Текст книги "Геринг, брат Геринга. Незамеченная история праведника"

Еще от одних ворот заасфальтированный въезд с двумя флагштоками по краям ведет к зданию, в котором когда-то, видимо, проживали Геринги, а теперь расположился отель “Фельденштайн”: три этажа эклектической архитектуры, болотно-зеленый фасад, сводчатые оконные переплеты белого цвета, терракотовая черепица и ярко-красная парадная дверь, которая кажется позаимствованной с фабрики Вилли Вонки. Не представляя, что нас ждет по ту сторону, я поворачиваю ручку двери.

Нас встречает овчарка с оскаленной пастью. Рычание взрывается оглушительным лаем. Тут же из глубины коридора раздается не менее враждебное гавканье на франконском наречии. Вслед за голосом объявляется его владелец – громоздкий мужчина, который совсем не рад нашему визиту. В неудачной попытке скрыть очевидное недовольство он с усилием натягивает улыбку “как на школьном фото”. Мы спрашиваем, открыты ли они и можно ли поужинать. После секундного промедления он выдавливает: “Natürlich, конечно. Проходите сюда”.

Новый зал, в который он нас заводит, – это какое-то логово неистового чучельника: бессчетные рога, свисающие со стен головы серн, набитые фазаны, для разнообразия дополненные тропическим попугаем, стервятником и совой в стеклянных витринах. Здесь же оружие, которым добыто все это мертвое великолепие: арбалеты, пики, мечи, щиты и даже целый комплект доспехов. За исключением компании Людвига II и Иисуса мы ужинаем в одиночестве. Треск горящих дров, раздающийся с другого конца зала, периодически нарушает тишину этого склепа. Из страха оскорбить всеобщий покой наш разговор принимает форму перешептывания: мы в основном обсуждаем странность окружающей обстановки и придумываем, как выудить информацию из нашего севернобаварского хозяина. Странное становится и вовсе сюрреалистическим, когда из колонок, размещенных на головах статуэток монахов, внезапно раздается бравурная духовая музыка с отдаленно средневековым мотивом, а после – саундтрек “Храброго сердца”.

Наш хозяин периодически показывается в зале, и каждый раз мы пытаемся занять его разговором о погоде или городке. Он отделывается от нас чем-нибудь односложным и идет заниматься своими делами. Дверь снова открывается, но на этот раз в нее входит молодая официантка с пучком белокурых волос и приветливой улыбкой. Происходит преображение: понатыканная повсюду живность больше не пронзает нас леденящими взглядами, бухающая недокельтская музыка больше не раздражает так сильно. Обстановка становится уютней. Мы чувствуем, что нам рады. После обмена любезностями с официанткой мы узнаем, что угрюмого хозяина зовут герр Бетцельд, и это тот самый человек, которого я должен, хотя совершенно не горю желанием, расспросить о прежних знаменитых обитателях замка.

Герр Бетцельд оказывается столь же немногословным насчет Альберта Геринга, как насчет всего остального. Он даже заявляет нам, что никто в городке – и, если на то пошло, во всем мире – ничего об Альберте не знает. Обогатившись этой информацией, мы благодарим его и отправляемся в центр города, чтобы найти место для ночевки и проверить, насколько он прав.

* * *

В современной Намибии, в центре ее столицы Виндхук, указатель с надписью “улица Геринга” более столетия стоял на одной из главных транспортных артерий города. Знак был одним из немногих вещей, напоминавших о пяти годах, во время которых эта часть юго-западной Африки между реками Оранжевой и Кунене находилась под властью рейхскомиссара Генриха Геринга. В сопровождении канцлера (герр Нельс) и шефа полиции (герр Гольдамер), но без фрау консул – Фанни Геринг находилась в Германии, вот-вот готовившаяся родить своего первенца Карла Эрнста, – Генрих Геринг в сентябре 1885 года высадился в Уолфиш-Бей.[10]10
  Gewald, J. B. (1999) Herero Heroes: a socio-political history of the Herero of Namibia, 1890–1923 Oxford: James Currey LTD. P 31.


[Закрыть] Он прибыл в Африку с определенной коммерческой миссией, весьма нелегкой: добиться от местных жителей, а именно от племен гереро и нама, заключения с Германией договоров о протекторате. Это было нужно для того, чтобы частные немецкие торговые компании могли эксплуатировать богатые ресурсы этой земли, а лютеранские пасторы – насаждать слово Божье, не боясь получить копье в спину. Единственная проблема заключалась в том, что товар, привезенный Генрихом на продажу, пришелся не очень по вкусу местному потребителю. Более того, африканцам настолько претила сама идея протектората, что они регулярно нападали на германские торговые посты, в том числе на поместье Геринга.

