Текст книги "Сарторис"

Зато корзина для бумаг возле конторки, сама конторка, доска над забитым мусором камином и все четыре подоконника были завалены всевозможными рекламными проспектами, каталогами и правительственными бюллетенями. В одном углу, на перевернутом вверх дном ящике, возвышался прибор из цветного оксидированного стекла для охлаждения воды; в другом торчала связка бамбуковых удилищ, медленно склонявшихся под собственной тяжестью, а на каждой горизонтальной поверхности покоилась коллекция предметов, какие можно найти только в лавке старьевщика, – рваная одежда, бутылки, керосиновая лампа; деревянный ящик с жестянками из-под колесной мази, в котором не хватало одной жестянки; часы в форме нежного фарфорового вьюнка, поддерживаемые четырьмя девицами с венками на голове, которые претерпели всевозможные, достойные всяческого удивления хирургические травмы, и лишь кое-где среди всей этой запыленной рухляди попадались различные инструменты, имеющие отношение к профессии хозяина. Именно один из них и разыскивал сейчас доктор Пибоди на заваленной мусором конторке, где красовалась одинокая фотография в деревянной рамке, и хотя мисс Дженни опять повторила: «Послушайте, Люш Пибоди, что я вам хочу сказать», он невозмутимо продолжал свои поиски.

– Застегни рубашку и пойдем обратно к тому доктору, – приказала мэсс Дженни племяннику. – Мы не можем больше терять время с выжившим из ума старикашкой.

– Садитесь, Дженни, – повторил доктор Пибоди. Он выдвинул ящик, достал из него коробку сигар, горсть поблекших искусственных мух для приманки форели, грязный воротничок и, наконец, стетоскоп, после чего швырнул все остальное обратно в ящик и задвинул его коленом.

Мисс Дженни с видом оскорбленной добродетели, вся кипя от негодования, ждала, пока он выслушает сердце старого Баярда.

– Ну, что, – сердито проворчала она, – теперь вы узнали, как снять с его физиономии эту бородавку? Билл Фолз, тот без всякой телефонной трубки это выяснил.

– Я узнал еще кое-что, – отвечал доктор Пибоди. – Я узнал, например, как Баярд избавится от всех своих забот, если станет и впредь ездить в автомобиле с этим разбойником.

– Чепуха! – отрезала мисс Дженни. – Баярд отличный шофер. Я еще в жизни такого не видела.

– Мало быть хорошим шофером, чтобы эта штука, – он постучал толстым пальцем по груди Баярда, – чтобы эта штука не остановилась, когда ваш мальчишка срежет на полной скорости еще парочку поворотов, – я видел, как он это делает.

– Вы когда-нибудь слышали, чтобы хоть один Сарторис умер своей смертью, как все люди? – спросила мисс Дженни. – Разве вы не знаете, что сердце будет служить Баярду, пока не придет его срок? Ну, а ты вставай и ступай со мной отсюда, – добавила она, обращаясь к племяннику.

Старый Баярд застегнул рубашку. Доктор Пибоди молча наблюдал за ним, сидя на своем диване.

– Баярд, – неожиданно заговорил он, – почему ты непременно должен лезть в эту распроклятую колымагу?

– Что?!

– Если ты не перестанешь ездить в этом автомобиле, то ни Билл Фолз, ни я, ни этот юноша со всеми своими кипячеными бритвами – никто тебе не понадобится.

– А тебе-то что? – возмутился старый Баярд. – Господи, неужели я не могу тихо и мирно сломать себе шею, если мне так хочется?

Он встал, дрожащими пальцами пытаясь застегнуть пуговицы на жилете, и мисс Дженни тоже встала и подошла, чтоб ему помочь, но он грубо ее оттолкнул. Доктор Пибоди молча сидел, постукивая толстыми пальцами по толстому колену.

– Я уже пережил свой век, – продолжал старый Баярд более миролюбиво. – Насколько мне известно, я первый в нашем роду перевалил через шестой десяток. Наверняка Старый Хозяин держит меня как надежного свидетеля вымирания нашего семейства.

– А теперь, – ледяным тоном произнесла мисс Дженни, – когда ты произнес свою речь, а Люш Пибоди потерял из-за тебя все утро, теперь, я полагаю, нам самое время удалиться, чтобы Люш мог для разнообразия отправиться пользовать мулов, а ты мог просидеть остаток дня, испытывая жалость к самому себе, как и подобает Сарторису. До свидания, Люш.

