Текст книги "Пирамиды Наполеона"

– То есть это устройство вычисления годового цикла Нила?

– Возможно. Или по нему вычисляли благоприятное время для каких-то обрядов или действий. И мы надеемся, что вы поможете нам разгадать, чем же именно они занимались.

– И кто же мог сделать такой календарь?

– Нам неизвестно, – ответил Монж. – Мы впервые встречаем такую символику, и у мальтийских рыцарей нет никаких записей по поводу происхождения этой реликвии. Ее могли изготовить как иудеи, так и египтяне, греки, вавилоняне или вовсе никому не известный народ.

– Несомненно, месье Монж, эта задачка для вашего ума, не для моего. Вы же математик. Я постараюсь помочь, чем смогу.

– Естественно, все мы постараемся помочь. Послушайте, Гейдж, никто из нас пока не представляет, что все это означает. Но на мой взгляд, такой усиленный интерес к вашему медальону означает, что он является частью некой сложной и важной загадки. Как американцу вам разрешили участвовать во французской экспедиции. Наш Бертолле оказал вам известное покровительство. Но это не просто акт благотворительности – от вас требуются ваши знания и умения. Бонапарт стремится в Египет по множеству причин, и в том числе ради изучения тайн могущества древних египтян. Их процветание может быть связано с магией, прикладными искусствами и электричеством. И вот вы, ученик Франклина, являетесь к нам с этим таинственным медальоном. Уже одно это наводит на некоторые мысли. Вступая в неведомый мир, держите в уме эти факты. Да, Бонапарт стремится покорить страну. А вам надо всего лишь разгадать загадку.

– Но как узнать, какую именно загадку нужно отгадать?

– Например, каковы истоки нашего происхождения. Или почему все-таки нас изгнали из рая.

* * *

Я вернулся в каюту, где жили мы с Тальма и лейтенантом Мальро, ослепленный богатством сокровищницы и озадаченный предложенными мне для решения головоломками. Я не видел никакой связи между медальоном и двумя новыми раритетами, и никто, похоже, не имел представления, какую именно загадку мне полагалось разгадать. Десятилетиями чародеи и шарлатаны, подобные Калиостро, гастролировали по королевским дворцам Европы, утверждая, что открыли великие тайны Египта, хотя никогда толком не объясняли, что же именно они обнаружили. Они помешались на оккультизме. Скептики тихо усмехались, но мысль о том, что в стране фараонов сокрыты какие-то тайны, пустила корни. А теперь вдруг и я сам оказался среди этих помешанных. Чем больше тайн открывала наука, тем больше магии хотелось людям.

В эту летнюю жару на корабле я, по примеру моряков, приспособился ходить босиком. Уже собравшись залезть в койку, я вдруг заметил отсутствие своих башмаков и всполошился. И было отчего: ведь они служили мне и в качестве тайника.

Я встревоженно огляделся. Мальро, лежа в постели, что-то бормотал во сне. Я встряхнул за плечо Тальма.

– Антуан, я не могу найти свои ботинки!

Он открыл затуманенные сном глаза.

– Зачем они тебе?

– Просто интересно, куда они подевались.

Он перевернулся на другой бок.

– Может, боцман проиграл их в карты.

Незамедлительный проход по компаниям засидевшихся игроков в карты и кости не помог определить местоположение моей обуви. Неужели кто-то обнаружил тайник в каблуке? И вообще, кто осмелился посягнуть на пожитки ученых? И кто мог пронюхать о тайнике? Тальма? Он, должно быть, удивился моему спокойствию, пытаясь выяснить, где находится медальон, и, поразмыслив об этом, вычислил, где я мог его спрятать.

Я вернулся в каюту и пристально посмотрел на моего спутника. Он уже опять спал сном невинного младенца, что лишь усугубило мои подозрения. Чем важнее казался мне медальон, тем меньше я доверял окружающим. Это отравило даже доверие к другу.

