Текст книги "Пирамиды Наполеона"

Глава 2

Это была жалкая попытка словесного реванша. Поклонившись мадам, я покинул ее заведение и вышел на ночную улицу, окутанную туманной дымкой новой промышленной эры. На западе красное зарево сияло над быстро разросшимся фабричным предместьем Парижа, предшественником заводских комплексов грядущей эры машиностроения. У дверей слонялся какой-то фонарщик в надежде на ночной приработок, и я порадовался, что удача продолжает сопутствовать мне. Лицо его смутно вырисовывалось под накинутым на голову капюшоном, но я заметил, что для европейца он смугловат: наверное, марокканец, рассчитывающий получить незатейливую работенку, на которую только и могли рассчитывать приезжие. Отвесив мне легкий поклон, он произнес с арабским акцентом:

– У вас, месье, вид счастливого человека.

– И я собираюсь стать еще более счастливым. Я хочу, чтобы ты довел меня сначала до моего дома, а потом проводил в дом к одной даме.

– Два франка.

– Три, если тебе удастся уберечь меня от грязных луж.

Как же приятно чувствовать себя победителем!

Свет был необходим, поскольку усердия революционных переделок хватило на все, кроме чистки и ремонта булыжных мостовых. Водостоки засорились, половина уличных фонарей попросту не горели, а остальные еле светились. Усугубляло положение и то, что новое правительство переименовало множество улиц в честь прославившихся героев революции, и горожане постоянно путались в новых названиях. Поэтому мой провожатый освещал мне путь к дому, держа передо мной двумя руками закрепленный на палке фонарь. Сама палка, замечу, была украшена затейливой резьбой и обстругана внизу для удобства захвата, а фонарь висел на своеобразном крюке, вырезанном в форме змеиной головы. Рептилия держала в пасти дужку светильника. Мастерски сделанная вещь, наверняка ее изготовили на родине фонарщика.

Для начала я зашел в свою квартиру, чтобы спрятать основную часть выигрыша. Я понимал, что не стоит брать много денег к проститутке, и решил заодно припрятать и медальон, учитывая вызванный им интерес. Оставив фонарщика дожидаться снаружи, я слегка задержался в комнате, подыскивая надежное потайное место. А затем мы направились к Минетте по темным парижским улицам.

Париж, славившийся своим неизменным великолепием, был подобен достигшей известного возраста красотке, которую не стоит разглядывать слишком пристально. Величественные старые особняки были заколочены досками. Опустевший и закрытый дворец Тюильри мрачно смотрел на мир своими темными, словно незрячие глазницы, окнами. Полуразвалившиеся монастыри, запертые церкви и обшарпанная Бастилия, которую со времени ее штурма так и не удосужились привести в порядок. Эта революция, набив карманы генералов и политиков, насколько я мог судить, в целом для страны стала настоящей экономической катастрофой. Редкий француз осмеливался откровенно выражать недовольство, поскольку правительство весьма своеобразно отстаивало даже свои ошибки. Сам Бонапарт, будучи еще малоизвестным артиллерийским офицером, подавил однажды с помощью крупной картечи последний реакционный бунт, в результате чего получил очередное звание.

Мы прошли мимо развалин Бастилии. После разрушения этой тюрьмы в период террора были казнены двадцать пять тысяч человек – в десять раз больше, чем выпустили на свободу из ее камер, – а на смену ей обустроили пятьдесят семь новых тюрем. Без всякой иронии скажу, что отличительным признаком сей старой крепости служил, однако, своеобразный «фонтан возрождения»: когда это хитроумное изобретение работало, то живительные воды струились из грудей восседающей на троне Исиды. Вдалеке маячили шпили храма Разума, до недавнего времени называвшегося собором Парижской Богоматери, изначально построенного, по общему мнению, на месте романской базилики, которая была посвящена все той же египетской богине. Следовало ли мне воспринять все это как предостережение? Увы, мы редко замечаем то, что само бросается нам в глаза. Расплатившись с фонарщиком и войдя в дом, я не придал значения тому, что сопровождающий еще продолжал топтаться у входа.