– Не позволяйте ему трогать эту штуку, Дженни, – произнес доктор Пибоди.

– Разве вы с Биллом Фолзом не будете его лечить?

– Смотрите, чтоб он не позволял Биллу Фолзу мазать эту штуку чем бы то ни было, – невозмутимо продолжал доктор Пибоди. – Она ему не мешает. Не трогайте ее, и все.

– Мы сейчас пойдем к доктору, вот что мы сделаем, – отозвалась мисс Дженни. – Пошли.

Когда дверь закрылась, доктор Пибоди некоторое время неподвижно сидел и слушал, как они пререкались в коридоре. Затем звуки их голосов донеслись с другого конца, ближе к лестнице, старый Баярд сердито выругался, и голоса умолкли. Тогда доктор Пибоди откинулся на спинку дивана, которая уже давно приобрела форму его тела, протянул руку к стопке книг у изголовья и, не глядя, осторожно вытащил из нее пятицентовый детектив.

4

Когда они подходили к банку, с противоположной стороны улицы показалась одетая в светлое платье Нарцисса, и все трое встретились у дверей; старый Баярд одарил ее неуклюжим комплиментом по поводу ее внешности, а она своим низким голосом пыталась проникнуть сквозь толщу его глухоты. После этого он взял свой складной стул, а Нарцисса в сопровождении мисс Дженни вошла в банк и направилась к окошку кассира. За барьером в эту минуту не было никого, кроме бухгалтера. Он украдкой глянул на них через плечо, слез с табурета и, все еще не поднимая глаз, подошел к окошку.

Он взял у Нарциссы чек, и, слушая рассказ мисс Дженни о глупом мужском упрямстве Баярда и Люша Пибоди, она обратила внимание, что его руки от локтей вплоть до вторых фаланг пальцев заросли рыжеватыми волосами, и с легким, хотя и нескрываемым отвращением – и даже недоумевая, потому что день был не особенно жаркий, – заметила, что они покрыты капельками пота.

Затем она снова придала своим глазам выражение полного равнодушия и, взяв банкноты, которые бухгалтер просунул ей в окошко, открыла сумочку, из голубых атласных недр которой вдруг показался уголок конверта с адресом, но Нарцисса его смяла, засунула в сумочку деньги и быстро ее закрыла. Обе женщины направились к выходу, причем мисс Дженни продолжала свой рассказ, а Нарцисса снова остановилась у дверей и, как всегда излучая невозмутимый покой, ровным громким голосом отвечала старому Баярду, который подшучивал над ее воображаемыми сердечными делами, что составляло единственную тему их разговоров. Потом она пошла дальше в ореоле безмятежности, которая казалась чем-то вполне реальным, доступным человеческому зрению, обонянию или слуху.

Пока Нарцисса оставалась в поле зрения, бухгалтер стоял у окна. Голова его была опущена, а рука чертила мелкие, бессмысленные узоры на блокноте, который лежал на подоконнике. Затем Нарцисса пошла дальше и скрылась из виду. Отходя от окна, он обнаружил, что блокнот прилип к его влажной руке, и когда он поднял руку, поднялся вместе с ней. Потом, увлекаемый собственной тяжестью, блокнот оторвался и упал на пол.

В этот вечер после закрытия банка Сноупс пересек площадь, завернул в одну из улиц и приблизился к прямоугольному деревянному зданию с двумя верандами, откуда в вечерний воздух вырывалась хриплая заунывная музыка дешевого граммофона. Он вошел в дом. Музыка доносилась из комнаты направо, и, проходя мимо двери, Сноупс увидел человека в рубашке без воротника – он сидел на стуле, положив ноги в носках на другой стул, и курил трубку, отвратительный запах которой потянулся за Сноупсом в прихожую. В прихожей пахло сырым дешевым мылом и блестел еще не просохший линолеум. Он двинулся дальше, в ту сторону, откуда раздавался равномерный шум, свидетельствующий о какой-то бешеной деятельности, и натолкнулся на женщину в бесформенном сером платье, которая перестала вытирать шваброй пол и глянула на него через серое плечо, смахнув красной рукой прямые волосы со лба.

– Добрый вечер, миссис Бирд, – сказал Сноупс. – Вирджил дома?

