Текст книги "Розеттский ключ"

– Дотягивайся сам!

– Я могу лишь коснуться его кончиками пальцев. Надо бы найти какой-нибудь багор или хоть палку.

Я стоял, старательно изображая полную беспомощность.

– Ну и наглый же ты, американец… – Он опустился на колени и сунул голову в трюм. – Тут вообще ни черта не видно.

– Там, справа, неужели ты не видишь, вон там серебро поблескивает? Вытяни руку, насколько сможешь.

Хмыкнув, он опустился в люк по грудь и начал шарить внизу рукой.

Тогда я собрал все силы и одним толчком помог ему перевалиться через край. Даже нижняя половина тела Неда оказалась тяжеленной, как мешок с мукой, но в итоге это сыграло мне на руку. С громким всплеском он рухнул в грязную трюмную воду, и, не дав ему опомниться и позвать на помощь, я быстро закрыл люк и задвинул засов. Батюшки, какие цветистые выражения понеслись снизу! Чтобы заглушить их, я перекатил на этот люк несколько бочек с водой.

Потом я достал свой кошель оттуда, куда на самом деле спрятал его, – из-за бочек с галетами, – сунул за пояс и, засучив рукава, поднялся на шкафут.

– Ну что, судовой колокол уже пробил полдень! – крикнул я. – Где же мой противник, во имя короля Георга?

Поднялся хор голосов, призывающий Большого Неда, но ответа не последовало.

– Может, он спрятался! Не стану винить его за то, что он расхотел встречаться со мной.

Для виду я бодро молотил кулаками воздух.

Малыш Том сердито сверкнул глазами.

– Клянусь дьяволом, я готов сразиться с тобой.

– Ну уж нет. Я не собираюсь драться с каждым моряком на этом корабле.

– Нед, – заорал Том, – выходи же да вздуй хорошенько этого хитрого америкашку, как он того заслуживает!

Но ответа никто не дождался.

– Интересно, не вздремнул ли он на брам-стеньгах?

Я задрал голову, насмешливо взглянув на мачты, и с изумлением увидел, что Малыш Том начал карабкаться наверх, продолжая кричать и обливаясь потом.

Я нервно прохаживался по палубе, как нетерпеливый драчун, а потом, сочтя, что достаточно показал свою смелость, обратился к Смиту:

– Долго еще мы будем ждать этого труса? Ведь у меня неотложные дела на берегу.

Матросы выглядели сильно разочарованными и очень недоверчивыми. Если я не уберусь в ближайшее время с борта «Дейнджерса», то, как понял Смит, он, вероятно, потеряет своего новоявленного и единственного американского агента. Запыхавшийся и расстроенный Том спустился на палубу. Смит проверил песочные часы.

– Да, уже четверть первого, и Нед упустил свой шанс. Проваливайте, Гейдж, и выполните свое задание ради любви и свободы.

Поднялся рев негодования.

– Не надо садиться за карты, если не можете позволить себе проиграть! – крикнул Смит.

Под свист и язвительные насмешки моряков я беспрепятственно дошел до веревочной лестницы. Том устремился на нижние палубы. Время поджимало, и, боясь новых осложнений, я спрыгнул на грязные рыбацкие сети в один из арабских лихтеров.

– Пошли к берегу, и я заплачу лишнюю монету, если ты быстро доберешься до него, – прошептал я лодочнику.

Я оттолкнулся от борта фрегата, и этот мусульманский рыбак начал с удвоенной энергией грести к береговым скалам гавани, хотя я предпочел бы, чтобы он еще удвоил усилия.

Я повернулся и помахал Смиту, сопроводив прощальный жест вежливыми словами:

– Жду не дождусь нашей новой встречи!

