Текст книги "Ярость"

Шаса и Дэвид провели день со своими руководителями местного офиса компании Кортни – здешняя контора до перевода руководства в Йоханнесбург была главной, но по-прежнему отвечала за логистику для рудника Ха’ани. Китти и ее команда, не теряя ни минуты, снимали немецкие колониальные здания и монументы, фотографировали на улицах женщин гереро. В 1904 году это племя воинов втянуло немецкую администрацию в худшую из колониальных войн, и в результате восемьдесят тысяч из стотысячного племени гереро умерли от голода или погибли в сражениях. Это были высокие, величественные люди, их женщины носили длинные викторианские юбки самых ярких расцветок и высокие тюрбаны той же раскраски. Китти пришла от них в восторг и ближе к вечеру в тот день вернулась в отель в приподнятом настроении.

Шаса тщательно все спланировал и оставил Дэвида в офисе компании, чтобы тот завершил собрание. Он предполагал пригласить Китти и всю группу в сад отеля, где традиционный оркестр ум-па-па в коротких кожаных штанах и альпийских шляпах исполнял попурри из немецких застольных песен. Местное пиво «Ганза Пильзнер» было ничуть не хуже оригинального мюнхенского, оно обладало чистым золотистым цветом и густой кремовой пеной. Шаса заказал самые большие кружки, и Китти пила наравне со своими парнями.

Настроение царило праздничное, пока Шаса не отвел Китти в сторонку и под шум оркестра не сказал ей тихо:

– Не знаю, как и сообщить это вам, Китти, но сегодня наш последний вечер вместе. Я велел секретарю заказать вам билеты на коммерческий рейс, и вы с парнями завтра утром возвращаетесь в Йоханнесбург.

Китти ошеломленно уставилась на него:

– Не понимаю… Я думала, мы теперь полетим на вашу концессию в Sperrgebiet… – Она произнесла это как «Спиэрбит» – «Удар копья», со своим очаровательным акцентом. – Это же должно было стать главным моментом!

– Sperrgebiet означает «запретная территория», – с грустью пояснил Шаса. – И это в буквальном смысле запретные места, Китти. Никто не может попасть туда без разрешения правительственной инспекции шахт.

– Но я думала, вы добыли нам разрешение! – возразила Китти.

– Я пытался. Я отправил в местное отделение телекс с запросом. Но мне отказано. Боюсь, правительство не желает, чтобы вы оказались там.

– Но почему нет?

– Должно быть, там происходит нечто такое, чего вам не следует видеть или снимать. – Шаса пожал плечами.

Китти молчала, но Шаса видел, как на ее невинном личике отражаются яростные эмоции, как ее глаза пылают зеленым огнем гнева и решимости. Он уже успел узнать, что это безошибочно означает одно: запрет для Китти Годольфин делает что угодно неудержимо привлекательным. И понимал, что теперь она готова солгать, смошенничать или продать душу ради того, чтобы попасть в Sperrgebiet.

– Вы могли бы тайком провезти нас туда, – предположила она.

Шаса покачал головой:

– Не стоит рисковать. Мы можем выйти сухими из воды, конечно; но если меня поймают, это будет означать штраф в сто тысяч фунтов или пять лет в тюрьме.

Китти положила пальцы на его руку, впервые намеренно прикоснувшись к нему:

– Пожалуйста, Шаса! Я так хочу это заснять!

Он снова грустно покачал головой:

– Мне жаль, Китти, но, боюсь, это невозможно. – Он встал. – Мне нужно подняться к себе и переодеться к ужину. Можете сообщить о ситуации своим ребятам, пока меня не будет. Ваш рейс в Йоханнесбург – завтра в десять утра.

За ужином стало ясно, что она не предупредила съемочную группу об изменении планов, потому что парни по-прежнему были веселы и словоохотливы после немецкого пива.

На этот раз Китти не принимала участия в разговоре и угрюмо сидела в конце стола, без всякого интереса ковыряясь в обильных тевтонских блюдах и время от времени бросая на Шасу мрачный взгляд. Дэвид отказался от кофе, чтобы пойти и совершить ежевечерний телефонный звонок Мэтти и детям, а Хэнку и его команде рассказали о местном ночном заведении с горячей музыкой и еще более горячими подругами.