– Болтался тут давеча, – ответила она. – Если его пет на крыльце, значит, отец его куда-нибудь послал. У мистера Бирда опять поясницу схватило. Может, он Вирджила куда и послал. – Прямые волосы снова упали ей на лицо, и она резким жестом отбросила их назад. – У вас для него есть работа?

– Да, мэм. А вы не знаете,, куда он пошел?

– Если мистер Бирд его никуда ни посылал, он, наверно, на заднем дворе. Он далеко не уходит.

Она опять отбросила назад свои прямые волосы – мускулы, привыкшие всю жизнь работать, не терпели бездействия – и снова схватила швабру.

Сноупс пошел дальше и остановился на кухонном крыльце над огороженным, лишенным травы пространством, где находился курятник и несколько кур, нахохлившись, сидели на голой земле или, объятые безнадежной тоскою, копошились в пыли. Вдоль одной стороны забора тянулись аккуратные грядки, а в углу двора стояла сколоченная из старых досок уборная.

– Вирджил! – позвал он.

Пустынный двор был населен призраками – призраками отчаявшихся сорняков, призраками съестных припасов в виде пустых консервных банок, ломаных коробок и бочек; сбоку лежала куча дров и стоял чурбан, на котором покоился топор с расколотым топорищем, неумело обмотанным ржавой проволокой. Он сошел с крыльца, и куры закудахтали в предвкушении корма.

– Вирджил!

Воробьи как-то ухитрялись находить себе пропитание в пыли среди кур, но сами куры, быть может в предвидении рокового конца, очумело носились взад-вперед вдоль проволоки и неотвязно смотрели на него жадными глазами. Он уже хотел было повернуть обратно к кухне, когда из уборной с невинным видом вышел белобрысый мальчишка с вкрадчивыми глазами. В уголках его бледного, красиво очерченного рта затаилась какая-то мысль. Подбородка у него не было вовсе.

– Хелло, мистер Сноупс. Я вам нужен?

– Да, если ты ничем особенным не занят.

– Ничем, – отвечал мальчик.

Они вошли в дом и миновали комнату, где по-прежнему остервенело работала женщина. Вонь от трубки и мрачные завывания граммофона заполняли прихожую. Они поднялись по лестнице, тоже покрытой линолеумом, который был прикреплен к каждой ступеньке предательской полосой железа, обработанного под латунь, стертого и исцарапанного тяжелыми сапогами. По обе стороны прихожей второго этажа было несколько одинаковых дверей. В одну из них они и вошли.

В комнате стоял стул, кровать, туалетный столик и умывальник с ведром для грязной воды. Пол был покрыт потрепанным соломенном ковриком. С потолка на зеленовато-коричневом шнуре свисала лампочка без абажура. Над забитым бумагой камином красовалась рамка с литографией – девушка-индианка в безукоризненной оленьей шкуре склонила обнаженную грудь над залитым лунным светом аккуратным бассейном из итальянского мрамора. В руках она держала гитару и розу, а на выступе за окном сидели пыльные воробьи и весело смотрели на них сквозь пыльную оконную сетку.

Мальчик вежливо пропустил Сноупса вперед. Его бледные глаза быстро окинули комнату и все, что в ней находилось.

– Ружье еще не прислали, мистер Сноупс? – спросил он.

– Нет, но скоро пришлют, – ответил Сноупс.

– Вы ведь тайно его заказывали.

– Да, оно скоро придет. Может, у них сейчас такого ружья нет. – Он прошел к туалетному столику, достал из ящика несколько листов бумаги, положил их на стол, придвинул стул, вытащил из-под кровати чемодан и водрузил его на стул. Затем вынул из кармана вечное перо, снял с него колпачок и положил рядом с бумагой. – Его не сегодня-завтра должны прислать.

Мальчик уселся на чемодан и взял перо.

– Такие ружья продаются в скобяной лавке Уотса, – заметил он.

– Если то, которое мы заказывали, в ближайшее время не придет, купим у него, – сказал Сноупс. – Кстати, когда мы сделали заказ?

– Во вторник на прошлой неделе, – бойко отвечал мальчик. – Я записал.

– Ну, значит, скоро пришлют. Ты готов? Мальчик склонился над бумагой.

– Да, сэр.