Подавленный и терзаемый сомнениями, я отступил к своему гамаку. То, что казалось выигрышем в игорном доме, воспринималось сейчас как тяжкая обуза. Хорошо, что мне пришло в голову перепрятать медальон! Я сунул руку в затравочное отверстие двенадцатифунтовой пушки рядом с гамаком. Поскольку ради экономии пороха и обеспечения тихого плавания Бонапарт запретил учебные стрельбы по мишеням, я положил свой выигрыш в пустой пороховой мешочек и палкой пропихнул его в пушечное жерло. Затвор удаляется перед сражением, но я рассчитывал, что успею извлечь оттуда медальон до начала любого морского боя, зато уж его не украдут у меня с груди или из башмака. Сейчас, после пропажи ботинок, отсутствие при мне выигрыша начало беспокоить меня. Завтра, когда мои попутчики выйдут на палубу, я выловлю медальон из очередного тайника и повешу на шею. На беду или на счастье, но пусть уж лучше талисман будет на моей груди.

На следующее утро мои ботинки вернулись на свое обычное место. Осмотрев их, я обнаружил, что кто-то явно проверял и стельку, и каблук.

Глава 6

Из-за страха Бонапарта перед адмиралом Нельсоном я едва не утонул в прибрежных водах около Александрии. Английский флот рыскал, как волк, где-то за горизонтом, а Наполеон так торопился на берег, что приказал начать высадку на баркасах. Это был первый, но далеко не последний раз, когда я вымок до нитки в этой самой сухой из виденных мною стран.

Подойдя к Александрии 1 июля 1798 года, мы с удивлением рассматривали похожие на стрелы минареты и купола мечетей, сверкавшие под резким летним солнцем, как заснеженные холмы. На верхней палубе флагманского корабля, где столпилось около полутысячи солдат, моряков и ученых, ощутимо долго царила тишина, нарушаемая лишь скрипом снастей и плеском волн. Египет! Он предстал перед нашими глазами, как зыбкое видение, словно отраженный в кривом зеркале. Сам город с грязно-белыми, покрытыми бурой пылью строениями никак нельзя было назвать процветающим, и у нас возникло ощущение, что мы сбились с курса. Северный ветер заметно усилился, и французские корабли покачивались на средиземноморских волнах, отливающих драгоценным топазовым блеском. Из порта доносились звуки труб, грохот сигнальных залпов и панические вопли. Какой переполох, должно быть, вызвало появление армады из четырехсот европейских кораблей, закрывших практически весь горизонт! Домочадцы, захватив семейные ценности, погрузились в запряженные ослами повозки. Рыночные прилавки опустели, а все товары были спрятаны в надежных местах. Нацепив средневековые доспехи, на шатких парапетах столпились арабские солдаты с пиками и допотопными мушкетами. Наш экспедиционный художник барон Доминик Виван Денон[26]26
  Денон, Доминик Виван (1747–1825) считался одним из лучших рисовальщиков и граверов своего времени; одновременно достиг успехов в карьере политического агента.


[Закрыть] начал делать наброски, неистово зарисовывая строения, корабли, грандиозные пустыни Северной Африки.

– Я пытаюсь передать четкость этих каменных зданий на фоне расплывчатого света песчаных барханов, – поведал он мне.

Фрегат «Юнона» подошел к нам сбоку, чтобы доложить обстановку. Он прибыл сюда на день раньше нас, его капитан встретился с французским послом и привез обратно новости, пробудившие бешеную активность штабных офицеров Наполеона. Оказывается, флот Нельсона уже побывал в Александрии и, не обнаружив нас, два дня назад отправился на дальнейшие поиски. Чистое везение, что они не столкнулись с нашей тихоходной, тяжело груженной армадой. Скоро ли вернутся сюда англичане? Не рискнув проходить открыто все портовые форты, Бонапарт приказал начать высадку в баркасах милях в восьми к западу от города, возле селения Марабу. Оттуда, совершив небольшой переход по берегу, французские войска могли легче захватить этот порт.

Адмирал Брюэс[27]27
  Брюэс (Брюэ), Франсуа Поль (1753–1798) – французский адмирал, вице-адмирал в Абукирском сражении.


[Закрыть] начал пылко возражать, говоря, что здешняя береговая линия еще не нанесена на карту, а ветер усилился уже до штормового. Но Наполеон отмел все его возражения.