– Десять дней без женской компании, если не считать босса, – пожаловался Хэнк. – Мои нервы нуждаются в утешении.

– Не забывай, где находишься, – предостерег его Шаса. – В этой стране черный бархат – опасная игра.

– Некоторые из путан, что я видел сегодня, стоили бы пяти лет каторжного труда, – ухмыльнулся Хэнк.

– А ты знаешь, что у нас есть своя, южноафриканская версия русской рулетки? – спросил его Шаса. – Ты вызываешь цветную девицу в телефонную будку, а потом звонишь в полицейский отряд быстрого реагирования и смотришь, кто появится первым.

Не засмеялась только Китти, и Шаса встал:

– Мне нужно просмотреть кое-какие бумаги. Прибережем прощание до завтрака.

В своем номере он быстро побрился и принял душ, потом надел шелковый халат. Когда он подошел к бару, чтобы проверить, есть ли там лед, в дверь номера тихонько постучали.

На пороге с трагическим видом стояла Китти.

– Я вам не помешала?

– Нет, конечно. – Он придержал дверь, и Китти пересекла гостиную и встала, уставившись в окно.

– Могу я предложить вам выпить на ночь? – спросил Шаса.

– А что вы пьете? – спросила она.

– «Ржавый гвоздь».

– Пожалуй, глотну… чем бы это ни было.

Когда Шаса смешивал ликер «Драмбьию» с односолодовым виски, Китти сказала:

– Я пришла поблагодарить вас за все, что вы сделали для меня за эти десять дней. Трудно будет прощаться.

Шаса подошел с бокалами к ней, но Китти забрала у него оба бокала и поставила на кофейный столик. А потом приподнялась на цыпочки, обвила руками его шею и подставила лицо для поцелуя.

Губы у нее были мягкими и сладкими, как теплый шоколад, и она медленно просунула язычок в его рот. Когда наконец их рты разомкнулись с тихим влажным посасывающим звуком, Шаса наклонился, подхватил ее под колени и поднял, прижимая к груди. Она прильнула к нему, прижимаясь лицом к шее, пока он нес ее в спальню.

У Китти были узкие бедра и плоский мальчишеский живот, а ее ягодицы были белыми, круглыми и твердыми, как пара страусиных яиц. Тело, как и лицо, казалось детским и незрелым, кроме тугих маленьких, похожих на персики грудей и удивительно густых темных волос в нижней части живота, но когда Шаса прикоснулся к ним, то с удивлением обнаружил, что они тонкие, как шелк, и легкие, как дым.

Любовью она занималась искусно и как будто совершенно естественно и непринужденно. И комментировала то, что он с ней делал, в самых грубых выражениях, и непристойности, слетавшие с этих мягких, невинно выглядящих губ, оказались потрясающе эротичными. Китти вознесла его до таких высот, до каких он редко добирался прежде, и оставила полностью удовлетворенным.

В лучах рассвета она прижалась к Шасе и прошептала:

– Не знаю, как смогу вынести разлуку с тобой после этого.

Шаса видел ее лицо в настенном зеркале на другом конце комнаты, хотя она и не замечала его пристального взгляда.

– Черт побери… я не могу тебя отпустить, – прошептал он в ответ. – Мне плевать, чего это будет стоить, я возьму тебя с собой в Sperrgebiet.

В зеркале он наблюдал за ее самодовольной улыбочкой. Он не ошибся, Китти Годольфин использовала свою сексуальную благосклонность как козырную карту в бридже.

В аэропорту съемочная группа укладывала снаряжение в «Дав» под присмотром Дэвида Абрахамса, когда Шаса и Китти приехали во второй машине компании, и Китти выскочила из нее и направилась к Дэвиду.

– Как вы это устроите, Дэвид? – спросила она, и Дэвид ответил недоуменным взглядом.

– Не понял вопроса.

– У вас ведь есть фальшивый план полета, да? – настаивала Китти.