Это обстоятельство вместе с невыносимой жарой и недостатком воды плохо сказалось на Фанни, которая вместе с новорожденным Карлом Эрнстом воссоединилась с мужем в Африке. Ее здоровье было еще больше подорвано рождением второго ребенка, Ольги, которое чуть не стоило ей жизни. Однако заботами молодого австрийского врача с аристократической приставкой “фон” Фанни удалось выжить, чтобы произвести на свет еще двух, более знаменитых Герингов. Доктор Герман фон Эпенштайн не отходил от ее постели день и ночь, изредка ловя взгляд этих гипнотизирующих голубых глаз. Он был влюблен. И когда она наконец очнулась под заботливым взором своего спасителя, увлечение стало взаимным.[11]11
  Mosley, L. (1974) The Reich Marshal: a biography of Hermann Goering. London: Weidenfeld and Nicolson. P 2.


[Закрыть]

Перед угрозой быстрого конца своей едва начавшейся дипломатической карьеры Генрих решил временно отказаться от первоначального мягкого подхода и заняться более агрессивной сбытовой политикой, а именно пустить в ход имперский военный корпус при поддержке местной полиции, составленной из сочувствующих ему местных жителей. Как только порядок был восстановлен, Генрих вернулся к старой, ненасильственной модели колониального управления. Он не разделял отношения к “дикарям”, распространенного в цивилизованной Германии. Он считал представителей коренного населения такими же людьми, к которым следует относиться соответственно, и это мнение полагал обязательным для своих подчиненных[12]12
  Наоборот, двадцать лет спустя преемники Генриха – а конкретно генерал-лейтененат Лотар фон Трота – развязали против гереро и нама настоящий геноцид. В 1904–1907 годах были убиты десятки тысяч местных мужчин, женщин и детей – либо через вынужденный голод, либо через отравление. (Прим. автора.)


[Закрыть].[13]13
  Там же. P 4.


[Закрыть] Таким образом, импорт пряников начал обгонять импорт кнутов. Имперское ухо училось быть внимательным: принуждение сменялось дипломатией, соглашения с крестами вместо автографов стали реальностью. Отношения между колонизаторами и колонизуемыми начали превращаться в чуть ли не дружественное сотрудничество. После пяти лет службы Генриха на посту рейхскоммисара в Юго-Западной Африке территория под немецким суверенитетом приросла на пятьсот миль вглубь материка.[14]14
  Frischauer, W (1950) Goering. London: Odhams Press LTD. P. 17–18.


[Закрыть]

Однако от коренного изъяна в системе протектората все-таки было никуда не деться. Германская империя была не в состоянии выполнить свою часть сделки – обеспечить защиту. Вождь племени нама Хендрик Витбоой не захотел уважать печать далекого короля, вновь и вновь нападая на пастбища своих соперников гереро. Местные племена, в первую очередь те же гереро, потеряли веру в белокожих защитников и стали настаивать на изменении условий соглашения. В конечном счете это означает, что Генриху с его подопечными пришлось временно покинуть вновь образованные колонии.[15]15
  Gewald, J. B. (1999) Herero Heroes: a socio-political history of the Herero of Namibia, 1890–1923. Oxford: James Currey LTD. P. 31–32.


[Закрыть]

* * *

В 1890 году Генрих вернулся в совершенно другую страну – в Германию без Бисмарка, Германию в руках молодого и порывистого кайзера Вильгельма II, Германию, зараженную охранительством. Представления о равных правах для всех людей – черных и белых, диких и цивилизованных, – которых придерживался Генрих, здесь не находили понимания. Речи Генриха, его попытки заступиться за своих друзей-аборигенов натыкались на один ответ: обвинения в социализме. В ту пору это было все равно что получить ярлык коммуниста в США во времена Маккарти.[16]16
  Mosley, L. (1974) The Reich Marshal: a biography of Hermann Goering. London: Weidenfeld and Nicolson. P. 4.


