Текст книги "Геринг, брат Геринга. Незамеченная история праведника"

И действительно, не прошло и года после рождения компании, как со стороны министерства пропаганды Геббельса была предпринята попытка захвата. Хотя братьям Пильцер удалось ее отразить, раздосадованный неудачей Геббельс не собирался сдаваться: он задушил своего оппонента запретом на импорт в Германию любых фильмов, произведенных неарийскими компаниями. Дела компании стали стремительно портиться, и тут Геббельс нанес сокрушающий удар: он заставил заморозить один из немецких счетов Tobis-Sascha на миллион с лишним рейхсмарок в подконтрольном нацистам банке Creditanstalt. 27 января 1937 года братья Пильцер были вынуждены переуступить свою компанию фирме, которая и была главной виновницей такого их положения, – Creditanstalt. Хотя на тот момент Tobis-Sascha оценивали более чем в тридцать три миллиона шиллингов, братьям под давлением пришлось принять предложение в какую-то тысячу шиллингов. Последнее издевательство заключалось в том, что и из этой символической суммы они не увидели ни шиллинга.[57]57
  ‘Offenbar erlittenes Unrecht’, Der Standard, 14th April 2006. P. 2.


[Закрыть]

Альберт не был единственным человеком со связями в мире шоу-бизнеса. Потеряв свою любящую жену и друга Карин, которая умерла в 1931 году от туберкулеза,[58]58
  Преданность Германа своей первой любви была так велика, что в 1933 году он начал строительство Каринхалле – охотничьей усадьбы, в состав которой должен был войти мавзолей. (Прим. автора.)


[Закрыть] через четыре года Герман снова обрел любовь в лице Эмми Зоннеман, театральной актрисы, сыгравшей множество ведущих ролей в престижном Берлинском государственном театре. Учитывая широкую представленность еврейской общины в немецких артистических кругах, Эмми имела множество друзей и коллег – евреев, которым после Нюрнбергских законов 1935 года пришлось сильно зависеть от милости их политически влиятельной знакомой. Такой коллегой, например, была одна из первых кинозвезд Германии Хенни Портен. Не будучи еврейкой, Хенни была замужем за евреем, доктором Вильгельмом фон Кауфманом. По нацистским расовым законам этот факт наделял ее тем же “недочеловеческим” статусом, что и у мужа. Хенни, когда-то обожаемое всеми лицо немецкого кино, очутилась в совершенно неестественной ситуации: она нигде не могла найти работу.

Не могла, пока случайная встреча с Эмми Геринг в гамбургской гостинице не привела к перемене ее участи. Услышав о тяжелом положении Хенни и ее мужа, Эмми была потрясена и совсем скоро пожаловалась Герману. Герман согласился помочь и позвонил своему отзывчивому младшему брату в Вене. “Альберт, у тебя есть влияние в киномире? Ты можешь что-нибудь сделать для Портен?.. Эмми считает, что кто-то должен ей помочь!” Герман оказался в странном положении, вынужденный просить об одолжении младшего брата.[59]59
  Neubach, E. (1962) ‘Mein Freund Göring’, Aktuell: deutsches Wochenmagazin, от 24 февраля. P. 22.


[Закрыть] Альберт с удовольствием откликнулся и устроил Хенни контракт со своей студией. Это, возможно, не давало ей возможности участвовать в съемках в Вене, но по крайней мере они с мужем могли поправить свое положение.[60]60
  Там же. Также подтверждается в: Belach, H. (1986) Henny Porten: Der erste deutsche Filmstar 1890–1960. Berlin: Haude und Spener. P. 120.


[Закрыть] Имя Портен записано в “списке тридцати четырех” под номером двадцать шесть.

Уже потом, в январе 1945 года, после того как их выгнали из квартиры в Нойруппине (к северо-западу от Берлина), Хенни и ее муж в очередной раз воспользовались помощью Эмми и Германа, которые устроили им проживание в спокойном и относительно свободном от СС городке Иоахимсталь, расположенном в Бранденбурге на Вербеллинском озере.[61]61
  Belach, H. (1986) Henny Porten: Der erste deutsche Filmstar 1890–1960. Berlin: Haude und Spener. P. 137–138.