Скрипучая, пропахшая мочой лестница привела меня в скромное жилище Минетты. Ее комната находилась на дешевом третьем этаже, прямо под чердачными мансардами, где обитали юные служанки и художническая братия. Расположение жилища свидетельствовало о том, что ремесло не приносило ей желаемых доходов, несомненно, она так же пострадала от революционных пертурбаций, как изготовители париков и позолотчики. В комнате Минетты горела одинокая свеча, отражающаяся в медном тазу, используемом для подмывания, а сама хозяйка облачилась в белую рубашку с зазывно развязанными верхними тесемками, словно приглашающими к более основательному исследованию. Она подлетела ко мне с поцелуем, источавшим лакрично-винный аромат.

– У тебя есть для меня подарочек?

Я сильнее прижал ее к моим панталонам.

– Разве ты не чувствуешь, что есть?

– Нет. – Она надула губки и положила руки мне на грудь. – Он должен быть вот здесь, у твоего сердца. – Она обследовала область моей груди, где еще недавно висел на золотой цепочке медальон с болтающимися подвесками. – Мне хотелось покрасоваться в нем перед тобой.

– И подвергнуть нас риску чрезмерного внимания со стороны балующихся ножичками грабителей? – Я вновь поцеловал ее. – Кроме того, небезопасно таскаться с такими выигрышами по ночному городу.

Для уверенности она пошарила у меня на груди.

– Я надеялась на большую храбрость.

– Мы можем сыграть на него. Если ты выиграешь, то я принесу его в следующий раз.

– Как сыграть? – проворковала она в привычной обольстительной манере.

– Проигравшим будет тот, кто первым вознесется на пик блаженства.

Ее волосы пощекотали мне шею.

– А какими средствами?

– Любыми, на твое усмотрение. – Я слегка отстранился и, поддерживая ее ногой, мягко опустил на кровать. – En garde.[8]8
  Защищайся (фр.).


[Закрыть]

Я выиграл наше первое маленькое состязание и, по ее настоянию согласившись на переигровку, выиграл вторую и третью партию, доведя Минетту до страстных пронзительных воплей. По крайней мере, я думаю, что выигрыш остался за мной, хотя с женщинами никогда ничего нельзя сказать наверняка. Но этого оказалось достаточно для того, чтобы она продолжала крепко спать, когда я перед рассветом покинул ее, оставив на подушке серебряную монету. Напоследок я подкинул в камин полено, чтобы согреть комнату к пробуждению хозяйки.

Посеревшее небо отправило фонарщиков на боковую, но зато начал вылезать из кроватей весь рабочий Париж. На улицах затарахтели тележки мусорщиков. Ловкачи с досками взимали мзду за наведение временных мостиков через залитые сточными водами улицы. Водоносы тащили ведра к наиболее презентабельным домам. Сам я снимал квартирку на улице Сент-Антуан – в небогатом районе, который не пользовался, однако, сомнительной репутацией, и селился там в основном работающий люд из числа кустарей-ремесленников, краснодеревщиков, шляпных дел мастеров и слесарей, специализирующихся на изготовлении ключей и замков. Арендную плату сдерживали в приемлемых размерах не радующие обоняние ароматы, исходившие от пивоварен и красилен. А на них накладывался неизменный парижский запах дыма, хлеба и навоза.

Вполне удовлетворенный проведенной ночью, я поднялся к себе по темной лестнице, намереваясь проспать до полудня. Поэтому, отперев дверь и войдя в сумрачную комнату, решил на ощупь добраться до кровати, не озадачиваясь открыванием ставней или зажиганием свечей. Я сонно размышлял о том, не стоит ли мне заложить этот медальон – учитывая интерес Силано – и, выручив за него приличную сумму, перебраться в более комфортабельное жилье.

Но тут я почувствовал в комнате постороннее присутствие. Обернувшись, я разглядел в темноте чью-то темную фигуру.

– Кто здесь?

Среагировав на едва уловимое движение воздуха, я инстинктивно отклонился в сторону, и что-то, просвистев мимо уха, ударило меня по плечу. Удар был тупой, но весьма болезненный. Я опустился на колени.

– Какого дьявола?!

Удар дубинки оказался настолько сильным, что рука моя беспомощно повисла.