Сноупс вынул из кармана брюк сложенный листок, развернул его и прочел:

– Индекс сорок восемь. Мистеру Джо Батлеру, Сент-Луис, Миссури, – и через плечо мальчика стал следить за его пером. – Правильно, у верхней кромки. Так.

Мальчик отступил от края примерно на два дюйма и аккуратным ученическим почерком принялся выводить то, что диктовал ему Сноупс, лишь изредка останавливаясь и спрашивая, как пишется то или иное слово.

«Я один раз решил что постараюсь вас забыть. Но я не могу забыть вас потому что вы не можете забыть меня. Сегодня я видел свое письмо в вашей сумке. Я каждый день могу протянуть руку и дотронуться до вас вы об этом не знаете. Просто вижу как вы идете по улице и знаю что я знаю что вы знаете. Однажды мы оба будем знать вместе когда вы привыкнете. Вы сохранили мое письмо но вы не ответили. Это признак…»

Мальчик дописал страницу до конца. Сноупс убрал первый лист, положил второй и монотонным, лишенным интонации голосом продолжал диктовать:

«…что вы меня не забыли иначе вы бы его не стали хранить. Я думаю о вас ночью как вы идете по улице словно я грязь под ногами. Я могу вам кое-что сказать вы удивитесь я знаю про вас больше чем то как вы ходите по улице в одежде. Когда-нибудь я скажу и вы тогда не будете удивляться. Вы проходите мимо меня и не знаете а я знаю. Когда-нибудь вы узнаете. Потому что я вам скажу».

– Все, – сказал Сноупс, и мальчик отступил к нижнему краю страницы.

– «Искренне ваш Хэл Вагнер. Индекс двадцать четыре». – Он снова заглянул мальчику через плечо. – Правильно.

Промокнув последнюю страницу, он взял и ее. Мальчик надел на перо колпачок и отодвинул стул. Сноупс вытащил из пиджака маленький бумажный кулек.

Мальчик невозмутимо взял кулек.

– Премного благодарен, мистер Сноупс. – Он открыл кулек и, скосив глаза, заглянул внутрь. – Странно, что это духовое ружье до сих пор не пришло.

– Действительно, – согласился Сноупс. – Не понимаю, почему его нет.

– Может, оно на почте затерялось, – высказал предположение мальчик.

– Возможно. Скорей всего, так оно и есть. Я завтра им еще раз напишу.

Мальчик поднялся из-за стола и остановился, глядя на Сноупса вкрадчивыми невинными глазами из-под соломенно-желтых волос. Он вынул из кулька конфету и принялся без всякого удовольствия ее жевать.

– Я, пожалуй, попрошу папу сходить на почту и узнать, не потерялось ли оно.

– Не надо, – поспешно отозвался Сноуцс. – Подожди немного, я сам этим делом займусь. Мы его непременно получим.

– Папе ничего не стоит туда сходить. Как только он вернется домой, он сразу же пойдет и узнает. Я его хоть сейчас разыщу и попрошу, чтоб он сходил.

– Ничего у него не получится, – отвечал Сно-упс. – Предоставь это дело мне. Уж я-то твое ружье получу, можешь не сомневаться.

– Я ему скажу, что я у вас работал. Я все письма наизусть помню, – сказал мальчик.

– Нет, нет, обожди, я сам все сделаю. Завтра с утра пойду на почту.

– Хорошо, мистер Сноупс. – Он снова без всякого удовольствия съел конфету и пошел к двери. – Я эти письма все до одного запомнил. Бьюсь об заклад, что могу сесть и снова все написать. Об заклад бьюсь, что могу. Скажите, пожалуйста, мистер Сноупс, кто такой Хэл Вагнер? Он в Джефферсоне живет?

– Нет, нет, ты его не знаешь. Он почти никогда не бывает в городе. Потому-то я его дела и веду. А ружьем я займусь, обязательно займусь.

В дверях мальчик помедлил.

– Такие ружья в скобяной лавке Уотса продаются. Очень хорошие. Мне очень хочется такое ружье. Очень хочется, сэр.

– Да, да, – повторил Сноупс, – наше будет здесь завтра. Подожди немножко, я уж позабочусь, чтобы ты его получил.