Ничего не понимая, Дэвид посмотрел на Шасу. Тот пожал плечами, и Китти разозлилась:

– Вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Как вы скроете тот факт, что мы отправляемся в Srerrgebiet без разрешения?

– Без разрешения? – повторил Дэвид и вытащил из кармана кожаной летной куртки пачку бумаг. – Вот все разрешения. Они получены неделю назад – все законные и правильные.

Китти резко развернулась и, онемев, уставилась на Шасу, но он ушел от ее взгляда и направился к «москиту».

Они не разговаривали друг с другом, пока Шаса не поднял самолет на двадцать тысяч футов, ведя его прямо и уверенно, и лишь тогда Китти сказала ему в наушники:

– Ты сукин сын.

Ее голос дрожал от ярости.

– Китти, милая. – Он повернулся к ней и улыбнулся поверх кислородной маски; его единственный глаз весело блестел. – Мы оба получили то, что хотели, и здорово повеселились заодно. Так из-за чего ты злишься?

Она отвернулась и стала смотреть вниз, на великолепные желтовато-коричневые горы Хохланд в Каме. Шаса предоставил ей дуться. Несколько минут спустя он услышал в наушниках необычный звук, нахмурился и наклонился вперед, чтобы настроить радиоприемник. Потом краем глаза он заметил, что Китти съежилась в своем кресле и неудержимо дрожит, и этот дребезжащий звук исходит от нее.

Он коснулся ее плеча, и она повернулась к нему; ее лицо распухло и покраснело от сдавленного смеха и веселых слез, скопившихся в уголках ее глаз. Она не могла больше сдерживаться и громко фыркнула.

– Ты просто хитрый негодяй, – пробормотала она. – Коварное чудовище…

Дальше она уже не могла говорить – хохот одолел ее.

Долгое время спустя Китти вытерла слезы.

– Мы с тобой явно можем хорошо поладить, – заявила она. – Мыслим мы одинаково.

– Да и наши тела ничего не имеют против, – напомнил он, и Китти сняла кислородную маску и наклонилась к нему, снова подставляя губы. Ее язык был гибким и скользким, как угорь.

Их совместное пребывание в пустыне пролетело слишком быстро для Шасы, потому что с того момента, как они стали любовниками, он постоянно радовался, находясь рядом с Китти. Ее быстрый и любознательный ум подстегнул его собственный, и ее внимательными глазами он по-новому увидел давно знакомые вещи.

Они вместе наблюдали и снимали на видеокамеры гигантские желтые гусеничные тракторы, вскапывающие террасы, некогда бывшие дном океана. Шаса объяснял Китти, как в те времена, когда земная кора была мягкой и расплавленная магма все еще прорывалась на поверхность, алмазы, зародившиеся на огромных глубинах, при высокой температуре и давлении, выходили наверх вместе с сернистыми потоками.

Под бесконечными дождями тех древних времен огромные реки на своем пути к морю размывали землю, унося с собой алмазы, и те скапливались в карманах и искривлениях морского побережья вблизи от речного устья. Когда возникающий континент постепенно поднимался, прежнее морское дно оказывалось на поверхности. Реки давно пересохли или повернули в другую сторону, и террасы покрылись осадочными породами, скрыв скопления алмазов. Понадобился гений Твентимен-Джонса, чтобы вычислить старые речные русла. С помощью аэрофотосъемки и прирожденного шестого чувства он обнаружил древние террасы.

Китти и ее команда засняли, как лезвия бульдозеров ворочали песок и гальку, как все это просеивалось, а потом сушилось и продувалось огромными вентиляторами со множеством лопастей, пока не оставались лишь драгоценные камни – один на десятки тонн руды.

В барачном поселке, где не было кондиционеров, ночная жара мешала спать. Шаса соорудил из одеял гнездо среди дюн, и они, вдыхая легкий перечный аромат пустыни, занимались любовью в сиянии звезд.

В последний день Шаса взял один из джипов компании, и они поехали к красным дюнам, самым высоким в мире, созданным непрерывными ветрами со стороны холодного Бенгельского течения; их украшали гребни, как у рептилий, и они, изгибаясь, высоко поднимались в бледное пустынное небо.

