Текст книги "Вкус греха"

Глава 11

Париж

Сентябрь 1967 года

Кристобаль Баленсиага был мэтром в мире моды. Вся его жизнь представляла собой поиск совершенства: совершенства ткани, покроя, формы и, самое главное, совершенства модели, которая должна была демонстрировать его шедевры.

Его целью было создание одежды, предназначенной для ослепительных красавиц, женщин-лебедей. Но лебеди куда-то исчезли, и вокруг остались лишь обычные девушки в мини-юбках и облегающих тело свитерах. В роскошных салонах маэстро запахло увяданием и смертью, он почувствовал, что скорее всего работает над своей последней коллекцией.

Баленсиага был полон решимости сделать все для того, чтобы эта демонстрация, стала своеобразным итогом и прощанием с тем, что долгое время составляло смысл его жизни. Наконец ему удалось отшлифовать все до мелочей. Двенадцать девушек-моделей, двенадцать богинь должны были явить миру совершенство его мастерства, и каждая отражала какую-то особую грань его таланта.

Показ коллекции зимней одежды в июне, как всегда, потребовал от него огромных затрат сил и нервов, однако уже на следующий день маэстро принялся за работу над следующим шоу. По уже давно сложившейся привычке он заперся в мастерской, своей святая святых, с моделью, которая более других будила его воображение. Наблюдая игру складок, переливы цветов драгоценных тканей на ее теле, Баленсиага мог воплотить свою фантазию в нечто реальное. Лишь после того, как в его голове вырисовывалась определенная концепция, он мог приступать к непосредственной работе над новой коллекцией – но не раньше.

На этот раз моделью, призванной вдохновлять его, стала венгерка Илона, красавица с холодным лицом, прилет которой из-за «железного занавеса» произвел на всех огромное впечатление. Баленсиага работал с Илоной в течение двух недель почти круглыми сутками, пока гостья из Венгрии наконец не настояла на небольшом перерыве и не улетела в короткий отпуск на Лазурный берег.

Несчастье произошло внезапно. После бурной ссоры любовник Илоны, итальянский промышленник, порвал с ней. Для венгерки удар оказался слишком сильным. Ее бездыханное тело было обнаружено прислугой на следующее утро после разрыва. Рядом с кроватью лежала пара пустых пузырьков из-под снотворного.

Едва гроб с телом Илоны опустили в могилу, другие манекенщицы стали пробовать примерять ее платья. Но ни одна из них не обладала такой холодноватой отчужденностью и еще чем-то неуловимым, что делало прекрасную венгерку неотразимой.

Наступил сентябрь, и времени до показа оставалось совсем мало. Маэстро знал, что где-то в мире должна быть женщина того же типа, что и Илона. Однако для того, чтобы дефиле состоялось в назначенный срок, он должен был найти ее не позднее конца месяца.

Жаку Вилетту все надоело до чертиков. В течение многих лет он был одним из ведущих визажистов мира. Десять сезонов подряд Вилетт участвовал в подготовке показов высокой моды. Он работал на Диора и Шанель. Оба были требовательны, даже придирчивы в работе, но, по мнению Жака, никто не мог сравняться в этом смысле с Баленсиагой.

Жака срочно вызвали к великому кутюрье после того, как визажист, услугами которого обычно пользовался дом моды Баленсиаги, уволился, доведенный до истерики бесконечными капризами маэстро. Баленсиага просматривал новых манекенщиц, надеясь подобрать кого-то на замену Илоне, и требовал, сходства с безвременно ушедшей из жизни венгеркой. Жак сделал все, что было в человеческих силах, использовал все известные ему приемы, но кутюрье, похоже, ничто не могло удовлетворить. К полудню две девушки были в слезах, а одна пулей вылетела из зала, громко выругавшись. Жак тоже испытывал сильное желание хлопнуть дверью.

– Маэстро, из этих моделей ничего больше нельзя выжать, – заговорил он, сдерживая раздражение. – Может быть, если вы опишете мне лицо, которое вам нужно, то есть тот образ, который у вас сложился, я сумею понять вас.

Баленсиага выполнил его просьбу в свойственной ему лаконичной манере. Жак внимательно выслушал его, и внезапно где-то в глубинах его сознания шевельнулось смутное воспоминание.