[Закрыть]

Если верить Эмми и ее мемуарам “Моя жизнь с Герингом”, это был не единственный случай, когда рейхсмаршал что-то делал по просьбе ее знакомых. Она пишет: “Я занялась делами одной еврейской женщины-врача из Вены… Нам удалось уберечь ее от неприятностей, но в какой-то момент оказалось, что ее вот-вот заберут в концлагерь. Нужно было срочно что-то делать. Я позвонила Герману… Он посоветовал обратиться к Бальдуру фон Шираху и попросить его официальным порядком от лица рейхсмаршала приостановить интернирование”. Эмми тут же позвонила Шираху и передала просьбу Германа. Она спросила, не дадут ли врачу разрешение обойтись без ношения желтой звезды, но не успела она закончить фразу, как эсэсовец, прослушивающий линию, вмешался и сказал: “Рейхсмаршал ничего не говорил о желтой звезде”.[62]62
  Göring, E. (1972) My Life With Goering. London: David Bruce and Watson. P. 36.


[Закрыть]

Фольклор семьи Герингов всегда старается разнести как можно дальше Германа и государственную политику антисемитизма. Их позиция опирается на то, что во множестве случаев заступничества Альберта за евреев и неевреев ничего бы не произошло без прямой помощи Германа. Дочь Германа, Эдда Геринг, поясняет: “Дело было так: он [Альберт], безусловно, был способен помочь нуждающимся и финансово, и личным влиянием, однако, как только появлялась необходимость привлечь власти или просто чиновников, ему требовалась поддержка моего отца, и он ее получал”.[63]63
  Интервью с Эддой Геринг, The Real Albert Goering, 3BM TV, 1998.


[Закрыть] Без протекции и временами прямого вмешательства брата Германа Альберт никогда бы не ушел от гестапо, не спас бы столько людей, сколько он спас, особенно известных. Сами жизнь и поступки Альберта в течение войны являются свидетельством в пользу этой позиции Герингов.

Тем не менее то, что Герман не уклонялся от семейных обязательств, помогал, защищал родственников, подчас потакая их прихотям, не означает, что Германа искренне беспокоило ужасное положение евреев. Здесь больше действовал принцип “семья важнее партии”, а также возможность потешить самолюбие, демонстрируя свою власть. Облегчая в редких случаях положение преследуемых с целью украсить свой образ в глазах семьи, он систематически поощрял преследования и сам участвовал в них, поскольку только так можно было наращивать свой партийный капитал. Если пропаганда антисемитизма на публике означала карьерное продвижение, он с готовностью шел на это. Как резюмирует Жак, “в нем [Германе] антисемитизма было не больше обычного, просто он прибегал к нему для удобства”.

* * *

Немецкое слово Anschluss примерно означает “политический союз”. Этим словом обычно пользуются, чтобы описать период в истории Австрии – с 1938 по 1945 год, – когда она являлась государством – членом Третьего рейха. Но на самом деле никакого политического союза между Германией и Австрией не существовало, по крайней мере в том смысле, чтобы обе страны имели равный контроль над германской империей. И “образование” этого союза тоже прошло не в условиях свободного волеизъявления. Скорее, события 12 марта 1938 года в Австрии могли бы точнее быть описаны как вооруженная аннексия – такая же, как и остальные, проведенные нацистской военной машиной во всей Европе.

Под напором гитлеровских ультиматумов, призывающих к передаче власти, австрийский канцлер Курт фон Шушниг предпринял последнюю попытку отстоять независимость Австрии: 9 марта он объявил о проведении референдума, назначенного на 13-е. Он хотел сделать так, чтобы судьбу Австрии решал австрийский народ, и попросил соотечественников самих голосовать за предложенный аншлюс или против него. Гитлер немедленно решил перехватить инициативу, отказавшись признать грядущий референдум и даже утверждая, что результаты будут сфальсифицированы. После этого утром 11 марта он вынес окончательный ультиматум, потребовав от Шушнига передать власть национал-социалистической партии Австрии. Это было сделано для отвода глаз. Гитлер уже отдал приказ немецким войскам перейти австрийскую границу за час до истечения срока ультиматума. После этого при поддержке немецких войск австрийские национал-социалисты совершили вооруженный переворот, свергнув Шушнига и его правительство. Решив узаконить захват власти и сам аншлюс, Артур Зейсс-Инкварт, новый невыбранный канцлер Австрии, подтвердил проведение шушниговского референдума, хотя теперь тот, конечно, уже не имел никакого отношения к демократии.