– Адмирал, мы не можем тратить время понапрасну. Судьба даровала нам три дня, не больше. Если я не воспользуюсь этим преимуществом, мы проиграем.

На суше военные корабли англичан уже не представляли никакой угрозы для его армии. А на море французский флот могли легко потопить.

Однако отдать приказ о высадке гораздо легче, чем осуществить ее. Большие морские валы с шумом обрушивались на песчаный берег, а наши корабли начали становиться на якорь лишь в конце дня, и, следовательно, высадка грозила растянуться на всю ночь. Нам, ученым, предоставили выбор – остаться на борту или в компании с Наполеоном посмотреть, как будет взят город. Не вняв доводам разума, я из любви к приключениям решил покинуть «Ориент». К тому же сильная качка вновь вызвала у меня приступ морской болезни.

Тальма, несмотря на собственные тошнотворные страдания, глянул на меня так, словно я сошел с ума.

– Мне казалось, ты не хотел быть солдатом!

– Просто я любопытен. Неужели тебе не хочется посмотреть на сражение?

– Сражение я увижу и с палубы. А ты хочешь сойти на берег, чтобы лицезреть кровавые подробности. Увидимся в городе, Итан.

– Я к тому времени выберу там шикарное жилье для нас!

Он печально улыбнулся, глядя на бушующее море.

– Может, тебе стоит для безопасности оставить медальон мне на хранение?

– Не стоит. – Я пожал ему руку. Потом, решив напомнить о праве собственности, добавил: – Ведь если я утону, то он мне больше не понадобится.

Уже в сумерках меня пригласили занять место в лодке. Собравшиеся на больших кораблях оркестры наяривали мелодию «Марсельезы», искажаемую порывами сильного ветра. Береговая полоса покрылась буроватой пылью приносимых из пустыни песков. Я заметил, что несколько арабских всадников удаляются в сторону барханов. Держась за веревку, я спустился по трапу с военного корабля, борта которого ощетинились жерлами орудий. Винтовка с тщательно завернутым в промасленную кожу замком висела у меня за спиной. Роговая пороховница и патронная сумка болтались на поясе.

Волны так вздымали лодку, что мне показалось, будто передо мной заартачившийся жеребец.

– Прыгайте! – крикнул мне боцман, и я постарался совершить ловкий прыжок, но все равно неуклюже растянулся на дне шаткой посудины.

Быстро усевшись на банку, как велели, я ухватился за нее обеими руками. Множество людей продолжали спрыгивать в лодку, и я уже опасался, что мы пойдем ко дну, если прибавится хотя бы один человек, но лодка выдержала еще нескольких солдат. Наконец мы отвалили от борта, и волны сразу начали нас захлестывать.

– Отчерпывайтесь, разрази вас гром!

Наши баркасы выглядели скопищем водяных жуков, медленно ползущих к берегу. Вскоре грохот разбушевавшегося прибоя заглушил все остальные звуки. Надвигающаяся на нас волна достигала такой высоты, что с нашей позиции видны были лишь вершины мачт стоящего на рейде флота.

Волны тащили нас к берегу, и нашему рулевому, в мирной жизни рыбачившему в прибрежных водах, сначала удавалось править лодкой весьма уверенно. Но вода плескалась вровень с бортами, и перегруженное суденышко разворачивалось так же трудно, как фургон, набитый винными бочками. Нас закрутило на больших волнах; рулевой, следя за положением кормы, четко командовал гребцами, однако потом кто-то из них сбился с ритма, и лодка, развернувшись, подпрыгнула на волне.