Вилетт обладал феноменальной памятью на лица – они были его профессией, делом его жизни. Он точно знал, что где-то видел женщину, которую только что описал великий кутюрье, – но где и когда?

Вернувшись домой, Жак налил себе виски и принялся вспоминать. Через пару часов он решил передохнуть. Взбил перед зеркалом свои обесцвеченные волосы, накинул на плечи белый шелковый шарф, вышел на улицу, сел в машину и поехал в сторону Булонского леса.

Когда Вилетт уже подъезжал к Сен-Клу, где имели обыкновение собираться гомосексуалисты, его осенило. Он вспомнил, что несколько месяцев назад, проезжая по своему обычному маршруту через Булонский лес, видел у дороги проститутку, которая пыталась привлечь его внимание. На ней не было ничего или почти ничего, но даже в своем, мягко говоря, неглиже женщина выглядела не менее элегантной, чем большинство моделей в вечерних платьях. Она была великолепно сложена.

Женские тела Жака Вилетта совершенно не интересовали, однако лицо той проститутки было совершенно особенным – ему давно не приходилось видеть такого совершенства. Когда она шагнула к обочине, Жак даже хотел было остановить машину и попросить ее поехать с ним в его студию, но передумал: с уличными девицами можно было нарваться на неприятности.

Вилетт был уверен, что та проститутка соответствовала образу, нарисованному Баленсиагой. Теперь нужно было во что бы то ни стало ее найти. Это было непросто – район был наводнен сотнями девиц легкого поведения. Тем не менее Жак решил попробовать.

Ему повезло. Оказавшись в Булонском лесу, он не успел проехать и пары сотен ярдов, как увидел именно ту, кого искал. Фары автомобиля Вилетта выхватили ее из темноты, и сердце его екнуло от радости. Необыкновенную внешность девушки не могли испортить ни дешевое платье, ни косметика, которой было грубо размалевано ее лицо. Жак подъехал поближе, и глаза его засветились в темноте торжеством.

Будильник, как обычно, зазвонил в восемь, и Сильвия тут же проснулась. Она ночевала в отведенной ей спальне уже неделю, но каждое утро, прежде чем встать с кровати, озиралась по сторонам. В эти моменты она думала об одном и том же – вернее, не думала, а мечтала о том, что когда-нибудь будет постоянно жить в такой же прекрасной комнате, как эта.

Муштра, которой подвергли девушку, была изнурительной, но Жак, судя по всему, был доволен ею. На следующее утро после разговора в Булонском лесу Сильвия переехала в квартиру Вилетта, предупредив Нану, что несколько дней поживет в другом месте.

Квартира Жака потрясла Сильвию. Он жил в самом начале рю Анри Барбюс, в районе Монпарнаса. В свое время квартирка в Рио, снятая для нее Рубеном, казалась Сильвии верхом роскоши, но она выглядела убогой каморкой по сравнению с двухуровневыми апартаментами ее нового знакомого. Ее поразили огромная гостиная и окна от пола до потолка, из которых открывался прелестный вид на внутренний дворик, где рос каштан. Жак поселил Сильвию в собственной спальне, а сам ночевал на тахте в гостиной.

Жаку пришлось натаскивать ее с нуля. Он объяснил ей, как надо стоять, как ходить, как краситься. Собрав по своим друзьям целый ворох одежды, он терпеливо растолковывал, каким образом носить платье или блузку, чтобы показать костюм в самом выгодном свете. Каждую минуту Сильвия узнавала что-то новое: как есть, как поворачивать голову, как изящно садиться. Жак также то и дело напоминал ей, что ни в коем случае не следует улыбаться.

– Месье Баленсиага считает, что по-настоящему элегантные женщины должны быть холодными, даже неприветливыми, – пояснил он.

После первого звонка Наны Сильвия рассказала Жаку, что у нее есть маленькая дочь, за которой присматривает пожилая знакомая, однако Вилетта это нисколько не заинтересовало.

– У каждого из нас своя история, дорогая. Я не хочу ничего знать о твоем прошлом, так же как тебе ни к чему знать о моем. А теперь давай попробуем пройтись в большой шляпе, по-настоящему большой. – Он закрыл тему.