Мальчик вышел. Сноупс запер дверь и постоял возле нее, опустив голову, сжимая и разжимая кулаки и треща суставами. Потом он сжег над камином сложенный листок бумаги и растер ногой пепел. Достав нож, он срезал с первой страницы письма адрес, со второй подпись, сложил обе страницы и сунул в дешевый конверт. Потом запечатал конверт, приклеил марку и левой рукой печатными буквами старательно вывел адрес. Вечером он отнес письмо на станцию и опустил в ящик почтового вагона.

На следующий день Вирджил Бирд застрелил пересмешника, который пел на персиковом дереве в углу двора.

5

Временами, слоняясь без дела по усадьбе, Саймон смотрел на простирающиеся вдали луга, где паслись упряжные лошади, с каждым днем все больше терявшие свою гордую осанку от праздности и отсутствия ежедневного ухода, или проходил мимо каретника, где неподвижно стояла коляска, укоряюще задрав кверху дышло, а висящие на гвозде пыльник и цилиндр медленно и терпеливо собирали пыль, тоже заждавшись в безропотном вопросительном молчанье. И в эти минуты, когда он, жалкий и немного сгорбленный от бестолкового упрямства и от старости, стоял на просторной, увитой розами и глициниями веранде, неизменной в своем безмятежном покое, и наблюдал, как Сарторисы приезжают и уезжают на машине, от которой джентльмен былых времен мог бы только пренебрежительно отвернуться и которой любой босяк мог владеть, а любой остолоп – управлять, ему казалось, что рядом с ним стоит Джон Сарторис и его бородатое лицо с ястребиным профилем выражает высокомерное и тонкое презренье.

И когда он стоял, озаренный косыми лучами предвечернего солнца, которое, склоняясь к закату, обходило южную сторону крыльца, а воздух, напоенный тысячью пьянящих ароматов народившейся весны, звенел полусонным гудением насекомых и неумолчным щебетом птиц, до Айсона, появлявшегося в прохладном дверном проеме или за углом, доносилось монотонное бормотание деда, полное ворчливого недоумения и досады, и Айсом шел на кухню, где, мурлыкая бесконечную мелодию, неустанно трудилась его невозмутимая мать.

– Дедушка опять со Старым Хозяином разговаривает, – сообщал ей Айсом.

– Дай мне картошки, мама.

– А что, мисс Дженни тебе нынче никакой работы не нашла? – спрашивала Элнора, подавая ему картошку.

– Нет, мэм. Она опять на этом ихнем томобиле уехала.

– Еще слава Богу, что мистер Баярд и тебя вместе с ней не прихватил. Ну, а теперь проваливай из кухни. Я уже вымыла пол, а ты тут опять наследишь.

В эти дни Айсом часто слышал, как дед его беседует с Джоном Сарторисом; в конюшне, возле цветочных клумб или на газоне он ворчливо толковал что-то этой дерзкой тени, властвовавшей над домом, над жизнью всех домашних и даже надо всей округой, которую пересекала построенная им железная дорога, казавшаяся издали совсем крохотной. Миниатюра эта, выписанная точно и четко, напоминала декорацию спектакля, поставленного для развлечения человека, чья упрямая мечта так ядовито и лукаво смеялась над ним, пока сама оставалась нечистой, теперь же, когда мечтатель освободился от низменности своей гордыни и столь же низменной плоти, засияла чистотой и благородством.

– Нечего сказать, экипаж для джентльмена! – бормотал Саймон. Он уже снова ковырял мотыгой клумбу с шалфеем. – Разъезжает на этой штуке, а настоящий джентльменский экипаж в каретнике гниет.

О мисс Дженни он не задумывался. Не все ли равно, на чем ездят женщины, если мужчины им разрешают. Они только выставляют напоказ экипаж джентльмена, они всего лишь барометр его положения, зеркало его родовитости – это даже лошади понимают.

– Ваш родной сын, и ваш родной внук прямо у вас под носом на этой новомодной штуковине катаются, – продолжал он, – и вы это терпите. Вы сами ничуть не лучше их. Вам бы надо издать закон, масса Джон, ведь теперь, после всех этих заморских войн, молодые люди и знать не знают, что такое благородные манеры, они не знают, как джентльмен должен себя вести. Как по-вашему, что люди думают, когда видят, что ваша родня разъезжает на такой же таратайке, на какой самая последняя шваль ездит? Вы им спуску не давайте, масса Джон. Ведь в наших краях Сарторисы еще до войны знатными господами были. А вы теперь на них поглядите!