Шаса показал Китти стадо сернобыков – каждая антилопа была крупной, как пони, но с изумительно раскрашенной черно-белой маской на морде и белыми рогами, прямыми и длинными, как у мифических единорогов. Это были прекрасные создания, настолько приспособленные к суровой жизни, что им даже не приходилось пить воду, а выживать они могли только за счет влаги, которую получали из серебристой, обожженной солнцем травы. Шаса и Китти наблюдали, как антилопы таинственным образом растворяются в жарком мираже, сначала превращаясь в черные точки на горизонте, а потом исчезают окончательно.

– Я родился здесь. Где-то в этой пустыне, – сказал Шаса, когда они с Китти стояли рука об руку на гребне одной из дюн и смотрели далеко вниз, туда, где между песчаными горами они оставили свой джип.

Он рассказал ей, как Сантэн носила его в своей утробе по этим страшным землям, заблудившаяся и покинутая, и лишь два маленьких бушмена были ее спутниками и проводниками, и как бушменка, именем которой назван рудник Ха’ани, взяла на себя роль акушерки, когда он рождался, и нарекла его Шаса – «Хорошая Вода» – в честь главной драгоценности ее мира.

Красота и величие окружающего повлияло на них обоих, они прижались друг к другу в этом уединении, и к концу того дня Шаса был уверен, что действительно любит ее и хочет провести с ней весь остаток жизни.

Вместе они наблюдали, как солнце опускается за красные дюны, а небо превращается в завесу горячей бронзы, кое-где отмеченной пятнышками синих облаков, похожих на вмятины от молота небесного кузнеца. По мере того как небо остывало, оно, как хамелеон, меняло цвета на багровый и оранжевый, потом на благородный пурпурный, но наконец солнце скрылось – и в то же мгновение случилось чудо.

Оба они задохнулись от изумления, когда в полной тишине все небеса вспыхнули электрическим зеленым светом. Он сиял всего несколько мгновений, но в это время небо стало зеленым, как океанские глубины или лед в расщелинах высокогорных ледников. Затем все погасло, сменившись тусклой серостью сумерек, и Китти повернулась к Шасе с безмолвным вопросом в глазах.

– Мы видели это вместе, – тихо произнес он. – Бушмены называют это Зеленым Питоном. Можно всю жизнь прожить в пустыне, так и не увидев такого. Я и сам не видел до этого момента.

– Что это значит? – спросила Китти.

– Бушмены говорят, что это самое великое из всех добрых предзнаменований. – Шаса взял Китти за руку. – Они говорят, что те, кто видел Зеленого Питона, получат особое благословение… а мы видели его вместе.

В угасающем свете они спустились по сыпучему склону дюны к машине. Они почти по колено проваливались в пушистый теплый песок и хохотали, цепляясь друг за друга.

Когда они добрались до джипа, Шаса сжал плечи Китти, повернул девушку лицом к себе и сказал:

– Я не хочу, чтобы это заканчивалось, Китти. Поедем со мной. Выходи за меня замуж. Я дам тебе все, что только может предложить жизнь.

Она запрокинула голову и рассмеялась ему в лицо.

– Не валяй дурака, Шаса Кортни! То, чего я хочу от жизни, ты не можешь мне дать, – ответила она. – Да, нам было весело, но это не настоящее. Мы можем быть хорошими друзьями так долго, как тебе захочется, но наши пути расходятся, мы идем в разных направлениях.

На следующий день, когда они приземлились в аэропорту Виндхука, Китти ждала телеграмма, приколотая к доске в комнате экипажа. Китти быстро прочитала ее. Когда она подняла взгляд, она уже не видела Шасу.

– Еще одна сенсация, – сказала она. – Надо ехать.

– Когда я снова тебя увижу? – спросил Шаса, и она посмотрела на него как на абсолютно незнакомого человека.

– Не знаю.

Спустя час она вместе со съемочной группой села на коммерческий рейс и улетела в Йоханнесбург.