Явная ложь, конечно. Только бы узнать о судьбе Астизы и разведать, где находится Книга Тота, и я больше ни за что не приближусь к англичанам или французам, которые уже тысячу лет враждуют, как кошка с собакой. Лучше уж отправлюсь в Китай. Особенно учитывая, что с оружейной палубы доносились возмущенные крики и там появилась голова Большого Неда, побагровевшего от яростного напряжения, похожего на мокрую крысу. Я глянул на него в новую подзорную трубу и заметил, что он весь испачкался, получив боевое крещение в грязной трюмной воде.

– Только вернись, трусливый прохвост! Я разорву тебя на части!

– А по-моему, прохвостом оказался ты, Нед! Надо вовремя являться на поединок!

– Ловко ты надул меня, американский шельмец!

– Я же обещал преподать тебе урок!

Становилось плохо слышно, поскольку мы быстро удалялись к берегу. Сэр Сидней снял шляпу и, криво усмехнувшись, отсалютовал мне. Английские моряки столпились на нижней палубе возле баркаса.

– Слушай, Синдбад, а ты мог бы грести немного быстрее?

– За дополнительную монету, эфенди.

Вскоре началась отчаянная гонка, поскольку весла сильных моряков бурно вспенивали волны, точно лопасти водяного колеса, а на носу шлюпа маячил Большой Нед. Хорошо еще, что Смит рассказал мне кое-что о Яффе. В город ведут только одни ворота, а без проводника в нем легко заблудиться. Учитывая фору на старте, я успею затеряться на его извилистых улочках.

Чтобы выиграть еще немного времени, я схватил рыбацкую сеть моего перевозчика и, не дав ему времени для возражений, швырнул ее в сторону приближающегося баркаса, надеясь, что в ней запутаются весла правого борта, и лодка действительно начала кружить на одном месте, а моряки выкрикивали такие проклятия, какие вогнали бы в краску и закаленного в боях сержанта.

Мой перевозчик выразил протест, но у меня было достаточно денег, чтобы расплатиться за пропавшую сеть и убедить его продолжать грести. Исполненный решимости найти Астизу и навсегда забыть о военных перипетиях, я выпрыгнул на каменный причал на добрую минуту раньше моих преследователей – моля Бога о том, чтобы судьба никогда больше не подкинула встречи с Большим Недом или Малышом Томом.

ГЛАВА 3

Яффа поднималась румяным караваем на дрожжах Средиземного моря, в легкой дымке скрывались разбегающиеся к югу и северу извилистые пустынные берега. Она уступила первенство торгового порта лежащей к северу Акре, выбранной Мясником-Джеззаром в качестве резиденции, но оставалась еще процветающим сельскохозяйственным городом. В нее постоянным потоком прибывали направляющиеся в Иерусалим паломники, а убывали из нее торговые корабли, груженные апельсинами, хлопком и мылом. Лабиринт ее улиц вел к башням, мечетям, синагогам и церквям, вздымавшимся на вершине городского холма. Незаконные пристройки домов нависали над темноватыми улочками. А по каменным ступеням неизменно цокали копыта бредущих вверх и вниз ослов.

Каким бы неблаговидным путем ни достались мне выигранные деньги, но они оказались бесценными, когда уличный мальчишка привел меня на верхний этаж гостиницы к его разочаровывающе невзрачной сестре. Деньги позволили мне прикупить хлебные лепешки, съедобную закуску из бобовой муки под названием фалафель, несколько апельсинов и подкрепиться всем этим, спрятавшись в комнате с тенистым балконом, пока банда разъяренных британских моряков промчалась вверх по одной улице и спустилась по другой, тщетно пытаясь найти мою грешную персону. Запыхавшиеся и разгоряченные, они наконец обосновались на пристани в христианском трактире, чтобы обсудить мое вероломство за кружкой скверного палестинского вина. А я тем временем украдкой выскользнул из дома, чтобы потратить еще часть выигрыша. Я купил коричневый, окаймленный белыми полосами бедуинский халат с длинными рукавами, новую обувь, свободные легкие штаны (гораздо более уместные в здешней жаре, чем плотные европейские), кушак, фуфайку, две легкие рубахи и материю для тюрбана. Как и предсказывал Смит, в итоге я превратился в еще одного экзотичного обитателя этой многоязычной империи, предусмотрительно державшегося подальше от заносчивых и подозрительных турецких янычар в их красно-желтых башмаках.

