Текст книги "Карнакки – охотник за привидениями (сборник)"

В итоге я уговорил его заночевать в доме вместе со мной. Он немедленно согласился, в особенности после того, как я сообщил ему, что не намереваюсь предавать дело огласке и хочу докопаться до сути – поскольку сам он стремился избежать всяческих слухов о наваждении.

Лендлорд явился ко мне около трех часов дня, и мы внимательно осмотрели весь дом, не обнаружив при этом ничего необычного. После этого домовладелец проверил сливы, и, установив, что они находятся в полном порядке, мы начали готовиться к бессонной ночи.

Сперва мы позаимствовали два полицейских фонаря в соседнем участке, с начальником которого я был на дружеской ноге, а когда по-настоящему стемнело, лендлорд сходил домой за ружьем. Я уже упоминал, что при мне был палаш, и когда домовладелец вернулся, мы засиделись в моем кабинете почти до полуночи.

Тогда мы зажгли фонари и поднялись наверх. Разместив удобным образом фонари, ружье и палаш перед собой на столе, я отправился закрывать двери спален и опечатал их, после чего мы уселись и приглушили свет.

До двух часов ночи ничего не произошло, но как только пошел третий час – я определил это по циферблату часов, едва заметному в свете щели фонаря, – я вдруг ощутил чрезвычайную тревогу. Пригнувшись к лендлорду, я шепнул ему: «Непонятно почему, но мне кажется, что вот-вот произойдет нечто странное». Я попросил его приготовить фонарь, а сам потянулся к своему собственному. И в тот самый момент, когда я совершил это движение, наполнившая коридор тьма вдруг приняла темно-фиолетовый оттенок, но не так, как если бы в ней засиял свет, а словно естественная чернота ночи изменила окраску. И тогда, в этой тьме, из фиолетовых недр ночи вдруг явилось бегущее обнаженное дитя. Странным образом казалось, что дитя это не выделялось из окружавшей нас тьмы, но являло собой концентрацию ее странной атмосферы – как если бы преобразивший ночь мрачный цвет ее исходил от самого ребенка. Объяснить это невозможно, поэтому попробуйте представить.

Дитя пробежало мимо меня, двигаясь, как всякий обыкновенный упитанный ребенок, но при этом пребывая в абсолютном и непостижимом безмолвии. Внешне оно производило впечатление малыша, вполне способного пробежать под столом, однако я видел это дитя и сквозь столешницу, как бы сделавшимся лишь чуть более темной тенью на фоне фиолетовой тьмы. В тот же самый миг я увидел, как неровный фиолетовый свет вдруг высветил очертания ружейных стволов и моего палаша, превратив их в бледные силуэты, парящие над исчезнувшей твердью стола.

Интересно, что, наблюдая за всем этим, я подсознательно ясно и четко ощущал возле себя, у самого локтя, напряженное дыхание домовладельца, ожидавшего в нервной позе и не снимавшего руки с фонаря. Я в тот же миг понял, что он ничего не видит, но ждет во тьме реализации моего предупреждения.

Обращаясь умом к этим пустякам, я следил за ребенком, который отпрыгнул в сторону, укрывшись за каким-то едва угадывавшимся предметом, безусловно, не находившимся в коридоре. Я вглядывался во мрак, удивляясь чуду, а по спине моей от страха бегали мурашки. Не отводя от ребенка глаз, я разрешил куда менее важную проблему, определив, что представляли собой два черных облачка, повисших над частью стола. На мой взгляд, такая двойная работа разума, зачастую особенно явная в мгновения особенного напряжения, представляет собой необычайный интерес. Два облачка исходили от слабо светившихся силуэтов металлических корпусов фонарей, и то, что казалось черным для моего тогдашнего зрения, могло оказаться лишь тем, что нормальное человеческое зрение называет светом. С тех пор я навсегда запомнил это явление. Я дважды видел его: в деле о Темном свете и в известном вам деле Мейтсонов.