Тут кто-то толкнул меня, и я, неловко сопротивляясь, завалился на бок. Совершенно неожиданное нападение! Начав отчаянно брыкаться, я саданул кому-то по ноге и с удовольствием услышал последовавшее за этим завывание. Откатившись в сторону, я схватился за то, что попало под руку. Это оказалась мужская лодыжка, и я с силой рванул ее на себя. Незваный гость свалился на пол рядом со мной.

– Merde,[9]9
  Черт возьми (фр.).


[Закрыть] – взревел он.

Сцепившись с неизвестным противником, я попытался достать из ножен свою шпагу, но получил удар кулаком по лицу. Я ожидал какого-то выпада от моего соперника, однако его не последовало. Зато чья-то рука схватила меня за горло.

– А не успел ли он его сбагрить? – предположил другой голос.

Интересно, сколько же их там?

Под руку мне попалось плечо, и, нащупав воротник, я умудрился съездить кому-то по уху. Мой противник снова выругался. После очередного сильного удара его голова «поцеловалась» с полом. Беспорядочно молотя ногами, я с грохотом перевернул стул.

– Месье Гейдж! – донесся крик с нижнего этажа. – Что вы там делаете с моей мебелью?

Это кричала моя домовладелица, мадам Дюррел.

– На помощь! – крикнул я, вернее просипел, задохнувшись от боли. Потом перекатился на спину и, высвободив ножны на боку, начал вытаскивать шпагу. – Караул, грабят!

– Да помоги же мне, ради Христа! – заорал мой противник своему подельнику.

– Я пытаюсь попасть ему по голове. Мы же не можем убить его, пока не найдем…

Тут им, видимо, удалось оглушить меня, и все погрузилось во мрак.

* * *

Придя в себя, я с трудом осознал, что лежу, уткнувшись носом в пол. Склонившаяся надо мной мадам Дюррел обследовала меня, как покойника. Когда хозяйка перевернула меня и я открыл глаза, она в испуге отпрянула.

– Так это вы!

– Oui,[10]10
  Да (фр.).


[Закрыть] это я, – простонал я, ничего толком не соображая.

– Поглядите, какой бардак вы тут устроили! Странно, что вы еще живы, я уж думала, что вам конец.

Почему она кудахчет тут надо мной? Ее огненно-рыжая шевелюра, всегда вызывавшая у меня чувство тревоги, сейчас окутала мое лицо жестким облаком, подобным вырвавшимся из сломанных часов пружинам. Неужели опять пора платить за квартиру? Я постоянно путался в числах из-за введения нового календаря.

И тогда вдруг я вспомнил о нападении.

– Они сказали, что не собираются убивать меня.

– Как вы посмели пригласить сюда этих ужасных бандитов? Неужели вы считаете, что можете устраивать здесь, в Париже, такие же дикие оргии, как у себя в Америке? Вы заплатите мне за ремонт все до последнего су!

Я с трудом попытался приподняться.

– А разве что-то сломали?

– В комнате полный бардак, сломали даже мою шикарную кровать! А вы хоть представляете, сколько стоит в наши дни работа хорошего мастера?

Тут в моем помутненном сознании стали всплывать воспоминания о драке.

– Мадам, я пострадал еще больше вас.

Моя шпага исчезла вместе с грабителями. Может, и к лучшему, поскольку проку от нее особого не было, она скорее придавала мне геройский вид: я не привык пользоваться таким оружием, и оно в основном лишь досаждало мне, елозя на боку. Когда был выбор, я обычно полагался на длинноствольную винтовку или алгонкинский[11]11
  Алгонкины – группа индейских народов в США и Канаде.


[Закрыть] томагавк. Этот топорик мне удалось освоить во время занятий меховым промыслом, научившись у индейцев и коммивояжеров использовать его в качестве оружия, ножа для снятия скальпов, молотка, колуна, бритвы и ножниц. Я не понимал, как европейцы умудряются обходиться без него.

– Когда я постучала в дверь, ваши приятели заявили, что, наигравшись с какой-то шлюхой, вы напились до умопомрачения! И пребывали в совершенно неуправляемом буйстве.

– Мадам Дюррел, это были воры, а не приятели.