В день референдума Альберт попытался выступить на стороне демократического процесса. “Они расставили офицеров СС и СА по участкам, – рассказывает Жак. – Там стояли кабинки, в которых можно было голосовать тайно, но первыми в очереди, как правило, стояли нацисты. Подходили, гордо заявляли: “Я обойдусь без кабинки”, – и голосовали за. И тогда люди, стоявшие за ними, уже не смели на глазах у всех этих нацистских деятелей требовать пройти в кабинку. Когда подошла очередь [Альберта] Геринга, он назвался, как полагалось всем, и ему сказали: “Ну, вам-то точно кабинка не потребуется”. А он сказал: “Напротив, очень даже потребуется”, – вошел и проголосовал против. Таким образом он дал возможность людям, стоящим за ним, пользоваться кабинкой без страха и голосовать по совести”.[64]64
  Интервью с Жаком Бенбассатом, The Real Albert Goering, 3BM TV, 1998.


[Закрыть] Как бы то ни было, старания Альберта были ни к чему. Референдум решительно высказался за аншлюс – 99,73 % голосов поддержали образование “союза”.

Когда Зейсс-Инкварт уже прочно занял место у руля государства, а улицы заполонили коричневые и черные рубашки, откуда ни возьмись стали появляться многочисленные сочувствующие нацистам – со всеми возбуждаемыми нацистским рвением претензиями к этническим меньшинствам древней габсбургской империи – полякам, чехам, венграм, украинцам и, конечно же, евреям. Самопровозглашенные “истинные” австрийцы решили, что правильно начать утверждать свое господство силой.

Жак, в ту пору третьеклассник, оказался в самой гуще этих бурных событий. “Каждое утро мы должны были читать вслух молитву Господню, и за этим всегда следовало чтение из “Майн кампф”, – вспоминает Жак. – И всякие ужасы, вы знаете, о том, как евреи всегда как-нибудь нам пакостили. А в моем классе был один мальчик, который не был иудеем, а был крещен [как еврей]. И, к несчастью для него, он был классным “ботаником”. Он был единственным ребенком, носившим гольфы, и еще он носил очки, но они ему были велики”.

Жак только подбирается к кульминации своего рассказа, как на пороге комнаты появляется Дорис. У нее есть особое обаяние, она напоминает мне мать Джорджа Констанцы из “Сайнфелда”. Альцгеймер придает ее задиристой манере оттенок черной комедии.

– А почему ты шепчешь? Ты что, не хочешь, чтобы я слышала? – Дорис передразнивает шепот Жака, как будто разговор происходит в строжайшем секрете.

– Потому что я не могу говорить! – отвечает он резко.

– Что тебе сказали в больнице про голос?

– Сказали, что красивый голос был.

– И когда он уже вернется?

– Через пару дней.

– Пару недель?

– Пару дней! – чтобы поправить ее, он напрягает голос.

– Ах, дней. А то не люблю я читать по губам.

– Что ты не любишь?

– Хочу слышать ушами.

– Ну уж извини, ничего не могу поделать.

После этой небольшой перебранки голос Жака, который возвращается к рассказу, почти совсем глохнет: “И еще у нас был учитель, который, как только случился аншлюс, надел на руку свастику. И он поймал этих [классных хулиганов], которые приставали к “ботанику”, и накричал на них. Он им устроил лекцию. Сказал: “Это не национал-социализм. При национал-социализме никто никого не преследует”. Как же он ошибался, этот наивный человек. “Я думаю, что таких было много, [которые] не подозревали, что их всех ждало, – добавляет Жак. – Они не знали, как потом будет плохо”.