Сильвия потянулась – пора было вставать. Быстро ополоснувшись под душем, она облачилась в одежду, которую накануне вечером ей дал Жак.

– Завтра утром надень именно это, – предупредил он.

Сильвия нашла визажиста в гостиной – Жак завтракал. Она тоже села за стол и, налив себе чашку кофе, бросила в нее три кусочка сахара. Затем намазала маслом рогалик и обильно полила его ежевичным джемом.

– Ты ешь как лошадь и при этом имеешь такую потрясающую фигуру, – заметил Жак, вертевший коробочку с сахариновыми таблетками. – Меня это ужасно раздражает.

Вытащив из пачки «Кента» сигарету, он закурил. Сильвия тоже протянула руку, но Жак быстро отодвинул сигареты.

– Не сегодня. Мне нужно было, чтобы ты сегодня хорошо выспалась, поэтому вчера вечером я не стал тебе говорить, что на одиннадцать у нас назначена встреча с месье Баленсиагой. Если от тебя будет пахнуть табаком, он не примет тебя на работу.

– Если он примет меня на работу, я никогда больше не возьму в рот сигарету, – пообещала Сильвия.

Ее охватило смешанное чувство возбуждения и страха. Через два часа ее жизнь могла измениться. Сильвия прекрасно понимала, что, если она понравится Баленсиаге, нищета для нее навсегда останется в прошлом; если же месье Баленсиага решит, что не нуждается в ее услугах, уже вечером она снова окажется в Булонском лесу, и чужаки снова будут расплющивать ее по сиденьям автомобилей. Она не могла позволить себе упустить шанс.

– Ну что ж, займемся делом, – сказал Жак и повел ее в спальню. Он указал ей на туалетный столик, и Сильвия уселась, глядя на себя в зеркало.

Жак расчесал Сильвию, затем, держа во рту множество шпилек, умело стянул ее волосы в плотный узел на затылке.

– С таким лицом, как у тебя, распущенные волосы совершенно ни к чему, – заявил он и, осторожно взяв Сильвию за подбородок, приподнял ее голову так, чтобы на лицо падал свет из огромного окна. – Ты почти безупречна, – подытожил он после осмотра, длившегося всего несколько секунд. – Но давай сделаем тебя идеальной.

Жак склонился над ней, и Сильвия закрыла глаза. Полчаса прошли в полном молчании – ухо Сильвии улавливало лишь дыхание Вилетта и легкое позвякивание бутылочек и флаконов. Затем она почувствовала, как к ее лицу прикасаются кисточки из собольего меха – толстые и тонкие, сухие и влажные. Ими был обработан каждый дюйм ее лица, пока наконец она не услышала легкий звон – Жак бросил их на стеклянную поверхность туалетного столика.

– Посмотри на себя, – сказал он, и в голосе его прозвучали нотки гордости.

Сильвия открыла глаза, и сердце подпрыгнуло от счастья. Поднявшись, Сильвия поцеловала Жака в щеку.

– Осторожнее с помадой! – воскликнул он и тут же принялся водить по ее губам крохотной кисточкой. – Ну, нам пора. Мы могли бы пройтись по набережной, чтобы немного успокоить нервы, но опаздывать никак нельзя, так что возьмем такси.

Такси затормозило на авеню Георга Пятого перед внушительным зданием. «Баленсиага», – прочла Сильвия на карнизе по обе стороны двустворчатой дубовой двери. Внезапно ее охватил ужас.

– Пошли, тебе совершенно нечего бояться. – Жак выскочил из машины и протянул Сильвии руку.

– Мне страшно, – шепнула она, вцепившись в его кисть.

– Я это чувствую, дорогая, – ты вот-вот сломаешь мне запястье. – Жак обнял ее за плечи. – Милая, по сравнению с кое-какими вещами, которые тебе, должно быть, приходилось проделывать в Булонском лесу, то, что тебе предстоит здесь, – просто детская игра. – Вилетт впервые упомянул о прошлом Сильвии с того момента, как они познакомились, и выражение лица девушки мгновенно заставило его пожалеть об этом. Он похлопал ее по плечу. – Если бы ты не была накрашена, я бы тебя поцеловал.

