.

Шон опустился на землю рядом с ним.

– Видел что-нибудь?

– Нет.

Сол смотрел на него.

– Ты уверен, что все в порядке?

Шон вздохнул. Когда-то он уже пугался. Страх пришел к нему в шахте под обрушившимися камнями. Потом в той же шахте он поборол его и вышел один, без страха. И на этот раз он точно так же надеялся оставить страх на том берегу, но страх последовал за ним. И Шон понял, что страх его никогда не покинет. Теперь он всегда будет рядом.

«Придется обуздать его, – подумал он. – Приучить к узде и седлу».

– Да, со мной все в порядке, – ответил он Солу. – Который час?

– Полшестого.

– Пошлю Мбежане обратно.

Шон встал и пошел туда, где с лошадьми ждал Мбежане.

Он протянул Мбежане небольшой квадрат зеленой ткани – оговоренный заранее сигнал о том, что ни мост, ни деревню не защищают крупные силы.

– Я вернусь, – сказал Мбежане.

– Нет. – Шон покачал головой. – Тебе здесь нечего делать.

Мбежане отвязал лошадей.

– Оставайся с миром.

– Иди с миром.

Шон радовался, что Мбежане здесь не будет – он не сможет стать свидетелем, если Шона сломает этот вновь обретенный страх.

«Нет, я не должен сломаться, – мрачно решил он. – Сегодня день испытания. Если я его выдержу, значит я, вероятно, обуздал страх».

Он вернулся туда, где в темноте ждал Сол. Лежа рядом, они наблюдали рассвет.

Глава 14

Тьма отступала, с каждой минутой поле их зрения расширялось. Теперь мост четким геометрическим рисунком выделялся на темных холмах.

Потом Шон смог разглядеть темные кусты на фоне более светлой травы и камня.

Новорожденный свет искажал расстояния, делал высоты впереди более далекими и уже не враждебными. Над рекой длинной вереницей пролетели цапли – они летели достаточно высоко, чтобы попасть в лучи солнца, и казались ярко сверкающими золотыми птицами в мире теней. С рассветом поднялся холодный ветер, его шорох в траве смешивался с журчанием речной воды.

Потом солнце осветило холмы, словно благословляя армию Республики. Туман в ущельях корчился в агонии от его тепла, и настал день, светлый и чистый, как роса.

Шон в бинокль разглядывал возвышения впереди.

В сотнях мест виднелись дымы, словно вся армия буров варила кофе.

– Думаешь, они нас заметили? – спросил Сол.

Шон покачал головой, не опуская бинокль. Два небольших куста и укрытие из травы надежно скрывали их.

– Ты уверен, что с тобой все в порядке? – снова спросил Сол.

Лицо Шона было искажено болезненной гримасой.

– Живот болит, – хмыкнул Шон. «Пусть начнется. Пусть поскорей начнется». Ожидание хуже всего.

И тут земля под Шоном задрожала; дрожь была очень слабая, но Шон почувствовал облегчение.

– Пушки пошли. – Он встал, используя кусты как укрытие, и оглянулся.

Единой колонной, через строго равные интервалы пушки двигались к полю боя. Они были еще далеко и казались крошечными, но быстро росли; всадники на передних лошадях каждой упряжки подгоняли ее. Они подъехали ближе – Шон увидел, как поднимаются и опускаются руки с хлыстами, услышал грохот колес и крики всадников.

Шестнадцать пушек, сто пятьдесят лошадей, которые их тащат, и сто человек, которые их обслуживают. Но на обширной равнине у Коленсо колонна казалась маленькой и незначительной. Шон посмотрел за нее и увидел марширующую следом пехоту: выстроившись в подобные частоколу шеренги, тысячи солдат ряд за рядом шли по равнине. Шон почувствовал прежнее дикое возбуждение. Он знал, что армия движется по ориентирам, которые ночью установили они с Солом, и что им первым из всех этих тысяч предстоит пройти по мосту.