[Закрыть]

Генрих решил сбежать из благословенного отечества, пусть это и означало, что жену с тремя детьми – только что родилась вторая дочка, Паула, – придется вновь подвергнуть испытаниям колониальной жизни. В 1891 году Генрих получил пост генерального консула Германии на Гаити и министра-наместника в Порт-о-Пренсе. В этой тропической обстановке, в окружении зреющего повсюду гражданского беспокойства, боевой дух Генриха и голубоглазая загадочность Фанни вновь слились ради появления их четвертого ребенка. Девять месяцев спустя, 12 января 1893 года, в Мариенбадском санатории в баварском Розенгейме – не так уж далеко от места рождения Гитлера, городка Браунау-ам-Инн на австро-немецкой границе, – у Герингов родился мальчик, названный Германом Вильгельмом. Первое имя было позаимствовано у ангела-хранителя Фанни, объекта все большего восхищения с ее стороны, – доктора Германа фон Эпенштайна, который во время рождения находился здесь же, у ее постели. Второе имя мальчик получил либо в честь покойного кайзера Вильгельма I, либо же в честь гордости рода Герингов – дедушки Вильгельма.

Младенцу Герману довелось провести с матерью только шесть недель, поскольку Генрих затребовал ее немедленного присутствия на Гаити. Фрау Графф, близкая подруга семьи, жившая в городке Фюрт близ Нюрнберга, стала Герману приемной матерью на все те почти три года, которые прошли до возвращения Герингов. Эта разлука матери и ребенка, по всей видимости, оказала большое влияние и на юного, и на уже взрослого Германа.

По словам старшей сестры Германа Ольги Ригеле, его воссоединение с устранившимися родителями совсем не стало приятным событием. На железнодорожной платформе, где Граффы ожидали Герингов с распростертыми объятиями, трехлетний Герман стоял, отвернувшись от всех. Когда Фанни Геринг попыталась поднять сына, он сморщился, замахал руками и, разрыдавшись, стал бить по груди свою биологическую мать. Что же касалось незнакомого старика, вставшего поодаль от всей этой сцены – его собственного отца, – то Герман даже не глянул в его сторону.[17]17
  Там же.


[Закрыть]

Утомленный и постаревший после пребывания на Гаити, Генрих еще несколько месяцев проработал в Министерстве иностранных дел, после чего вышел в отставку и поселился в берлинском пригороде Фриденау. Поначалу, оказавшись в окружении “своих” – прусских чиновников и офицеров, – Генрих наслаждался жизнью отставника. По воскресеньям он брал детей в Потсдам посмотреть на блеск и мощь прусской армии на параде – зрелище, которое на всю жизнь заразило Германа любовью к военным и войне.[18]18
  Frischauer, W. (1950) Goering London: Odhams Press LTD. P. 20.


[Закрыть] Но для Генриха как человека, всегда стремившегося к новым вершинам, бессобытийность существования на пенсии была тяжким грузом. Когда-то, будучи недовольным своей судьбой выпускником-юристом, он записался в армию; позже, будучи разочарованным наместником в Юго-Западной Африке, он перебрался на Карибы; теперь, будучи беспокойным пенсионером, он взялся за бутылку. Вдобавок к алкоголизму он страдал от периодических приступов бронхита и пневмонии. И, пока Генрих увядал, его жена и старый африканский друг доктор Эпенштайн проводили все больше времени вместе.[19]19
  Mosley, L. (1974) The Reich Marshal: a biography of Hermann Goering. London: Weidenfeld and Nicolson. P. 4–5.


[Закрыть]

Посреди этих семейных сложностей, 9 марта 1895 года, во Фриденау родился кареглазый мальчик по имени Альберт Гюнтер Геринг. С самого рождения Альберта считали паршивой овцой в семействе Герингов. Этот ярлык определил и всю его дальнейшую жизнь. Всегдашнее сопротивление устоявшемуся положению вещей, то есть всему, что было ему отвратительно, заставит его порицать свою родину в момент пришествия нацистов к власти в 1933 году. Оно заставит его объявить войну нацистскому режиму. Оно вынудит его сделаться политическим изгнанником, объектом преследований гестапо. И, что важнее всего, оно будет означать сохраненные жизни сотен будущих жертв нацизма.

* * *

Почти сразу после рождения Альберта, ссылаясь на “ухудшающееся здоровье Генриха”, Эпенштайн предложил Герингам поселиться в его новоприобретенном поместье – замке Фельденштайн. Этот франконский замок, в котором когда-то жили князья-епископы, завоеватели-шведы и баварские рыцари, был приобретен в 1897 году новоявленным рыцарем-австрияком – риттером[20]20
  Титул риттера (рыцаря) был пожалован фон Эпенштайну императором Габсбургской империи Францем-Иосифом. (Прим. автора.)