Размышляя над этими световыми явлениями, я поглядел налево, пытаясь понять, почему же прячется дитя, и вдруг услышал, как домохозяин выкрикнул: «Женщина!», однако сам ничего не увидел. Мною владело неприятное чувство, что рядом со мной находится нечто отвратительное, и тут я ощутил впившиеся в мою руку пальцы испуганного лендлорда. Снова взглянув в ту сторону, где пряталось дитя, я увидел, что оно выглядывает из своего укрытия и как будто бы всматривается в коридор, однако со страхом или нет – я не мог понять. Наконец ребенок выскочил из укрытия и побежал прочь, прямо через то место, где должна была начинаться стена спальни моей матери, которую чувство, позволявшее мне видеть все это, превратило в смутную вертикальную и бесплотную тень. Дитя немедленно исчезло из вида в тусклой фиолетовой мгле, и в этот миг я ощутил, как домовладелец придвинулся ко мне. Словно бы уклоняясь от чего-то, он вновь воскликнул внезапно охрипшим голосом: «Женщина! Женщина!» и неловким движением отодвинул шторку со своего фонаря. Однако я не видел никакой женщины, и коридор, по которому он беспокойно водил лучом своего фонаря, освещая в первую очередь дверь комнаты моей матушки, оказался пустым.

Не выпуская моей руки, лендлорд поднялся на ноги; движением механическим и неторопливым я поднял фонарь и включил его. Пребывая в некотором ошеломлении, я посветил на оставшиеся неприкосновенными печати на дверях, а потом принялся светить в разные концы коридора, однако он оставался пустым, и я повернулся к домовладельцу, говорившему нечто неразборчивое. Луч моего фонаря прикоснулся к его лицу, и я как-то тупо отметил, что оно покрыто бисеринками пота.

Наконец мысли мои улеглись и устроились в относительном порядке, и до меня начал доходить смысл его слов.

– Вы видели ее? Вы ее видели? – повторял он снова и снова, а потом я услышал собственный, вполне ровный голос, говоривший, что никакой женщины я не видел. Наконец, успокоился и домовладелец, и я узнал от него, что он видел женщину, появившуюся в конце коридора и прошедшую мимо нас. Однако он не мог описать ее и сказал только, что она то и дело останавливалась и оглядывалась вокруг, а оказавшись возле него, даже принялась пристально разглядывать стену, словно бы что-то разыскивая на ней. Однако в большей степени этого господина смущало то, что она как бы совсем не видела его. Он так часто повторял эти слова, что в итоге я несколько абсурдным образом сказал ему, что этому скорее следует радоваться. Но что все это значило? Вопрос этот оставался вопросом; и я почему-то был не столько испуган, сколько полностью ошарашен. До того времени мне приходилось видеть куда меньше, чем довелось потом; однако то, что я увидел, заставляло меня сорваться с якоря здравого смысла.

Итак, напарник мой видел женщину, которая что-то разыскивала, и которой не видел я. Я же видел убегающее дитя, прятавшееся от кого-то или от чего-то, тогда как он не заметил ни ребенка, ни всего остального – только женщину. Что все это значило?

Я не стал говорить домовладельцу о ребенке, поскольку находился в слишком большом недоумении и понимал, что любые попытки разумного объяснения окажутся тщетными. Он уже воистину одурел от увиденного, кроме того, этот человек явно не принадлежал к числу тех, кто способен разобраться в такой ситуации. Все это промелькнуло в моей голове, пока мы, стоя, светили фонарями во все стороны. И все это время за практическими действиями я вопрошал себя: что все это значит? Чего искала женщина; от чего спасалось дитя?

И тут, пока, взволнованный и потрясенный, я невпопад отвечал домовладельцу, на первом этаже резко хлопнула дверь, и сразу же после этого до моих ноздрей донеслась струйка той вони, о которой я уже говорил.

– Вот! – воскликнул я, обращаясь к лендлорду и в свой черед хватая его за руку. – Вот этот запах! Вы ощущаете его?

Он посмотрел на меня с настолько полным недоумением, что в порыве нервического гнева я даже встряхнул его.