Возбуждение, которое он испытывал сейчас, отличалось от всего пережитого раньше. Оно было острее, пикантнее, приправленное красным перцем страха. Впервые в жизни Шон почувствовал, что страх может быть приятным.

Он следил, как разворачиваются люди и орудия – фигуры на коричневом игровом поле, которые победят или погибнут в зависимости от того, какие карты сдаст война. И знал, что он – одна из этих фигур. Это знание одновременно пугало и заставляло ликовать.

Пушки были уже близко. Шон разбирал отдельные слова в криках верховых, видел на их лицах такое же возбуждение.

Близко… пожалуй, слишком близко. Шон тревожно оглянулся на грозные высоты за рекой, измеряя расстояние. Около двух тысяч ярдов, дальность ружейного выстрела. А орудия продолжали движение.

– Боже, они с ума сошли? – вслух спросил Шон.

– Пора начинать обстрел. – Сол тоже понял опасность. – Нельзя подходить ближе.

А орудия неумолимо приближались. Звуки их движения превратились в низкий гром; за ними с влажной от росы земли лениво поднималось облако пыли; на губах лошадей выступила пена, постромки натягивались.

– Они в пределах досягаемости. Остановитесь, ну! – простонал Шон. – Это будет бойня.

Всадники поднимались на стременах, проверяя состояние колес. Артиллеристы спрыгивали с лошадей, отпуская их на волю, а сами принимались отцеплять и разворачивать пушки. И в этот миг беспомощности, когда люди толпились у орудий, разворачивая их к холмам, под истерическое ржание вставших на дыбы лошадей, в эти мгновения, раньше чем снаряды были выгружены и ровными рядами разложены возле пушек, – именно тогда буры открыли огонь. Звуки выстрелов не были воинственными, им не хватало ярости – ослабленные расстоянием, они напоминали хлопки сотни шутих, и поначалу последствия не были заметны. Достаточно густая трава скрывала удары пуль, а пыль слишком пропиталась росой, чтобы подниматься, обозначая места попаданий.

Потом упала и забилась лошадь, она потащила за собой и вторую. Два человека бросились перерезать упряжь, но один не добежал. Он неожиданно сел в траву и поник головой. Упали еще две лошади, одна дико мотала ногой – пуля перебила ее выше колена.

– Убирайтесь! – закричал Шон. – Уходите, пока есть время! – но его голос не долетел до артиллеристов, заглушенный криками людей и раненых лошадей. Послышался новый звук, который Шон не сумел определить, – звук, похожий на стук града по жестяной крыше: вначале отдельные удары, потом все более частые, словно в неровном ритме застучали сотни молотов, – и Шон понял, что это пули бьют по металлу пушек.

Он видел, как артиллерист рухнул и заклинил затвор; его оттащили. Подносчик снарядов уронил свой груз и упал; его ноги задергались, потом застыли. Одна из лошадей вырвалась и поскакала по равнине, волоча за собой оборванную упряжь. Из травы возле батарей поднялась стая диких фазанов и полетела в сторону реки, потом на быстрых крыльях опустилась в укрытие. А за пушками ряды пехоты продолжали невозмутимо приближаться к лабиринту домов покинутой деревни Коленсо.

И вдруг с грохотом, от которого задрожала земля, выбросив шестнадцать длинных столбов голубого дыма, заговорили орудия.

Шон успел повернуть бинокль и увидеть на вершине первые разрывы. Быстро расцвели зеленовато-желтые злые цветы пламени лиддита, потом по ветру потянулся густой черный дым.

Снова загремели орудия, и опять – с каждым залпом все более беспорядочно, пока грохот не стал непрерывным.

Четкая линия холмов расплылась и потерялась в пыли и парах лиддита. Был виден и дым – его сероватый покров, сотканный выстрелами из тысяч ружей, опоясал высоты.

Шон быстро поставил прицел своего «ли-метфорда» на тысячу ярдов, лег, опираясь на локти, и начал вслепую стрелять в окутывающий высоты дым. Рядом с ним стрелял Сол.

Шон дважды опустошил магазин, прежде чем снова оглянулся на орудия.