* * *

Как бы то ни было, кое-какие признаки нацистских преследований уже были налицо. На улицах Вены теперь можно было увидеть людей из СА и даже простых горожан, которые публично унижали членов местной еврейской общины. Кроме отрезания пейсов у ортодоксальных евреев один из особо садистских ритуалов заключался в том, чтобы заставлять пожилых евреек отскребать венские мостовые, стоя на голых коленях.

“Альберт Геринг однажды наткнулся на такую сцену, – вспоминает Жак историю, рассказанную его отчимом Альбертом Бенбассатом. – Штурмовики стояли с краю, а беснующаяся венская толпа потешалась над несколькими пожилыми женщинами, которые отмывали улицу. И Геринг просто подошел, снял пиджак, взял щетку у одной из женщин, опустился на колени и начал скрести сам. И когда эсэсовцы его схватили и потребовали у него документы, он им показал документы, и толпа быстро рассосалась”.[65]65
  Там же.


[Закрыть]

Для любого другого человека это было бы самоубийством. Страх, что тебя побьют, заставят почувствовать на себе участь гонимых или, еще хуже, отрежут от общества, пометят как одного из “них”, как правило, не давало обычному человеку заявить о своем несогласии. Но Альберт не был обычным человеком. Он был нацистской белой костью и при этом не боялся запятнать свой королевский статус подобными поступками. Говоря об этом, правда не следует недооценивать его смелость. Геринг или не Геринг, а любой человек, публично бросивший вызов авторитету среднестатистического штурмовика, в пылу момента мог навлечь на себя все ожидаемые последствия в виде побоев и ареста. Любой еврей, переживший те дни, сказал бы вам, что такое неповиновение было весьма чревато даже для Альберта Геринга.

На самом деле в следующий раз, когда он заступился за кого-то на улицах Вены, его даже арестовало гестапо. Альберт тогда пришел на помощь “семидесятипятилетней бабушке” еврея – владельца “Магазина красок С. Рабер на Верингерштрассе”, который осаждала толпа. Под улюлюканье и хохот группа головорезов СА повесила на шею женщины табличку с надписью “Я еврейская свинья”. Альберт оказался там случайно, и при виде происходящего с ним случился приступ ярости. Сработал его инстинкт исправления всякого зла. Он “силой продрался сквозь толпу” в самую гущу событий.[66]66
  Neubach, E. (1962) ‘Mein Freund Göring’, Aktuell: deutsches Wochenmagazin, от 24 февраля. P. 20.


[Закрыть] “Я пришел и отпустил ее, причем между делом столкнулся с двумя людьми из СА: я их ударил и был немедленно арестован,” – объяснял потом Альберт лейтенанту Уильяму (Биллу) Джексону на допросе в Нюрнберге.[67]67
  “Показания Альберта Геринга, сняты в Нюрнберге, Германия, 25 сентября 1945 года, 10:45–12:40, младшим лейтенантом Джексоном”. National Archives Microfilm Publication M1270, roll 5; Interrogation Records Prepared for War Crimes Proceedings at Nuernberg, 1945–1947; The International Military Tribunal (IMT) at Nuernberg, RG 238; NACP.


[Закрыть]

Альберт в отличие от большинства невольных клиентов СС недолго пробыл в заключении. Его быстро выпустили по причине фамилии и наличия влиятельных друзей, живших в Вене. Однако перед освобождением его предупредили, что “впредь такое не должно повторяться”.[68]68
  Там же.


[Закрыть] Он, видимо, не счел эти слова такой уж серьезной угрозой, поскольку эта двухходовка – ордер на арест и его последующая отмена – повторится с ним в общей сложности четыре раза на протяжении всей войны.

* * *

Звонок в дверь, и Жак встает, чтобы впустить пару специалистов, пришедших чинить кондиционер. “Здра-асте, вот и мы”, – говорит тот, что повыше, по-южному растягивая слова.