[Закрыть] фон Эпенштайном – за двадцать тысяч марок. К 1914 году Эпенштайн потратил еще миллион на его реконструкцию. Эта сумма была вполне по карману оставившему медицинскую практику богачу Эпенштайну, унаследовавшему основную часть состояния своего отца. Доктор Эпенштайн-старший, придворный лекарь прусского короля Фридриха Вильгельма IV, занимавшийся перепродажей земли, занимал, несмотря на свое еврейство, высокое место в прусском обществе. Эта незначительная “родовая отметина” почти и вовсе исчезла, после того как он крестился, чтобы жениться на дочке богатого купца-католика. Таким образом, младший доктор Эпенштайн родился католиком, воспитывался католиком и жил в строгом соответствии с католическим укладом.

Довольно низкорослый и склонный к полноте Эпенштайн не был писаным красавцем, однако его элегантные наряды, манера говорить и вести себя вместе с захватывающими историями о путешествиях в далекие экзотические страны делали его более чем незаурядным обожателем.[21]21
  Там же. P. 5.


[Закрыть] Помимо прочего, он мог похвастаться солидным состоянием в форме недвижимого имущества в Берлине, замка Фельденштайн и еще одного средневекового замка в районе австрийского хребта Высокий Тауэрн – Маутерндорф.

В обоих замках он нередко устраивал званые ужины. Причем это были не обычные официальные приемы в вечерних туалетах – у Эпенштайна они имели все признаки средневековых пиршеств. Он одевал челядь в старые придворные мундиры, перемены блюд объявлялись звуком охотничьего рога, пища и вино подавались в изобилии, и все это веселье сопровождалось игрой целого войска менестрелей. Если спивающийся, практически выживший из ума Генрих не получал приглашения на подобные пирушки, Фанни Геринг часто играла роль хозяйки вечера, иногда до самого завтрака. Когда Эпенштайн приезжал к Герингам в Фельденштайн, он брал себе роскошнейшую из двадцати четырех комнат, которая по совпадению оказывалась в нескольких еле слышных шагах от комнаты Фанни.[22]22
  Там же. P. 6.


[Закрыть] Это все более подозрительное поведение начало давать жителям городка и знакомым семьи повод сплетничать о существовании романа между Эпенштайном и Фанни.

“У нас и сомнений никогда не было, – комментирует профессор Ганс Тирринг, крестный сын Эпенштайна, который проводил летние каникулы в Маутерндорфском замке одновременно с Герингами. – Все, кто останавливался в Маутерндорфе, принимали это как данность, и ни Германа, ни других детей Герингов это, по-видимому, не беспокоило. Они, как все мы, ходили на цыпочках перед Пате [крестным отцом] Эпенштайном”.[23]23
  Там же.


[Закрыть] Есть даже мнение, что эта связь привела к зачатию Альберта. Рассуждали, что роман начался примерно за год до рождения Альберта. Более того, Эпенштайн по счастливому совпадению решил стать крестным отцом всем вновь рож денным детям Герингов.[24]24
  Там же. P. 5–6.


[Закрыть] Как вспоминает старшая сестра Альберта Ольга Ригеле, “Пате тогда сделал Германа своим любимым крестным сыном, но после рождения Альберта он стал всегда носиться с ним”.[25]25
  Там же. P. 6.


[Закрыть] Слухи только усилились, когда Альберт подрос и люди стали замечать некоторое физическое сходство между крестными сыном и отцом. “Как говорили, отношения дали плод – Альберта. И ходили слухи, что этот мальчик выглядел точно как Эпенштайн”, – говорит Миа Хаунхорст, бывшая соседка из Нойхауса-на-Пегнице.[26]26
  Интервью с Мией Хаунхорст, The Real Albert Goering, 3BM TV, 1998.


[Закрыть] Одинаковые темно-карие глаза и волосы, центральноевропейские черты – все это было совпадением, которое люди не могли не заметить. Если допустить, что эти слухи правдивы, Альберт был на четверть евреем, что, по нацистским законам о чистоте арийской крови, потребовало бы его перемещения в концлагерь.

Как бы то ни было, в последующие годы стало видно, что именно Герман сделался любимчиком Эпенштайна. Про Альберта вспоминали как про “унылого мальчика, который всегда жаловался и начинал плакать даже раньше, чем его кто-то обижал”.[27]27
  Mosley, L. (1974) The Reich Marshal: a biography of Hermann Goering. London: Weidenfeld and Nicolson. P. 9.