Я окинул взглядом комнату. Через распахнутые ставни внутрь проникал яркий утренний свет, а мое жилье выглядело так, словно подверглось артиллерийскому обстрелу. Ящики комодов вывернуты, и все их содержимое раскидано по полу. Бельевой шкаф лежит на боку. Моя шикарная перина вспорота, и перья еще летают в воздухе. Книжный шкаф опрокинут, и вся маленькая библиотека разбросана. Из пустотелого томика ньютоновского трактата по оптике, подаренного мне когда-то Франклином – естественно, он не рассчитывал, что я буду читать эту ересь, – бесследно исчез мой крупный денежный выигрыш, а рубашка на мне распорота до пупка. Понятно, что ее разорвали не для того, чтобы полюбоваться моим торсом.

– Ко мне вторглись грабители.

– Грабители? Они заявили, что вы пригласили их в гости.

– Кто они?

– Какие-то солдаты, бандиты или бродяги… в плащах с капюшонами и грубых башмаках. Они твердили о каком-то карточном выигрыше, заверив меня, что вы сможете компенсировать ущерб.

– Мадам, меня едва не убили. Я пришел домой лишь под утро, на меня тут же набросились грабители и избили до потери сознания. Хотя непонятно, что у меня можно украсть.

Я глянул на обшивку стены и увидел, что она оторвана. Сохранилось ли спрятанное там ружье? Потом мой блуждающий взгляд переместился к ночному горшку, от которого, как прежде, исходила вонь. Отлично.

– Вот уж действительно непонятно, чего ради воры забрались к такому потрепанному скитальцу, как вы! – Хозяйка скептически глянула на меня. – Вы же американец. А всем известно, что у вашей братии сроду не водилось деньжат.

Я поднял табурет и тяжело опустился на него. Она была права. Любой соседский лавочник сообщил бы грабителям, что я задолжал всему кварталу. Должно быть, они прознали о моем выигрыше, включая медальон. До очередной игры я мог бы считаться богачом. Наверное, кто-то из завсегдатаев тайно проследил за мной, зная, что я вскоре отправлюсь к Минетте. Капитан или Силано? И я застал их тут, вернувшись под утро. Или они дожидались меня, не найдя желаемого. Но кто же знал о моих амурных планах? Во-первых, Минетта. Как-то чересчур пылко она встретила меня. Неужели вошла в сговор с какими-то мерзавцами? Подобные коварные приемы были в ходу у проституток.

– Мадам, я оплачу весь ремонт.

– Хотела бы я посмотреть, месье, есть ли у вас на него средства.

– И я тоже хотел бы, – сказал я, неуверенно вставая на ноги.

– Вы должны все рассказать в полиции!

– Я смогу больше им рассказать, переговорив сначала кое с кем.

– И с кем же?

– С одной молодой дамой, которая, похоже, и облапошила меня.

Мадам Дюррел презрительно усмехнулась, однако в ее глазах блеснуло странное сочувствие. К обманутому женщиной мужчине? Истинная француженка.

– Вы позволите мне, мадам, самому прибрать здесь, починить рубашку и привести себя в порядок? Вопреки вашим подозрениям, я весьма скромный молодой человек.

– Сейчас вам нужны припарки. И лучше не спешите спускать штаны где попало.

– Разумеется. Но я же все-таки мужчина.

– Ладно. – Она встала. – Так и знайте, что каждый франк за ремонт прибавится к вашей арендной плате, поэтому в ваших интересах вернуть все утраченное.

– Уж я постараюсь, будьте уверены.

Я решительно выпроводил ее и, закрыв дверь, быстро привел комнату в относительный порядок. Почему же они попросту не убили меня? Похоже, не нашли то, что искали. А вдруг они вернутся или любопытная мадам Дюррел решит сама тут прибраться? Сменив рубашку, я снял стенную панель возле раковины. Слава богу, мое пенсильванское длинноствольное ружье лежало там в целости и сохранности: очевидно, грабители побоялись, что оно будет слишком бросаться в глаза на парижских улицах, да и закладывать его не стоило, поскольку можно было легко установить, что оно принадлежало мне. В том же тайнике лежал и томагавк, и сейчас я привычно засунул его под сюртук за пояс на спине. А цел ли медальон? Я направился к ночному горшку.