– Что он собирается делать? Говори, что он собирается делать? – Дорис спрашивает с озабоченностью и тревогой в голосе, неохотно оглядываясь и ища глазами кажущегося взломщика, который бродит по дому.

– Он собирается починить кондиционер. Ты что, не заметила, что слишком тепло? Прибор сломался, – говорит Жак усталым, но примирительным тоном.

– Я собираюсь наверх. Что он там забыл? – спрашивает Дорис, которая в этот момент переживает приступ паранойи, поскольку она видела, как ремонтники поднялись по лестнице, чтобы разобраться в проблеме.

– Чинит кондиционер, – повторяет Жак.

– Лучше нам самим пойти и посмотреть.

– Да, да, давай!

– Что ты ему сказал починить? – у подножия лестницы она снова оборачивается и переспрашивает.

– Кондиционер!!! – кричит Жак.

Да, болезнь Альцгеймера, конечно, мрачная и ужасная вещь, но Жак и Дорис, кажется, как-то смогли превратить ее в уютную семейную комедию. Он идет ей навстречу, насколько это вообще в человеческих силах, а она со всей еврейской матриархальной прямолинейностью неустанно подает свои убойные реплики. Рак легких, Альцгеймер, холокост… каким-то образом у Жака и Дорис получается заставить вас забыть обо всей трагичности этих вещей.

* * *

В Вене над семейством Бенбассатов стали сгущаться тучи – с каждым днем аншлюс представлял новую угрозу. Владелец пяти доходных домов Альберт Бенбассат до аншлюса сумел построить себе маленькую бизнес-империю. В свою очередь, аншлюс означал не только политическую аннексию – отъем, – но и экономическую. Либо компании с выкручиванием рук интегрировались в милитаристскую экономику нацистов, либо их как минимум заставляли работать в соответствии с нацистскими идеалами. Всего за несколько месяцев после аншлюса 50 % еврейских предприятий вынужденно прекратили свое существование.[69]69
  Heim, S. & Götz, A, (1987) ‘Die Ökonomie der Endlösung.’ в: Götz, A. & et al., Sozialpolitik und Judenvernichtung: Gibt es eine Ökonomie der Endlösung?’ Berlin: Rotbuch. P. 26.


[Закрыть] Для Бенбассатов это означало потерю всех пяти домов и оставляло им только небольшую виллу на окраине Вены. “Нацистская ипотечная компания”, как обозвал ее Жак, просто-напросто аннулировала свои кредиты. Учитывая зловещую политическую и общественную обстановку, по совету Альберта Геринга Бенбассаты решили весной 1938 года переехать в Румынию, в свободный от нацистов Бухарест.

На новом месте у Бенбассатов была гарантия, что Альберт, их ангел-хранитель, всегда под рукой – он теперь тоже жил в Бухаресте. Как вспоминает Жак, “дело было в основном в моральной поддержке, в чувстве солидарности, в знании, что в случае чего у нас есть свой влиятельный человек”. Эта новое спокойствие позволило маленькому Жаку вновь обрести какое-то подобие детства. Он помнит, как играл на водяных горках и в волновом бассейне в местном аквапарке, который, как ни странно, был спроектирован самим Альбертом Герингом. Кто знает, может быть, Альберт был человеком, спроектировавшим первый аквапарк в Европе, если не в мире.

Альберт нашел и еще один способ, как сделать жизнь Жака и его семьи в Бухаресте чуть более сносной. До аншлюса отчим Жака обладал обширной коллекцией очень редких и дорогих книг, “всех классиков”. Только что начавший читать самостоятельно Жак получал огромное удовольствие от них. Неожиданно всему этому пришел конец, когда в Вене Бенбассатам нанес визит представитель одного крупного немецкого книготорговца и потребовал уступить всю коллекцию за крохотную часть того, что она реально стоила. Поскольку книготорговец имел хорошие связи с местными нацистами, а отчим Жака никогда не поставил бы под угрозу безопасность своей семьи из-за кучи книг, сколь бы ни были они дороги его сердцу, ему оставалось только принять предложение.