Шаса был разгневан и унижен. Он никогда не предлагал развестись с Тарой ради другой женщины – даже не помышлял об этом, – а Китти посмеялась над ним. Существовало несколько испытанных способов, которые, как он знал, помогали исцелиться от гнева; одним из них была охота. Для Шасы переставал существовать весь мир, когда его кровь кипела охотничьей страстью, когда самец буйвола, огромный, как гора, и черный, как ад, с грохотом несся на него, и кровавая слюна капала с его морды, а полированные концы изогнутых рогов блестели, и в маленьких свиных глазках горела жажда убийства. Однако стоял дождливый сезон, и охотничьи земли на севере должны были стать мокрыми и малярийными, а трава уже выросла там выше человеческого роста. Он не мог сейчас поохотиться, поэтому обратился в другой проверенной панацее – гонке за богатством.

Деньги имели для Шасы бесконечное очарование. Без этой маниакальной тяги он не смог бы собрать их такое множество, потому что это требовало рвения и преданности, какими обладали немногие. А те, кому их не хватало, утешали себя старыми банальностями вроде того, что счастье не купишь и что деньги – корень всего зла. Однако Шаса, как эксперт, знал, что деньги не являются ни добром, ни злом, что они просто вне морали. Он знал, что у денег нет совести, но что они содержат в себе самый могучий потенциал как для добра, так и для зла. Именно человек, владеющий ими, мог сделать окончательный выбор между тем и другим, и этот выбор назывался властью.

Даже тогда, когда Шаса был уверен, что полностью поглощен Китти Годольфин, его инстинкты бодрствовали. Он почти бессознательно отмечал крохотные белые пятнышки на зелени Бенгельского течения. Китти Годольфин всего час назад исчезла из его жизни, а он уже ворвался в офис «Компании Кортни по разработкам месторождений и финансированию» на главной улице Виндхука и стал требовать предоставить ему цифры и документы, звонить по телефону, вызывая юристов и бухгалтеров, связываться с людьми из правительства, отправляя служащих на поиски в архивах бюро регистраций и местных газет, накапливая данные о торговле, факты, цифры, а потом радостно погружаясь во все это, как курильщик опиума проваливается в грезы.

Еще через пять дней он уже был готов свести все воедино и окончательно взвесить. Он постоянно держал рядом Дэвида Абрахамса, потому что Дэвид был прекрасным «отражателем», и в подобных ситуациях Шасе нравилось бросать ему идеи и ловить ответы.

– Итак, вот как это выглядит, – начал подводить итоги Шаса.

В зале совета директоров собрались пять человек, они сидели под великолепными фресками Якобуса Хендрика Пирнифа, приобретенными Сантэн, когда талант художника достиг расцвета, – Шаса и Дэвид, местный управляющий и секретарь компании, а также немецкий юрист из Виндхука, которому Шаса платил постоянный гонорар.

– Похоже на то, что мы спим на ходу. В последние три года некая индустрия расцвела прямо у нас под носом, прибыль которой только за последний год возросла на двадцать миллионов фунтов, что в четыре раза выше доходов от рудника Ха’ани, и мы это допустили.

Он сверкнул глазом циклопа на местного управляющего, ожидая объяснений.

– Мы знали о возрождении рыбного дела в заливе Уолфиш, – попытался найти оправдания неудачливый джентльмен. – Сообщение о лицензиях на вылов сардины было опубликовано в правительственном бюллетене, но я не думал, что рыбная ловля может сочетаться с другими видами нашей деятельности.

– При всем уважении, Фрэнк, такого рода решения я предпочитаю принимать сам. А твоя работа – сообщать мне всю информацию любого характера.

Это было сказано негромко, но трое местных служащих не поддались иллюзии относительно суровости выговора и склонились над своими блокнотами. Десять секунд царило молчание, пока Шаса заставлял их терзаться.

– Ладно, Фрэнк, – приказал наконец Шаса, – доложи, что ты должен был сказать еще четыре или пять лет назад.

– Хорошо, мистер Кортни, рыболовная индустрия в заливе Уолфиш началась в начале тридцатых годов, и, хотя поначалу она была успешной, Великая депрессия ее погубила, поскольку с примитивными способами ловли с траулеров она не смогла выжить. Фабрики закрылись и стояли заброшенные.