Через боковую дверь они пробрались между рулонами тканей по вымощенному плиткой коридору к лифту.

– Вот и наш этаж, – объявил Жак.

Сильвии показалось, что его голос доносится откуда-то издалека. Она двинулась за провожатым как во сне, не чувствуя под собой ног. Наконец Жак остановился перед двойной дверью.

– Я войду внутрь, а ты подожди здесь, – мягко сказал он. – Я тебя позову.

Сильвию начала бить крупная дрожь.

– Возьми себя в руки, идиотка, – пробормотала она сквозь зубы, стараясь думать о том, что очень скоро все это кончится. Внезапно в памяти всплыло маленькое личико Глории, и весь ее страх разом прошел. Прикрыв глаза, Сильвия глубоко вздохнула. Она сделала это как раз вовремя – огромная дверь раскрылась, и в проеме возник Жак.

– Месье Баленсиага ждет тебя, – произнес он с улыбкой.

Помня уроки Вилетта, Сильвия вплыла в огромный зал раскованной походкой «от бедра», высоко вскинув голову и расправив плечи – словом, так, словно все, что ее окружало, принадлежало ей. Она пристально, не отводя глаз, смотрела на пожилого смуглого мужчину, сидевшего у противоположной стены зала на высоком табурете. Одиннадцать лучших моделей выстроились в ряд за его спиной.

– Маэстро, это Ариан, о которой я вам говорил, – раздался где-то рядом голос Жака. – Я подумал, что, возможно, она вас устроит.

Баленсиага поднялся с табурета, подошел к Сильвии вплотную, и в этот момент она поняла, что победила. Об этом ей сказало не столько выражение лица самого маэстро, сколько ненависть, проступившая на лицах девушек, стоявших у него за спиной.

– Рад познакомиться с тобой, Ариан. – Баленсиага протянул Сильвии руку. – Добро пожаловать в мой дом моды.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Ненависть сформировала характер Симона де ла Форса. Ненависть стала определяющим фактором и в судьбе первого из де ла Форсов, поселившегося в Аргентине за два столетия до появления Симона на свет.

В 1707 году, во время Войны за испанское наследство, Луи Делафорс, молодой французский хирург из окрестностей Нанта, был призван в качестве военного медика в одну из частей королевской кавалерии. В битве при Альмансе он был ранен, но с поля боя его не вынесли, так как сочли убитым. Луи подобрали и выходили монахи из соседнего монастыря. Лишь через год молодой человек оправился от ранения.

Однако его преданность родине после случившегося серьезно пошатнулась. Он решил попытать счастья в Новом Свете. Сев в Кадисе на корабль, он отправился в Буэнос-Айрес – промежуточный пункт на пути к его цели – Лиме, центру испанских владений на американском континенте. Там, как сказали молодому хирургу, должны были пригодиться его познания в области медицины.

У Луи были смутные представления о расстоянии, разделявшем Буэнос-Айрес и Лиму. Проделав тяжелый путь длиной почти в две тысячи миль, он добрался до района в северо-западной части Аргентины, ныне известного как провинция Сальта.

Молодой француз был поражен красотой горных пейзажей, склонами, на которых отчетливо выделялись слои земли золотистого, охристого и красного цветов. После адской влажной жары центральных, равнинных районов Аргентины сухой климат гор показался ему благословением Божьим, и когда Луи наконец добрался до селения под названием Сан-Симон, он решил задержаться там на несколько дней.

По селению пошел слух, что на постоялом дворе остановился врач, и туда потянулись испанцы и креолы с разнообразными хворями, а также их жены и дети. Вскоре Луи сошелся с Марией Тупак, индейской девушкой, работавшей на постоялом дворе. После многих месяцев лишений и вынужденного воздержания молодой французский хирург почувствовал себя счастливым и уже через несколько дней принял решение остаться в поселке.

Он облюбовал себе маленький домик, который ему сдал внаем один из пациентов. Индианка переехала туда вместе с ним, к ужасу весьма набожных местных обитателей. Однако врач был нужен, и ему простили столь вызывающее поведение. Через некоторое время Мария Тупак родила ребенка, затем второго, и месье Делафорс, которого теперь уже все звали дон Луис, окончательно укоренился в Сан-Симоне.