Я не успел даже набрать воздуха в легкие. Обрушившаяся стена воды накрыла меня с головой и уволокла вниз. Рев шторма сменился тихим гулом, и меня потащило обратно в море. Тяжелая винтовка, словно якорь, не позволяла всплыть на поверхность, но я отказался от мысли расстаться с ней. Погружение длилось, казалось, безнадежную вечность, мои легкие готовы были лопнуть, и тут в начале подъема очередной волны я наконец встал на дно и оттолкнулся. Моя голова показалась на поверхности как раз в тот момент, когда я готов был уже наглотаться воды, и мне удалось судорожно вдохнуть воздух, прежде чем сверху обрушился новый вал. Ничего не видя, я сталкивался в воде с чьими-то телами. Изо всех сил молотя руками, я ухватился за плавающее весло. Теперь глубина резко уменьшилась, и следующая волна протащила меня животом по дну. Нахлебавшись морской воды, которая щипала глаза и сочилась из носа, я, пошатываясь и отплевываясь, вступил на землю Египта.

На пологом и голом берегу я не заметил ни единого деревца. Проникая в любые щели, песок облепил все тело, а встречный ветер едва не сбивал с ног.

Начали выползать из моря и другие жертвы стихии. Перевернувшийся баркас врезался в песчаное дно, и моряки позвали нас на подмогу, чтобы перевернуть его и слить воду. Отыскав в прибое несколько весел, они направились обратно к кораблю за очередной партией людей. Взошла луна, и я увидел, как в прибрежной полосе разыгрываются сотни подобных сцен. Некоторые лодки, ловко лавируя на волнах, умудрялись без потерь добраться до берега, но менее удачливые болтались на воде, как плавник. Люди, беспорядочно связываясь в цепочки, заходили обратно в море, пытаясь спасти своих товарищей. Полузанесенные песком тела нескольких утопленников уже плескались у кромки воды. Волны захлестывали ступицы колес полевых пушек. Более легкое снаряжение медленно дрейфовало к берегу. Но вскоре, указывая место сбора, взвился и затрепетал на ветру трехцветный французский флаг.

– Анри, помнишь те усадьбы, что сулил нам генерал? – спросил один из промокших и выбившихся из сил солдат своего приятеля, махнув рукой на голые прибрежные дюны. – Можешь выбрать себе любые шесть акров.

Поскольку я не состоял ни в одном военном подразделении, то начал разыскивать самого генерала Бонапарта. Офицеры ругались, пожимая плечами, а один из них проворчал:

– Наблюдает небось из своей шикарной каюты, как мы тут идем ко дну.

Людей возмущало то, что командующий выбрал себе такие роскошные апартаменты.

И тем не менее дальше по берегу наблюдалось какое-то упорядоченное движение. Люди собирались вокруг знакомой невысокой, бурно жестикулирующей фигуры, и вслед за ними, словно влекомые магнетической силой, туда потянулись все солдаты. До меня донеслись короткие, отрывистые приказы, отдаваемые Бонапартом, и вскоре ряды начали выстраиваться в походном порядке. Подойдя поближе, я увидел простоволосого и промокшего по пояс генерала, глянувшего вслед шляпе, унесенной порывом ветра. Наполеон расхаживал по галечному берегу, ножнами шпаги прочерчивая в нем узкую колею. Он вел себя так, словно высадка проходила отлично, и его уверенность передавалась другим.

– Нужно послать отряд стрелков к дюнам! Клебер, отправьте туда метких бойцов, если не хотите, чтобы нас подстрелили бедуины! Капитан, соберите своих молодцов, пусть они вытащат из воды пушки, на рассвете они нам понадобятся. А где у нас генерал Мену? А, вот вы! Прикажите установить ваше знамя, пора строиться. Эй, пехотинцы, хватит трястись, как мокрые псы, лучше помогите своим товарищам перевернуть лодку! Неужели глоток морской воды лишил вас разума? Вы же французы!

Четкие приказы чудесным образом преобразили растерянных солдат, и я начал признавать командирские таланты Бонапарта. Беспорядочная толпа уже походила на армию, пехотинцы выстроились в колонны, привели в порядок обмундирование и, оттащив утопленников, похоронили их по-походному, без особых церемоний. В дюнах постреливал егерский отряд, не подпуская к бухте кочующие местные племена. Нагруженные лодки одна за другой врезались в берег; тысячи залитых лунным светом людей, тяжело ступая, зашагали к Александрии по отливающему серебром песку, оставляя за собой глубокие следы, заполнявшиеся морской водой. Потерянное на мелководье снаряжение и боевую технику быстро отыскали и вновь распределили по воинским частям. Не всем оказались впору выловленные из воды шапки, одним они были маловаты и топорщились на макушках, точно каминные трубы, а другим так велики, что сползали на глаза. Посмеявшись, воины начали меняться друг с другом. Теплый ночной ветер быстро высушил на нас одежду.