[Закрыть] Осторожный ребенок, он предпочитал общество книг и безопасность своей комнаты. Никаких армейских стрижек – Альберт носил длинные волосы на манер мальчика-пажа. Совсем не примерный сын для австрийского рыцаря, путешественника и авантюриста.

Напротив, Герман рос ребенком, уверенным в себе – возможно, слишком уверенным. Когда он не вел в атаку отряд буров из местных мальчишек в каком-нибудь разыгранном сражении Англо-бурской войны, он устраивал с ними воображаемую большую охоту или покорял крутые склоны. К десяти годам он взбирался на замковые скалы Фельденштайна, к тринадцати одолел высочайшую вершину Австрии Гросглокнер (3798 метров). Он не боялся при случае защитить своего героя Эпенштайна. Однажды мальчик, гостивший на выходных в Маутерндорфе, усомнился в аристократическом достоинстве хозяина, задирая Германа словами, что “Эпенштейн получил титул у кайзера за деньги, а не за храбрость”. Герман быстро ответил наглецу, разбив тому нос. Эпенштейн как-то прознал про этот инцидент, и на следующий день “мальчик с родителями испарились из Маутерндорфа”. За это “Герман удостоился особой награды – провести день наедине со своим героем, охотясь в горах на серн”.[28]28
  Там же. P. 7.


[Закрыть]

* * *

Теперь, добравшись до центра городка, мы с Дастином ищем, где переночевать. Стучимся в первое же увиденное здание с надписью Gasthof (гостиница). Ныряя под низкой притолокой, проходим в Gaststube (гостиную) и оказываемся в помещении, которое, несмотря на еще секунду назад не смолкавший гул разговора, вдруг становится таким же холодным и неприветливым, как зимняя ночь снаружи. За столиками компании мужчин среднего возраста прекращают играть в скат и оставляют свои кружки с пивом: все глаза устремлены на нас. Мы – те же самые приезжие, которые набивают им оскомину своими вопросами в более теплое время года. Только теперь середина зимы. А мы мешаем им отдыхать. Немного нервничая, мы продвигаемся к бару, над которым властвуют портрет короля Людвига II с сумасшедшими глазами и бармен с каменным лицом. На самом вежливом и формальном немецком мы спрашиваем, есть ли у них свободный номер, но бармен пригвождает нас тем же взглядом, что и его клиенты, – “что вы здесь забыли?” – и бормочет: “У нас здесь номеров нет”.

Мы решаем попробовать еще один Gasthof напротив, под названием Hexenhäusle – “Дом ведьм”. Дежавю! Мы входим через привычную уже низкую дверь, встречаем те же взгляды игроков в скат, подходим к такому же бару с таким же портретом короля Людвига II и слышим такой же ответ: “У нас здесь номеров нет”. Но на этот раз бармен смотрит на нас дружелюбно и рассказывает, как найти Gasthof, где “есть номера”. Каждая такая барная сцена напоминает мне классический сельский паб в моей родной Австралии. Тебе могут улыбнуться, заговорить, а могут окатить таким презрением, как будто ты покусился на святыню.

Hexenhäusle относится к первому случаю. Когда мы проходим между кабинками, некий завсегдатай, как будто позаимствовавший у товарища Ленина бородку и лысину, приглашает нас выпить с ним. Мы объясняем, что сперва должны устроиться, и он вопрошает с ухмылкой старого проказника: “Zimmer ohne oder mit Frauen?” “Сегодня без дам”, – отвечаем мы. “Ну давайте по маленькой”, – не унимается он. “Ну хорошо, но только по маленькой”, – сдаемся мы. Кроме того, что-то есть в усталых глазах этого человека – понимаешь, что на своем веку он повидал всякого.

Он уходит за стойку и набирает в фарфоровые кружки два нефильтрованных пива из местной пивоварни, Kaiserbräu, – выходит, наш завсегдатай совсем не обычный, а особенный – клиент, которому принадлежит бар. Он подталкивает нас к столу, за которым два пенсионного возраста выпивающих ведут оживленный спор. Наш баварский друг представляет их как приехавших из Süddänemark (Южной Дании), то есть на самом деле с севера Германии, тонкие культурные и диалектные различия между германскими областями для немцев – неиссякаемый источник шуток. Акцент гостей действительно подтверждал их происхождение, поскольку мы прекрасно понимали их Hochdeutsch (немецкий по учебнику, который ассоциируется с северной Германией), а к местному наречию нашего хозяина пришлось привыкать.