Пока Фрэнк говорил, мысли Шасы вернулись к его детству. Он помнил свою первую поездку к заливу Уолфиш и даже моргнул, осознав, что это было уже двадцать лет назад. Они с Сантэн поехали в ее желтом, как нарцисс, «Даймлере», чтобы востребовать ссуду, которую она дала рыболовной компании де ла Рея, и закрыть его фабрику. Это были отчаянные годы Великой депрессии, когда компания Кортни сама едва выжила, и то лишь благодаря мужеству и решительности его матери – и ее безжалостности.

Он помнил, как Лотар де ла Рей, отец Манфреда, умолял мать Шасы отсрочить выплату ссуды. И как траулеры де ла Рея стояли у причала, нагруженные до планшира серебристыми сардинами, и как судебный исполнитель по приказу Сантэн опечатал двери фабрики.

В тот день он впервые встретился с Манфредом де ла Реем. Манфред был босоногим парнем с коротко остриженной головой, крупнее и сильнее Шасы, дочерна загоревшим на солнце, одетым в синий рыбацкий свитер и шорты цвета хаки, облепленные сохнущей рыбьей чешуей, а Шаса носил сшитые на заказ серые просторные брюки, белую рубашку с открытым воротом и джемпер колледжа, на ногах начищенные черные ботинки.

Мальчики из разных миров, они столкнулись на главном причале, и между ними мгновенно вспыхнула враждебность, они взъерошились, как псы, и через несколько минут насмешки и оскорбления переросли в драку, они яростно набросились друг на друга, молотя кулаками и катаясь по причалу, а цветные рыбаки весело подзадоривали их. Светлые бешеные глаза Манфреда де ла Рея впивались в глаза Шасы, когда они оба рухнули с причала прямо в скользкую вонючую гору сардин, и Шаса снова испытал то же ужасающее унижение, когда Манфред сунул его голову в трясину холодной мертвой рыбы, и он начал тонуть в их болоте.

Шаса заставил себя вернуться мыслями к настоящему как раз вовремя, чтобы услышать, как его менеджер говорит:

– Итак, сейчас положение дел таково, что правительство выдало четыре лицензии на ловлю и обработку сардины в заливе Уолфиш. Рыболовный департамент дает определенную ежегодную квоту на вылов каждому из держателей лицензии, и в настоящий момент это двести тысяч тонн.

Шаса прикинул, какова может быть потенциальная прибыль от вылова такого количества рыбы. Согласно опубликованным отчетам, каждая из четырех таких фабрик получила в среднем два миллиона фунтов прибыли за последний год. Шаса знал, что мог бы увеличить эту сумму, возможно, даже удвоить, но, похоже, он не получит подобного шанса.

– Обращения как в рыболовный департамент, так и в более высокие инстанции… – продолжал менеджер.

Шаса уже успел пригласить на ужин администратора территории.

– …позволили выяснить тот факт, что новых лицензий выдано не будет. И единственный способ войти в это дело – выкупить одну из уже проданных лицензий.

Шаса сардонически улыбнулся, потому что уже успел встретиться с владельцами двух из четырех компаний. Первый в весьма выразительных терминах предложил Шасе совершить противоестественный половой акт с самим собой, а второй просто озвучил сумму, за которую он мог бы продать свое дело, – она заканчивалась цепочкой нулей, тянувшихся до горизонта. Несмотря на мрачное выражение лица Шасы, это была одна из тех ситуаций, с виду безнадежных, которыми он наслаждался, ведь она обещала гигантское вознаграждение, если бы он сумел найти способ обойти препятствия.

– Мне нужен подробный отчет о финансовом положении всех четырех компаний, – приказал он. – Кто-нибудь знаком с директором рыболовного департамента?

– Да, но к нему не подобраться, – предупредил его Фрэнк, знавший, как работает ум Шасы. – Он упрям, а если мы попытаемся подкупить его каким-нибудь подарочком, он поднимет такую вонь, что ее почуют в Высшем суде в Блумфонтейне.