Вскоре я заметил, что генерал Жан Батист Клебер[28]28
  Клебер, Жан Батист (1753–1800) – французский генерал. Во время египетской экспедиции 1798–1801 гг. командовал дивизией, а после отъезда Наполеона Бонапарта (август 1799) – всеми французскими войсками в Египте.


[Закрыть] – он тоже, по слухам, принадлежал к масонскому братству – широким шагом приблизился к Наполеону.

– Колодец в Марабу отравлен, а наши люди томятся от жажды. Безумием было выйти из Тулона без достаточного запаса солдатских фляг.

Наполеон пожал плечами.

– Эту оплошность интендантов сейчас уже не исправишь. Когда мы завоюем Александрию, воды у нас будет вдосталь.

Клебер нахмурил брови. Он гораздо больше походил на командующего армией, чем Наполеон. Шести футов ростом, крупный и мускулистый, он гордо встряхивал своей густой и волнистой шевелюрой, придававшей его внешности величавую степенность льва.

– И запасов провизии у нас нет.

– Она тоже ждет нас в Александрии. Если вы взглянете на море, Клебер, то не увидите там кораблей английского флота, так что, в сущности, у нас есть все возможности для быстрого захвата.

– Стоила ли такая скорость жизни множества людей, утонувших в штормящем море?

– Скорость на войне решает все. Я всегда готов поступиться малым ради общего спасения. – Бонапарта явно подмывало добавить еще пару крепких слов; ему не нравилось, когда отданные им приказы обсуждались. Но вместо этого он лишь спросил генерала: – Вы нашли человека, о котором я вам говорил?

– Этого араба? Да, он умеет говорить по-французски, но считает себя важной шишкой.

– Он всего лишь пешка в игре Талейрана и будет получать по ливру за каждое мамелюкское ухо и руку. Ему невыгодно подпускать других бедуинов к нашим флангам.

Французская колонна следовала вдоль берега, слева грохотал прибой, тысячи солдат с трудом продвигались вперед в темноте. Пенные барашки прилива подсвечивались лунным светом. Порой из пустыни, справа от нас, доносились пистолетные или мушкетные выстрелы. Впереди загорелось несколько фонарей, и из мрака проступили очертания Александрии. Все генералы пока шли в пешем строю наравне с простыми солдатами. Генерал Луи Каффарелли из инженерного полка хромал рядом со строем на деревянной ноге. Наш исполинский мулат, кавалерийский командир Александр Дюма[29]29
  Дюма, Александр-Тома, маркиз де ла Пайетри(1762–1806) – генерал французской армии. Сын французского аристократа и рабыни, сделал военную карьеру во время Французской революции, близкий друг Наполеона. Отец писателя Александра Дюма.


[Закрыть] бодро вышагивал на своих кривоватых ногах, на голову возвышаясь над всеми подчиненными. Он обладал недюжинной силой и во время этот морского перехода развлекался тем, что, заходя порой в конюшню, обхватывал руками потолочную балку и, захватив мускулистыми ногами лошадь, поднимал в воздух перепуганное животное. Недоброжелатели поговаривали, что голова у него состояла тоже из одних мускулов.

Не будучи приписан ни к одному полку, я шел рядом с Наполеоном.

– Вы предпочитаете мое общество, американец?

– Я просто рассудил, что позиция командующего армией будет наиболее безопасной. Вы не возражаете, если я воспользуюсь преимуществами такой близости к вам?

Он рассмеялся.

– Во время одной битвы в Италии я потерял семерых генералов и сам повел солдат в атаку. Только судьбе известно, почему я уцелел. Жизнь – это рискованная игра, не так ли? Судьба увела подальше английский флот, но подложила нам свинью в виде шторма. Некоторые бедолаги утонули. Вам их жалко?

– Разумеется.