Выяснилось, что до святого города не ездят никакие экипажи и туда нет даже приличной дороги. Я стал излишне бережлив – опять-таки благодаря наставничеству Франклина, – что не позволило мне истратить кучу денег на покупку и содержание лошади. Но зато я скромно приобрел осла, способного худо-бедно дотащить меня до иерусалимских стен. Оружие мне тоже не помешало бы, и тут мне вновь удалось сэкономить, ограничившись покупкой арабского ножа с рукояткой из верблюжьей кости. Я плохо управлялся с саблей и не мог также позволить себе потратиться на один из длинных и нескладных, но богато украшенных турецких мушкетов. Их перламутровая инкрустация очаровательно поблескивала, но я видел, как скверно они проявили себя в Египте в сравнении с французскими мушкетами во время сражений с Наполеоном. Да и какой же мушкет может сравниться с шикарной пенсильванской винтовкой, которой мне пришлось пожертвовать в Дендере, чтобы спасти Астизу. Если упомянутый Иерихон знаком с кузнечным ремеслом, то, возможно, он сумеет выковать нечто подобное!

В качестве проводника и телохранителя на пути в Иерусалим я выбрал бородатого и упорно торгующегося дельца, назвавшегося Мухаммедом – такое имя, похоже, носила половина мусульманского мужского населения этого города. Благодаря моим элементарным познаниям в арабском языке и примитивному французскому Мухаммеда, которому он выучился у французских купцов, завладевших торговлей хлопком, мы сносно понимали друг друга. По-прежнему экономя средства, я прикинул, что если мы покинем город достаточно рано, то вознаграждение, причитающееся ему, можно будет урезать на день. К тому же мне хотелось выскользнуть отсюда незаметно на тот случай, если английские моряки еще шныряют по улочкам.

– Значит, договорились, Мухаммед, но я предпочитаю отправиться в путь после полуночи. Дорога будет свободнее, как ты понимаешь, да и прохладнее ночью. Рано вставать очень полезно, говаривал Бен Франклин.

– Как пожелаете, эфенди. Может, вы убегаете от врагов?

– Нет, конечно. Говорят, что по натуре я миролюбив.

– Тогда, должно быть, от кредиторов.

– Мухаммед, ты же знаешь, что я заранее выдал тебе грабительское вознаграждение. У меня достаточно денег.

– А-а, ну тогда из-за женщины. Сварливая жена? Я видал христианских жен. – Он неодобрительно покачал головой и передернул плечами. – Сам шайтан не смог бы их утихомирить.

– В общем, будь готов к полуночи, договорились?

Несмотря на мою печаль из-за потери Астизы и пылкое стремление узнать о ее судьбе, признаюсь, что часок-другой я пытался найти в Яффе общительную девицу. Арабские мальчишки со смущающей настойчивостью зазывали прохожих, суля разнообразные сексуальные утехи, от самых грубых до изощренных, несмотря на осуждение проституции любой из местных религий. Я не привык вести монашескую жизнь и рано или поздно прибегнул бы к услугам здешних прелестниц. Но фрегат Смита маячил на якоре перед входом в гавань, и при небольшом упорстве и моем пресловутом везении Большой Нед вполне мог найти меня в объятиях шлюхи, лишенного остатков хитроумия. Поэтому, серьезно взвесив возможные последствия, я похвалил себя за благочестие, решив, что найду утешение в Иерусалиме, хотя даже мысль о плотских отношениях в этой Святой земле заставила бы поперхнуться моего старого пастора. И, по правде говоря, воздержание и сохраненная Астизе верность добавили мне самоуважения. Египетские испытания приучили меня к некоторой сдержанности и дисциплине, и вот я успешно прошел первую проверку. Как любил повторять мой наставник Франклин: «Чистая совесть сулит вечный праздник».