Опершись о мотыгу, он смотрел, как автомобиль пронесся по аллее и остановился возле дома. Мисс Дженни с молодым Баярдом вышли и поднялись на веранду. Мотор все еще работал, в чистом предвечернем воздухе трепетала тонкая струйка выхлопных газов, и Саймон с мотыгой в руках подошел и уставился на множество циферблатов и кнопок на приборном щитке. Баярд обернулся в дверях и окликнул его:

– Выключи зажигание, Саймон.

– Чего выключить?

– Видишь вон ту блестящую ручку около рулевого колеса? Поверни ее вниз.

– Нет, сэр, – ответил Саймон, пятясь от автомобиля, – як нему ни за что не притронусь. Не хочу я, чтоб он у меня под носом на воздух взлетел.

– Ничего с тобой не будет, – с досадой буркнул Баярд. – Просто возьми и поверни ее вниз. Вон ту блестящую штуку.

Саймон подозрительно смотрел на всевозможные приборы, но ближе не подходил; потом вытянул шею и заглянул в машину.

– Ничего я там не вижу, только одна большая палка из пола торчит. Вы про нее, что ли, говорите?

– Проклятье! – выругался Баярд. Двумя прыжками соскочив с веранды, он открыл дверцу и под любопытным прищуренным взглядом Саймона повернул рычаг. Мурлыканье мотора смолкло.

– Ах, вот вы, значит, про что говорили, – сказал Саймон. Посмотрев некоторое время на рычаг, он выпрямился и уставился на капот. – Теперь тут внизу уже не кипит? Значит, ее так останавливают?

Но Баярд уже снова поднялся по ступенькам и вошел в дом.

Саймон еще немного постоял, изучая блестящую длинную штуковину; время от времени он дотрагивался до нее рукой, но тут же вытирал руку о штаны. Потом медленно обошел вокруг, пощупал шины, бормоча что-то себе под нос и качая головой. После этого он вернулся к клумбе с шалфеем, где и нашел его Баярд, вскоре выскочивший из дома.

– Хочешь прокатиться, Саймон? – спросил он. Мотыга Саймона остановилась, и он выпрямился.

– Кто – я, что ли?

– Ну да, ты. Пошли. Прокатимся немножко по дороге. Саймон стоял с застывшей в неподвижности мотыгой и медленно почесывал затылок.

– Идем, – сказал Баярд, – мы только немножко прокатимся по дороге. Ничего с тобой не сделается.

– Ладно, сэр, – согласился Саймон. – Пожалуй, со мной и правда ничего не сделается.

Пока Баярд потихоньку подталкивал его к автомобилю, он, уже не сопротивляясь, прищуренным глазом задумчиво изучал различные его части, как нечто, долженствующее отныне стать реальной величиной в его жизни. Остановившись возле дверцы и уже занеся ногу на подножку, он в последний раз попытался дать отпор коварным силам, лишающим человека способности здраво рассуждать.

– А вы не будете гонять по кустам, как в тот день с Айсомом?

Баярд успокоил его, и он медленно забрался внутрь, невнятно бормоча какие-то слова, в которых уже заранее слышалась тревога, и сел на краешек переднего сиденья, поджав под себя ноги и вцепившись одной рукой в дверцу, а другой – в ворот своей рубашки. Автомобиль пронесся по аллее и, миновав ворота, выехал на большую дорогу, а он все еще сидел сгорбившись и сильно подавшись вперед. Автомобиль набрал скорость, и Саймон внезапным судорожным движением схватил свою шляпу как раз в ту секунду, когда она готова была слететь у него с головы.

– Может, уже хватит, а? – громко предложил он и нахлобучил шляпу на лоб, но не успел он выпустить ее из рук, как ему тут же пришлось снова изо всех сил в нее вцепиться, и тогда он снял ее совсем, зажал под мышкой, опять ухватился за что-то, спрятанное на груди, и громче прежнего сказал: – Мне надо сегодня прополоть эту клумбу. Пожалуйста, сэр, мистер Баярд, – добавил он, всем своим высохшим старым телом подаваясь вперед и украдкой бросая быстрые взгляды на придорожные кусты, которые с нарастающей скоростью проносились мимо.