Темп огня снизился. Большинство лошадей лежали в траве. Лафеты тащили за собой мертвецов; за ними укрывались тяжело раненные. Там, где орудие обслуживали шестеро артиллеристов, сейчас подносили снаряды и вели стрельбу лишь трое или четверо.

– Дураки, проклятые дураки, – прошептал Шон и снова начал стрелять, сосредоточив все внимание на том, чтобы одним движением отвести затвор, снова продвинуть его вперед, посмотреть в прицел на дымное облако и выстрелить. Он не считал выстрелы и, всякий раз как затвор щелкал пустой, доставал из патронташа новую обойму и перезаряжал ружье. Он взмок и почувствовал, как пот стекает из-под мышек; в ушах гудело от выстрелов, плечо начинало болеть.

Постепенно его охватило ощущение нереальности происходящего, вызванное грохотом орудий и запахом горящего пороха. Казалось, он вечно будет лежать тут и стрелять в ничто, в дым. Потом реальность отступила еще дальше, осталась только мушка прицела, выделяющаяся в аморфном тумане. Уши Шона заполнила оглушительная тишина, погасившая звуки битвы. Он был одинок и спокоен; от одуряющих потоков дыма и непрерывных одинаковых движений – зарядить, выстрелить – его тело отяжелело, а ум отупел.

Неожиданно это прекратилось. Над ними словно пронеслись с шумом гигантские крылья, вращаясь, расширяясь, вырастая в небе, как цветок.

– Что за…

– Шрапнель! – выдохнул Сол. – Теперь им конец.

С грохотом и треском бурские норденфельдты высаживали на равнину свои ватные цветы дыма, обрушивая на орудия и еще работающих у них людей свистящую, ослепляющую сталь.

Потом послышались голоса. Ошеломленному орудийным грохотом Шону потребовалась минута, чтобы определить их источник. Он совсем забыл о пехоте.

– Сомкнуть ряды! Держать строй!

– Не бежать! Спокойней, ребята. Не бежать.

Длинные ряды людей, которые выгибались и снова распрямлялись по приказам офицеров. Держа строй, солдаты неторопливо шли, прижимая к груди ружья; вот они миновали пушки. За ними на равнине оставались фигуры в хаки; некоторые лежали неподвижно, другие дергались и кричали.

Но как только в рядах появлялись бреши, их тут же заполняли под крики:

– Сомкнуть ряды! Сомкнуться на фланге!

– Они идут на железнодорожный мост. – Шон почувствовал приближение катастрофы. – Разве они не знают, что он разрушен?

– Надо остановить их.

Сол поднялся и встал рядом с Шоном.

– Почему эти придурки не держатся ориентиров? – гневно выкрикнул Шон вопрос, на который не было ответа. Он сделал это, чтобы потянуть время, отсрочить миг, когда придется покинуть непрочное укрытие из травы и выйти на открытое место, под шрапнель и огонь «маузеров». Страх вернулся. Шон не хотел выходить туда.

– Пошли, Шон. Мы должны их остановить.

И Сол побежал к приближающимся рядам пехотинцев; он походил на тощую маленькую обезьяну. Шон глубоко вдохнул и на мгновение задержал выдох, прежде чем последовать за Солом.

В двадцати шагах перед первым рядом пехоты энергично вышагивал на длинных ногах офицер с обнаженной шпагой в руке.

– Эй, вы! – крикнул ему Шон и замахал шляпой, чтобы привлечь внимание. Это ему удалось. Офицер посмотрел на него яркими голубыми глазами (как уколол штыком), и нафабренные кончики его усов дернулись. Он зашагал в сторону Шона и Сола.

– Вы идете не к тому мосту, – крикнул Шон высоким от волнения голосом. – Мост взорван, там не перейти!

Офицер подошел к ним и остановился.

– А вы, к дьяволу, кто такие, позвольте узнать?

– Проводники… – начал Шон и дернулся – пуля из «маузера» ударила в землю у его ног. – И уберите эту вашу проклятую шпагу! Она понадобится вам на том берегу, где ждут буры.