Мухаммед опоздал на час, но зато быстро вывел меня из темного лабиринта улочек на грязную от навоза мостовую за городскими воротами. Торговля требовала держать их открытыми по ночам, и я прошел под сводчатой аркой с тем радостным возбуждением, что появляется обычно перед началом нового рискованного путешествия. Моя ажитация усиливалась также тем, что мне удалось успешно пройти восемь кругов ада в Египте, восстановить кредитоспособность благодаря умелой карточной игре и получить задание, не имевшее ничего общего с усердной работой, несмотря на мои недавние неискренние мечты о кропотливых трудах усердного клерка. Книга Тота, как считали верующие, могла даровать многое, начиная от ученой мудрости и кончая вечной жизнью, но, вероятно, она утрачена навеки… и все-таки хотя бы ничтожный шанс ее случайного обнаружения придавал моему путешествию оптимистичный настрой кладоискательства. Также, несмотря на мою похотливую натуру, я действительно страстно полюбил Астизу. И возможность узнать о ее судьбе, будучи пособником Смита в Иерусалиме, подстегивала меня все сильнее.

Итак, мы выехали из ворот… и остановились.

– В чем дело? – спросил я припавшего вдруг к земле Мухаммеда, размышляя, не собирается ли он сотворить некую дорожную молитву.

Но нет, он устроился поудобнее, точно собака, улегшаяся на ковре возле камина. Никто не умел так наслаждаться отдыхом, как турки; во время сна размягчались, казалось, даже их кости.

– Дорога в Иерусалим полна банд бедуинов, эфенди, они грабят всех невооруженных паломников, – небрежно заметил из темноты мой проводник. – Идти по ней в одиночку не просто рискованно, это чистое безумие. Сегодня, немного позже, мой родственник Абдулла поведет туда караван верблюдов, и мы присоединимся к нему для безопасности. И тогда уж мы с Абдуллой обеспечим защиту нашему американскому гостю.

– Но зачем же мы тогда так рано вышли?

– Вы заплатили, вот мы и вышли.

Сказав это, он погрузился в глубокий сон.

Вот проклятье. В кромешной темноте ночи мы отошли всего на полсотни шагов от городских стен, и я плохо представлял себе даже, в какую сторону нам предстоит идти, к тому же, вполне вероятно, он говорил правду. Палестина была печально известна как страна, наводненная бандитами, враждующими кланами, мародерствующими дезертирами и вороватыми бедуинами. Поэтому часа три я пребывал в смятенном раздражении, с тревогой ожидая, что обманутые моряки могут случайно набрести на меня, но Абдулла и его фыркающие верблюды вышли-таки из ворот задолго до рассвета. Мы познакомились, мне одолжили на время турецкий пистолет, мое состояние уменьшилось еще на пять английских шиллингов в уплату за оружие и дополнительный эскорт, а шестой шиллинг пошел на пропитание моего осла. Я пробыл в Палестине меньше суток, но мой кошелек уже значительно отощал.

Разведя костер, мы заварили какой-то травяной напиток и долго чаевничали.

Наконец звезды потускнели, забрезжил рассвет, и мы двинулись в путь через апельсиновые рощи. Вскоре рощи сменились полями хлопчатника и пшеницы, раскинувшимися за обсаженной финиковыми пальмами дорогой. В утренних сумерках темнели крытые соломой фермерские дома, местонахождение которых подтверждал заливистый собачий лай. А о продвижении нашего каравана возвещали скрипящие седла да ворчание верблюдов. Небо посветлело, защебетали птицы, закукарекали петухи, и в розовом сиянии рассвета проступили на горизонте резкие очертания холмов, на которых разворачивалась когда-то библейская история. Леса в Израиле истощились, деревья зачастую сжигались ради получения угля и золы для производства мыла, однако после безводной египетской пустыни эта прибрежная равнина выглядела такой же плодородной и радующей глаз, как долины голландской части Пенсильвании. Да уж, поистине обетованная земля.