Потом Баярд наклонился к рулю, и Саймон увидел, как напряглась его рука, и они рванулись вперед с гулом, напоминающим глухие раскаты далекого грома. Немыслимая лента дороги раскалывалась под машиной и исчезала, вздымаясь бешеным вихрем пыли, а придорожные заросли сливались в сплошной струящийся туннель. Саймон не проронил ни слова, не издал ни единого звука, и когда Баярд, свирепо усмехаясь, оскалился, он уже стоял на коленях на полу, зажав под мышкой старую потрепанную шляпу и вцепившись в отворот рубашки. Спустя некоторое время Баярд снова взглянул на Саймона и увидел, что тот смотрит на него, и что мутная радужная оболочка его глаз, утратив темно-коричневый цвет, на котором обычно даже не выделялись зрачки, стала совсем красной, и что глаза его, не мигая, встречают свирепые порывы ветра и светятся бессмысленным фосфоресцирующим блеском, как глаза животного. Баярд с силой нажал на педаль газа.

По дороге мирно плелся фургон. В него была впряжена пара сонных мулов, а внутри, сидя на стульях, дремало несколько негритянок. Некоторые из них были в штанах. Мулы не проснулись даже тогда, когда автомобиль влетел в неглубокую канаву, снова выскочил на дорогу и, не замедляя хода, с грохотом рванулся дальше, – они невозмутимо плелись вперед, увлекая за собой пустой фургон с опрокинутыми стульями. Грохот вскоре утих, но автомобиль продолжал по инерции нестись, а потом вдруг завилял из стороны в сторону, потому что Баярд пытался оторвать руки Саймона от рычага. Саймон, крепко зажмурив глаза, стоял на коленях на полу, обеими руками вцепившись в рычаг, и встречный ветер играл клочьями его седых волос.

– Отпусти! – заорал Баярд.

– Ее так останавливают, господи! Ее так останавливают, господи! – вопил Саймон, прикрывая рычаг обеими руками, между тем как Баярд молотил по ним кулаком. Саймон не выпускал рычаг до тех пор, пока автомобиль не замедлил ход и не остановился. Тогда он ощупью отворил дверцу и вылез на дорогу.

Баярд окликнул его, но он быстро пошел назад, прихрамывая и волоча ногу.

– Саймон! – снова крикнул Баярд. Но Саймон одеревенелой походкой шел дальше, напоминая человека, который долгое время не пользовался своими конечностями. – Саймон!

Саймон не замедлял шага и не оглядывался, и тогда Баярд снова завел мотор и ехал вперед до тех пор, пока не смог развернуться. Догнав Саймона и остановившись, он увидел, что тот стоит в придорожной канаве, опустив голову на руки.

– Иди сюда и залезай обратно, – приказал Баярд.

– Нет, сэр, я лучше пешком пойду.

– Залезай, тебе говорят! – резко скомандовал Баярд. Он открыл дверцу, но Саймон стоял в канаве, засунув руку за пазуху, и Баярд увидел, что он дрожит как в лихорадке. – Иди сюда, старый осел, я ничего худого тебе не сделаю.

– Я пойду домой пешком, – упрямо, но беззлобно твердил Саймон. – А вы себе поезжайте на этой штуковине.

– Ах, да садись же, Саймон. Я не думал, что ты так сильно испугаешься. Я поеду тихо. Иди сюда.

– Поезжайте домой, – снова сказал Саймон. – Они будут о вас беспокоиться. Вы им скажете, где я.

Баярд с минуту глядел на него, но Саймон стоял отвернувшись, и он захлопнул дверцу и поехал вперед. Саймон и тут не поднял глаз, не поднял он их даже и тогда, когда автомобиль снова заревел, а потом беззвучно исчез, взметнув облако серовато-коричневой пыли. Вскоре из пыли возник фургон. Мулы теперь бежали бодрой рысью, хлопая ушами, и фургон протарахтел мимо, а в пыльном воздухе под стрекот насекомых еще долго дрожал бессловесный истерический женский крик. Крик медленно рассеялся в мерцающих далях равнины, и тогда Саймон вытащил из-за пазухи что-то, висевшее на засаленном шнурке у него на груди. Маленький, неопределенной формы предмет был покрыт грязным пушистым мехом. Это был нижний сустав задней лапки кролика[30]30
  …сустав задней лапки кролика…  – По народному поверью, распространенному на американском Юге, кроличья лапка (или ее часть) служит амулетом, предохраняющим от несчастий и дурного глаза.