Офицер, полковник, судя по знакам различия на плечах, посмотрел на Шона, нахмурившись.

– Обратитесь по форме, сержант.

– К черту! – ответил Шон. – Поворачивайте отряд к дорожному мосту. – Он показал на металлическое сооружение слева, которое виднелось сквозь колючие деревья. – Если будете продолжать идти в этом направлении, вас разорвут на куски.

Еще мгновение полковник смотрел на Шона своими колючими глазами, потом поднес к губам серебряный свисток и резко свистнул.

– В укрытие! – закричал он. – В укрытие!

Первый ряд немедленно залег в траву. Остальные ряды утратили свою стройность, солдаты колебались.

– В деревню! – крикнул кто-то. – Укрыться в домах!

И вся тысяча солдат наперегонки бросилась укрываться в пустых домах Коленсо.

Они бежали по тихим улицам, ныряли в двери и окна.

Через тридцать секунд все исчезли.

– Теперь в чем дело? – спросил полковник, снова поворачиваясь к Шону. Шон, сознавая, что они стоят открыто и что в отсутствие других целей буры начинают проявлять к ним повышенный интерес, нетерпеливо повторил свое объяснение.

– Вы уверены?

– Черт побери! Конечно, уверен. Мост разрушен, а все проволочные заграждения сброшены в реку. Вам по нему не пройти.

– Идемте со мной.

Полковник пошел к ближайшему дому, Шон за ним. Впоследствии он никак не мог понять, как ему удалось пройти эти сто ярдов и не побежать.

– Ради Бога, уберите шпагу, – сказал он полковнику под свист пуль.

– Нервничаете, сержант?

Полковник впервые улыбнулся.

– Вы чертовски правы.

– Я тоже. Но я не могу допустить, чтобы мои люди поняли это, верно? – Он поправил перевязь на поясе и сунул под нее шпагу. – Как вас зовут, сержант?

– Шон Кортни, Натальский корпус проводников. А вас?

Шон инстинктивно пригнулся, когда мимо его головы просвистела пуля, и полковник улыбнулся фамильярности вопроса.

– Ачесон. Джон Ачесон. Второй батальон шотландских стрелков.

Они дошли до дома. Не в силах больше сдерживаться, Шон благодарно нырнул в кухонную дверь и обнаружил внутри Сола. Тот протянул Шону сигару и поднес спичку.

– Эти сумасшедшие южане! – сказал он. – Да и ты не лучше – прогуливаешься в разгар боя.

– Ну хорошо, Кортни. – Ачесон тоже вошел в кухню. – Давайте рассмотрим положение дел.

Он молча слушал, пока Шон передавал все подробности. Шону приходилось повышать голос, чтобы перекричать свист и грохот бурской артиллерии и рев тысячи ружей Ли-Метфорда, отвечавших из окон и дверей деревенских домов. Кухню превратили в перевязочную, и стоны и шепот раненых усиливали сумятицу и шум.

Когда Шон договорил, Ачесон подошел к окну. Он посмотрел на железнодорожную линию, где в парадном строю стояли орудия, но молчали. Уцелевшие артиллеристы уносили своих раненых в глубокую донгу – ущелье в тылу батареи.

– Бедняги, – прошептал Шон. Он видел, как одному из убегающих артиллеристов пуля попала в голову, так что каска отлетела в розовом облаке крови.

Это зрелище как будто подействовало и на Ачесона.

– Ну ладно, – сказал он. – Пойдем по дорожному мосту. Идемте, Кортни.

За ними раздался крик, и Шон услышал, как упал человек. Но не оглянулся. Он смотрел на мост впереди. Хотя его ноги механически двигались, мост как будто не приближался. Здесь, у реки, колючие деревья росли гуще и давали некоторое укрытие от пуль безжалостных стрелков на противоположном берегу. Но люди продолжали падать под свист шрапнели.

– Давайте перейдем! – крикнул сзади Сол. – Займем лучшие места на той стороне.