Святая земля, как я узнал у проводника, номинально входила в состав Сирии, провинции Оттоманской империи, а местная столица, расположенная в Дамаске, находилась под властью Блистательной Порты.[6]6
  Блистательная Порта (также Оттоманская Порта) – принятое в истории дипломатии и международных отношений наименование правительства (канцелярии великого визиря и дивана) Османской (Оттоманской) империи, распавшейся после Первой мировой войны.


[Закрыть] Но так же, как Египет до захвата его Бонапартом, в сущности, контролировался независимыми мамелюками, так и Палестина на самом деле находилась под властью Джеззара-паши, выходца из Боснии, бывшего мамелюкского воина, который правил ею из Акры и уже четверть века славился своей неуемной жестокостью, с тех самых пор как подавил мятеж в нанятых им же войсках. Джеззар удавил нескольких своих жен, не затрудняясь проверкой слухов об их неверности, изувечил ближайших советников, чтобы помнили, кто хозяин, и утопил раздражавших его генералов и капитанов. Такая жестокость, как полагал Мухаммед, была необходима. Эту провинцию населяли многочисленные религиозные и этнические группы, которые чувствовали себя здесь так же спокойно, как кальвинисты на пиршестве католиков. Вторжение в Египет породило новый поток беженцев в Святую землю, Ибрагим-бей привел сюда своих мамелюков и поисках опоры и защиты. В ожидании французского вторжения прибывали сюда и новые оттоманские рекруты, а британское золото и обещание морской поддержки разгорячили их и без того горячую южную кровь. Одна половина населения шпионила за другой половиной, и каждый клан, секта или верующие многочисленных конфессий глубокомысленно взвешивали возможности Джеззара и пока непобедимых французов. Вести о поразительных победах Наполеона в Египте, последней из которых стало подавление мятежа в Каире, потрясли всю Оттоманскую империю.

Я знал также, что Наполеон еще надеялся в конечном счете объединиться с силами Типу Султана, известного франкофила, сражающегося с войсками губернатора Британской Индии Ричарда Уэлсли. Крайне честолюбивый Бонапарт уже собирал верблюжий корпус, рассчитывая в итоге пересечь восточные пустыни более успешно, чем Александр. Этот двадцатидевятилетний корсиканец хотел превзойти великого македонца, стремительно проскакав до Южной Индии, чтобы примкнуть к «гражданину Типу» и лишить Британию ее богатейшей колонии.

По заданию Смита мне надлежало разобраться в жуткой мешанине взглядов и предпочтений местного населения.

– Палестина похожа на запутанное скопище праведников, – заметил я Мухаммеду, плетясь рядом с ним по пыльной дороге на спине моего худосочного осла, хребет которого по жесткости мог сравниться со стволом гикори,[7]7
  Гикори, или кария, – распространенные в Северной Америке ореховые деревья.


[Закрыть] к тому же это животное едва ли способно было быстро передвигаться даже под весом десятилетнего ребенка. – А фракций тут у вас не меньше, чем в городском совете Нью-Гемпшира.

– Все люди здесь у нас святые, – мирно сказал Мухаммед, – но нет ничего более раздражающего, чем равно святой сосед, исповедующий другую веру.