Главный выигрыш я спрятал под собственными нечистотами. Выудив его из этого укромного местечка, я вымылся в тазу и выплеснул грязную воду из окна в тенистый сад.

Как и ожидалось, воры не сунулись только в отхожее место. Надев медальон на шею, я отправился на встречу с Минеттой.

Неудивительно, что она позволила мне победить в наших любовных состязаниях! Видно, рассчитывала заполучить медальон иным способом, подольше развлекая меня своими играми.

Возвращаясь к ней знакомым путем, я купил по дороге хлеба на те несколько монет, что еще бренчали у меня в кармане. Многолюдный поток бурлил на улицах полностью проснувшегося утреннего Парижа. Владельцы разнообразных заведений приветствовали меня с метлами и охапками дров, заманивали ароматами свежесваренного кофе, детскими вертушками и капканами для крыс. Стайки подростков лениво слонялись вокруг фонтанов, извлекая из воды монетки. Демонстративно продефилировала в школу группа детей в форме. Ломовые извозчики выгружали перед лавками тяжелые бочки. Из швейной мастерской вышел розовощекий лейтенант в великолепном гренадерском мундире.

А вот и ее дом. Я взлетел по лестнице, намереваясь допросить красотку, прежде чем она проснется и ускользнет от меня. Однако уже на подходе к ее лестничной площадке почувствовал неладное. Дом выглядел на редкость пустым. Дверь в комнату Минетты была слегка приоткрыта. Я окинул ее взглядом. Ручка свернута набок, задвижка сорвана. Когда я открыл дверь пошире, из комнаты выбежала кошка со странными розовыми усами.

Одно окно и каминные угли вполне сносно освещали комнату. Минетта по-прежнему оставаясь в кровати, но простыня была отброшена в сторону, а сама хозяйка лежала обнаженной со вспоротым животом. Такая рана убивала человека медленно, давая возможность помолиться или исповедаться. На полу возле кровати образовалась уже большая лужа крови, которую, видимо, и лакала кошка.

Что за странное, бессмысленное убийство?

Осмотревшись, я не обнаружил никаких следов ограбления. Окно не было закрыто на шпингалет. Я открыл створку и выглянул в грязный задний дворик. Ничего и никого.

Что же делать? Люди видели, как мы шептались с ней на кушетке в заведении мадам де Либерте, и все поняли, что я намеревался провести эту ночь у нее. А теперь вдруг ее убили, но почему? Она лежала с закатившимися глазами и открытым ртом.

Уже слыша громкий стук тяжелых башмаков по лестнице, я заметил кое-что важное. Кончик ее пальца был испачкан в крови, похоже, она написала что-то собственной кровью на сосновых досках. Я склонил голову.

Там вырисовывалась латинская буква «G», именно с нее начинается моя фамилия.

– Месье, – донесся чей-то голос с лестничной клетки, – вы арестованы.

Обернувшись, я увидел двух жандармов, представителей полиции, учрежденной революционным комитетом в 1791 году. За ними маячил человек, и уверенное выражение его лица явно показывало, что он только получил подтверждение своим подозрениям.

– Да, это он, – с арабским акцентом произнес смуглый парень.

Я узнал в нем моего вчерашнего фонарщика.

* * *

Если террор и закончился, то французское революционное правосудие все равно предпочитало сначала послать человека на гильотину, а уж потом проводить расследование. Лучше было вовсе не попадать в тюрьму. Оставив в покое бедняжку Минетту, я бросился к окну ее комнаты и, вспрыгнув на подоконник, выскочил на грязный двор. Несмотря на утомительную и долгую ночь, я не потерял резвости.

– Стой, убийца!

Раздался выстрел пистолета, и что-то больно обожгло мне ухо.

Я перепрыгнул через штакетник, вспугнув петуха, подбиравшегося к собачьей миске, и, найдя проход на соседнюю улицу, бросился наутек. Вслед мне неслись сумбурные крики, трудно сказать, чего в них было больше – ярости, недоумения или призывов к действию. К счастью, в Париже проживает шестьсот тысяч горожан, и вскоре я уже смешался с толпой под навесами Центрального рынка, где влажная приземленность перезимовавших яблок, рыжей моркови и блестящих угрей помогла мне успокоиться после жуткого шока, вызванного безжалостно вспоротым телом. Увидев фуражки двух жандармов, проходивших по сырному ряду, я свернул в другую сторону.