В 1719 году дон Гаспар Сеспедес дель Кампо, маркиз Алькорконский, четырнадцатый вице-король Перу, решил проинспектировать земли, которыми он управлял от имени испанской короны. После нескольких месяцев неспешного путешествия по просторам вице-королевства маркиз и его свита добрались до Валье-дель-Оро, долины, в которой находился поселок Сан-Симон. Именно здесь дона Гаспара поразила лихорадка. В ближайшие города и селения были разосланы верховые солдаты, получившие приказ найти доктора.

Обнаружив в Сан-Симоне Делафорса, солдаты немедленно доставили его в лагерь вице-короля. Луи понял, что выбор у него не богат: либо он вылечит метавшегося в бреду маркиза, либо ему самому придется проститься с жизнью. Врач испытал все доступные ему средства – пускал дону Гаспару кровь, давал ему слабительное, купал его в холодной воде, после чего заворачивал вице-короля в нагретые одеяла и вливал ему в рот индейское травяное снадобье, приготовленное Марией.

Должно быть, какой-то из этих методов лечения все же сработал. Через два дня дон Гаспар уже мог сидеть в кровати, а на третий снова был на ногах. Благодарность вице-короля не знала границ: вся Валье-дель-Оро была подарена дону Луису и его потомкам. Дон Гаспар благословил брак врача с индианкой и признал их детей законными. Именно тогда была официально изменена фамилия Луи, после чего он и его родственники стали де ла Форсами.

Вице-король также приказал, чтобы на вершине холма Янби, в том самом месте, где был разбит его лагерь, построили церковь. Для этого он повелел использовать одну пятидесятую часть годовой продукции серебряного рудника Потоси. По повелению дона Гаспара образ Пресвятой девы на алтаре должен был быть украшен ожерельем с шестью самыми крупными изумрудами, какие только найдутся в вице-королевской казне в Лиме. Попечителями церкви была навечно провозглашена семья де ла Форсов.

Богатая церковь, расположенная в засушливом, малонаселенном районе, вскоре была забыта всеми, кроме местного населения. Огромные размеры территории Валье-дель-Оро обеспечивали скромное, но достаточно безбедное существование дону Луису и его семье, однако ее название – в переводе с испанского «Долина золота» – в большей степени отражало оптимизм первых поселенцев, нежели реальное положение вещей. Никакого золота в долине никто так и не нашел, а почвы из-за нехватки влаги были малопригодными для земледелия.

Де ла Форсы были весьма уважаемой в провинции семьей. Однако со временем фамилия вырождалась – на свет появлялись преимущественно девочки.

У Педро де ла Форса, последнего мужчины рода, было четыре дочери. Супруга его умерла вскоре после рождения младшей. Дон Педро так и остался вдовцом, но уже в довольно преклонном возрасте сделал своей любовницей одну из горничных-индианок. Та, к ужасу его дочерей, которые уже сами имели детей, забеременела. А затем, к вящему испугу их мужей, дон Педро пообещал любовнице сделать ее законной женой, если она произведет на свет мальчика.

В положенный срок молодая индианка родила здорового младенца мужского пола, получившего имя Симон. Дон Педро был счастлив. Как только мать наследника оправилась после родов, состоялась довольно скромная свадебная церемония. Увы, бурная радость, пережитая доном Педро в связи с рождением сына, оказалась роковой: в тот же вечер, сидя в кресле-качалке на галерее, глава рода де ла Форсов, чувствовавший себя на вершине блаженства, вдруг уронил голову на грудь и перестал дышать. Сердечный приступ убил его мгновенно, как пуля.

Зятья дона Педро использовали все свои связи, и в результате раздел имущества произошел в полном соответствии с буквой аргентинских законов, но отнюдь не с их духом. Дочери получили в свое владение небольшие, но весьма плодородные имения, а новорожденный сын умершего стал единственным хозяином Валье-дель-Оро – десятков тысяч гектаров бесплодных земель, на которых росли только кактусы. Права Симона защищать было некому – его мать была неграмотной крестьянкой.