– Ну и зря. Смерть придет ко всем нам, если только египтяне действительно не открыли секрет бессмертия. А можно ли сказать, что одна смерть лучше другой? Моя собственная, возможно, ждет меня на рассвете, и это будет славная кончина. А знаете почему? Вечны только неизвестность и забвение, а слава скоротечна. Каждого из тех утопленников будут пофамильно вспоминать в поколениях. «Он погиб, последовав за Бонапартом в Египет!» Общество бессознательно принимает подобные жертвы и мирится с ними.

– Такие своеобразные европейские расчеты непривычны нам, американцам.

– Неужели? Ваша нация еще слишком молода, посмотрим, что с ней станет, когда она повзрослеет. Мы прибыли сюда, Итан Гейдж, с великой миссией объединения Востока и Запада. На фоне ее отдельная человеческая жизнь просто ничтожна.

– Объединение ради завоеваний?

– Ради просвещения и наглядного образования. Да, мы разобьем правящих здесь мамелюкских тиранов и тем самым освободим египтян от тирании Османской империи. Но в дальнейшем мы проведем реформы, и наступит время, когда здешние жители будут благословлять день вступления наших войск на их берег. Мы же, в свою очередь, изучим их древнюю культуру.

– Вы исключительно самоуверенный человек.

– Скорее мечтатель. За глаза мои генералы называют меня фантазером. Однако круг моих фантазий очерчивается циркулем разума. Я уже вычислил, сколько дромадеров потребуется для перехода в Индию через пустыню. И захватил сюда печатный станок с арабским шрифтом, чтобы объяснить аборигенам, что я прибыл с реформаторской миссией. Вы знаете, что в Египте никогда не видели даже газет? Я приказал моим офицерам изучить Коран, а солдатам – не досаждать местным женщинам. Когда египтяне поймут, что мы пришли освободить их, а не поработить, то встанут на нашу сторону против мамелюков.

– Но пока вы ведете томимые жаждой войска.

– Нам не хватает очень многого, но я рассчитываю, что Египет обеспечит нас всем необходимым. Именно так мы прекрасно выжили в итальянском походе. Между прочим, с тем же самым расчетом Кортес сжег корабли, высадившись в Мексике. Отсутствие фляг нагляднее всего покажет нашим воинам, что нападение должно закончиться успехом.

Он говорил так, словно доказывал что-то не мне, а Клеберу.

– Почему вы, генерал, так уверены в победе? Я вообще нахожу, что в этой жизни трудно быть хоть в чем-то уверенным.

– Потому что в Италии я узнал: история на моей стороне. – Он помедлил, вероятно размышляя, заслуживаю ли я его доверия или привлечения к числу поклонников его политики. – Много лет, Гейдж, я чувствовал себя обреченным на заурядное существование. И ни в чем не был уверен. Я, бедный корсиканец из захудалого рода, колониальный островитянин со смешным акцентом, все отрочество терпел общество насмешливых снобов во французском военном училище. Моим единственным другом стала математика. Произошедшая революция открыла новые возможности, и я воспользовался ими в полной мере. Я отлично проявил себя во время осады Тулона. И мои военные способности привлекли внимание в Париже. Мне поручили командование ободранной и полуразбежавшейся армией в Северной Италии, чтобы объединить силы Востока и Запада. Появилась, по крайней мере, надежда на светлое будущее, даже если она рассеется после первого же поражения. Но именно сражение при Арколе, победа над австрийцами и освобождение Италии поистине распахнули для меня двери в мир. Однажды мы никак не могли перейти обстреливаемый мост, противник отбивал все наши атаки, устилая берега реки телами убитых. И я понял, что мы сможем победить, только если я сам возглавлю последнее нападение. Я слышал, что вы азартный игрок, но никакая игра не сравнится с военной авантюрой, пули жалят, как шершни, кости брошены в дымовую завесу сулящей славную победу стремительной атаки, воплощенной в людском ликовании и полощущихся на ветру знаменах, осеняющих павших солдат. Мы захватили тот мост и пережили ужасный день, а меня даже не оцарапало, и нет в жизни большего наслаждения, чем ликование при виде убегающей вражеской армии. После победы все французские полки столпились вокруг меня, приветствуя того молодого командира, которого еще недавно считали корсиканской деревенщиной, и именно тогда я вдруг понял, что все возможно – все, что угодно! – если я просто осмелюсь бросить вызов судьбе. Не спрашивайте меня почему, мне кажется, что судьба ко мне благосклонна, я просто знаю, что так оно и есть. Нынче она привела меня в Египет, и здесь я, быть может, превзойду самого Александра, а вы, ученые, – самого Аристотеля. – Он сжал мое плечо, и сверкающий огонь его серых глаз обжег меня в предрассветных сумерках. – Поверьте мне, американец.