Несколько месяцев спустя в Бухаресте Альберт Геринг узнал об этой несправедливости и немедленно вмешался. Он связался с румынским филиалом немецкой книготорговой компании и между делом попросил вернуть книги. “Геринг говорит: “Сколько вы заплатили?” – “Сто [рейхсмарок]”. – “Я куплю их у вас за сто одну”. И ему не посмели отказать, – рассказывает Жак. – Сразу после этого в Бухарест приехал грузовик с полным кузовом книг. У нас был стенной шкаф – он был набит книгами до самого потолка. Для меня это была настоящая находка, я дневал и ночевал в этом шкафу с моими книгами. Мое первое свидание с литературой!” – вспоминает Жак.

* * *

Увы, прошло время, и политическая обстановка в Бухаресте тоже испортилась. Бенбассаты опять оказались во враждебной среде. В ответ на постоянную угрозу вторжения Красной армии в сентябре 1940 года румынский король Кароль II назначил Красного Пса (Câinele roşu) генерала Иона Антонеску премьер-министром. Антонеску потребовалось всего два дня, чтобы сместить Кароля II и временно заменить его марионеткой – сыном Кароля, новоиспеченным королем Михаем. Теперь никто не мешал ему объявить себя верховным “кондукэтором” (вождем) Румынии.

После вступления в союз с нацистской Германией Антонеску задумал приручить местную фашистскую и антисемитскую партию “Железная гвардия”, подарив им несколько портфелей в ничего не решающем румынском кабинете министров. Это, как оказалось, лишь на время утолило их жажду власти, и 21 января 1941 года экстремисты устроили попытку вооруженного переворота. Жившие в самом центре Бухареста Бенбассаты оказались в гуще уличных столкновений.

“Стреляли прямо на улицах: с одной стороны армия, с другой легионеры. Наш дом стоял так, что тылом выходил на торговые ряды… И на этой площади шла непрекращающаяся перестрелка. Мы их слышали: кто-то стрелял, кто-то кричал – ура, ура, ура”, – восклицает Жак. Посреди все этих боевых действий их повариха, немка по национальности, мужественно вызвалась принести немного еды с рынка, чтобы накормить детей. Вскоре она вернулась невредимой и с сумками еды. “Она была нашей героиней, пока армия не вышибла дух из этих легионеров… Я видел их на крыше дома на той стороне. Они забирали своих раненых”, – вспоминает Жак. На следующий день повариха сказала Бенбассатам, что ей нужно немедленно уезжать к заболевшей матери. Бенбассаты отпустили ее, пожелав удачи. Неожиданно сразу после этого отъезда в гостиную Бенбассатов в слезах вошла их румынская горничная. Она рассказала, что повариха выдала их легионерам и что “она сказала этим людям, что тут живут евреи, у них дорогая мебель и все такое”. Повариха даже проинструктировала легионеров: “Когда закончите здесь с армией, приходите на эту сторону рынка, можете поживиться, только и мне будет комиссия, – голос Жака делается еще тише, пока он нагибается ко мне: – И нас бы спокойно убили. Этим ребятам было все равно, будь мы хоть испанцы или китайцы”.

Хотя благодаря Антонеску Бенбассаты избавились от угрозы в лице крайне антисемитской “Железной гвардии”, тот никоим образом не был спасителем еврейского народа. Придав официальный статус долгой традиции антисемитизма в стране, режим Антонеску с лета 1941 года начал выслеживать и депортировать “враждебно настроенных” евреев в различные концентрационные лагеря в украинском Приднестровье – в ту пору под румынской оккупацией. К следующему лету население этих лагерей выросло примерно до 180 тысяч человек.[70]70
  Braham, R. L. (2000) The Politics of Genocide: the Holocaust in Hungary. Detroit: Wayne State University Press. P. 247.