Аминь, верно сказано. Для иного человека убежденность в своей правоте оборачивается уверенностью в неправоте соседа, что является причиной половины мировых кровопролитий. Французы и англичане могут служить прекрасным примером, продолжая обрушивать друг на друга бортовые залпы и спорить, кто из них более демократичен: Французская республика с ее кровавой гильотиной или Британский парламент с его долговыми тюрьмами. Прежде, живя в Париже и интересуясь только карточными играми, женщинами да случайными фрахтовыми контрактами, я ни к кому не испытывал особой неприязни, да и мною, насколько я помню, все были довольны. Но выигрыш пресловутого медальона привел меня в Египетский поход, к знакомству с Астизой, Наполеоном, Сиднеем Смитом, и вот я уже погоняю эту бедную скотину к мировой столице твердолобой вечной вражды. В тысячный раз я задумался о том, что же меня довело до такой жизни.

Из-за позднего выхода и неторопливой поступи верблюжьего каравана мы долго добирались до Иерусалима, прибыв туда в сумерках третьего дня. Это утомительное путешествие и извилистые узкие дороги, которые мог перегородить любой обладающий чувством собственного достоинства козел и, очевидно, не приводившиеся в порядок со времен Понтия Пилата, за малое время привели нас от бурых, поросших клочковатым кустарником холмов в предгорья, напоминающие крутизной Аппалачские горы. Мы вскарабкались к селению Баб аль-Вад, к соснам и можжевельникам, зеленеющим над побуревшими осенними лугами. Воздух стал значительно холоднее и суше. Поднимаясь и опускаясь, обходя непреодолимые преграды, мы продолжали путь вместе с кричащими ослами, пускающими ветры и покрытыми пеной верблюдами, оставляя на обочинах повозки перегонщиков скота, чьи быки бодались, пока их хозяева спорили друг с другом. Мы обогнали облаченных в коричневые рясы монахов и миссионеров из Армении, бородатых ортодоксальных иудеев с длинными пейсами, сирийских купцов, одного или двух французских переселенцев, занявшихся торговлей хлопком, и неисчислимые группы замотанных в тюрбаны мусульман, уныло постукивающих суковатыми посохами. Словно пенные водные потоки, струились вниз по склонам гор гонимые бедуинами стада овец и коз, а по обочинам дорог соблазнительно покачивали бедрами юные селянки, ловко удерживая на головах большие глиняные кувшины. Талии женщин были затянуты яркими кушаками, а темные глаза блестели, как черные камушки на речном дне.

К сожалению, девушки, приходившие к нам в гостиницы, выглядели значительно менее соблазнительными. Впрочем, не слишком привлекательными выглядели и сами гостиницы, называемые здесь караван-сараями, – зачастую они представляли собой просто обнесенные стенами дворы, разделенные на кишащие блохами загоны. Нам также встречались отряды воинственных всадников, которые в четырех разных местах стребовали с нас дань за проезд. И всякий раз я ожидал, что мои проводники потребуют у меня несправедливо завышенную долю. Эти сборщики дорожной дани казались мне обычными грабителями, но Мухаммед уверял, что эти местные деревенские бандиты не подпускают к дороге гораздо более страшных головорезов и каждая деревня имеет право на долю дорожной мзды, так называемый гафар. Вероятно, он говорил правду, ведь налоги на защиту от грабителей взимают власти всех стран земли. Эти вооруженные мужланы были чем-то средним между частными вымогателями и полицейскими чиновниками.

Когда я забывал о растущей утечке монет из кошелька, то начинал замечать своеобразное очарование Израиля. Хотя Палестина и не выглядела столь древней, как Египет, зато была настолько общеизвестной, что, казалось, в ушах звучат голоса давно ушедших иудейских героев, христианских святых и мусульманских завоевателей. Мощные стволы оливковых деревьев достигали в обхвате размеров винной бочки, а раскидистые кроны за бесчисленные века успели сплестись в плотные шатры. Останки исторических руин встречались на склоне каждого холма. Останавливаясь на водопой, мы спускались к источникам или колодцам по скалистым уступам, истертым и отполированным множеством сандалий и башмаков, которые топтали их на протяжении тысячелетий. Как и в Египте, здесь сияло яркое солнце, разительно отличающееся от туманного светила Европы. Воздух также имел особый привкус пыли, наводящий на мысль о многовековой истории и множестве живших здесь народов, вдыхавших его до нас.