Но для начала ему предстояло взять штурмом город.

* * *

Наполеон надеялся, что один вид продвигающейся по берегу военной колонны убедит александрийцев сдать город без боя, но они пока не испытали европейской огневой мощи. Кавалерия мамелюков отличалась дерзкой самоуверенностью. Это племя подневольных воинов, чье название и переводилось как «воины-рабы», сформировал еще знаменитый султан Саладин для своей личной охраны во времена крестовых походов. Так крепки и отважны оказались эти воинственные кавказцы, что им удалось завоевать для Османской империи весь Египет. Именно египетские мамелюки впервые нанесли поражение монгольским ордам потомков Чингисхана, завоевав бессмертную популярность как солдаты, а в последующие века они правили Египтом, не вступая в браки с местным населением и даже не затрудняясь изучением коптского языка.[30]30
  Египетский язык на последнем этапе развития, охватывающем примерно тысячу лет, с алфавитной системой письма.


[Закрыть] Эта воинская элита обращалась со своими же согражданами как с рабами, определенно проявляя ту жестокость, с какой раньше обходились с ними самими. Во весь опор на своих превосходных арабских скакунах, превосходящих любую лошадь французской армии, они устремились в атаку на врага с мушкетами, копьями, кривыми турецкими саблями и пистолетами за поясом. Судя по слухам, их смелость соперничала только с их же высокомерием.

Рабство здесь, на Востоке, резко отличалось от того безнадежного тиранства, с каким я столкнулся в Новом Орлеане и на островах Карибского моря. Для турков лишенные прошлого рабы стали самыми надежными союзниками, особенно потому, что они не принадлежали к враждующим турецким родам. Некоторые достигли высокого положения, доказывая, что из грязи можно подняться в князи. В сущности, мамелюкские рабы превратились в господ в завоеванном Египте. К несчастью, их главным врагом стала собственная междоусобная рознь – из-за бесконечных заговоров с целью захвата власти никому из мамелюкских беев не суждено было умереть в собственной постели, и насколько красивыми были их лошади, настолько же примитивным оставалось вооружение, словно они не могли расстаться со священными реликвиями. Более того, хотя рабы становились порой господами, со свободными людьми обращались как с невольниками. Население Египта явно недолюбливало своих правителей. И французы числили себя не завоевателями, а освободителями.

Несмотря на наше неожиданное вторжение, к утру несколько сотен мамелюков собрали в Александрии разрозненное воинство из собственной конницы, бедуинских налетчиков и египетских крестьян, которых выставили вперед в качестве человеческого щита. Позади них, на бастионах старых стен арабского квартала, встревоженно топтались гарнизонные мушкетеры и артиллеристы. Приближение первых рядов французского войска было встречено залпом вражеских пушек, но неумелые выстрелы лишь взметнули песок, даже не долетев до колонн европейцев. Французы остановились, поскольку Наполеон собирался выдвинуть условия мирной сдачи города.

Но такой возможности просто не представилось; мамелюки, очевидно, восприняли наше промедление как неуверенность и погнали на нас толпу плохо вооруженных крестьян. Бонапарт, осознав, что эти арабы намерены сражаться, просигналил морякам о начале атаки. Суда с малой осадкой, корветы и люгеры направились к берегу, выходя на выгодные для пушечных выстрелов позиции. Вперед по песку выкатили легкие пушки, перевезенные с кораблей на баркасах.