– Кроме того, выдача этих лицензий находится вне его юрисдикции, – согласился с ним секретарь компании. – Их выдает исключительно министерство в Претории, и новых не будет. Четыре – это предел. Так решил сам министр.

Шаса еще пять дней оставался в Виндхуке, изучая все возможности и шансы с полным вниманием к деталям, что и было одной из его сильных сторон. Но в итоге оказался не ближе к обладанию одной из лицензий на вылов и переработку рыбы в заливе Уолфиш, чем в тот момент, когда он впервые заметил маленькие белые траулеры в зеленом океане. Единственное, чего он достиг, так это полное забвение десяти дней, проведенных со злобным эльфом Китти Годольфин.

Однако, когда он наконец признался себе, что больше ничего не добьется, оставаясь в Виндхуке, и забрался в кресло пилота «москита», воспоминания о Китти Годольфин вновь начали дразнить его с пустого места рядом. Повинуясь импульсу, вместо того чтобы лететь прямиком в Кейптаун, он повернул на запад, к побережью залива Уолфиш, решив еще раз взглянуть на те места, прежде чем окончательно отказаться от идеи.

Было кое-что еще, кроме воспоминаний о Китти, что беспокоило его, когда «москит» снижался. Это были сомнения, какое-то тревожное ощущение, что он в своих исследованиях упустил нечто важное.

Шаса увидел впереди океан, украшенный завитками тумана там, где холодное течение задевало сушу. Высокие дюны сплетались, как гнездо медно-желтых гадюк с острыми как бритвы спинами, и он направил самолет вдоль бесконечных пляжей, на которые белой линией набегал прибой; наконец Шаса увидел мыс, выдававшийся в беспокойный океан, и маяк Пеликан-Пойнт, подмигивавший пилоту сквозь туман.

Он сбросил скорость и пошел вниз, минуя полосы тумана, и наконец увидел рыболовный флот. Суда находились недалеко от берега, на краю широкого течения. На некоторых траулерах сети были уже полны, и Шаса увидел серебристое сокровище, поблескивающее сквозь воду, когда рыбаки медленно тянули их к поверхности, в то время как над ними кружило огромное количество морских птиц, жаждущих пира.

Потом, в миле отсюда, Шаса заметил еще одно судно – оно вздымало пенные арабески, гонясь за другим косяком сардин.

Шаса выпустил закрылки и резко повернул «москит» к траулеру, чтобы взглянуть, какова его добыча. Он увидел сардин, темную тень, как будто в зеленые воды вылили тысячу галлонов чернил, и был изумлен размерами косяка, сотней акров отличной рыбы, каждая особь не длиннее его ладони, но перед их множеством Левиафан показался бы карликом.

– Миллионы тонн в одном косяке, – прошептал Шаса.

Когда он перевел это в цифры, страстная жажда обладания снова вспыхнула в нем. Он понаблюдал, как траулер под ним бросает сеть вокруг крохотной частицы гигантского косяка, а потом, выровнявшись, поднялся на сотню футов и, огибая туманный берег, устремился в глубину залива.

Там стояли четыре фабричных здания, у самой воды, каждое со своим причалом, выдающимся в мелкие воды, а над трубами клубился черный дым печей.

«Какая же из них принадлежала старому де ла Рею?» – гадал Шаса.

Где та самая, возле которой он схватился с Манфредом и закончил тем, что его нос и рот оказались забиты рыбьей слизью? Шаса невесело усмехнулся при этом воспоминании.

«Она наверняка севернее, – озадаченно думал он, пытаясь мысленно вернуться на двадцать лет назад. – Она не стояла так близко к изгибу залива».

Он снова развернулся и полетел обратно параллельно пляжу, и вот в миле перед собой увидел сгнившие и почерневшие сваи, неровной линией уходящие в воду, а на берегу – руины старой фабрики с провалившейся крышей.

– Она все еще здесь…

Тут же по коже Шасы от возбуждения побежали мурашки.

«Она все еще здесь, брошенная и забытая на все эти годы…»

Теперь он понял, что именно упустил из вида.