– Да, – ответил лендлорд странным тоном, пытаясь навести луч плясавшего в его руках фонаря на верхнюю площадку лестницы.

– Пойдемте! – проговорил я, хватая свой палаш. Он последовал за мной, неловким движением прихватив ружье. Думаю, он сделал это скорее потому, что боялся остаться в одиночестве, чем из храбрости, которой в нем уже не осталось. Я никогда не осмеиваю подобную разновидность страха, ну, во всяком случае, крайне редко; дело в том, что, овладевая тобой, она оставляет от храбрости только клочки.

Я спускался по лестнице первым, посвечивая фонарем сперва в нижний коридор, а потом на двери и проверяя, закрыты ли они; запирая их, я загибал уголок коврика на каждую дверь, чтобы знать, открывали ли их. Обнаружив, что двери не открывали, я посветил лучом фонаря вниз лестницы, чтобы проверить коврик, который приложил к двери подвала. Жуткий испуг обрушился на меня: коврик лежал целиком на полу! Помедлив пару секунд, я принялся светить во все стороны коридора, а потом, собрав в кулак всю отвагу, спустился по лестнице.

Оказавшись на нижней ступени, я увидел на полу коридора влажный след и посветил на него фонарем. След этот на линолеуме коридора оставила влажная ступня; и след этот был необычным – странным, мягким, вялым и расплющенным, немедленно вселившим в меня чрезвычайный ужас.

Я светил фонарем во все стороны и обнаруживал эти немыслимые отпечатки во всем коридоре. Следы подходили к каждой закрытой двери. Что-то прикоснулось к моей спине, и я развернулся на месте, обнаружив, что домовладелец стоит рядом со мной, едва не навалившись на меня от страха.

– Все в порядке, – промолвил я весьма невыразительным шепотом, чтобы вдохнуть в него толику отваги: было заметно, что все тело лендлорда содрогалось. Но пока я пытался успокоить его настолько, чтобы он мог оказаться полезным, ружье его разрядилось с оглушительным грохотом. Мой компаньон подскочил на месте и разразился отчаянным воплем, а я от неожиданности выругался.

– Дайте мне его сюда, бога ради! – проговорил я, забирая ружье у него из рук; и в тот же миг на садовой дорожке послышались торопливые шаги, и полукруглое окно над дверью осветилось. Дверь толкнули, после этого раздался громовой стук, поведавший нам о том, что звук выстрела услышал и полисмен.

Я отправился к двери и открыл ее. К счастью, констебль знал меня, и, пригласив его внутрь, я сумел объяснить положение дел достаточно быстро. Пока мы были заняты этим делом, на дорожке появился инспектор Джонстон, хватившийся офицера и увидевший свет и открытую дверь. Я в возможно краткой форме рассказал ему о случившемся, однако не стал упоминать о ребенке или о женщине, поскольку подробность эта была для него слишком фантастической. Показав инспектору странные влажные следы, уводившие к закрытым дверям, я поспешил рассказать ему о коврике, положенном мной углом к двери и оказавшимся плашмя на полу, что свидетельствовало о том, что дверь открывали.

Инспектор кивнул и сказал констеблю, чтобы тот встал наверху лестницы, у двери, ведущей в подвалы. Затем он попросил, чтобы в холле зажгли лампу, после чего взял фонарь у полисмена и первым отправился в переднюю комнату. Настежь распахнув дверь, он замер у входа и посветил в комнату фонарем, а потом шагнул вперед и заглянул за дверь; впрочем, там не оказалось никого, однако весь полированный дубовый пол между коврами был заляпан этими жуткими растекающимися следами, а в комнате царило страшное зловоние.

Инспектор старательно осмотрел первую комнату, а потом с теми же предосторожностями перешел в среднюю. Там ничего не оказалось, как в кухне и кладовой, однако во всех комнатах обнаружились влажные следы, прекрасно заметные на деревянном полу или линолеуме; и повсюду стоял этот запах.