– Идем, – согласился Шон, и они побежали. Они первыми вбежали на мост, Ачесон за ними.

Выкрашенный серой краской металл покрылся шрамами от пуль, но – о чудо! – мост неожиданно кончился. Они очутились на противоположном берегу Тугелы.

Рядом с дорогой тянулась дренажная канава, и оба с облегчением нырнули в нее. Шон оглянулся. По мосту бежала масса людей в хаки; всякое подобие порядка исчезло, когда солдаты вошли в узкое горло моста, а бурские пули продолжали косить их.

Перебравшись через мост, передовые рассыпались по берегу в обе стороны, а на мосту шла настоящая бойня. Плотная масса бранящихся, сердитых, испуганных и умирающих людей.

Увиденное ужаснуло Шона.

Мертвые и раненые падали через низкие перила моста в бурные воды Тугелы, чтобы утонуть или попытаться добраться до берега. Но поток людей на мосту не иссякал. Перебежавшие укрывались в канавах и за склоном речного берега.

Шону было ясно, что атака захлебывается. Когда уцелевшие прыгали в канаву и прижимались к ее дну, Шон по их лицам видел, что они вконец лишились присутствия духа. Бойня на мосту уничтожила дисциплину, которая удерживала людей в аккуратно двигавшихся рядах; рядовые и офицеры смешались в усталую испуганную толпу. Группы, залегшие в канавах и на берегу, были разъединены; укрытий для продолжавших прибывать людей не хватало. Огонь буров не ослабевал, мост был забит грудами тел, и теперь каждой следующей волне приходилось перебираться через них, наступая на мертвых и раненых, а пули из бурских ружей продолжали хлестать по ним, как принесенный ветром дождь.

Ручьи яркой свежей крови стекали по опорам моста, страшно выделяясь на коричневой краске, поверхность реки окрасилась в шоколадно-коричневый цвет, и пятно этого цвета медленно расширялось вниз по течению. Тут и там отчаянные голоса пытались перекрыть какофонию боя в попытках навести порядок.

– Здесь двадцать первый. Начиная с меня двадцать первый.

– Огонь без приказа. По высотам. Десять быстрых выстрелов.

– Носилки сюда!

– Билл! Где ты, Билл?

– Боже! Господи Иисусе!

– Вставайте, парни! Вставайте!

– Двадцать первый, примкнуть штыки!

Некоторые по плечи высунулись из канав, отвечая на огонь буров, кое-кто уже пил из фляг с водой. Сержант пытался исправить заклинившее ружье и негромко бранился, не поднимая головы. Рядом с ним, прислонившись спиной к стене, широко расставив ноги, сидел человек и смотрел, как кровь течет из раны в его животе.

Шон встал, и ему в щеку дохнул ветер, поднятый пролетевшей пулей. В животе у него свернулась холодная змея страха. Он выбрался из канавы.

– Пошли! – крикнул он и побежал к холмам.

Перед ним расстилалась открытая местность, похожая на луг, впереди провисло на столбах старое проволочное ограждение. Он добежал до него, занес ногу и с силой пнул столб. Столб сломался на уровне земли, проволока упала. Шон перепрыгнул через нее.

– Они не идут! – крикнул позади Сол, и Шон остановился.

Они вдвоем стояли посреди поля, и ружья буров старательно искали их.

– Беги, Сол! – крикнул Шон и сорвал шляпу. – Вперед, ублюдки!

Он помахал шляпой солдатам.

Пуля прошла на волосок от него, он пошатнулся от ветра, поднятого ее полетом.

– Сюда! За нами! Вперед!

Сол не бросил его. Он возбужденно приплясывал и размахивал руками.

– Вернитесь! – услышали они голос Ачесона. Полковник по пояс высунулся из канавы. – Возвращайтесь, Кортни!

Атака захлебнулась. Шон сразу увидел это и понял мудрость решения Ачесона. Дальнейшее продвижение по открытому полю перед высотами – настоящее самоубийство. Решимость, которая гнала его вперед, дрогнула, ужас порвал поводок, на котором Шон его удерживал. Шон побежал назад, всхлипывая, пригибаясь, двигая локтями в такт движению парализованных ужасом ног.