[Закрыть], пойманного, как полагается, на кладбище в новолуние, и Саймон потер им свой потный лоб и затылок, после чего сунул обратно за пазуху. У него все еще дрожали руки, и, надев шляпу, он выбрался на дорогу и сквозь полуденную пыль побрел восвояси.

Баярд повернул к городу и, миновав железные ворота и осененный деревьями безмятежный белый дом, прибавил скорость. Он перекрыл заслонку глушителя, и газы, с ревом вырываясь из-под машины, взметали в воздух клубы пыли, которые лопались, словно пузыри, и лениво оседали на вспаханные поля, постепенно поглощавшие шум автомобиля. Почти у самого города ему встретилась еще одна упряжка, и он мчался на нее, пока мулы, осадив назад, не опрокинули фургон; тогда он резко свернул в сторону и пронесся мимо чуть ли не вплотную, так что негр, который орал в фургоне, мог ясно разглядеть его тонкогубый рот, издевательски растянутый в бешеном оскале.

Баярд несся вперед. Автомобиль взлетел на крутую гору, словно взмывший в воздух аэроплан, и, когда мимо промелькнуло кладбище, где красовался пышный памятник его прадеда, Баярд подумал о том, как старик Саймон, зажав в руках кроличью лапку, ковыляет по пыльной дороге к дому, и устыдился собственной жестокости.

Город утопал в садах; на его тенистых, напоминающих зеленые туннели улицах разыгрывались мирные трагедии убогой жизни. Баярд открыл глушитель и, замедлив ход, подъехал к площади. Часы на башне суда вздымали свои четыре циферблата над уходящими вдаль сводами деревьев. Без десяти двенадцать. Ровно в двенадцать его дедушка удалится в кабинет в задней части банка, выпьет пинту пахтанья, которое он каждое утро привозит с собою в термосе, и приляжет вздремнуть часок на диване. Когда Баярд въехал на площадь, на складном стуле в дверях банка уже никого не было. Он сбавил скорость и остановился у тротуара перед прислоненным к стене рекламным щитом.

«СЕГОДНЯ СВЕЖАЯ ЗУБАТКА», – уведомляли выведенные мокрым мелом буквы, а из забранной сеткой двери позади щита доносился запах сыра, пикулей и других вынутых из ледника продуктов и слегка тянуло жареным салом.

Некоторое время Баярд стоял на тротуаре, и его с обеих сторон обтекала полуденная толпа – негры, от которых исходил какой-то звериный запах; они плелись лениво и бесцельно, словно фигуры в смутном безмятежном сне, невнятно бормотали, пересмеивались, и в их мягком, лишенном согласных звуков бормотании слышались нотки готового вспыхнуть веселья, а в их смехе – уныние и печаль; фермеры – мужчины в комбинезонах, в плисовых штанах, в гимнастерках без галстуков; женщины в мешковатых ситцевых платьях, в широкополых шляпах, жующие палочки табаку; наряженные в выписанные по почте крахмальные туалеты молодые девушки, чьи грациозные от природы фигурки уже начинали сутулиться от застенчивости, тяжелой работы и непривычно высоких каблуков, а в ближайшем будущем навсегда расплывутся от родов; юноши и подростки в дешевых безвкусных костюмах, рубашках и кепи, с обветренными лицами, стройные, как скаковые лошади, и чуть-чуть заносчивые. Под стеной сидел на корточках слепой негр-нищий с гитарой и губной гармоникой и на фоне всех этих звуков и запахов выводил однообразные узоры заунывных монотонных звуков, размеренных и точных, как математические формулы, но лишенных всякой музыкальности. Это был мужчина лет сорока, с тем выражением безропотной покорности, которое приобретается долгими годами слепоты; на нем тоже была грязная гимнастерка с нашивками капрала на одном рукаве и криво пришитой эмблемой бойскаута на другом, а на груди красовался значок, выпущенный по случаю четвертого Займа Свободы[31]31
  …по случаю четвертого Займа Свободы…  – В годы первой мировой войны американское правительство выпустило пять Займов Свободы – государственных займов, предназначенных пополнить казну для ведения военных действий.


[Закрыть], и маленькая металлическая брошка с двумя звездочками, явно задуманная как женское украшение. Его потрепанный котелок был обвязан офицерским шнурком, а на мостовой у ног стояла жестянка с десятицентовиком и еще тремя монетками по центу.