От соли и песка все тело горело и чесалось, и я, усталый и измученный жаждой, осознал, что из-за этой грубой подвески вляпался в самую гущу военных действий. Теперь мое выживание зависело от действий французской армии. Как ни странно, я по-прежнему чувствовал себя в безопасности рядом с Бонапартом. Но он же сам намекал, что обладает мистической аурой, не столько непобедимости, сколько удачливости. К счастью, во время этого похода к нам из любопытства присоединилось много пройдошливых и нищих египтян. Сражения привлекают зрителей, как и мальчишеские драки на школьном дворе. Незадолго перед рассветом я заметил парня, продававшего апельсины, купил у него увесистый пакет за серебряный франк и завоевал признательность генерала, поделившись с ним фруктами. Наслаждаясь их сладкой мякотью, мы стояли на берегу и смотрели, как неуклюже движется в нашу сторону разношерстное египетское воинство. Сельскую толпу гнали вперед мамелюкские всадники, разодетые в яркие шелковые наряды наподобие птичьего оперения. Они угрожающе кричали, размахивая сверкающими саблями.

– Я слышал, что вы, американцы, хвалитесь меткостью стрельбы из ваших охотничьих ружей, – с усмешкой сказал Наполеон, словно ему вдруг пришла на ум идея небольшого развлечения. – Не желаете ли продемонстрировать нам свое искусство?

Заинтересованные взгляды обернувшихся ко мне офицеров, равно как и само предложение, застали меня врасплох. Да, я гордился своей винтовкой, пропитанной кленовым маслом, и роговой пороховницей, отшлифованной до такой прозрачности, что сквозь ее стенки проглядывали зернышки французского черного пороха, а также латунными деталями, отполированными до зеркального блеска; такой показухи я никогда не позволил бы себе в лесах Северной Америки, где любой блеск мог выдать вас зверю или врагу. Охотники пушной фактории обычно натирали металл зеленым соком лещины для приглушения блеска. Моя винтовка была так красива, что некоторые солдаты сочли ненужным излишеством даже длину ее ствола.

– Я не считаю этих людей своими врагами, – заметил я.

– Они стали вашими врагами, месье, как только вы вступили на египетскую землю.

В общем-то верно. Я начал заряжать ружье. Мне следовало бы позаботиться об этом раньше, учитывая надвигающееся сражение, но я воспринимал наш прибрежный поход как воскресную прогулку, несмотря на бравурные марши военных оркестров, стройные воинские колонны и отдаленные выстрелы. Сейчас я мог заслужить уважение, показав свои боевые способности. Вот так нас соблазняют наукой, а потом привлекают и к военной службе. Прикинув дальность выстрела, я подсыпал побольше пороха и шомполом загнал в ствол обвернутый плотной бумагой патрон.

При приближении александрийцев я подсыпал пороха на полку ружейного замка, но внимание неожиданно переключилось с меня на стремительно догонявшего нас бедуинского всадника, его вороной конь взрывал копытами песок, а черные одежды развевались на ветру, словно крылья. За ним на лошадином крупе сидел безоружный и несчастный на вид французский лейтенант. Осадив коня возле группы штабных офицеров Бонапарта, араб приветствовал всех и бросил к нашим ногам какой-то мешок. При падении из него вывалился жутковатый кровавый урожай срезанных рук и ушей.

– Вот, эфенди, эти люди больше не побеспокоят вас, – по-французски сказал бедуин, чье лицо практически скрывалось под легкой тканью тюрбана.

Судя по выражению его глаз, он явно ждал одобрения.

Бонапарт мысленно подсчитал число исходных жертв по кровавым обрубкам.

– Отлично, друг мой. Вы вполне оправдали рекомендацию.

– Я служу Франции, эфенди.

Бедуин перевел взгляд на меня и вдруг удивленно расширил глаза, словно увидел знакомое лицо. У меня возникло тревожное ощущение. Я не знал никого из местных кочевников. И почему, интересно, он говорит по-французски?

Тем временем лейтенант с трудом соскользнул с арабской лошади и, неловко сжавшись, стоял в стороне, словно не знал, что делать дальше.