Неожиданно в бежавшего рядом Сола попала пуля. Она угодила ему в голову, бросила вперед; ружье выпало у него из рук. Крича от боли и удивления, он упал и проехался на животе.

Шон не остановился.

– Шон! – услышал он за собой голос Сола. – Шон!

Крик был полон отчаяния и ужаса, но Шон закрыл перед ним сознание и бежал к безопасности канавы.

Оставь его, кричал ужас Шона. Оставь его. Беги! Беги!

Сол с окровавленным лицом полз следом, не сводя глаз с лица Шона.

– Шон!

Оставь. Отвернись. Брось его. Но в этом жалком, залитом кровью лице теплилась надежда – пальцы Сола впивались в жесткую траву, и он волокся вперед.

Вопреки всем доводам рассудка Шон вернулся к нему.

Пришпориваемый ужасом, он нашел в себе силы, чтобы поднять Сола и бежать дальше с ним.

Ненавидя себя как никогда раньше, Шон брел к дренажной канаве с Солом на руках. Время замедлилось и словно растянулось в целую вечность.

– Будь ты проклят! – с ненавистью кричал он Солу. – Пошел к чертям!

Эти слова – красноречивое выражение ужаса – легко срывались с губ.

Но тут земля ушла у него из-под ног, и он упал. Вдвоем они перевалились в канаву, и Шон откатился от Сола. Он лежал, прижимаясь лицом к земле, и дрожал, словно в лихорадке.

Медленно возвращался он из далей, куда загнал его страх, и наконец смог поднять голову.

Сол сидел у стенки канавы. Лицо его было вымазано грязью и кровью.

– Как дела? – прохрипел Шон, и Сол тускло посмотрел на него.

Ярко светило солнце, было очень жарко. Шон снял пробку с фляги с водой и поднес горлышко к губам Сола. Сол с трудом глотнул, вода полилась из угла его рта на подбородок и рубашку.

Потом Шон напился сам, отдуваясь от удовольствия.

– Посмотрим твою голову.

Он снял с Сола шляпу, и кровь, собравшаяся за тульей, свежим потоком хлынула Солу на шею. Разведя влажные черные волосы, Шон увидел царапину на коже.

– Только задело, – сказал он и поискал в кармане Сола санитарный пакет. Обвязывая голову Сола неаккуратным тюрбаном, он заметил странную тишину, воцарившуюся на поле. Эту тишину не нарушали, а скорее подчеркивали голоса окружающих и отдельные выстрелы с высот.

Бой кончился. «По крайней мере мы перебрались через реку, – с горечью подумал Шон. – Осталось только вернуться».

– Как ты себя чувствуешь? – Он смочил носовой платок и вытер кровь и грязь с лица Сола.

– Спасибо, Шон.

Неожиданно Шон понял, что глаза Сола полны благодарности, и это смутило его. Он отвел взгляд.

– Спасибо тебе – за то, что пошел за мной. Я никогда не забуду этого. Никогда в жизни.

– Ты бы сделал то же самое.

– Нет, не думаю. Я бы не смог. Я испугался, я ужасно испугался, Шон. Ты никогда этого не узнаешь. Не узнаешь, что значит так испугаться.

– Забудь, Сол. Оставим это.

– Я должен тебе сказать. Я у тебя в долгу – отныне я у тебя в долгу. Если бы ты не вернулся за мной… Я бы остался там. Я у тебя в долгу.

– Заткнись, черт побери!

Шон увидел, что выражение глаз Сола изменилось – зрачок сузился, превратился в точку. Сол бессмысленно, по-идиотски качал головой. Пуля контузила его. Но это не смягчило гнев Шона.

– Заткнись! – рявкнул он. – Думаешь, я не знаю страха? Я там так испугался… я ненавидел тебя. Слышишь? Я тебя ненавидел!

Потом Шон сбавил тон. Он должен объяснить Солу – и себе. Выговориться, оправдать свой страх и найти ему место в общем порядке вещей.