Да, на мою голову свалились серьезные неприятности, и самое ужасное заключалось в том, что я совершенно не понимал, кто их мне подстроил. Я мог догадаться, почему обчистили мою комнату, но не представлял, зачем убили несчастную шлюху – ведь мне казалось, что она была в сговоре с ворами. Так за что же ее убили? У нее не было ни моих денег, ни медальона. И что подразумевала Минетта, написав кровью первую букву моей фамилии? Все это не только озадачивало, но и пугало меня.

Понятно, что американец в Париже особенно уязвим. Хотя, конечно, именно с помощью французов мы добились нашей независимости. И так же бесспорно, что великий Франклин, прославившийся остроумием за годы дипломатической службы во Франции, в таком множестве изображался на открытках, миниатюрах и чашках, что даже король, в редком приступе королевского остроумия, приказал изобразить такой портрет в ночном горшке для одной из его пылких поклонниц. И, безусловно, благодаря моей связи с этим ученым и дипломатом я приобрел нескольких друзей среди влиятельных французов. Но отношения между нашими странами ухудшились из-за того, что Франция начала посягать на нейтральные торговые суда Соединенных Штатов. Американские политики, приветствовавшие идеализм Французской революции, с отвращением восприняли террор. Если я и мог быть чем-то полезен в Париже, то только помощью в достижении взаимопонимания между нашими народами.

Впервые я очутился в этом городе четырнадцать лет назад девятнадцатилетним юнцом, приплыв на торговом судне; отец отправил меня в это путешествие, желая избавить ветреного сына (и его состояние) от увлечения Анабеллой Газвик и претензий ее честолюбивых родителей. Никто не знал наверняка, действительно ли Анабелла ждала ребенка, но теоретически такое было вероятно. Правда, такая невеста не устраивала мою семью. Сходное затруднительное положение, как говорили, привело когда-то молодого Бена Франклина из Бостона в Филадельфию, и мой батюшка сделал ставку на то, что этот теперь уже пожилой политик с сочувствием отнесется к моим сложностям. Помогло также и то, что Джосая Гейдж дослужился до чина майора в Континентальной армии и, что еще более важно, числился масоном третьей степени. Франклина, давнего члена франкмасонской ложи Филадельфии, избрали в 1777 году в парижскую ложу «Девяти муз», а уже в следующем году он содействовал приобщению к их великолепному собранию самого Вольтера. Успев побывать по торговым делам в Квебеке, я научился сносно говорить по-французски и был достаточно образован (почти два года проторчал в Гарварде, и мне изрядно надоели заплесневелые древние классики, свойственная ученым эгоцентричность и склонность размышлять над вопросами, не имеющими ответов), чтобы мой отец в 1784 году решился предложить меня в качестве помощника американскому послу. По правде говоря, семидесятивосьмилетний Франклин на закате жизни не нуждался в моих наивных советах, но ему хотелось оказать услугу брату масону. Как только я прибыл в Париж, этот старый политик проникся ко мне необычайной симпатией, несмотря на явный недостаток во мне служебного рвения. Он познакомил меня как с франкмасонством, так и с электричеством.

– В электричестве есть та самая таинственная сила, что дает жизнь вселенной, – поведал мне Франклин. – А франкмасонство дает свод правил разумного поведения и образа мыслей, следуя которым можно исцелить мир от многих пороков.

Согласно его объяснениям, свободное масонство появилось в Англии в начале нашего, восемнадцатого столетия, но члены гильдии масонов – каменщиков – издавна бродили по Европе и строили великие соборы. Они называли себя свободными каменщиками, потому что их ремесло позволяло им находить любую желаемую работу и требовать за ее выполнение приличную плату – немаловажная особенность в феодальном мире. Однако корни масонства уходят во времена крестовых походов и рыцарей-храмовников, их орден образовался на Храмовой горе Иерусалима, а впоследствии из их среды выросли влиятельные европейские банкиры и военачальники. Средневековые храмовники приобрели такую власть, что французский король приказал уничтожить их братство, а его рыцарей сжечь на кострах. И именно те немногие, кому удалось выжить, говорят, заложили основы нашего масонского ордена. Как представители многих обществ, масоны были горды собой, сознавая былые преследования.