Симон вырос в ненависти ко всем, кто его окружал. Мать он ненавидел за то, что она индианка, остальных членов семьи – за их холодное к нему отношение, друзей родственников – за то, что те презирали его, считая недостойным носить фамилию де ла Форс. Симон был готов на что угодно, лишь бы доказать, что он не только не хуже, но несравненно лучше любого из них, и мечтал о том, как заставит своих врагов умолять о прощении. Чтобы осуществить эту мечту, ему нужны были деньги или власть, а лучше всего и то и другое.

Мать сделала все возможное, чтобы дать сыну надлежащее воспитание и образование. Ей и сыну постоянно не хватало денег. Мебели и ценных вещей в доме оставалось все меньше – их приходилось продавать. Тем не менее Мария понимала, что сам дом и земли долины неприкосновенны.

В 1943 году на политическом горизонте Аргентины появилась серьезная и значительная фигура – полковник Перон. Симон де ла Форс одним из первых вступил в ряды перонистов, чем больше усугубил презрение, с которым относились к нему родственники, все как один активные сторонники консервативной партии.

В ходе президентской предвыборной кампании в конце 1945 года, когда Хуан Перон и его молодая жена, популярная актриса Эва Дуарте, посетили штаб-квартиру движения в Сальте, Симон де ла Форс был членом комитета по подготовке к встрече с лидером и потому имел честь коротко побеседовать с сеньорой Перон. Симону и Эвите потребовалось всего несколько секунд для того, чтобы признать друг в друге родство душ. В результате Эва обещала оказать привлекшему ее внимание молодому человеку посильную помощь и поддержку, одарив его ослепительной улыбкой. Оказавшийся рядом фотограф запечатлел этот момент.

Перон был избран президентом 12 февраля 1946 года. Уже 13 февраля Эва развила бурную деятельность, в результате которой впоследствии стала одной из наиболее влиятельных женщин своего времени. В ночь после того, как стало известно о победе Перона, Симон де ла Форс отпер замок изгороди, окружавшей святилище на холме Янби, и впервые со времен своего детства вошел в заброшенную церковь. Держа в руке фонарь, он взобрался на алтарь и снял с шеи Пресвятой девы Марии ожерелье с изумрудами.

На следующее утро он отправился в банк и снял все деньги со своего скромного счета, а уже ночью ехал в поезде в Буэнос-Айрес.

Он никогда раньше не был в столице, и для него было сюрпризом, что жизнь огромного города замерла еще в январе, когда от жары на улицах стал плавиться асфальт. Летнее затишье продолжалось до марта, и Симон был вынужден потратить значительную часть сбережений на проживание в весьма скромном отеле. Он терпеливо ждал, когда снова откроются ювелирные магазины. Чтобы не тратить времени даром, Симон снял один из изумрудов с ожерелья и отнес его на оценку в муниципальный банк: ему хотелось знать, сколько может стоить такой камень. Когда ему назвали цифру, молодой человек с трудом поверил своим ушам.

Симон остановил свой выбор на роскошном ювелирном магазине «Ричьярди». Надев лучший костюм, он прошел в торговый зал и заявил, что ему необходимо переговорить с управляющим. Бросив беглый взгляд на плохо одетого мужчину, продавец хотел было выставить его за дверь, но что-то в облике необычного посетителя – явно метис и к тому же деревенщина! – подсказало ему, что просьбу лучше удовлетворить. Он проводил Симона в кабинет владельца магазина.

Не говоря ни слова, Симон вынул из кармана пять громадных камней, завернутых в тряпку, и выложил их на стол. Хозяин буквально потерял дар речи – таких великолепных изумрудов ему никогда в жизни не приходилось видеть. Тип их огранки был очень старомодным, но камни были обработаны безупречно. Не дожидаясь вопросов, Симон положил на стол фотографию, на которой он был снят рядом с Эвитой.

– Это, – сказал он, указывая на камни, – подарок сеньоре от жителей Валье-дель-Оро, и я хочу, чтобы вы превратили эти изумруды в самое красивое ожерелье, какое только можно найти в Аргентине.

Ювелир, который разбирался в людях так же хорошо, как в драгоценных камнях, заглянул Симону в глаза:

– Вам понравится то, что мы сделаем, сеньор…

– Де ла Форс, – подсказал Симон.

Он достал из кармана шестой изумруд.