Прекратив осмотр комнат, инспектор потратил несколько минут на проверку того, упадет ли коврик, если дверь откроется, или останется стоять, как ни в чем не бывало, но во всех случаях коврики падали и оставались лежать.

– Небывалое событие! – пробормотал Джонстон себе под нос и направился к двери в подвал.

Для начала он спросил, есть ли окна в подвале, и, узнав, что оттуда нельзя выйти, кроме как через дверь, оставил эту часть дома напоследок.

Когда Джонстон приблизился к двери, полисмен отдал ему честь и что-то проговорил негромким голосом; некие нотки в его интонации заставили меня посветить на этого человека. Он был очень бледен и казался взволнованным и возбужденным.

– Ну, что там? – проговорил с нетерпением Джонстон. – Говорите!

– Сюда пришла женщина, сэр, и прошла прямо через эту дверь, – четко произнес констебль тем невыразительным тоном, который можно нередко услышать от необразованного человека.

– Что-что?! – возопил инспектор.

– Сюда пришла женщина и прошла прямо через эту дверь, – пробубнил монотонно констебль.

Инспектор за плечо повернул его к себе и принюхался к дыханию.

– Нет! – проговорил он, наконец, и едким тоном добавил: – Надеюсь, вы вежливо открыли дверь перед дамой?

– Дверь оставалась закрытой, сэр, – бесхитростно молвил полисмен.

– Вы с ума сошли… – начал Джонстон.

– Нет, – достаточно ровным тоном вмешался в разговор стоявший позади инспектора домовладелец. Он явно успел овладеть собой. – Я тоже видел наверху женщину.

– Инспектор Джонстон, – проговорил я, – здесь, похоже, кроется нечто загадочное. Я также видел наверху весьма необыкновенные вещи.

Инспектор как будто бы собрался сказать что-то в ответ, но вместо этого снова повернулся к двери и стал так и этак светить на коврик и на пол возле него. Я увидел, что странные и вселявшие омерзение следы вели прямо к двери подвала, и последний из них наполовину скрывался под дверью, хотя полисмен только что сказал, что она оставалась закрытой.

И тут, не имея никакой цели, не осознавая собственных слов, я спросил у домовладельца:

– А на что были похожи ее ноги?

Ответа не последовало, так как инспектор приказал констеблю открыть дверь в погреб, и тот не проявил желания повиноваться. Джонстон повторил приказ, и полисмен, наконец, исполнил его, странным автоматическим движением распахнув дверь. Из подвала ударило жуткое, вселяющее ужас зловоние, и инспектор отступил на шаг.

– Боже мой! – проговорил он, все-таки возвращаясь к двери и посветив вниз на лестницу; однако там ничего не было видно, кроме неестественных следов, остававшихся на каждой ступени. Тогда инспектор ярко осветил верхнюю ступень, на которой шевелился какой-то небольшой объект. Он нагнулся, чтобы рассмотреть его, мы с полисменом последовали данному им примеру. Не хочется лишний раз пробуждать в вас отвращение, однако это был червь. Полисмен попятился.

– Кладбище, – проговорил он, – …за домом, на задах.

– Тихо! – проговорил Джонстон со странным нажимом, и я понял, что, наконец, испугался и он. Встав в дверях, он осветил фонарем ступень за ступенью, прослеживая уходящие в темноту следы; потом сделал шаг назад, и все мы отступили вместе с ним от открытой двери. Инспектор огляделся по сторонам, и у меня возникло чувство, что он ищет какое-нибудь оружие.

– Где ваше ружье? – спросил я у хозяина дома, и он принес его из передней и передал инспектору, который немедленно извлек пустую гильзу из правого ствола. Он протянул руку за снаряженным патроном, и лендлорд торопливо вынул заряд из кармана. Зарядив ружье, инспектор щелкнул затвором, повернулся к констеблю и шагнул к двери в подвал.

– Пошли.

– Я не пойду, сэр, – проговорил бледный, как смерть, полисмен.

Внезапно инспектор схватил своего подчиненного за шкирку и резким движением послал его вперед, во тьму, в которой тот с воплем и исчез. Инспектор немедленно последовал за ним с фонарем и ружьем в руках, а я поторопился следом, держа палаш наготове. За своей спиной я слышал движения домовладельца.