[Закрыть] В ближайшие месяцы на территории самой Румынии появились и другие подобные трудовые лагеря. Румыния Антонеску была фактически единственной страной гитлеровской коалиции кроме самой Германии, так же решительно настроенной на истребление евреев. Крупнейшая расправа над ними произошла 24 октября 1941 года в Одессе. Два дня спустя после взрыва, разрушившего здание румынского военного командования в этом городе, в качестве возмездия было казнено двадцать пять мужчин, женщин и детей еврейской национальности. Согласно показаниям Алексе Неакшу, младшего лейтенанта в запасе из 23-го пехотного полка:

Они открыли огонь из пулеметов по тем, кто находился внутри четырех сараев… С сараями разбирались по одному, а вся операция продолжалась до наступления темноты… Когда расстрел сараев длился уже несколько часов, командующие операцией… стали сетовать, что это единственный способ ликвидировать тех, кто внутри; они были раздражены, что не нашлось способа выполнить задачу побыстрее. Они достали нефти и бензина, обрызгали ими сараи и подожгли… Некоторые из тех, кто был внутри, приближались к окну и, чтобы не умереть от огня, просили жестами застрелить их, показывали себе на голову или на сердце… Некоторые женщины выбрасывали в окна детей.[71]71
  Показания Алекса Неакшу. Цит. по: Ioanid, R. (2000) The Holocaust in Romania: The Destruction of Jews and Gypsies Under the Antonescu Regime, 1940–1944. Chicago: Irvin R Dee. P. 181.


[Закрыть]

Самого отчима Жака чуть не отправили в один из концентрационных лагерей Антонеску. В одном случае отряд головорезов с удостоверениями ворвался в дом Жака и попытался забрать его отчима с собой. В тот раз была “предъявлена кое-какая сумма денег”, и его отчиму удалось купить свободу. На фоне таких событий и известий о зверствах на северо-востоке стало очевидно, что Бенбассатам больше не безопасно в Румынии. Взяток Альберта Бенбассата и протекции Альберта Геринга навсегда бы не хватило. Поэтому Бенбассаты в очередной раз были вынуждены бежать. Обменяв одного диктатора на другого, они отправились во франкистскую Испанию. Франко в чем-то благоприятствовал евреям Европы. Он учредил программу, по которой евреи испанского происхождения, могущие доказать свои испанские корни, – например, говорящие на языке, – получали право на гражданство. Поскольку отчим Жака был сефардских кровей (из испаноязычных евреев, происходящих с Пиренейского полуострова) и до сих пор умел говорить на старом диалекте испанского, он и его семья получили испанское гражданство. Но, прежде чем отправиться в Испанию, им еще требовалось приобрести румынскую выездную визу, а также транзитные: венгерскую, хорватскую, итальянскую, швейцарскую и французскую (вишистскую). Все эти документы, согласно “списку тридцати четырех”, были раздобыты Альбертом наряду с иностранной валютой для переезда.[72]72
  Albert Göring, Menschen, denen ich bei eigenen Gefahr (dreimal Gestapo-Haftbefehle!) Leben oder Existenz rettete, SAIC, Augsburg, May 1945. XE002282; PNF 1939–1976, Goering, Albert; IRR; RG 319; NACP.


[Закрыть]

На протяжении всей поездки они должны были притворяться испанскими гражданами, то есть говорить только по-испански. Жак изучал язык на занятиях в испанском консульстве в Бухаресте и научился говорить достаточно хорошо. Несмотря на это, вспоминает он, несколько раз в пути ему случилось сбиться на немецкий. К счастью для Бенбассатов, рядом всегда была быстрая рука его матери, чтобы буквально отбить у сына всякое желание говорить по-немецки. Кроме этой и некоторых других проблем, связанных с чилийским паспортом его бабушки (абсолютно поддельным), их путешествие до первого пункта остановки, Венеции, прошло относительно гладко. Кто же ожидал семью Бенбассатов в Венеции с зарезервированным номером в одном из самых больших отелей города? Не кто иной, как Альберт Геринг. “Он просто хотел убедиться, что мы добрались и с нами все в порядке”, – говорит сквозь икоту Жак.