А в одном из караван-сараев мне напомнили, что я не слишком отдалился от того мира, где был создан мой медальон. Нам встретился один чудак неопределенного вероисповедания и возраста, получавший скудную пищу от хозяина за поденную работу, причем он выглядел таким кротким и непритязательным, что мы обратили на него внимание, лишь когда нам понадобилась кружка воды и лишняя овчина для лежанки. Особое внимание я мог бы уделить юной служанке, но потрепанный, машущий метлой парень меня совершенно не заинтересовал, поэтому когда я разделся после полуночи и на мгновение выложил моих золотых серафимов, то испуганно отскочил, столкнувшись с ним и впервые осознав его присутствие. Он таращил глаза на моих распростерших блестящие крылья ангелочков, и сначала я подумал, что этот старый босяк крутится тут в надежде поживиться чужим добром. Но вместо этого он попятился, оцепенев от ужаса.

Я накрыл серафимов бельем, их блеск исчез, словно загашенное пламя свечи.

– Тайный знак, – пробурчал он по-арабски.

– Что?

– Стрелы шайтана. Да защитит вас милосердный Аллах.

Он вел себя как настоящий безумец. И все же его перепуганный вид встревожил меня.

– Это моя личная реликвия. Держи язык за зубами.

– Мой имам по секрету рассказал мне о ней. И о логове…

– О каком логове?

Они же хранились в тайнике Великой пирамиды!

– Логове Апопа, – буркнул он и, ничего больше не добавив, развернулся и убежал.

В общем, я был поражен не меньше, чем в тот момент, когда сработали подвески священного медальона. Апоп! Так называют змеиного бога, или демона, чье логово, по утверждению Астизы, находилось в недрах Египта. Я не воспринял ее слова серьезно – в конце концов, я же ученик Франклина, здравомыслящий западный человек, – но что-то же двигалось в той дымящейся пропасти, к которой мне совершенно не хотелось приближаться. Однако я надеялся, что весь гот кошмар и сам Апоп остались далеко позади в Египте… А теперь его имя произнесли вновь! Клянусь шакалоголовым Анубисом, мне более чем хватило языческих богов и богинь, испортивших мне жизнь, точно нежеланные родственники, натащившие грязи в дом на своих ботинках. И вот некий дряхлый подметала опять произнес змеиное имя. Наверняка это ничего не значащее совпадение, но оно привело меня в смятение.

Я поспешно оделся, вновь спрятав ангелочков, и быстро вышел из крохотной спальни, чтобы найти улизнувшего старика и спросить его, что означало в здешних краях это имя.

Но он точно сквозь землю провалился. А утром владелец постоялого двора сказал, что этот слуга, очевидно, сбежал, прихватив с собой свои убогие пожитки.

И вот наконец мы прибыли к легендарному Иерусалиму. Признаюсь, вид его меня совершенно потряс. Город теснился на одном из множества холмов, и с трех сторон его окружали крутые склоны узких долин. А с четвертой, северной стороны обычно приходили захватчики. На окрестных взгорьях раскинулись оливковые рощи, виноградники и фруктовые сады, да и сам город напоминал цветущий сад. На несколько миль протянулось надежно защищавшее жителей кольцо внушительных крепостных стен, воздвигнутых по приказу мусульманского султана Сулеймана Великолепного.[8]8
  Сулейман I Кануни, в европейской литературе Сулейман Великолепный, Великий (1495–1566) – турецкий султан в 1520–1566 гг. При нем Османская империя достигла высшего политического могущества. Завоевал часть Венгерского королевства, Закавказья, Месопотамию, Аравию, территории Триполи и Алжира. Уделял большое внимание строительству мечетей, дворцов, крепостей.