Оказавшись внизу лестницы, инспектор помог полисмену подняться на ноги, и тот неловко покачнулся, не сразу восстановив равновесие; инспектор немедленно направился в передний погреб, и подчиненный тупо последовал за ним, явно не испытывая теперь намерения в ужасе броситься наутек.

Мы все столпились в переднем погребе, светя фонарями в разные стороны. Инспектор Джонстон обследовал пол, и я увидел, что следы покрывали его повсюду и даже заходили в углы. Мне вдруг вспомнилось, что дитя пыталось скрыться от чего-то. До меня уже начинало кое-что доходить.

Мы дружно вышли из погреба, в котором более нечего было искать. В следующем подвале следы также хаотическим образом покрывали весь пол, словно бы оставившее их нечто искало какую-то вещь или вслепую следовало тени неведомого запаха.

В третьем подвале следы кончались возле мелкого колодца, в прежние времена снабжавшего водой весь дом. Колодец был наполнен водой до краев, причем вода оставалась настолько чистой, что, посветив фонарями, мы увидели камешки на дне. На этом поиски можно было заканчивать, и мы встали возле колодца, переглядываясь в полнейшей и жуткой тишине.

Джонстон еще раз осмотрел следы, а потом снова посветил фонариком в чистую воду неглубокого колодца, внимательно изучая каждый дюйм на его дне; однако ничего не было видно. Лишь отвратительный запах наполнял погреб, и все мы молчали, постоянно поводя фонарями во все стороны.

Инспектор оторвался от изучения колодца и невозмутимо кивнул мне, признавая таким образом, что теперь разделяет наше мнение; тем временем вонь в подвале сделалась еще более отвратительной, и в ней как будто бы угадывалась угроза, едва ли не материально подтверждавшая, что чудовищная тварь невидимо находится среди нас.

– Сдается мне… – начал инспектор, указав лучом фонаря на лестницу; тут нервы констебля уже не выдержали, и он бросился к ней со странным горловым звуком.

Домовладелец торопливым шагом последовал за ним, мы с инспектором тоже не стали медлить. Я шел последним, и Джонстон короткое мгновение подождал меня, прежде чем подняться, так что мы начали восхождение вместе, ступая на одни и те же ступени и светя назад фонарями. Оказавшись наверху, я трясущимися руками захлопнул и запер дверь, а потом утер лоб.

Инспектор попросил меня налить его подчиненному бокал виски, а потом отослал его продолжать обход. Сам он ненадолго задержался со мной и домовладельцем, и мы договорились о том, что на следующую ночь он присоединится к нам, и мы будем наблюдать за колодцем от полуночи до утра. После этого он оставил нас с первыми лучами рассвета, а мы заперли дом и отправились спать к лендлорду.

Днем мы вернулись в дом и занялись приготовлениями к ночи. Хозяин держался крайне спокойно, и я чувствовал, что после кошмарных переживаний минувшей ночи на него можно полностью положиться.

Мы открыли все окна и двери и старательно проветрили весь дом, потом зажгли все лампы, которые были в доме, снесли их в подвал и расставили так, чтобы повсюду было светло. После этого спустили вниз три кресла и стол и поставили их в том отделении подвала, где находился колодец. И, наконец, протянули через весь погреб тонкую фортепьянную струну примерно в девяти дюймах от пола, на такой высоте, чтобы всякое движущееся в темноте существо зацепилось за нее.

Сделав все это, мы с лендлордом обошли весь дом и опечатали в нем каждое окно и дверь – кроме входной и той, что была наверху, ведущей в подвал лестницы.

Тем временем местный жестянщик был занят работой по моему заказу; выпив чая в доме лендлорда, мы с ним отправились посмотреть, как продвигаются дела у мастера. Работа была завершена. Готовое изделие оказалось похожим на лишенную дна высокую клетку для попугая, сплетенную из очень толстой проволоки, высотой около семи футов и диаметром фута в четыре. К счастью, я не забыл предусмотреть, чтобы она разделялась по ширине на две половины, иначе мы не могли бы пронести ее сквозь двери и спустить вниз по лестнице в погреб.