Шаса сделал два круга, так низко, что его пропеллеры поднимали миниатюрные песчаные бури на вершинах дюн. На обращенной к морю стене заброшенной фабрики, железную обшивку которой покрывали красные полосы ржавчины, до сих пор можно было различить поблекшую надпись: «ЮЖНО-АФРИКАНСКАЯ КОМПАНИЯ РЫБОЛОВСТВА И КОНСЕРВИРОВАНИЯ, ЛТД».

Шаса плавно повернул нос «москита» вверх и направил самолет в пологий вираж, а затем вывел его из поворота курсом на Виндхук. Кейптаун и его обещание сыновьям и Изабелле вернуться домой к выходным были забыты. Дэвид Абрахамс этим утром улетел на «Даве» в Йоханнесбург, за несколько минут до Шасы, так что в Виндхуке не осталось никого, кому Шаса мог бы доверить поиски. Он сам отправился в бюро регистраций актов и за час до того, как бюро закрылось на выходные, нашел то, что искал.

Лицензия на ловлю и переработку сардины и прочей морской рыбы была датирована 20 сентября 1929 года и подписана администратором территории. Она была выдана на имя Лотара де ла Рея из Виндхука и не имела срока действия. Она была действительна и сейчас, и вечно.

Шаса погладил шуршащий пожелтевший документ, нежно расправляя складки бумаги, любуясь алыми государственными печатями и поблекшей подписью администратора. Здесь, в этих пыльных ящиках, лицензия пролежала около двадцати лет – и Шаса попытался оценить стоимость этого клочка бумаги. Миллион фунтов наверняка – а возможно, и пять миллионов. Он торжествующе усмехнулся и отнес документ клерку, чтобы сделать нотариально заверенную копию.

– Это обойдется вам недешево, сэр, – фыркнул клерк. – Десять шиллингов и шесть пенсов за копию и два фунта за засвидетельствование документа.

– Дороговато, – согласился Шаса. – Но я могу себе это позволить.

Лотар де ла Рей прыгал по влажным черным камням, как горный козел, босой, одетый лишь в черные шерстяные плавки. В одной руке он нес легкую рыболовную удочку, в другой держал леску, на конце которой трепыхалась маленькая серебристая рыбешка.

– Я поймал одну, папа! – взволнованно закричал он, и Манфред де ла Рей встрепенулся.

Мужчина полностью ушел в свои мысли; даже сейчас, в один из его редких выходных, его ум был все так же сосредоточен на министерских делах.

– Неплохо, Лоти!

Он встал и поднял тяжелое бамбуковое удилище, что лежало рядом с ним. И наблюдал за сыном, пока тот осторожно снимал с крючка рыбку для наживки и протягивал ее отцу. Манфред взял рыбешку. Она была холодной, плотной и скользкой, а когда он проткнул острым концом большого крючка ее плоть, крошечный спинной плавник вздыбился, и рыбка отчаянно забилась.

– Что ж, ни один старый коб перед такой не устоит. – Манфред поднял живую наживку, чтобы сын полюбовался. – Выглядит так аппетитно, что я и сам бы ее съел.

Он взялся за тяжелое удилище.

С минуту он наблюдал, как прибой разбивается о камни под ними, а потом, выбрав подходящий момент, подбежал к краю воды, двигаясь удивительно легко для такого крупного человека. Пена охватила его лодыжки, когда он надежно встал и широко взмахнул удилищем. Живая наживка сверкнула, промчавшись по параболе под солнцем, и тут же ударилась о зеленую воду в сотне ярдов от рыбака, за первой линией бурунов.

Манфред отступил, когда следующая волна ринулась на него. Держа удилище на плече, пока леска продолжала разматываться с большой катушки «Скарборо», он выбрался из сердитого белого прибоя и вернулся на свое место высоко на камнях.

Он воткнул удилище в щель между камнями и прижал свою старую, покрытую пятнами шляпу к катушке, чтобы остановить ее. А потом уселся на подушке, прислонившись спиной к скале, а сын пристроился рядом с ним.

– Хорошая вода для кобов, – проворчал Манфред.