– Вот плата за вашу работу. Я знаю, сколько стоят эти камушки, и когда ожерелье будет готово, отдам его на оценку. Если вы попытаетесь меня надуть, это будет большая глупость с вашей стороны. Благодарность сеньоры может стать для вас дополнительной наградой.

Ожерелье было готово в двухмесячный срок. Оно было исполнено в виде цветов с лепестками из бриллиантов. Центр каждого бутона венчал великолепный изумруд. Как только Симону сообщили, что работа закончена, он попросил аудиенции у Эвы Перон.

Встреча состоялась в резиденции президента. Симону пришлось ожидать в отделанном мрамором зале вместе с десятками других людей, жаждущих переговорить с супругой главы государства. Его вызвали всего через час – это ясно говорило о том, что Эва помнит его.

– Какого черта тебе надо, Симон? – спросила Эвита, увидев де ла Форса. Она ко всем обращалась с грубоватой фамильярностью, кто бы перед ней ни был – скромный проситель или посол.

Симон достал из-под мышки папку и положил перед ней.

– Сеньора, здесь планы строительства дамбы на Рио-Дульсе. Этот проект долгие годы пылился на полке. Если жители Валье-дель-Оро не получат этой дамбы в самом скором времени, долина умрет. Я с нетерпением буду ждать того дня, когда вы приедете на открытие дамбы имени Эвы Перон и спасете нас от окончательного разорения.

Эва раскрыла папку и быстро перелистала документы.

– А это что такое? – осведомилась она, указывая на большую бархатную коробку, которую Симон поставил перед ней, после того как рассказал о плане строительства плотины.

– Выражение нашей благодарности, сеньора.

Плотина была построена в рекордно короткий срок. Ее официальное открытие Эвой Перон произошло 20 ноября 1948 года. К тому времени правительство полностью контролировало финансовую систему страны, и банковские кредиты могли получить только те, к кому оно благоволило. Симон де ла Форс был из их числа.

Долину орошали не только воды реки, но и выгодные банковские займы. В Валье-дель-Оро были сооружены ирригационные и дренажные системы, проложены шоссе и построена сеть железных дорог. Ставшие плодородными земли были обильно засажены черенками сахарного тростника. Четырнадцать месяцев спустя на плантациях собрали первый урожай.

Полученные прибыли были вложены в заводы, работавшие на дешевом электричестве – на плотине построили гидроэлектростанцию. Заводы стали превращать волокнистые отходы тростника, оставшиеся после производства сахара, в бумагу и картон. Были построены винокуренные заводы, где патоку перегоняли в технический спирт. То, что оставалось после перегонки патоки, использовалось для производства кормов, удобрений. Каждый листок и каждый стебелек, росший в огромной долине, приносил доход, и очень скоро Симон де ла Форс превратился в самого богатого человека на северо-западе Аргентины.

Он активно скупал земельные угодья, вложил значительные средства в производство стали, текстиля, проник в банковскую сферу не только Латинской Америки, но и – весьма дальновидно – послевоенной Франции и Испании.

К 1955 году Симон де ла Форс стал богатейшим человеком Аргентины. После падения правительства Перона ему пришлось на некоторое время уйти в тень, но он уже обладал слишком большим влиянием и деньгами, чтобы его интересы могли серьезно пострадать в результате изменений на политической арене страны.

Симон забыл о своих обидах на родственников – они были слишком мелкими людишками. Он давно разорил их, использовав свои связи в перонистской партии. Со временем, однако, он завел привычку посылать к сестрам своего шофера, который развозил банковские чеки. Суммы были не особенно большими – Симон не хотел обижать сестричек сомнениями в их благополучии.

Когда ему исполнилось сорок шесть, Симон де ла Форс решил, что пришло время подумать о наследниках.

Самой красивой девушкой Буэнос-Айреса в то время была Долорес де Ансорена. Вскоре состоялась их свадьба, которую тут же назвали свадьбой года. В подарок невесте Симон преподнес лучший набор драгоценностей из магазина «Ричьярди» и когда-то построенный для него дедом Долорес, архитектором, роскошный дом на самой фешенебельной улице аргентинской столицы.

После медового месяца, проведенного в Европе, супруги зажили в Буэнос-Айресе. Симон хотел, чтобы у них как можно скорее родился сын.