Я распорядился, чтобы жестянщик доставил клетку в дом и накрепко соединил там обе половины. На обратном пути мы зашли в скобяную лавку, где я купил тонкую пеньковую веревку и железный блок, какие в Ланкашире используются для подъема грузов едва ли не в каждом доме, а также пару вил.

– Не трогать же это руками, – пояснил я лендлорду, и он кивнул, несколько побледнев.

Когда клетку доставили, спустили в подвал и соединили обе ее половины, я отослал мастера, и мы с хозяином дома накрыли ею колодец, на который и был рассчитан размер моего сооружения. После некоторых трудов нам удалось подвесить ее на железном блоке так, что, будучи поднятой к потолку и отпущенной, она всякий раз идеально плюхалась в воду – как колпачок, которым гасят свечи. Добившись этого, я снова поднял ее к потолку, чтобы была наготове, и крепко привязал веревку к толстому деревянному столбу, стоявшему посреди подвала.

Итак, к десяти часам все было готово, в том числе пара вил и два полицейских фонаря; не забыл я и о виски и сэндвичах. Под столом были припасены несколько ведер с дезинфекционным средством.

Чуть позднее одиннадцати часов во входную дверь постучали, и, выйдя к ней, я обнаружил инспектора Джонстона, прихватившего с собой одного из своих сыщиков. Вы, конечно же, понимаете, насколько я был рад появлению этого человека, увеличившего собой численность нашей ночной стражи; он показался мне крепким, спокойным, умным и собранным – как раз таким, какого я бы выбрал сам для того жуткого дела, совершить которое нам предстояло наступавшей ночью.

Впустив в дом инспектора и детектива, я закрыл и запер входную дверь, а потом, пока инспектор держал фонарь, старательно опечатал ее лентой и воском. Дверь над лестницей в погреб я закрыл и опечатал подобным же образом.

Когда мы спустились в погреб, я предупредил Джонстона и его подчиненного, чтобы они не споткнулись о проволоки, а потом, заметив удивление инспектора, начал объяснять сделанные мной приготовления и намерения, которым он выразил полное одобрение. Я с удовольствием увидел, что и детектив, слушая меня, кивает, одобряя все предпринятые предосторожности.

Опустив фонарь на землю, инспектор взял одни вилы и взвесил их на руке, а потом посмотрел на меня и кивнул.

– Отличная штуковина, – проговорил он. – Жаль только, что вы не предусмотрели еще одну пару.

Потом мы заняли свои места, а детектив устроился на табурете, взятом из угла погреба. Пока стрелка часов не показала без четверти двенадцать, мы поужинали за непринужденной беседой сэндвичами и виски, а потом убрали со стола все, кроме фонарей и вил. Одни из них я вручил инспектору, другие взял сам, а потом, поставив свое кресло так, чтобы привязанная к клетке веревка была под рукой, я обошел погреб и погасил все лампы.

Нащупав рукой кресло, я удобным образом разместил поблизости вилы и фонарь, после чего предложил всем соблюдать полнейшее молчание во время нашего бдения. Кроме того, я попросил их не включать фонарей, кроме как по моему сигналу.

Я положил свои часы на стол возле фонаря, слабое свечение которого позволяло мне видеть время. Где-то с час ничего не происходило, и в подвале царила полная тишина, нарушавшаяся разве что иногда неловким движением. А вот примерно в половине второго я ощутил то же сильное непреодолимое беспокойство, которое посетило меня предыдущей ночью. Торопливо протянув руку, я освободил завязанную вокруг столба веревку. Инспектор явно заметил мое движение, поскольку я увидел, что слабый отсвет его фонаря немного шевельнулся, как если бы он, приготавливаясь, положил на него руку.