– Но и замученные до смерти храмовники являются потомками еще более раннего общества, – говорил Франклин. – Родословная масонства восходит к магам древнего мира, к тем каменщикам и плотникам, которые возводили храм Соломона.

Масонскими символическими знаками являются фартук и мастерок каменщика, поскольку это братство высоко ценит логическую точность архитектурных конструкций. Хотя вступление в общество требует веры в некое высшее бытие, новое мировоззрение никому не навязывается, и в сущности братьям даже запрещено обсуждать на собраниях лож религиозные или политические вопросы. Это своего рода философская организация разумных научных исследований, основанная вольнодумцами в противовес давней религиозной вражде между католиками и протестантами. Однако масоны также используют древние мистические обряды и таинственные математические принципы. Они придают особое значение моральной честности и благотворительности, не позволяя догмам и суевериям заразить их разумное учение религиозным консерватизмом. Привилегированность масонского ордена порождает множество завистливых и даже невероятных слухов.

– А почему бы всем людям не вступить в ряды масонов? – спросил я Франклина.

– Слишком много людей с радостью променяли бы разумный мир на удобные суеверия, если бы это успокоило их страх, помогло завоевать положение в обществе и возвеличило над другими братьями, – пояснил мне наш американский философ. – Люди боятся думать. И увы, Итан, честность обычно становится пленницей тщеславия, а здравый смысл легко затмевается алчностью.

Ценя увлечения моего наставника, сам я не добился заметных успехов в масонской ложе. Их церемонии утомляли меня, а масонские обряды казались непостижимыми и бесконечными. Там произносилось много скучных речей, требовалось запоминать нудные ритуалы, надеясь на смутные обещания неких милостей, достижимых только после восхождения по длинной лестнице масонской иерархии. Короче говоря, масонство требовало от меня больше усилий, чем я хотел бы на него потратить. И на следующий год я, с некоторым облегчением покинув Франклина, уехал обратно в Соединенные Штаты, а его рекомендательное письмо и мои знания французского языка привлекли ко мне внимание одного молодого нью-йоркского торговца мехами по имени Джон Джекоб Астор.[12]12
  Астор Джон Джекоб (1762–1848) – один из ведущих торговцев мехами, обладатель самого крупного в Америке состояния, родоначальник долголетней династии, которая играла ведущую роль среди американской элиты.


[Закрыть] Поскольку мне посоветовали держаться подальше от семьи Газвиков – Анабелла, учитывая интересное положение, спешно вышла замуж за одного серебряных дел мастера, – я ухватился за предложение поработать с этим торговцем мехами в Канаде. Отправившись с французскими коммивояжерами на Великие озера, я научился стрелять из ружья и охотиться и поначалу даже подумывал связать свое будущее с великим Западом. Но чем дальше мы отходили от цивилизации, тем больше я скучал по ней, причем не по цивилизованной Америке, а именно по Европе. Салун стал спасением от бескрайней дикости. Бен говорил, что Новый Свет вел нас к постижению простой правды, а Старый Свет – к полузабытой древней мудрости, только и ждущей своего очередного открытия. Он всю свою жизнь разрывался между ними, так же как и я.

В общем, я спустился по Миссисипи до Нового Орлеана. Подобный миниатюрному Парижу, приправленному острой американской экзотикой и новыми пороками, он стоял на перекрестке дорог, куда стекались африканцы, креолы, мексиканцы и индейцы чероки, а также шлюхи, работорговцы, американские спекулянты земельными участками и миссионерские священники. Его бурная жизнь пробудила во мне жажду возвращения к городскому комфорту. И я отправился в новое плавание к французским сахарным островам,[13]13
  Очевидно, имеются в виду Маскаренские острова в западной части Индийского океана, заморский департамент Франции.


[Закрыть] сладость которых зиждилась на принудительном рабском труде, и впервые осознал настоящий ужас жизненной несправедливости и реальной слепоты построенного на ней общества. Мировоззрение людей отличается не только тем, как человек позволяет себе обходиться с другими людьми, но и тем, как упорно он порой оправдывает свою жестокость.