[Закрыть] Ко времени нашего прибытия в городе обитало около девяти тысяч человек, живущих за счет паломников, скромного гончарного и мыловаренного производства. Вскоре я выяснил, что тысячи четыре горожан были мусульманами, тысячи три – христианами и около двух тысяч – иудеями.

Украшением города несомненно служили его здания. Золотой купол важнейшей мусульманской мечети Омара, возведенной над священной скалой, сверкал в лучах закатного солнца. Ближе к тому месту, где мы остановились, возле Яффских ворот высилась древняя военная цитадель, ее зубчатые бастионы завершались круглой, похожей на маяк башней. Такие же огромные каменные глыбы, какие я видел в Египте, образовывали и фундамент здешней крепости. Подобные глыбы я заметил потом также на Храмовой горе, на площади древнего иудейского храма, хотя ныне они служили основанием для главной городской мечети. Очевидно, Иерусалим заложили древние титаны.

На фоне небесной синевы темнели очертания многочисленных куполов, минаретов и колоколен, возведенных крестоносцами или прочими завоевателями, которые стремились увековечить в священном строении, прославляющем их веру, память об очередной кровавой бойне. Создавалось впечатление, что эти богоугодные строения соперничают друг с другом, как овощные прилавки на субботнем базаре; звон христианских колоколов перемежался криками муэдзинов и монотонным бормотанием иудейских богомольцев. Виноградные лозы, наряду с цветами и кустарниками, скрывали трещины полуразрушенных стен, а на площадях и в садах высились мощные стволы пальм. Спускающиеся от крепостных стен рощи оливковых деревьев распространялись по каменистым долинам, где дымились кучи сжигаемого мусора. От этих земных адских свалок взгляд возносился к небесам, там кружили птичьи стаи под божественными облачными чертогами, совершенными по своим изысканным формам. На закате Иерусалим, как и Яффа, приобретал теплый медовый оттенок, его известняки словно оживали в золотистых солнечных лучах.

– Многих людей приводят сюда какие-то надежды и чаяния, – заметил Мухаммед, пока мы глазели на раскинувшуюся за крепостными стенами древнюю столицу. – А вы что хотите найти, эфенди?

– Мудрость, – ответил я, в общем-то не покривив душой.

Ведь именно она вроде бы содержалась в Книге Тота, и, клянусь очками Франклина, я смог бы воспользоваться ее благами.

– Да еще я надеюсь узнать здесь новости о дорогом мне человеке, – прибавил я.

– Ну и запросы у вас, однако! Многие отдают таким поискам всю жизнь, не находя в итоге ни мудрости, ни любви, поэтому вы поступили разумно, придя сюда, где обе ваши молитвы могут быть услышаны.

Насколько мне известно, именно из-за славы святого города Иерусалим захватывали, сжигали, грабили и разрушали чаще, чем любое другое место на земле.

– Будем надеяться, – ответил я. – Ладно, давай я расплачусь с тобой и пойду искать человека, у которого буду жить.

Я постарался не слишком бренчать монетами, появившимися в моем кошельке после выдачи остатка оговоренной платы. Он жадно взял деньги, а потом заявил с искусно разыгранным возмущением:

– Неужели я не достоин никакой награды за то, что поделился с вами знаниями о Святой земле? Никакого вознаграждения за безопасную доставку? Никакого проявления щедрости за столь великолепный вид?

– Ты готов слупить дополнительную плату и за хорошую погоду.

Мухаммед выглядел обиженным.

– Я старался хорошо служить вам, эфенди.

Не желая обидеть его, я склонился к седлу, чтобы он не видел, как мало у меня осталось наличности, и выдал ему чаевые, которые уже едва мог себе позволить. Поклонившись, он разразился бурными изъявлениями благодарности.

– Аллах да улыбнется вам за вашу щедрость!

Не сдержав ворчливого настроения, я буркнул:

– Бог в помощь.

– Да пребудете вы в мире и здравии!

Его благословения, как оказалось, не имели никакой силы.