По прошествии какой-то минуты я заметил, что окружавшая нас тьма переменила цвет, начиная неторопливо приобретать фиолетовый оттенок. Я поспешно огляделся по сторонам, окруженный этим новым сумраком, и понял, что фиолетовый буквально на глазах становится гуще и гуще. Средоточие или ядро перемены появилось где-то за колодцем, на почтительном расстоянии, и с невероятной скоростью приблизилось к нам почти в один момент. Вот оно оказалось рядом, и я снова увидел крошечное обнаженное дитя – бежавшее и казавшееся сотканным из той фиолетовой ночи, которая его окружала.

Ребенок двигался вполне естественным образом, в точности так, как я это уже описывал, но в такой полнейшей тишине, что казалось: именно он и несет с собой это безмолвие. Примерно на половине расстояния между столом и колодцем дитя торопливо пригнулось, оглядываясь на что-то невидимое, и торопливо припало на колени, как бы прячась за чем-то, смутно обрисовавшемся во мраке, однако не принадлежащим нашему миру, ибо между нами и колодцем не было ничего, кроме голого пола.

Я с удивительной ясностью слышал дыхание всех остальных, а наручные часы на столе отбивали время с медлительностью и внушительным скрипеньем настольных часов моего деда. Каким-то образом я понял, что никто из присутствующих не видит того, что видел я.

Вдруг сидевший рядом со мной домовладелец с шипением выдохнул сквозь зубы, и я понял, что он заметил нечто невидимое для меня. Скрипнул стол, и я ощутил, что инспектор наклонился вперед, вглядываясь во что-то. Домовладелец протянул ко мне руку во мраке, не сразу нащупав мою ладонь.

– Женщина! – шепнул он мне на ухо. – Там, над колодцем!

Я внимательно посмотрел в ту сторону, но ничего не увидел, разве что фиолетовая тьма стала в том месте чуть тусклее.

Торопливо переведя взгляд на то место, где пряталось дитя, я увидел, что оно выглядывает из укрытия. Внезапно ребенок вскочил и бросился бежать по направлению к середине стола, казавшегося смутной тенью, закрывавшей от моего взгляда невидимый пол. Когда дитя пробежало под столом, стальные зубцы моих вил вдруг засветились неровным фиолетовым светом. Чуть в стороне, во мраке, обрисовались очертания других вил: инспектор приготовил их к бою. Не могло быть и тени сомнения в том, что он видел нечто. Металлические корпуса пяти фонарей на столе вспыхнули тем же самым странным светом, и каждый из них окружило облачко полнейшей тьмы, сгустившееся там, где наши глаза видят естественный свет, сочившийся из узких щелей; и в этой полнейшей тьме металл каждого фонаря казался кошачьим глазом, сверкнувшим в полной черной шерсти корзине.

Оказавшись позади стола, дитя снова остановилось и замерло, слегка раскачиваясь на ногах, создавая этим впечатление, что на самом деле оно легче пушинки одуванчика. Причем в тот же самый момент другой части моего сознания казалось, что я вижу его сквозь толстое, хотя и невидимое стекло, и что ребенок этот подвергается воздействию сил и условий, находящихся за пределами моего разумения.

Дитя вновь оглянулось, и взгляд мой обратился в ту же самую сторону, куда оно глядело. Я смотрел на другую сторону и ясно видел свою клетку, обрисованную светом – до последней проволочки и узелка; выше разливалась полоска мрака, а над нею тускло светился железный блок, привернутый мной к потолку.

Взгляд мой в смятении метался по подвалу; пол повсюду перечеркивали тонкие огненные линии, и я вдруг вспомнил фортепьянные струны, которые мы с домовладельцем недавно натянули. Однако больше ничего не было видно, только возле стола мерцали неясные сполохи, а на противоположной стороне его проступали тусклые очертания револьвера, по всей видимости, находящегося в кармане детектива. Помню, отметив это, я странным образом ощутил некоторое подсознательное удовлетворение. Неподалеку от меня на столе растекалась бесформенная лужица света; после короткого раздумья я понял, что вижу стальные детали моих часов.