Со времени моего переезда в Германию мне с трудом даются не только диалектные нюансы немецкого, но и сама его логика. С каждым новым выученным словом меня поражает, насколько буквальным, прямолинейным и, осмелюсь сказать, неизобретательным способен быть этот язык. Тому, что вместо придумывания целого нового существительного берутся два существующих слова и просто составляются в третье. Например: Stinktier (пахучий зверь – скунс), Tintenfisch (чернильная рыба – каракатица), Leichenwagen (трупная повозка – катафалк), Süßstoff (сладкое вещество – подсластитель), Handshuhe (обувь на руки – перчатки), Hungersnot (голод и бедствие – голод), Selbstmord (убийство себя – суицид) и т. д. Ту же самую логику можно применить и к глаголам. Временами кажется, что каждое предложение можно закончить добавлением слова machen (сделать). Saubermachen (делать чисто – чистить), freimachen (делать свободным – высвобождать), kurz machen (делать коротким – укорачивать), party machen (делать гулянку – гулять)… ЕСЛИ СОМНЕВАЕШЬСЯ, ВСЕГДА ДОБАВЛЯЙ MACHEN!

С разговорами и подшучиваниями мы с северянами и баварцами на самом деле начинаем Party machen. За нашим столиком не смолкает смех, моя кружка не успевает пустеть – каждый настаивает на том, чтобы меня угостить. В перерыве между приступами хохота нас спрашивают, зачем мы здесь. “Геринг”, – отвечаем мы. Глаза нашего жизнелюба-хозяина зажигаются. Не вынимающий изо рта сигареты, с хриплым голосом многолетнего курильщика, он оказывается просто кладезем информации о Герингах. Он прожил здесь весь свой семьдесят один год и теперь рассказывает, что ребенком помнит, как Герман захаживал в этот самый Gasthof, хотя его отец, тогдашний владелец заведения, и не был членом партии. Это самое обстоятельство, судя по его словам, чуть не привело отца к конфликту с нацистскими властями. Однажды местный партийный бонза пришел сюда забрать его на допрос. “Только он тогда ушел на охоту!” – заканчивает наш хозяин со смехом и кашлем.

Из воспоминаний военного времени, которыми он нас потчует, одно звучит особенно ярко, несмотря на прошедшие шестьдесят лет. Он рассказывает, как Герман, бывало, приезжал сюда на своем Bundeszug (правительственный поезд), забитом до отказа сокровищами искусства, экспонатами, “реквизированными” из различных музеев и частных галерей по всей Европе. Направляя свой обрубленный указательный палец – который он не прячет, а скорее специально выставляет напоказ – в направлении замка, наш хозяин шутит: трофеев было так много, что после их размещения замок каждый раз как бы преображался. Один раз он напоминал какой-нибудь замок в Силезии или Богемии, другой – Лувр.

Он разражается каркающим смехом, который переходит в настоящий приступ кашля. Лечится все это мятным леденцом и еще одной сигаретой. Продолжая, он говорит, что, несмотря на такую неприглядную черту характера, в городке Германа любили. По его словам, Герман финансировал все церемонии причастия и конфирмации городских детей, оплачивая дорогие наряды и все необходимое для праздника.

Пытаясь повернуть его в нужную мне колею, я напоминаю, что мой интерес главным образом – это младший брат Германа, Альберт. Тот, кто спасал евреев и политических. Либо в силу большей оторванности от реальности, чем нам показалось, либо просто недослышав, хозяин продолжает рассказывать о Германе, заметив только не очень веселым тоном: “У Германа в школе лучший друг был евреем, но никто не знает, почему у него поменялось отношение к ним”. А что же Альберт? “А, Альберт! – откликается он с отсутствующим выражением на лице. – Никто ничего толком об Альберте не знает”. Герр Бетцельд был прав. Кажется, что, как и для учебников истории, для жителей Нойхауса-на-Пегнице Альберта Геринга не существовало.

* * *

Уезжая, я смотрю наверх, на детское пристанище Альберта, Фельденштайнский замок, и представляю его юным, сидящим у одной из бойниц в одиночестве, всматривающимся в людей внизу, живущих жизнью, так же далекой от него, как город далек от вознесшегося над ним замка.