Оттуда я переправился на «сахарном» корабле в Гавр, где и услышал о штурме Бастилии. Как разительно отличались революционные идеалы от тех ужасов, что мне только что довелось увидеть! Однако нарастающий хаос вынудил меня на несколько лет покинуть Францию, и я зарабатывал себе средства к существованию, служа торговым посредником между Лондоном, Америкой и Испанией. Мои цели были туманными, намерения – неопределенными. Я жил как неприкаянный бродяга.

Наконец, когда террор пошел на убыль, я вернулся в Париж, надеясь ухватить за хвост птицу удачи в его беспорядочном и взбудораженном обществе. В отличие от моей родины во Франции бурлила утонченная интеллектуальная жизнь. Весь Париж казался своеобразной лейденской банкой,[14]14
  Лейденская банка – первый электрический конденсатор, изобретенный голландскими учеными Мушенбреком и его учеником Кюнеусом в 1745 г. в Лейдене. Позволяла накапливать и хранить сравнительно большие заряды.


[Закрыть] батареей, накапливающей зажигательную электрическую мощь. Вдруг именно здесь вновь откроется утерянная древняя мудрость, столь вожделенная для Франклина? К тому же парижские женщины обладали значительно большим обаянием, чем Анабелла Газвик. Если я задержусь здесь, то фортуна, возможно, сама найдет меня.

Но сейчас такой шанс появился у полиции.

Что же делать? Помню, Франклин писал о том, что масонство «побуждало даже заклятых врагов бросаться на помощь друг другу в самые отдаленные районы и в самых разнообразных ситуациях». Я по-прежнему лишь иногда заглядывал на масонские собрания. Во Франции насчитывалось тридцать пять тысяч членов в шестистах ложах, и влияние этой организации было так велико, что ее обвиняли как в разжигании революции, так и в тайном сговоре по ее срыву. Вашингтон, Лафайет, Бэкон и Казанова – все они принадлежали к масонам. Так же как и Жозеф Гийотен,[15]15
  Гийотен Жозеф (1738–1814) – известный французский врач и масон.


[Закрыть] изобретший гильотину для облегчения страданий висельников. В моей стране это братство представляло собой своеобразный патриотический пантеон государственных деятелей: Хэнкок, Джеймс Мэдисон, Монро, даже Джон Пол Джонс и героический Пол Ревир,[16]16
  Хэнкок, Джон (1737–1793) – американский политический деятель периода Войны за независимость в Северной Америке. Мэдисон, Джеймс (1751–1836) – 4-й президент США и один из творцов американской Конституции. Монро, Джеймс(1758–1831) – президент Соединенных Штатов в 1817–1825 годах; в президентском послании к конгрессу в 1823 г. выставил принцип, в силу которого Соединенные Штаты не должны вмешиваться в неамериканские дела и не должны допускать вмешательства европейских держав в дела американского континента; принцип этот, известный под именем «доктрины Монро», стал руководящим принципом политики Соединенных Штатов. Джонс, Джон Пол (1747–1792) – шотландец по рождению, создатель Военно-морского флота США, герой Войны за независимость, в дальнейшем контр-адмирал русского флота. Ревир, Пол (1735–1818) – американский ювелир и гравер, герой, совершивший свою знаменитую скачку, чтобы предупредить американские войска о наступлении англичан; воспет в поэме Лонгфелло «Скачка Пола Ревира».


[Закрыть] в связи с чем некоторые полагали, что масонство зародилось именно в недрах американского народа. Я нуждался в совете и собирался обратиться к знакомым мне масонам, а вернее, к одному конкретному масону, журналисту Антуану Тальма, который, питая своеобразный интерес к Америке, весьма дружески встречал меня во время моих далеко не регулярных появлений в ложе.

– Ваши краснокожие индейцы – потомки ныне исчезнувших древних цивилизаций, которые обрели душевное равновесие, способное спасти наш современный мир. – Тальма обожал строить теории. – Если нам удастся доказать, что они происходят от утерянного колена Израилева или от троянских беглецов, то мы откроем путь к гармоничному миру.