Думая над такими пустяками, я несколько раз посмотрел на дитя, несколько раз обвел взором подвал, и отметил, что оно по-прежнему как бы прячется от кого-то. И вот внезапно ребенок пустился бежать и немедленно превратился в далекое и мелкое зернышко этой странной цветной тьмы.

Домовладелец негромко вскрикнул и дернулся, словно стараясь переместиться поближе ко мне и избежать соприкосновения с чем-то, а инспектор вдруг охнул, словно его внезапно окатили холодной водой. И тут фиолетовый свет разом погас, и я ощутил близость чего-то чудовищного и отвратительного.

В напряженном молчании тьма подвала казалась абсолютной, лишь фонари на столе испускали слабое свечение. А потом во тьме и безмолвии в колодце заплескала вода, словно бы нечто украдкой восставало из колодца, и вода капелью выдавала его движение. В тот же самый миг на меня вдруг дунуло мерзостью.

Выкрикнув предупреждение инспектору, я отпустил веревку. С громким плеском железная конструкция рухнула в воду; преодолевая страх, я напряженной рукой открыл затвор моего фонаря и направил его луч на клетку, крикнув остальным последовать моему примеру.

Когда свет выхватил из тьмы мое сооружение, я увидел, что оно возвышается над водой примерно на два фута, а внутри него находится нечто непонятное, однако знакомое. Я глядел, полагая, что вот-вот узнаю, что это такое, а когда вспыхнули все остальные фонари, понял, что вижу баранью ногу. Нога была зажата в мясистом кулаке, поднимавшемся из воды. Я стоял и в полнейшем недоумении ожидал, чем все это закончится. Однако через мгновение над водой появилось широкая бородатая физиономия, которую я уже готов был признать лицом давнего утопленника. Затем волосы в нижней части лица зашевелились, явив губы, которые, в свой черед, разошлись, сплюнули воду и закашлялись. Вынырнувшая другая рука стерла воду с тут же заморгавших глаз, обратившихся в сторону фонарей.

– Капитан Тобиас! – вдруг выкрикнул детектив. Инспектор повторил то же самое имя, и оба они, разразившись хохотом, бросились к клетке. Я же остался на месте – пережитое напряжение еще не совсем оставило меня. Находившийся в клетке человек держал баранью ногу как можно дальше от себя и зажимал нос.

– Поднять ентот проклятый капкан, живва! – выкрикнул он напряженным голосом; однако пытавшиеся не дышать инспектор и детектив попросту перегнулись пополам от хохота, а лучи их фонарей плясали по стенам подвала.

– Живва! Живва! – повторил находящийся в клетке человек, все еще зажимая нос и пытаясь говорить понятно.

Тогда Джонстон и детектив, наконец, умолкли и подняли клетку. Человек в колодце попытался нырнуть обратно, но офицеры не позволили ему этого сделать и в мановение ока вытащили из воды. Они удерживали его на месте, с одежды злоумышленника стекала вода, и инспектор указал большим пальцем на мерзкую ногу; зацепив ее одними из вил, лендлорд побежал с нею наверх, на свежий воздух.

Тем временем я налил выуженному из колодца человеку стаканчик виски, за что он поблагодарил меня приветливым движением головы, и, одним глотком опорожнив стакан, протянул руку за бутылкой, которую осушил до дна столь же непринужденно, как если бы в ней была вода.

Как вы помните, до нас в этом доме обитал капитан Тобиас; именно он и вынырнул из колодца. Из последовавшего разговора я узнал, что капитан оставил дом по той лишь причине, что его разыскивала полиция за контрабанду. Он отсидел срок в тюрьме и вышел на свободу лишь пару недель назад, но, возвратившись домой, обнаружил там новых жильцов. Пробравшись в дом через колодец, стенки которого не доходили до самого дна – я еще кое-что скажу об этом, – он поднялся наверх по маленькой лесенке в стене подвала, открывавшейся под панелью возле спальни моей матушки. Панель можно было открыть, повернув левый стояк двери спальни, причем в результате этой операции дверь обязательно открывалась.