Неожиданно он почувствовал себя очень старым и мудрым. В его руках ключ к загадке бытия. Все так ясно, потому что он наконец понял это и может объяснить другим.

Они сидели на солнце, в стороне от окружающих, и Шон перешел на настойчивый шепот, пытаясь заставить Сола понять, пытаясь передать ему знание, которое содержало всю правду.

Рядом с ними лежал капрал-стрелок. Лежал на спине, мертвый, мухи ползали по его глазам и откладывали яйца, похожие на зернышки риса, прилепившиеся к ресницам мертвеца.

Сол тяжело навалился на плечо Шона и время от времени качал головой, слушая его. Он слышал, как запинается Шон, как торопится изложить свои мысли, слышал отчаяние в его голосе, когда Шону не удавалось передать даже несколько крупиц той истины, которая вся только что была ему ясна. Слышал, как Шон замолчал, опечаленный тем, что потерял вновь найденное.

– Не знаю, – признал наконец Шон.

И тогда заговорил Сол. Его голос звучал глухо, а взгляд плыл, когда он смотрел на Шона из-под окровавленного тюрбана.

– Руфь, – сказал он. – Ты говоришь, как Руфь. Иногда ночью, если она не может уснуть, она пытается объяснить мне. И я почти понимаю, она почти находит, но потом останавливается. «Не знаю», – говорит она наконец.

Шон отодвинулся и посмотрел Солу в лицо.

– Руфь? – негромко спросил он.

– Руфь – моя жена. Она тебе понравится, Шон, и ты ей понравишься. Она такая смелая – пришла ко мне через бурский фронт. И всю дорогу от Претории ехала одна. Ко мне. Я не мог в это поверить. Всю дорогу. Просто однажды она явилась в наш лагерь и сказала: «Привет, Сол. Я здесь!» Вот так просто. Она тебе понравится, Шон, когда вы познакомитесь. Она такая красивая, такая спокойная.

В октябре, когда дуют сильные ветры, они налетают разом в один тихий безветренный день. Примерно с месяц бывает сухо и жарко, потом издалека доносится глухой шум. Он быстро нарастает, ветер приносит пыль, деревья гнутся, качают ветвями. Ты видишь его приближение, но никакие приготовления не помогают, когда он приходит.

Сильный рев и туча пыли окутывают тебя, и ты немеешь и слепнешь, захваченный этой яростью.

Точно так же и Шон узнавал чудовищный гнев, который едва не заставил его убить человека, узнавал – но все равно не мог встретить его во всеоружии. И вот гнев обрушился на него, рев заполнил его голову и сузил поле зрения, так что он видел только лицо Сола Фридмана. Он видел это лицо в профиль, потому что Сол сидел спиной к равнине Коленсо и лицом к английским позициям.

Шон взял ружье мертвого капрала и положил себе на колени. Снял с предохранителя, но Сол не заметил этого.

– Она в Питермарицбурге, на прошлой неделе я получил от нее письмо, – говорил он. Шон повернул ружье так, что ствол почти уперся в грудь Сола под мышкой. – Я отправил ее в Питермарицбург. К дяде. – Сол поднял руку и поднес к голове. Шон положил палец на спусковой крючок. – Я хочу, чтобы ты познакомился с ней, Шон. – Он посмотрел Солу в глаза и увидел в них безграничное доверие. – Когда буду ей писать, расскажу о сегодняшнем… о том, что ты сделал. – Шон легонько надавил на спусковой крючок, чувствуя сопротивление. – Мы оба в долгу перед тобой… – Сол остановился и застенчиво улыбнулся. – Просто хочу, чтобы ты знал: я этого никогда не забуду.

«Убей его, – ревело в голове у Шона. – Убей сейчас, убей быстро. Не давай ему говорить».

Таков был первый приказ, отданный инстинктом.

«Сейчас! Сделай это сейчас!»

Но палец, лежавший на курке, расслабился.

Он все, что стоит между тобой и Руфью. Убей – убей немедленно.