В Венеции они сели на полуночный поезд, который через Милан доставил их в первое безопасное убежище – Женеву. Там они должны были пробыть недолго, однако у отчима Жака открылась инфекция на ноге, и Бенбассаты задержались в Швейцарии. Пока отчима Жака лечили, Гитлер 11 ноября 1942 года зачем-то решил вторгнуться в полусуверенную зону правительства Виши. Это означало, что визы Бенбассатов в одночасье сделались недействительными, из-за чего они так и остались в Швейцарии до конца войны. Благодаря странному стечению обстоятельств инициатива Гитлера неожиданно принесла пользу семье Жака.

Несмотря на незапланированность, Бенбассаты не оказались совсем на мели. Друг оставил им в Швейцарии еще один, последний подарок: “Альберт Геринг помогал переводить валюту, принадлежащую евреям в Румынии и других оккупированных немцами странах, в Швейцарию. И в нашем конкретном случае это позволило нам, прибыв в Швейцарию, уже иметь там банковский счет”.[73]73
  Интервью с Жаком Бенбассатом, The Real Albert Goering, 3BM TV, 1998.


[Закрыть]

* * *

Аэропорт Гринвилла, сонный во время моего прибытия, теперь представляет собой настоящий сумасшедший дом. Очередь к стойке регистрации тянется почти за пределы здания. Сотрудники авиакомпании одним ухом слушают стационарный телефон, другим – мобильный, а третьим – разгневанного клиента перед собой. Несмотря на эту неразбериху, видимо, ничего не случилось и мой рейс отправляется вовремя. Однако в тот момент, когда я уже оказываюсь на выходе, все меняется. Судя по всему, причина этого хаоса – грозы в Вашингтоне, и из-за них я определенно пропускаю стыковочный рейс в Лондон.

“Когда будет следующий рейс на Лондон с билетами?” – спрашиваю у представительницы авиакомпании у выхода. В ответ: “Как насчет субботы?” Сегодня вторник. Ладно, дадите гостиницу? Нет, потому что они не несут ответственности за форс-мажор. Очередь на снимаемую бронь? Нет, для этого нужно быть в Вашингтоне. А поесть что-нибудь? Нет, в девять вечера все магазины уже закрыты. Я в аэропортовом аду!

Стоит пройти через металлоискатели, и впечатления от разных аэропортов по всему миру становятся одинаковыми: странная ничейная зона между известным и еще не известным. Как и больницы, эти места суть горнила человечества, вынужденное пересечение людей и их маршрутов. Иногда здесь встречаешь трогательную сцену: воссоединения семей и слезные прощания лучше любого голливудского блокбастера. Но окажитесь посреди аэропорта в момент перегрузки, с полным комплектом из раздраженного персонала, придирчивых контролеров и путешественников, склочничающих из-за возможности вырваться отсюда, и вы гарантированно сможете лицезреть все худшее, что есть в человеческой природе. Таков и аэропорт Гринвилла в неудачный день. И хотя не может быть никакого сравнения, почему бы именно здесь не поразмышлять об одном из самых низких падений человечества в xx веке.

Смотря, как мои попутчики ведут себя все хуже и хуже в ответ на усугубляющийся хаос, я понимаю, что постоянно возвращаюсь к истории, держащей меня уже долгие годы, – истории Альберта Геринга. От рассказанного Жаком, всей этой информации об Альберте у меня гудит голова. У Жака было шестьдесят с лишним лет, чтобы поразмыслить о нацизме и о том, почему Альберт боролся с режимом на фоне преобладающего бездействия остальных. Что толкнуло Альберта пойти наперекор обстоятельствам, рискуя своей свободой и даже жизнью? И почему он шел на это не только ради близких друзей, но и ради совершенно незнакомых людей?

Жаку случайно удалось узнать ответ на одном из семейных праздников Бенбассатов с участием Альберта в Альпах. В какой-то момент Альберт спросил его, как он понимает дружбу. Жак, тогда еще неискушенный подросток, ответил: “Ну, знаете, дружба – это когда вам приятно в чьей-то компании, нравится проводить с ним время”. Улыбнувшись и покачав головой, Альберт прошептал Жаку на ухо: “Гораздо больше. Друг – это тот, кто рискнет своими деньгами, своей безопасностью, даже своей жизнью, когда ты в нем нуждаешься”. Альберт, по-видимому, видел друга в каждом.